Н.В.Гоголь как мыслитель

Министерство образования РФ

Санкт-Петербургский государственный

Университет культуры и искусств

Факультет культурологии

Реферат по культурологии

Работу выполнила студентка	Карасева С.В.
Курс
Отделение	Заочное
Специальность	Социально-культурная деятельность
Группа
Работу проверил преподаватель:

Санкт-Петербург

2004

Оглавление

		Стр.
Введение
§ 1.	Исследование духовного наследия Н.В.Гоголя
§ 2.	Понимание религиозной сущности искусства Н.В.Гоголем
§ 3.	Становление мировоззрения Гоголя под влиянием религиозно-мистических позиций
§ 4.	Решение Гоголем вопроса о пути развития России
Заключение
Список использованной литературы

Введение

«Нельзя судить о русском народе тому,

кто прожил век в Петербурге,

в занятьях легкими журнальными статейками…»

Из неотправленного письма Н.В.Гоголя в ответ

на рецензию В.Г.Белинского на «Выбранные места из переписки с друзьями»

«О Русь, рыжая борода, когда ты поумнеешь?»

Из письма Н.В.Гоголя Максимовичу, 1832 г.

Большинство исследований наследия Николая Васильевича Гоголя направлено на литературоведческий либо эстетический анализ произведений. Однако если всмотреться глубже, то можно понять, что за любым художественным произведением стоит мировоззрение его автора. Н.Г.Чернышевский верно указал, что произведения искусства, наряду с тем, что они «воспроизводят жизнь и объясняют ее», имеют еще и третье значение – «значение приговора о явлении жизни» (в книге «Эстетические отношения искусства к действительности»). Писатель может выражать удовлетворение создаваемой им жизнью, сочувствие к тем или иным ее свойствам, восхищение им, оправдание их. С другой стороны, он может выражать недовольство какими-либо сторонами жизни, их осуждение, идейное отрицание героев и изображаемых характеров. Действительно, произведения искусства, художественной литературы в особенности, всегда выражают идейно-эмоциональное отношение писателей к тем социальным характерам, которые ими изображены. Именно в мировоззренческой оценке характерного сильнее и яснее всего проявляется идеологическая сущность произведений художественной литературы.

Выраженное в произведении отношение к жизни, или ее идейно-эмоциональная оценка, всегда зависит от осмысления писателем изображаемых им характеров и всегда тем самым вытекает из его мировоззрения.

Наше исследование посвящено анализу мировоззренческих, философских воззрений Гоголя. Данный вопрос рассматривался в работах таких ученых, как В.В.Зеньковский, В.Гиппиус и рядом других исследователей. Основная мысль, проходящая через все аналитические статьи, заключается в следующем – для Гоголя литературное творчество являлось способом донести свои идеи до людей, и тем самым воспитать, заставить раскрыть в себе понимание Бога. Религиозно-мистические взгляды, существенно изменившие мировосприятие Н.В.Гоголя, автор пытался передать своим читателям.

Большинство критиков (например, В.Г.Белинский) оценивают философские искания Гоголя как недоработанные, не до конца осмысленные и порой противоречивые. Однако для нас важно не оценить, а постараться понять писателя, человека, мыслителя XIX века.

§ 1. Исследование духовного наследия Н.В.Гоголя

Нельзя не признать, что в настоящее время Н.В.Гоголь не открыт для широкого круга как мыслитель, а его сочинения недостаточно изучены в их содержательном и мировоззренческих аспектах. Духовный путь Гоголя и понимание смыслов его «душевного воспитания» (термин, впервые использованный автором в 1842 году и ставший любимым)1 не нашло до сих пор своего полного освещения. Проблема также заключается в том, что даже на сегодняшний день оценки философско-религиозного творчества Гоголя остаются неоднозначными у разных авторов. Большинство исследователей в большей степени уделяют внимание одной из двух линий интерпретации – психологической или эстетической (литературоведческой). Как отмечает В.В.Зеньковский, «литература о Гоголе, о его жизни и творчестве очень велика, но до сих пор мы не имеем цельного образа личности Гоголя, не имеем удовлетворительного анализа его творчества – не только художественного, но и идейного». Обычно идейная сторона в жизни писателя отодвигается на задний план или изучается слишком поверхностно, — в то время как в диалектике внутренней жизни Гоголя основное место занимали как раз его мировоззренческие изыскания и построения.

Несмотря на то, что основной целью нашего исследования является осмысление и понимание Н.В.Гоголя как мыслителя и философа XIX века, нельзя не отметить, что именно литературное творчество являлось для него тем способом, с помощью которого который автор пытался донести свои идеи до общественности. Здесь интересно замечание самого писателя о создании комедии «Ревизор». Он отмечал, что это постановка произведения на театральной сцене – это «выступление с новой, более надежной, чем уже испробованная, кафедры, откуда можно прочитать разом целой толпе живой урок»2. В этом месте для уяснения сущности высказывания стоит заметить, что писатель долгое время работал преподавателем и кафедра для него – один из жизненных фактов.. Иллюстрируя свое стремление донести до зрителя истину, в «Ревизоре» в последней «немой сцене» по замыслу Гоголя продолжительность «окаменения» героев должна составлять две-три минуты. Автор полагал, что в этот момент в зале должна наступить тишина всеобщего размышления. Заставить общественность, а скорее простой народ, который так красочно и выразительно описан в произведениях, задуматься о своей духовной жизни – вот одна из основных задач автора. Много полемичных дебатов современников было посвящено обсуждению истинности выписанных Гоголем портретов. Признавая их комичность, многие не соглашались видеть в них себя, слишком явным казалось им противопоставление желаемого поведения и тех «глубин души», которые подчас прятались от самого себя. Реализм Гоголя по-разному оценивался. Овсянико-Куликовский так говорил об этом: «Образы и картины, строго говоря, не правдивы, но они по-своему говорят нам о действительности». Наблюдения и собранные заметки о жизни простого народа позволили автору сделать вывод о поверхностности и в большей степени внешнему восприятию Бога людьми. Интересен в качестве иллюстрации отрывок о поведении людей в церкви (речь идет о рассказе «Ночь перед Рождеством)3: один облизывается в предвкушении вкусного обеда, другие «помышляют о том, как будут ковзаться с хлопцами» и т.д. В целом картина, созданная Гоголем, передает общее равнодушие к религиозной стороне праздника и отсутствие поклонения и истинной веры.

С другой стороны, один из исследователей творчества Гоголя утверждал, что художественное творчество наоборот «закрывает» для читателей мыслительскую деятельность писателя. Однако чтение произведений автора в контексте его духовных воззрений заставляет глубже почувствовать и понять особенности поведения простых людей того времени. Нельзя утверждать с полной уверенностью, что литературное творчество «закрывает», поскольку оно является образным отражением тех мыслей, которые владели разумом и чувствами писателя, и особенно в последнее десятилетие, когда литературное и духовное сливается воедино. В предисловии к собранию писем Гоголя Максимовичу есть замечание, весьма ценное для понимания возможностей анализа тестов автора: «Подлинники не только интересны для заведенiя, какъ автографы славнаго воспитанника, но и важны, какъ матерiалъ для опредЂленiя перваго перiода духовной дЂятельности Гоголя…»4.

Мнение Розанова об исключительности внешних проявлений, без проникновения во внутреннюю душевную структуру персонажей достаточно спорно. Сам Гоголь глубоко трагически переживал ту пошлость, которая являлась следствием ничтожности и пустоты «движений личности». Но вместе с тем уже достаточно ясно, что обличения всякой неправды, диктуемое моральным сознанием автора, гораздо глубже и существеннее связаны не с моральными, а эстетическими требованиями автора.

Один из наиболее известных исследователей творчества и жизненного пути писателя, В.В.Зеньковский, называет в своей работе5 Гоголя «художником, мыслителем, религиозно ищущим человеком», признавая интенсивность проявления в нем названных черт наряду с невозможностью найти «адекватную форму для выражения внутренней работы». Тем не менее, можно полагать, что именно творчество играет для писателя роль способа отражения духовной жизни. В исследованиях встречаются противоречивые оценки идеологической деятельности Гоголя. Так, В.Г.Белинский, отличающийся прямотой суждений (о чем сам неоднократно говорил), пишет: «Я думаю, что вы глубоко знаете Россию как художник, а не как мыслящий человек, роль которого вы так неудачно приняли» (речь идет о произведении, вышедшем в 1847 году — «Выбранные места из переписки с друзьями»). Несмотря на такого рода оценки современников, на сегодняшний день сомневаться в значимости именно идейно-духовного наследия Гоголя не приходится.

Характеристика Гоголя как мыслителя утверждается еще и тем, что для него был характерен поиск и стремление к построению целостного миросозерцания (по словам Зеньковского), хотя при этом налицо были противоречия, не до конца продуманные идеи и помыслы. Однако мистический (в какой-то степени) конец писателя и его последние слова «про лестницу» – своеобразно отражают его жизненный путь. Лестница как символ стремления к высшему, к Богу — точки, которая никогда не может быть достигнута, поэтому определение конца этого пути невозможно оценить, следуя законам объективности. Творчество Гоголя отличает наличие глубоких мыслей, напряженные идейные искания, чрезвычайная потребность добиться единства в идейных построениях.

§ 2. Понимание религиозной сущности искусства

По мнению В.В.Зеньковского, в развитии миросозерцания Гоголя ясно выступает наличие двух периодов – первый длился до религиозного перелома, который начался в 1836 году и закончился около 1840 года, второй период начался с этого времени. В первый период доминировал у Гоголя эстетический романтизм, наряду с этим данный период отличали моральные искания, которые проходили порой тревожно и даже остро, были и религиозные переживания. Гоголь рано пришел к мысли о принципиальном внеморализме и даже аморализме эстетических движений. Крах эстетического подхода к людям и жизни не означал полного устранения этого подхода , а лишь подчинял его высшему религиозному началу.

Повесть «Портрет» (1842) свидетельствует, что автор сознательно шел по избранному пути религиозного осмысления искусства. Здесь важно подчеркнуть, что для Николая Васильевича было характерно прежде всего эстетическое восприятие. И что немаловажно, эстетический подход носил созерцательно-религиозный характер, а не «антикварный», как отмечают некоторые исследователи. Впервые Гоголь предположил возможность морального влияния искусства в статье «Скульптура, живопись и музыка». Автор, рассматривая искусство, говорил о невозможности служения искусству без разумения высшей цели; понимания, зачем дано искусство. Высшую цель автор видел в служении Богу. Искусство является для него «ступенями к христианству» — в этом и заключается религиозная функция искусства.

Вопрос о комическом, разработанный и проанализированный В.В.Зеньковским, точно определен как имеющий «тревожную идейную мысль», которая крепнет в Гоголе. Тем не менее, нам бы хотелось подчеркнуть, что комическое в Гоголе – врожденное, говоря психологическим языком. Читая его письма к Максимовичу, нельзя не удивляться тонкости и еле заметности юмористических построений: «Авось-либо и на тебя нападет охота и благодатный труд. А нужно бы, право, нужно озарить Киев чем-нибудь хорошим…». Понимание «хорошего» станет понятным из следующей фразы, написанной несколькими месяцами раньше: «не с кем поговорить языком души…». Конфликт внешнего и внутреннего, столь характерный для Гоголя, несомненно отличает все его жизненные смыслы. Душевные терзания и поиски миропонимания, характерные для писателя, нашли здесь свое отражение.

Литературное творчество – своего рода религиозное поучение, в котором происходит борьба добра со злом: сатана связан и предан осмеянию («Ночь перед рождеством»), бесы посрамлены («Сорочинская ярмарка»), нечистая сила обезврежена и порок наказан («Вий»). Становление Гоголя как философа и мыслителя происходило постепенно – от намерения вести людей к Богу путем исправления недостатков и общественных пороков – то есть путем внешним. Позже он приходит к искоренению недостатков в себе самом. Сам в «Авторской исповеди» (1847) он пишет об этом следующее: «Говорить и писать о высших чувствах и движеньях человека нельзя по воображению, нужно заключить в себе самом хотя бы небольшую крупицу этого, словом, нужно сделаться лучше». Поэтому и собственная поэзия для него – «чистая исповедь души». Как писал Гоголь А.П.Толстому, необходимо найти прежде всего ключ к собственной душе, а когда найдешь, можно этим же ключом отпереть и другие души6. В это время в одном из писем Максимовичу из Петербурга Гоголь пишет: «Если бы вы знали, какие со мной происходят страшные перевороты, как сильно растерзано все внутри меня!»7. По-видимому, констатация того, что «никак не привыкнуть смотреть на жизнь, как на трынь-траву, как всегда глядел казак», — состояние, сопровождавшее весь жизненный и творческий путь Гоголя.

Определяющая черта гоголевских типов – пошлость. В первоначальном значении, ныне утраченном – пошлый — значит обыкновенный, заурядный, ничем не примечательный. Пошлость у Гоголя – свидетельство духовного убожества, которое можно найти в любом человеке. Герои пошлы, потому что мертвы духовно – доказывает автор. Но души его героев не вовсе умерли. В них, как и в каждом человеке, таится жизнь – образ Божий, а вместе тем и надежды на возрождение. Главное – нужно помочь вспомнить человеку, что он вовсе «не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства».

Художественное восприятие Запада Гоголем – один из вопросов, рассматриваемых Зеньковским. Ощущения «пустыни» и «холода», используемые однажды в художественном произведении относительно Парижа, затем достаточно длительное время сопровождали его восприятие действительности. Эстетическая утопия, сопровождавшая весь первый этапа жизни писателя, отложила свой отпечаток и на всю последующую его жизнь. Трагические личные обстоятельства привели Гоголя к глубокому душевному кризису, а вслед за ним – к перестройке всего миропонимания.

§ 3. Становление мировоззрения Гоголя под влиянием религиозно-мистических позиций

Помимо того, что произведения были устремлены донести до читателя-зрителя особенности гоголевского религиозного мировосприятия, они в большей степени служили духовному образованию самого автора, внутреннему «сильному воспитанию душевному» (из письма Плетневу, 1843). Герои «Мертвых душ» — это те «кошмары, которые давили собственную душу» Гоголя, полагает Василий Гиппиус. Хотя сам Гоголь в одном их писем Максимовичу, датированным 1832 годом, заявляет, что «у нас за душой столько грустного и заунывного, что если позволять всему этому выходить наружу, то это черт знает что такое будет»8.

Гоголь отмечает сам в своих письмах о творческом вдохновении — «чувствую высшую силу и властью высшей облечено мое слово» (1841). Внешние вещи перестают его интересовать в той степени, в какой это было ранее. Свет и торжественность – вот характеристики, которые отличают его состояние души. Основное значение в новом мировоззрении играет иное понимание человеческой души, путей личности в ее духовном созревании. Интересен факт, впоследствии имевший негативный отклик общественности и близких друзей – Гоголь видит в себе потребность и стремление руководить совестью людей, делиться той мудростью, которую, как ему казалось, он накопил в себе. Назидательность и суровость «поучений» Гоголя вызывают отрицание среди тех, кому они направлены.

Весь положительный, творческий пафос Гоголя – не только показать неправду в жизни, но и указать путь к правде, к ее осуществлению на земле. Параллельно с этим Гоголь стремится максимально приблизить свою жизнедеятельность к религиозной жизни, он уходит в себя, в свои переживания, стремится укрепить «живое ощущение Бога». Обращенность ввысь, стремление к продвижению вперед – это своего рода «нравственная гениальность», по словам Мочульского, приводила к высокой чуткости к себе и окружающим. В конечном счете религиозно-мистический фанатизм, которому отдался Гоголь в последние годы жизни, приводит к трагическому концу.

Внутренние душевные изыскания заставили в некоторой степени пересмотреть свои воззрения относительно писательства. Но Гоголь пошел «верным путем», начав пересмотр всех своих воззрений с самого себя. Здесь проявилась логика религиозного сознания – его исходным пунктом является прежде всего новая оценка своего внутреннего мира, новое самосознание. Стремление к изложению своего нового миросозерцания нашла свое отражение в избранных письмах к друзьям, дополненных новыми статьями – издании, получившем название «Выбранные места из переписки с друзьями». Гоголь говорил: «печатаю ее в твердом убеждении, что книга моя нужна и полезна России именно в нынешнее время».

Основное содержание книги можно определить как поиск будущей духовной сущности России. Гоголю удалось «обнажить язвы» русской души, указав их источник – роковую отдаленность большей части общества от Церкви. Л.Н.Толстой высказал мысль о том, что необходимо для осмысления «Выбранных мест из переписки с друзьями» «выбросить места, которые задевают или просто неприятно действуют на читателя». Здесь верно то, что очень немногие из современников писателя смогли выделить стержневые и концептуальные мысли, основное умонастроение писателя. Мнения были выражены достаточно резко: «Гоголь поставил себя вне всех приличий» (Свербеев), «советы его смешны своей навязчивостью» (С.Аксаков). Большинство упреков касаются двух предметов – клеветы на действительность и клеветы на русский народ. Наиболее тяжелый удар (вдвойне сильный, так как нанесен со стороны предполагаемых союзников) – обвинение в нехристианской, даже «дьявольской» (по другим источникам «сатанинской») гордости. Белинский в своем письме указывает на это в следующей фразе: «От вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с ее духом», имея в виду славянофилов, близких идейно и личностно Гоголю того времени. Однако, что наиболее важно, это все позволяет Николаю Васильевичу переоценить свой путь и преодолеть уверенность в своем исключительном избранничестве.

По мнению Василия Гиппиуса, психическое состояние, которое характеризовало Гоголя после написания «Переписки» (1847) можно определить как «высшую степень самодовольства», «откровенное утверждение собственной безгрешности»9.

§ 4. Решение Гоголем вопроса о пути развития России

Прежде рассмотрения вопроса о понимании Гоголем выбора Россией пути дальнейшего развития, стоит уточнить, что политические вопросы, занимавшие умы его современников, в меньшей степени касались самого писателя. Его «внеполитичность» отмечалась многими, вызывая недоумение, а чаще резкое неприятие.

Единственное условие, по мнению Гоголя, духовного возрождения России – «воцерковление» всей русской жизни. Гоголевская антология России, утверждение ее мессианской роли в мире опираются не на внешние благоустройства, международный авторитет страны или ее военную мощь (хотя и они очень важны), а на духовные устои национального характера. Взгляд Гоголя на Россию – это прежде всего взгляд христианина, сознающего, что все материальные богатства должны быть подчинены высшей цели и направлены к ней. Здесь стоит акцентировать внимание на особенностях идей Гоголя, близких по своей сущности позициям славянофилов. Применительно к данному контексту речь идет о таком теоретическом тезисе славянофилов, как стремление к пониманию самобытного будущего пути России, Церкви как способе нахождения себя (А.С.Хомяков)10. Близко Гоголю и осознание славянофилами сущности человеческого существования как «тварного бытия, освещаемого церковью как источником света».

По замыслу Гоголя, постижение России возможно через познание природы русского характера, через национальный характер. По Гоголю, национальный характер не есть нечто раз и навсегда данное, неподвижное. Имея некоторые вечные, «субстанциональные» черты, он формируется и видоизменяется под влиянием определенных географических и исторических условий. Противопоставляя русский характер (а за ним и всю Россию) зарубежным странам, Гоголь отмечал, что Россия – еще «растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму», она еще имеет возможность выбросить, оттолкнуть от себя все неприличное и внести в себя то, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней. Здесь мысль перекликается с высказанной идеей славянофила К.С.Аксакова, говорившего о превосходстве русской нации перед другими народами и «вольному развитию» в рамках обширного географического пространства. С другой стороны, В.Г.Белинский утверждает, что Гоголь «не очень хорошо» понимает русскую душу, характер которой определяется положением русского общества, в «котором кипят и рвутся наружу свежие силы, но, сдавленные тяжелым гнетом, не находят исхода…». Понимание контекста данного высказывания возможно через исторический анализ революционно настроенного публициста-западника В.Г.Белинского.

«Гоголь – первый пророк возврата к целостной религиозной культуре, пророк православной культуры». Основная проблема современности («неправда»), которую рассматривает Гоголь – отход от церкви. О том, что именно православная церковь сохранила в себе полноту и чистоту христианства – одно из убеждений автора: «изумляюсь чудной возможности примирения противоречий». Однако именно за это упрекает Гоголя Белинский в своем знаменитом письме: «…но Христа-то зачем вы примешали тут?», имея в виду совет Гоголя помещикам укреплять свою власть над крепостными именем Христа. Белинский упрекает Гоголя в том, что он использует легендарный образ Христа в угоду церкви и помещикам11.

Продолжая свою критику, В.Г.Белинский обвиняет Гоголя и пишет ему: «Вы столько лет уже привыкли смотреть на Россию из вашего прекрасного далека, …поэтому вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, …, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди, не молитвы, а побуждение в народе человеческого достоинства». Стоит при всем том заметить, что внешний блеск и внешние «завоевания» цивилизации совершенно не интересуют Гоголя. Обвинения Овсянико-Куликовского относительно того, что «Гоголь не жил интересами своего времени» отчасти верно, однако утверждать это категорически было бы неточно. Его в первую очередь беспокоит «пустота» и религиозная неправда. При этом Гоголь, как и все славянофилы, верит в особое призвание России.

Одной из особенностей Гоголя как мыслителя Зеньковский называет его самостоятельность, проявляющуюся и в художественных произведениях, и в идейных исканиях.

Высшей задачей с юных лет Гоголь считал служение отечеству, но никогда политическая нотка, столь много определившая в путях многих его современников – Герцена, Огарева, вся политическая напряженность, типичная для эпохи Николая I, не находила своего отражения, прошла мимо Гоголя, ничем его не задев.

Именно этим, на наш взгляд, объясняется непонимание позиции Гоголя среди современников. В.Г.Белинский в своем письме пишет следующие строки, имеющие отношение к гоголевскому пониманию Церкви, не принятому большинством: «…крестьяне – братья во Христе, а брат не может быть рабом своего брата, …, помещик должен дать им свободу».

Здесь стоит сделать некоторое отступление и отметить, что рассматриваемую эпоху, как впрочем, и многие другие исторические факты, нельзя подвергать рассмотрению и анализировать изолированно, вне исторического контекста. А для времени, в котором продолжались духовные поиски Гоголя, был характерен поиск путей России, ее роли в мировом историческом процессе. В это время был поставлен ряд важных социально-политических и философско-исторических проблем, связанных с крестьянской общиной, ее прошлым и будущим. В самобытности исторического прошлого России славянофилы видели залог ее всечеловеческого призвания в противовес западной культуре, «которая завершила круг своего развития». Выражение ими идеологии русского либерализма играло активную роль в подготовке ряда реформ, осуществленных в 60-е годы девятнадцатого столетия.

Акцент на славянофильстве как теоретическом и общественно-политическом направлении не случаен, поскольку приближенность гоголевских как научных, так и личностных связей с идеологами данного направления — доказанный факт. Тем не менее, нельзя не указать на положение, встреченное в литературе, а именно – в послесловии к «Письму В.Г.Белинского Гоголю», написанного Ф.М.Головиченко. Автор утверждает следующее: за границей, куда Гоголь был вынужден бежать из-за травли журналистами и полицией, он находился в обществе славянофилов, «имевших на него крайне отрицательное воздействие». По его утверждению, под их влиянием усилились религиозно-мистические настроения писателя: «Гоголь приходит к отрицанию политики, уклоняется от идейных передовых исканий и проповедует примирение помещика и крестьянина под покровительством царя и церкви».

Одно из основных разногласий касается понимания Церкви Гоголем. Для него в понятие Церковь вкладывается иное значение, нежели его интерпретирует Белинский. Говоря современным языком, для Белинского характерно осмысление церкви как социального института: «церковь явилась иерархией, поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, — чем и продолжает быть до сих пор». На наш взгляд, Гоголь стремился донести до человека истину относительно осознания Бога как источника веры, дающего свет, силы и надежду. Именно поэтому в его сочинениях понятие Церкви носит скорее нарицательное значение, понимаемое как обобщение всего религиозно-мистического, что определяло его воззрения. Изучение биографических данных позволяет глубже понять особенности миропонимания писателя. Один перечень мест (Иерусалим, Оптина Пустынь, Троице-Сергиева лавра и другие), в которых побывал Гоголь, а также углубление в святоотеческую письменность, заставляет отнестись к его духовным поискам если не с восхищением, то по крайней мере с почтением. Небольшая книга «Литургия», написанная на основании святоотеческих писаний, свидетельствует о том, с каким пристальным внимание Гоголь читал сочинения отцов церкви. Становится понятным, почему Зеньковский утверждает, что «стояние перед Богом являлось для Гоголя настоящей потребностью». Здесь в большей степени проявляется мистическая сторона духовности писателя, он передает ощущения, переживания, близкие к экстазу. Все это колоссальным образом повлияло на перемену мировоззрения Николая Васильевича.

Заканчивая анализ и изучение мыслительной жизни Гоголя в разные периоды его жизни, стоит еще раз подчеркнуть, что Гоголь всегда жил напряженной и глубокой идейной жизнью. Переход к религиозному миросозерцанию был поворотом идейным, а не сентиментальным. Литературное наследие, оставленное Н.В.Гоголем, в свете его мыслительско-философских исканий, доказывает нам ту сложность, глубину, противоречивость и напряженность, которая сопровождала путь величайшего писателя и мыслителя.

Заключение

Гоголевский мир имеет свое прошлое и настоящее, свои коллизии между персонажами и рассказчиками, свои конфликты. Словом, это не сокращенный «Эдем», а сокращенная Вселенная, имеющая свой рай и свой ад. Основной вопрос, обнаруживаемый Гоголем – о Божественном основании этой «Вселенной».

Обобщая, необходимо отметить те ключевые моменты, оказавшие существенными в построении своего миропонимания Гоголем. Пути эстетического осмысления искусства, сопровождавшие первоначальный этап творчества писателя сменяются идейным поворотом к религиозному миросозерцанию. Тем не менее, эстетическая утопия, сопровождавшая весь первый этапа жизни писателя, отложила свой отпечаток и на всю последующую его жизнь. Рассмотрение вопросов пути России в мировом пространстве, ее идейного смыслополагания – один из вопросов, которому было посвящено множество размышлений Гоголя.

Особенности гоголевского религиозного мировосприятия в большей степени служили духовному образованию и воспитанию самого автора.

Понимание творчества Н.В.Гоголя контексте его философских убеждений открывает для нас специфическое качество литературного творчества Гоголя – его стремление к пониманию мироздания и законов Бога, следование которым стало его истиной.

Список использованной литературы

1 В.Гиппиус «Гоголь» С-Пб, Изд. «Logos», 1994г., 344 стр., стр.133

2 там же, стр.89

3 Н.В.Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки» Л., Лениздат, 1980г., 208 стр., стр.134

4 «Сборник отдЂления русскаго языка и словесности императорской академiи наукъ», томъ 18, № 3 «Подлинники писемъ Гоголя къ Максимовичу и напечатанные отрывки изъ нихъ» С.Пономарева, изд. Санктпетербургъ, Типографiя Императорской академiи наукъ, 1877г.

5 В.В.Зеньковский «Русские мыслители и Европа» М., Изд. «Республика», 1997г., 368 стр.

6 В.А.Воропаев «Жизнь и творчество» Изд. Московского Университета, 1998г., 128 стр., стр. 46

7 см. 8, стр.37

8 см. 8, стр.44

9 см.1, стр. 146

10 «Философия» /Учебник для ВУЗов/ Под ред. Проф.Л.А.Никитич, М., ЮНИТИ-ДАНА, 2000г., 575 стр., стр.243

11 В.Г.Белинский «Письмо к Гоголю» Изд. Художественной литературы, 1956г., 28 стр., стр. 6

Религиозные воззрения Гоголя

Религиозная проблематика культуры в эти годы с особенной остротой чувствуется у Гоголя, — и трудно разграничить его творческий путь от его личной судьбы…

В ряду своих русских сверстников, старших и младших, Гоголь (1809—1852) занимает очень своеобразное место. Это был сразу писатель передовой и отсталый…

От Гоголя идут новые пути, и не в литературе только. Есть что-то пророческое в его творчестве… Но сам он как-то запаздывает в прошедшем веке…

В этой душевной отсталости, в этом душевном архаизме Гоголя — один из узлов его трагической судьбы… Философские веяния эпохи Гоголя не коснулись, разве через искусство…

«Споры» его современников, все эти «споры о наших европейских и славянских началах», между «староверами» и «нововерами», или славянистами и европистами, представлялись ему сплошным недоразумением, — «все они говорят о разных сторонах одного и того же предмета, никак не догадываясь, что ничуть не спорят и не перечат друг другу»…

Гоголь вращается чаще среди славянофилов, но сам он не был славянофилом. Его вернее считать западником…

Любил он не тот Запад, что тогдашние русские западники, и не той любовью. Но о своем мировоззрении и в складе душевном он был весь западный, с ранних лет был и оставался под западным влиянием. Собственно, только Запад он и знал, — о России же больше мечтал. И лучше знал, какой Россия должна стать и быть, какой он хотел бы ее видеть, нежели действительную Россию…

В ранние годы Гоголь проходит опыт немецкого романтизма, и сам творит конгениально в этом романтическом духе. То не было подражанием, и не было только литературной манерой. Гоголь овладевает самой творческой проблематикой романтизма, интимно вживается в этот романтический опыт. И для него лично то был важный сдвиг или поворот во внутренней жизни…

С творческой серьезностью Гоголь пережил и прочувствовал все демонологические мотивы романтики, и перевоплотил их в полнозначных образах. И чувствуется в этом сила личного убеждения, острота личного опыта, — мир во власти злых сил, в темной одержимости, и во зле лежит…

Этому соответствует рано пробуждающееся чувство религиозного страха, — и то был именно испуг, не столько трепет или благоговение…. Молодой Гоголь и религиозно живет в каком-то магическом мире, в мире чарований и разочарований. У него были странные прозрения в тайны темных страстей. Впоследствии перед ним раскроется «мертвая бесчувственность жизни». Он изображает точно остановившиеся, застывшие, неподвижные лица, — почти не лица, но маски (Розанов отмечал, что портрет у Гоголя всегда статичен)…

И верно было замечено о Гоголе, что видит он мир под знаком смерти, sub specie mortis…

От романтизма у Гоголя и его первое утопическое искушение, искушение творческой силой искусства. И затем первое разочарование, — само искусство оказывается двусмысленным, и потому беспомощным. «Магический идеализм» соблазнительно двоится…

«Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего невидимо, без образа на земле. Это тот черный дух, который врывается к нам даже в минуты самых чистых и святых помышлений»…

Этот испуг остается у Гоголя на всю жизнь, до предсмертной молитвы. «Свяжи вновь сатану таинственной силой неисповедимого Креста»… Романтический опыт всегда слагается из антитез и натяжений. Непосредственность и рефлексия, «соборность» и своеволие, примирение и протест, покой и тревога, — в такой диалектической игре весь романтизм. Мотивы примирения в русском романтизме выражены сильнее, «органические» мотивы преобладали здесь над «критическими». Это нужно сказать прежде всего о славянофильстве, поскольку оно было романтическим. Только у немногих звучали тревожные голоса, только немногим дано было апокалиптическое ухо слышать. Таков был Лермонтов, творчество которого тем загадочнее, что не досказано. И особенно силен был этот апокалиптический слух у Гоголя…

Но сам в себе романтизм религиозно безвыходен, из романтизма нужно вернуться в Церковь,-то путь «религиозного отречения». Внутри же романтизма есть только мнимые и ложные пути…

Религиозное мировоззрение молодого Гоголя было очень расплывчатым. Это был очень неопределенный религиозный гуманизм, романтическая взволнованность, чувствительность, умиленность. Реальности Церкви тогда Гоголь не ощущал, разве эстетически…

«Я пришел ко Христу скорее протестантским, чем католическим путем», писал впоследствии Гоголь Шевыреву. «Анализ над душой человека таким образом, каким его не производят другие люди, был причиной того, что я встретился со Христом, изумясь в нем прежде мудрости человеческой и неслыханному дотоле знанию души, а потом уже поклонясь Божеству Его»…

И то же снова в «Авторской Исповеди»… «С этих пор человек и душа человека сделались больше, чем когда-либо, предметом наблюдений… Я обратил внимание на узнание тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением. Все, где только выражалось познание людей и души человека, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня занимало, — и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в нем ключ к душе человека, и что еще никто из душезнателей не исходил на ту высоту познания душевного, на которой стоял Он»…

Это признание очень характерно… То был путь пиетического гуманизма, которым шел Гоголь. И в этом он принадлежит еще к Александровскому веку… Книги каких «душезнателей» и «душеведцев» читал Гоголь, сказать в точности трудно. Во всяком случае, он читал Библию. И привык читать ее, как книгу пророческую и даже апокалиптическую. Библейская торжественность начинает проникать и в стиль самого Гоголя…

«Разогни книгу Ветхого Завета: ты найдешь там каждое из нынешних событий, увидишь яснее дня, в чем оно преступило пред Богом, и так очевидно изображен над ним совершившийся страшный суд Божий, что встрепенется настоящее»…

Гоголь говорит об этом в связи с лирическим призванием русской поэзии. И отмечает нечто пророческое в русской поэзии. «И звуки становятся библейскими у наших поэтов», — ибо уже приближается для России «иное царство»…

В духовном развитии Гоголя Римские впечатления были решающими. «Все, что мне нужно было, я забрал и заключил в глубину души моей. Там Рим, как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечно»…

И не в том дело, конечно, что княгиня Зинаида Волконская и польские братья «воскресенцы» умели или не сумели склонить Гоголя в сторону католицизма. «Переменять обряды своей религии», действительно, Гоголь и не помышлял. И просто потому уже, что тогда не замечал никакой разности между исповеданиями. «Потому что, как религия наша, так и католическая, совершенно одно и то же, и потому совершенно нет надобности переменить одну на другую. Та и другая истинна; та и другая признает одного и того же Спасителя нашего, одну и ту же Божественную Премудрость, посетившую некогда нашу землю, претерпевшую последнее унижение на ней, для того, чтобы возвысить выше нашу душу и устремить ее к небу»…

Но от своих римских собеседников Гоголь слышал не только о догматах римского католицизма. Они беседовали и «о славянских делах». Встречался Гоголь и с Мицкевичем. Нужно думать, польские братья рассказывали Гоголю о своем деле, о своем обществе или ордене Воскресения, о польском мессианизме. И то был некий возбужденный «апостолат истины», программа религиозного действия. Для Гоголя то было первым введением в круг тогдашнего социального христианства…

Религиозный опыт Гоголя в эти годы не исчерпывается эстетическими переживаниями. Социальные мотивы тоже достаточно резко вычерчиваются в его сознании, — и это вполне понятно на тогдашнем историческом фоне. В этом отношении очень характерен «Рим» Гоголя. «Страшное царство слов вместо дел»… И это всеобщее опустошение — от безверия… «Иконы вынесли из храма, — и храм уже не храм: летучие мыши и злые духи обитают в нем»… От обратного подсказывается идеал религиозного возвращения…

Ближайшие друзья Гоголя, — Виельгорские, Смирнова и др., — были связаны с католическими кругами в Париже. Смирнова увлекалась проповедями Лакордера, Равиньяна1, бывала в кружке Свечиной2 (в конце 30-х годов). Это был новый источник соприкосновения с социальным католичеством…

Весьма вероятно, что Гоголь читал в Риме книгу Сильвио Пеллико3, «Об обязанностях человека» (Dei doveri degli Uommi), — она была отмечена сочувственно и в русских журналах (вышла в 1836 г.)… Для Гоголя этого было уже достаточно. Своей гениальной впечатлительностью он схватывал намеки на лету, и творил из них сладостную легенду, ибо был поэт…

Следует припомнить, что в последней уничтоженной редакции «Мертвых душ» был выведен священник, и в этом образе личные черты отца Матвея были странно сплетены «с католическими оттенками». Это говорит о силе «католических» впечатлений Гоголя… В римские годы основной книгой в душевном обиходе Гоголя была знаменитая книга о Подражании (срв. ее влияние на Иванова). Эту книгу он прислал из заграницы своим московским друзьям для ежедневного чтения и медитаций. «По прочтении, предайтесь размышлениям о прочитанном. Переворотите на все стороны прочитанное, с тем, чтобы наконец добраться и увидеть, как именно оно может быть применено к вам»…

Так, очевидно, поступал и сам Гоголь. «Изберите для этого душевного занятия час свободный и неутружденный, который бы служил началом вашего дня. Всего лучше немедленно после чаю или кофию, чтобы и самый аппетит не отвлекал вас»… Он читает и советует Смирновой прочесть кое-что из «Oeuvres philosophiques» Боссюэта4… У Смирновой же он просит: «поищите Томаса Аквинтуса „Somma teologica“, если она только переведена по-французски»…

Одновременно Гоголь читает и святых отцов, в русских переводах, в «Христианском Чтении» и в московских «Прибавлениях» (книги ему пересылали из России, но кое-что давал ему и парижский протоиерей, о. Д. Вершинский, из магистров Петербургской академии). Но вот что любопытно, — работая над своими «Размышлениями о Божественной литургии» в 1842 и 1843 г. г. в Париже, Гоголь вместе со славянским текстом имел под рукой еще и латинский, — очевидно, взамен греческого, из Гоара. В основу толкования была положена известная книга Дмитревского. Гоголь просил прислать ему и Ареопагитики… Все эти подробности очень показательны. Стиль у Гоголя складывается западный… И когда он читал святых отцов, его душевные навыки уже установились и отеческие могивы вплетались в уже готовую ткань…

Читал Гоголь тогда и Златоуста, и Ефрема Сирина, и преп. Максима «о любви», и все «Добротолюбие» (Паисиево), и Тихона Задонского (срв. его выписки из святых отцов). Неясно, зачем просил он прислать ему Стефана Яворского (проповеди), Лазаря Барановича («Трубы Словес» и «Меч духовный»), «Розыск» Димитрия Ростовского, — и не видно, получил ли он эти книги. Из современных русских авторов он читал слова Иннокентия, еще проповеди Иакова Вечеркова, анонимные статьи в «Христианском чтении»…

С ранних лет у Гоголя была твердая уверенность в своем избранничестве, в своем призвании и предназначении — чем-то означить свое существование, нечто великое или особенное совершить. Такое самочувствие характерно для всего поколения и даже для всей этой сентиментально-романтической эпохи. И то был очень сложный сплав…

У Гоголя это самочувствие призванного достигает временами степени навязчивой идеи, прелестной гордыни, «Кто-то незримый пишет предо мною могущественным жезлом»… Он убежден, что призван свидетельствовать и учить. «Властью высшею облечено отныне мое слово», — «и горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова»… Он был убежден в особой значительности и своего личного опыта и примера, и оправдывался против упреков, «зачем он выставил свою внутреннюю клеть», напоминая, «что все-таки я еще не монах, а писатель». И он продолжает. «Я не считал ни для кого соблазнительным открыть публично, что я стараюсь быть лучшим, чем я есмь. Я не нахожу соблазнительным томиться и сгорать явно, в виду всех, желанием совершенства»…

У Гоголя была очень опасная теория молитвы. «Как узнать хотение Божие? Для этого нужно взглянуть разумными очами на себя и исследовать себя: какие способности, данные нам от рождения, выше и благороднее других. Теми способностями мы должны работать премущественно, и в сей работе заключено хотение Бога; иначе они не были бы нам даны. Итак, прося о пробуждении их, мы будем просить о том, что согласно с Его волей; стало быть, молитва наша прямо будет услышана. Но нужно, чтобы эта молитва была от всех сил души нашей. Если такое постоянное напряжение хотя на две минуты в день соблюсти в продолжении одной или двух недель, то увидишь действия ее непременно. К концу этого времени в молитве окажутся прибавления… И за вопросами в ту же минуту последуют ответы, которые будут прямо от Бога. Красота этих ответов будет такова, что весь состав уже сам собою превратиться в восторг»…

Очевидно, что Гоголь практиковал такую молитву. И неудивительно тогда, если он придавал своим творениям почти непогрешительное значение, видел в них высшее откровение…

Учительная настойчивость Гоголя, его прямая навязчивость очень раздражала его ближайших друзей. И есть странная чрезмерность в оборотах и словах, которые выбирает Гоголь, когда говорит о себе и о своем деле. «Соотечественники, я вас любил, — любил тою любовью, которую не высказывают, которую мне дал Бог»…

Религиозный путь Гоголя был труден, в своих изгибах и надломах он не объяснен и вряд ли объясним… Часто прорываются эти судорожные подергивания религиозного испуга, — страшные видения вдруг встают перед его взорами, и он внутренне обмирает. «Диавол выступил уже без маски в мир», вот его страшное прозрение! «Стонет весь умирающий состав, мой чуя исполинские возрастания и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся»…

В опыте Гоголя есть несомненные элементы аскетического надрыва, болезненная перенапряженность покаянной рефлексии… Но именно в том своеобразие Гоголя, что с этим острым аскетизмом он соединяет очень настойчивую волю к общественному действию… В этом весь смысл роковой книги Гоголя, «Выбранные места из переписки с друзьями»… Как сам Гоголь настаивает в «Авторской исповеди», в «Переписке» он хотел «заговорить вперед кое-о чем из того, что должно было мне доказать в лице выведенных героев повествовательного сочинения» (т. е. во II-м томе «Мертвых Душ»). Очень характерно здесь это выражение — «доказать». Свои художественные образы Гоголь сознательно обращает в доказательства…

В «Мертвых Душах», во второй части, Гоголь хотел показать «возрожденную» или пробудившуюся Россию. В понимании Гоголя это ведь не бытовая повесть, а именно «поэма», и «душеполезная поэма». И «Переписка» есть идеологическое предисловие к этой «поэме»…

Только по крайнему недоразумению в этой книге можно было найти проповедь личного совершенствования и спасения. В действительности же то была программа социального христианства…

Это впервые напомнил, кажется, только Гершензон. «На русском языке, быть может, нет другого произведения, так беззаветно, так целостно, до малейших оттенков мысли и слова, проникнутого духом общественности…» И Гершензон верно отметил неожиданное сочетание у Гоголя нравственного пафоса с самым крайним и мелочным утилитаризмом. «Бесцельная радость бытия для Гоголя не существует… Его мышление насквозь практично и утилитарно, и именно в общественном смысле»…

Основная категория у Гоголя есть служба, — даже не служение… «Нет, для вас так же как для меня, заперты двери желанной обители. Монастырь ваш — Россия. Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертививши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни»… Всего менее Гоголь был доволен современностью, всего менее довольствовался он существующим порядком и положением. Он весь был в пафосе обновления, и была в нем какая-то апокалиптическая нетерпеливость, жажда прямого действия. «И непонятною тоскою уже загорелась земля»…

Именно потому, что он так обеспокоен современным положением России, он и настаивает: «кто даже и не в службе, тот должен теперь вступить в службу и ухватиться за свою должность, как утопающий хватается за доску, без чего не спастись никому»… Вся книга Гоголя написана, от начала и до конца, об общественном благе… И это была утопия священного царства…

«На корабле своей должности, службы, должен теперь всяк из нас выноситься из омута, глядя на Кормщика Небесного… Служить же теперь должен из нас всяк не так, как служил бы он в прежней России, но в другом небесном государстве, главой которого уже Сам Христос»…

Здесь характерен уже и этот оборот: «прежняя Россия»… Гоголь себя видит уже в «ином мире», в новом теократическом плане… И не следует ли сопоставить это самочувствие Гоголя с духом «Священного Союза», с идеологией Александровских времен и «сугубого министерства»… Образ генерал-губернатора во второй части «Мертвых Душ» весь выдержан именно в этом стиле. «С завтрашнего же дня будет доставлено от меня во все отделения присутствия по экземпляру Библии, по экземпляру русских летописей и три-четыре классика, первых всемирных поэтов, верных летописцев своей жизни»…

И с этим Александровским духом связано и то, что в религиозно-социальной утопии Гоголя государство ведь заслоняет Церковь и творческая инициатива предоставляется мирянам, в порядке их «службы», а не иерархии и не духовенству. «Власть государя — явление бессмысленное, если он не почувствует, что должен быть образом Божиим на земле»… И вся Библия оказывается книгой для царей, — нужно только подражать самому Богу, как Он царствовал в избранном народе… Призвание царя -«быть образом Того на земле, Который Сам есть любовь»…

В мире вокруг все так становится страшно, так много всюду страданий, «что разорвется от жалости и бесчувственное сердце, и сила еще доселе небывалого сострадания вызовет силу другой, еще доселе небывалой любви»…

Гоголь пророчит какое-то небывалое воспламенение сердец… «Загорится человек любовию ко всему человечеству, — такою, какою никогда еще не загорался… Из нас, людей частных, возыметь такую любовь во всей силе никто не возможет; она останется в идеях и в мыслях, а не в деле; могут проникнуться ею вполне одни только те, которым уже постановлено в непременный закон полюбить всех, как одного человека. Все полюбивши в своем государстве, до единого человека всякого сословия и звания, и обративши все, что ни есть в нем, как бы в собственное тело свое, возболев духом о всех, скорбя, рыдая, молясь и день и ночь о страждущем народе своем, государь приобретет тот всемогущий голос любви, который один только может быть доступен разболевшемуся человечеству»… Этот утопический образ теократического царя повторяется с очень сходными чертами у Ал. Иванова (начиная уже с 1826-го года)…

Еще любопытнее позднейшее отражение того же идеала у Влад. Соловьева в его рассуждениях о теократических обязательствах русского царя: прощать и целить любовью… Здесь есть некий единый поток мысли и настроений, и его истоки можно проследить как раз до времен Священного Союза…

Гоголь говорит о великих религиозно-исторических преимуществах Восточной Церкви; «все примирит и распутает наша Церковь»… Это — Церковь будущего: «в ней дорога и путь, как устремить все в человеке в один согласный гимн верховному Существу»… Для новых исторических задач Западная Церковь уже не подготовлена. Прежний мир она еще могла кое-как «мирить со Христом» во имя одностороннего и неполного развития человечества. Теперь задачи безмерно сложнее…

И, однако, это историческое призвание нашей Церкви Гоголь определяет снова с государственой точки зрения. «Может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословие, звание и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России, изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала»… До сих пор эта Церковь как-то таилась, «как целомудренная дева», но она создана для жизни…

И как характерны наставления Гоголя «губернаторам» и «русскому помещику» взять на себя руководство священниками. «Объявляйте им почаще те страшные истины, от которых поневоле содрогнется их душа»… «Бери с собою священника повсюду, где ни бываешь на работах, чтобы сначала он был при тебе в качестве помощника… Возьми Златоуста и читай его вместе с твоим священником, и притом с карандашом в руках»… Все это снова вполне в духе «сугубого министерства»…

Не удивительно, что книга Гоголя понравилась только людям этого Александровского духа и стиля, — Смирновой, («у меня просветлело на душе за вас»), Стурдзе («беседы наши в Риме отразились потом как в зеркале» в этой книге, говорил Стурдза)… И она категорически не понравилась ни о. Матвею, ни Игнатию Брянчанинову, ни Григорию Постникову, ни Иннокентию. Под «гордостью», в которой они упрекали Гоголя, разумели они именно этот дух утопического активизма… Аксаковы не без основания увидели в этой книге западное влияние и западное зло…

Верно было отмечено и то, что в книге больше морали и морализма, чем действительной веры и церковности… В том же стиле написана и «Развязка Ревизора» (с ее моралистическими аллегориями: «наш душевный город», «казни собственной души нашей» и т. д.)…

Гоголь остается все время в кругу довольно неопределенного пиетизма. Не составляет исключения и его книга о литургии. Догматическое содержание и символика в ней заимствованы (у Дмитревского, отчасти из «Новой Скрижали»), и самому Гоголю принадлежит здесь только этот стиль трогательной и искренной чувствительности. «Божественная литургия есть вечное повторение великого подвига любви, для нас совершившегося… Послышалось кроткое лобзание брата»…

Характерно, что в эпоху «Переписки» Гоголь всюду и всегда подчеркивает именно психологическое значение образа Христа, «Который один из всех, доселе бывших на земле, показал в себе полное познание души человеческой»…

Но есть в «Переписке» и другая струя, струя подлинного «социального христианства», — всего сильнее она пробивается в известном отрывке: «Светлое Воскресение»… «Христианин! Выгнали на улицу Христа, в лазареты и больницы, наместо того, чтобы призвать Его к себе в домы, под родную крышу свою, — и думают, что они христиане!» (в первом издании было опущено цензурой). И как характерно это ударение на оскудении братства в девятнадцатом веке. «Позабыл бедный человек девятнадцатого века, что в этот день нет ни подлых, ни презренных людей, но все люди — братья той же семьи, и всякому человеку имя брат, а не какое-либо другое»…

Не столько славянофилов это напоминает (хотя и замечает Гоголь, «что есть начало братства Христова в самой нашей славянской природе» и т. под.)… Скорее это напоминает западные образцы, и не слышатся ли здесь скорее отзвуки Ламенне5 и его «Слов верующего?»…

Очень характерна у Гоголя вся эта характеристика потребностей и нужд «девятнадцатого века». «Когда обнять все человечество, как братьев, сделалось любимою мечтою молодого человека; когда многие только и грезят о том, как преобразовать все человечество…, когда почти половина уже признала торжественно, что одно только христианство в силах это произвесть!… когда стали даже поговаривать о том, чтобы все было общее — и дома, и земли»… В таком широком кругу заговаривает Гоголь о «братстве», и огорчается, что не хватает именно живого братского чувства…

Между тем, только через любовь к ближнему и можно полюбить Бога. «Трудно полюбить Того, Кого никто не видел. Один Христос принес и возвестил нам тайну, что в любви к братьям получаем любовь к Богу… Идите же в мир и приобретите прежде любовь к братьям»… Здесь вся сила в этом «прежде», именно это словечко стоит здесь под патетическим ударением…

В книге Гоголя перекрещиваются и переплетаются очень разнородные нити, и полного единства в ней нет. Однако, неизменной остается всегда эта социальная обращенность и устремленность воли… В самом замысле книги есть роковая неувязка. Гоголь старается все свести к «душевному делу». «Дело мое — душа и прочное дело жизни»… Но в том и была завязка его творческой драмы, что он всего меньше был психологом, именно психологическое обоснование не могло ему удаться. Вместо психологического анализа получается резонерство и сухой морализм. Ап. Григорьев верно подчеркивал, что Гоголь весь есть человек сделанный…

Гоголь объяснял в «Авторской исповеди», что его книга («Выбранные места») есть «исповедь человека, который провел несколько лет внутри себя». Но именно этот внутренний опыт Гоголя и был смутен, в нем и была его главная слабость… С этим и связан «религиозный кризис» его последних лет. Исход для Гоголя мог быть только в отречении от социальной утопии и в подлинном аскетическом вхождении внутрь себя, — «поворотиться во внутреннюю жизнь» и советовал ему о. Матвей… Внутренно Гоголь меняется в последние годы, и это тяжело дается ему. Творчески он так и не смог перемениться. В последней редакции «Мертвых Душ» он остается в пределах того же мертвенного пиетизма, что и раньше. Это и было его последним крушением…

В истории русского религиозного развития Гоголь прямого влияния не имел. Он оставался как-то в стороне, он сам себя отстранил от тем и интересов своего поколения, от тогдашних философских споров. И религиозного учителя в нем узнали только полвека спустя. Только в эпоху русского неоромантизма религиозно-романтические мотивы Гоголя вновь оживают…

От славянофилов Гоголя в свое время отделяла и отдаляла его встревоженность, его предчувствия социальной грозы и замешательства. Он слишком долго прожил на Западе и в самые «социальные» годы, в годы утопий и предчувствий, в канун взрыва. И как характерно при этом сочетание апокалиптического трепета с «расчетами» его утопических проектов. Именно это и было характерно для «пиетизма» (срв. и у Жуковского)…

В творчестве Гоголя проблема христианской культуры была показана с ее утопической стороны, в ее опасностях и неувязках, как некое искушение… Это было отчасти и внутренним противодействием тому патриархальному благодушию, которое бывало слишком сильно у отдельных славянофилов…

Из книги «Пути русского богословия»

Ксавье де РАВИНЬЯН, известный французский проповедник XIX века.
СВЕЧИНА (Софья Петровна, 1782—1859) — писательница, дочь статс-секретаря императрицы Екатерины II, П. А. Соймонова; 17 лет вышла замуж, по настоянию отца, за генерала Свечина, который был старше ее на 24 года. Не найдя счастья в супружестве, Свечина обратилась к мистицизму. На образе мыслей Свечиной, подготовленной к католическим симпатиям уже воспитанием на французский лад и чтением, имело большое влияние знакомство с известным писателем графом Жозефом де Мэстром, сардинским посланником в Петербурге. Переселившись в 1817 г. в Париж, она перешла в католицизм и окружила себя ультрамонтанами и иезуитами. Салон Свечиной в Париже выделялся своим клерикальным направлением. Среди посетителей его выдавались Фаллу и Монталамбер.
ПЕЛЛИКО (Pellico) Сильвио (1789—1854) , итальянский писатель, карбонарий. 15 лет был заключен в крепости.
БОССЮЭТ, (Bossuet) Жак-Бенинь — известный французский богослов, проповедник и духовный писатель; родился в Дижоне в 1627 г. и умер в 1704 г. В 1669 г. он был назначен епископом Кондома, а в 1681 г. — епископом Мо. Оставил много сочинений; особенно славились ораторским искусством его проповеди и надгробные речи. Он был ревностным защитником галликанских вольностей, умеренной веротерпимости, выступал как защитник абсолютизма. Его же практическая точка зрения была отвергнута просветителями XVIII в.
ЛАМЕННЕ (Lamennais) Фелисите Робер-де (19.6.1782, Сен-Мало, — 27.2.1854, Париж), французский публицист и философ, аббат, один из родоначальников христианского социализма. Быстро преодолев увлечение идеями Ж. Ж. Руссо, Л. уже в молодости стал убеждённым монархистом и правоверным католиком. В ранних трудах (1810-20-е гг.) выступил с критикой идей Великой французской революции и материалистической философии 18 в. Политическим идеалом Л. была в это время христианская монархия. Однако уже с конца 20-х гг. Л. переходит на позиции либерализма; во время Революции 1830 Л. в сотрудничестве с аббатом Лакордером и графом Монталамбером основал журнал «Авенир» («L’avenir») с программой отделения церкви от государства, всеобщего избирательного права и ряда др. либеральных реформ. В 1834 Л. напечатал «Слова верующего» (русский перевод 1906) — произведение, бичевавшее капитализм с позиций феодального социализма. Эти выступления Л. были осуждены в папских энцикликах. Утопические идеи Л. о возможности предотвращения социальных революций и улучшения общественного строя путём христианской любви и нравственного самоусовершенствования оказали большое влияние на развитие христианского социализма, и в частности социального учения католического модернизма; в 1950-60-х гг. идеи Л. стали весьма популярными среди левых католиков. К концу жизни Л. выступил с собственной философской системой («Эскиз философии», т. 1—4, 1840—46). В ней, отходя по ряду вопросов от ортодоксально-католического учения, Л. пытался совместить религию и философию, опираясь на идеи неоплатонизма и Г. Лейбница.

Гоголь — самый церковный писатель в русской литературе

Иеромонах Симеон (Томачинский) — директор издательства Сретенского монастыря, кандидат филологических наук, автор диссертации о Николае Васильевиче Гоголе. В преддверии 200-летнего юбилея писателя корреспондент «Интерфакс-Религия» Ольга Курова побеседовала с отцом Симеоном о христианском наследии творчества Гоголя.

— Ваше преподобие, чем Гоголь близок именно Вам, почему он стал темой Вашей диссертации?

— Гоголь близок мне очень многим. Во-первых, мама в самом раннем детстве мне его читала, и я впоследствии часто обращался к гоголевским произведениям. Во-вторых, во мне тоже перемешаны русская кровь с украинской. И как Гоголь не мог сказать, какая у него больше душа — «хохлацкая или русская», как он выражался, так и я не могу сказать, какой больше. И, конечно, своим аскетическим настроением он повлиял на мое решение уйти в монастырь. Известно, что Гоголь жил, как инок, хотел принять монашество, часто приезжал в Оптину пустынь, но старец Макарий сказал, что его труды нужнее на литературном поприще. И вообще, Гоголь — самый церковный писатель из классиков русской литературы, наиболее близкий к Церкви не только по идеям и мировоззрению, но и по своей жизни. Гоголь не только принимал активное участие в службах, исповедывался, причащался, но и глубоко изучал церковное богослужение. Об этом свидетельствуют его произведения, огромные тетради его выписок из святоотеческих произведений, из Миней, из Кормчей книги и, наконец, его работа «Размышления о Божественной Литургии», ради которой он специально изучал греческий язык.

— А они издавались в наше время?

— «Размышления о Божественной Литургии» издавались. В советское время, правда, об этой книге умалчивалось, в академическом так называемом «Полном собрании сочинений» не было этой работы, хотя многие исследователи отмечали, что она отмечена особым лиризмом, отсвет самой личности Гоголя лежит на этой книге. Но в наше время она издавалась, я с удовольствием ее перечитываю, она помогает понимать, что происходит во время литургии, каков смысл священнодействий, песнопений, тех молитв, которые священник читает в алтаре, — все очень подробно.

— То есть она может быть катехизаторской книгой для современного человека?

— Несомненно. Для тех, кто хочет понять смысл Божественной литургии, а не просто созерцать то, что происходит в храме, это прекрасный помощник. Ее рекомендовали читать и оптинские старцы.

— А что бы Вы сказали об эволюции взглядов Гоголя? Чем отличается ранний Гоголь от позднего?

— Существовала «концепция двух Гоголей», которую выдвинул Белинский. По ней «ранний» Гоголь — это замечательный художник, который подавал большие надежды, а потом изменил своему призванию, тронулся умом, церковники сгубили его. Эта концепция в советское время была общепринятой. Но по многочисленным исследованиям, появившимся в последние два десятилетия, в первую очередь таких ученых, как Владимир Алексеевич Воропаев и другие, это неверная теория. Сами письма Гоголя, его отношение к своим произведениям показывают, что в его мировоззрении какой-то резкой ломки не было. Он всегда был православным, церковным человеком, но, конечно, молодости свойственны увлечения, он был в творческом поиске, у него была творческая эволюция. От веселых малороссийских историй, «Вечеров на хуторе близ Диканьки», Гоголь перешел к более серьезным произведениям. Это совершенно нормально, естественно для гения, великого художника. В середине сороковых годов у него действительно был духовный кризис, который заставил его пересмотреть свое отношение к творчеству, но тот же «Тарас Бульба», первая редакция, был написан, когда Гоголю было двадцать с небольшим лет. Впоследствии он создал вторую редакцию, но все христианские идеи уже присутствовали в первой. А, скажем, «Ревизор», который многие воспринимали просто как сатирическое произведение, обличающее нравы? Гоголь многократно пытался объяснить, что он вкладывал более глубокий смысл в это произведение, что каждый должен на свою душу посмотреть, что все эти чиновники олицетворяют собой страсти, господствующие в человеке, а настоящий ревизор — это истинная совесть, в отличие от «ветреной совести», которую олицетворяет Хлестаков.

Тот духовный смысл, те идеи, которые в ранних произведениях не столь явственно выражены, впоследствии стали более яркими в других жанрах, в которых Гоголь стал работать. Говорить о каком-то противоречии между «ранним» и «поздним» Гоголем неправомерно, да и сам Гоголь об этом не говорит. Да, он признает, что некоторые ранние его произведения не заслуживают столь большого внимания, что «Выбранные места из переписки с друзьями» для него гораздо важнее, но он нигде не отрекается от своего прошлого.

— А как сочетается православие Гоголя со всей той бесовщиной, которую он сочинял, в том числе и в молодости?

— Это вопрос сложный. Как я уже сказал, в зрелом возрасте Гоголь другими глазами смотрел на свое раннее творчество. Он пишет, что становится жутко от тех плодов, которые мы, сами не думая, вырастили, от тех страшилищ, что подымаются из наших творений, о чем мы и не предполагали. Гоголь переживал за многое из того, что было им написано, хотя в ранних его произведениях не было какого-то богоборчества или язычества. Возможно, восприятие Гоголем христианских идей в юности было более поверхностным, как это часто бывает. Поэтому действия дьявольских сил были для него скорее предметом смеха, и он считал, что можно шутить с такими вещами, с которыми на самом деле шутить не стоит. Именно за это он каялся впоследствии.

— А что бы Вы сказали о Гоголе как об имперском писателе? Он считал, что у всей Святой Руси должен быть один язык, язык Пушкина. Насколько реально празднование его юбилея в бывших советских республиках, что будет с наследием Гоголем на Украине?

— Я уверен, что Гоголя на Украине читают и любят. В конце марта мы едем на гоголевскую конференцию в Киев. И таких конференций будет не одна, их будет много. Другое дело, что на Украине в наше время Гоголя преподают в курсе зарубежной литературы — просто потому, что он писал на русском языке. Для современных украинских властей такой Гоголь, как он есть, неудобен. Николай Васильевич считал, что русские с украинцами должны быть вместе, что эти две нации дополняют друг друга, и в их взаимном единении заключается великая сила. Вот что он говорил в частном письме 1844 года: «Никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве».

Про украинский язык Гоголь говорил, что для малороссийских песен он замечательно подходит, указывал на его певучесть и лиричность. Но при этом он говорил, в частности, своему земляку, известному слависту Бодянскому, что «нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен». Русский язык вбирает в себя многочисленные наречия, он может самые разные противоположности в себя впитывать и обогащаться, утверждал Гоголь. Для него не было вопроса, какой язык должен быть у славян, — конечно, язык Пушкина.

К сожалению, сейчас на родине Гоголя его издают на украинском языке, где все беспощадно переделывается. Где писатель говорит «русская земля», они пишут «украинская земля», где классик говорит о силе русского народа, они пишут «украинского народа» и так далее. Жестокой цензуре подвергают его произведения, насильно делая Гоголя каким-то оголтелым националистом. Это не вызывает уважения, это надругательство над памятью писателя.

Надеюсь, что нынешний юбилей откроет людям глаза на то, что великий сын украинского народа Гоголь, который бесконечно любил свою Родину, желал ей только добра и процветания, при этом говорил, что Украина должна идти рука об руку с Россией, что это взаимодополняющие нации, одна без другой жить не может: «Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные».

— Будет ли восстановлен крест на могиле Гоголя? Писали, что за его восстановление выступала инициативная группа…

— Да, решение об этом уже принято. В России действует оргкомитет по проведению торжеств, в нем было решено, что на могиле Гоголя в Новодевичьем монастыре установят крест. Известно, что Гоголь вначале был похоронен в Даниловом монастыре, — там установят памятную доску.

И, конечно, масса других событий приурочена к юбилею. Вот-вот должен выйти на экраны фильм Бортко «Тарас Бульба», который снимался на Украине, где в главной роли украинец Богдан Ступка. Вроде бы Украина готова у себя в прокате его демонстрировать. А именно в «Тарасе Бульбе» — квинтэссенция украинской истории. Сила украинского духа — в защите своей веры, в защите православной цивилизации и своей идентичности. И выбор казаков, которые сражаются против ляхов, против латинства, он однозначно в пользу православной веры.

Гоголь серьезно изучал историю Украины, у него был огромный проект «История Малороссии». Он его не закончил, но осталась масса интересных материалов по этой теме. Гоголь не на пустом месте все это писал, не из головы выдумывал. Он изучал историю украинского народа, который в битвах выковывал свою национальную идею, состоящую, повторюсь, в защите своей веры и православной цивилизации. А Россия, по Гоголю, после падения Константинополя, после арабо-мусульманских завоеваний — это последний и главный оплот православия, и только в союзе с ней Украина может защитить православную веру.

— Не собирается ли Сретенский монастырь что-то издать к юбилею писателя?

— Мы только что издали томик избранных произведений Гоголя тиражом 5000 экземпляров. Туда вошли повести «Тарас Бульба», «Портрет», «Размышления о Божественной Литургии», религиозно-нравственные трактаты, молитвы, предсмертные записки. В ближайшее время в серии «Письма о духовной жизни» у нас выйдут избранные гоголевские письма. Гоголя сейчас нужно больше издавать, больше пропагандировать, в миссионерском плане его творчество обладает огромным потенциалом.

Апология Гоголя

Более непонятого писателя в русской литературе найти трудно. Кем был Гоголь на самом деле? Что он пытался сказать своими книгами? Об этом мы говорим с известным специалистом по творчеству Гоголя, литературным критиком и писателем Игорем ЗОЛОТУССКИМ.

— О некоторых классиках говорят, что их «почитают, но не читают». Верно ли это по отношению к Гоголю? Интересен ли он современному (и особенно молодому) читателю?

— На этот вопрос одним словом не ответишь. Надо провести опрос молодого поколения — кто что читает. Классику в последнее время почти перестали читать. Её в театре и кино стали перечитывать, то есть перекраивать и кроить.

Новая программа обучения изгнала её из школы. Конечно, интерес к чтению начинается в семье. Но нынешние молодые родители уже люди нового века, и их интересы устремлены к практическим целям. Для достижения их литература не нужна. Как не нужны и «святые чувства», которые она нам внушала.

Гоголь завершает свой путь «Выбранными местами из переписки с друзьями» — книгой христианской, религиозной. Но её до сих пор не прочли. Считается (начиная с ХIХ века), что это ошибка, уход Гоголя в сторону от своего пути. Но она и есть его путь, может быть, более, чем другие книги. Есть понятие дороги («Мёртвые души» на первый взгляд — дорожный роман), а есть понятие пути. Путь — это выход души к вершине идеала. Александр Блок в 1918 году в статье «Что надо запомнить об Аполлоне Григорьеве» писал: «Мы опять стоим перед этой книгой: она скоро пойдёт в жизнь и в дело».

Сегодня мы вновь стоим перед ней.

— О Гоголе всегда много спорили — и при его жизни, и фактически по сей день. В чем, по-Вашему, основной предмет спора?

— За Гоголем параллельно следуют две репутации. Это репутация обличителя, сатирика, беспощадного к России и к её народу. «Другой» Гоголь (после появления «Выбранных мест») — апологет самодержавия и крепостничества. Его оппоненты объявили «Выбранные места» «падением» Гоголя и изменой художеству и прежним радикальным идеям (которых у него, кстати, никогда не было).

Реабилитация Гоголя как мыслителя начинается в ХХ веке в трудах русских философов и религиозных мыслителей. Святитель Серафим (Чичагов) называет Гоголя «возлюбленным сыном нашей Церкви».

По-иному трактуется и гоголевский поэтический дар. Гоголь — не сатирик, а комик. А оружие комика — не бич, а юмор. «Юмор» переводится на русский язык как «влага». Это то, что смягчает сам смех и делает его сострадательным.

Лев Толстой объявляет «Выбранные места» лучшим произведением сердца Гоголя и мечтает издать главы из них как факт «чудесного жития». Он добавляет, что если б Гоголь жил в средние века, его бы признали святым.

Отношение людей Церкви к духовным исканиям Гоголя при его жизни было гораздо более строгим. Святитель Игнатий (Брянчанинов), например, считал, что в ней «смешение» духовного и душевного, света и тьмы. Отчего такая строгость? Думаю, оттого, что Гоголь в «Выбранных местах» невольно вторгся на территорию Церкви.

— А в советское время по поводу Гоголя были какие-то споры или торжествовало полное единство?

— В советское время (двадцатые годы) был В. Переверзев: тот, применяя к анализу гоголевской прозы марксистскую схему, вульгаризировал её содержание. Он сводил это содержание к социальному протесту и призыву к свержению самодержавия. Но применять теорию к поэзии бессмысленно — первая многомерна и вечна, а у теории есть свой тупик.

Так называемый серебряный век ещё до этого вульгаризировал Гоголя с другой сторону. Он видел в нём или экспериментатора, мага метафоры (Андрей Белый «Мастерство Гоголя»), или исследователя природы нечистой силы. Д. Мережковский в книге «Гоголь и чёрт» пишет, что и Хлестаков — чёрт, и Чичиков — чёрт. О сатанинском смысле гоголевского смеха писал В. Розанов. Этот смех, по его мнению, явился, чтоб разрушить Россию.

Гоголь думал иначе: «Искусство — не разрушенье, — писал он перед отъездом в Иерусалим В. А. Жуковскому, — искусство есть примиренье с жизнью».

«Формальная школа» (Б. Эйхенбаум, Ю. Тынянов) проигнорировала Гоголя — духовного писателя. Б. Эйхенбаум в статье «Как сделана “Шинель” Гоголя» писал об интонационных перепадах стиля повести, о смене её музыкальной партитуры и так далее, но не о том, как в ответ на издевательства чиновников Акакий Акакиевич спрашивает: «Зачем вы мучаете меня?», а за этими словами слышатся другие слова: «Я брат ваш».

— То есть в советскую эпоху споры о Гоголе если и велись, то лишь вокруг его художественного метода, но не о том, что с помощью этого метода сказано?

— Белинский господствовал в советском литературоведении долгие годы. Его спор с Гоголем воспринимался как монолог — монолог одного Белинского. Но это был диалог, ибо Гоголь написал три ответа Белинскому, и если первых два он старался составить как можно более примирительно, то в третьем (так и не отосланном) он высказался по существу обвинений Белинского до конца. И это порванное Гоголем, но не уничтоженное письмо (которое склеил П. Кулиш) оказалось пророческим: в нём Гоголь предсказал грядущие катастрофы ХХ века. Печатали это письмо в приложении к тому писем Гоголя и мелким шрифтом. А там фигурировали и наступающие на Россию «красные» и «коммунисты».

Правота Белинского сильно идёт на убыль, когда знакомишься с этим ответом.

— Чего чаще всего не понимают, не берут в расчет люди, которые сегодня высказываются о творчестве Гоголя и о его жизни?

— Насколько я знаю, нынешние споры сводятся к тому, был ли Гоголь мистиком или нет. Споры эти «модны», но совершенно неосновательны. Человек, верующий в Бога, не может быть мистиком: для него всем в мире ведает Бог. А Бог — не мистик. Он — источник благодати. Мистическое и божественное несоединимы. Между прочим, в «Полном Православном богословском энциклопедическом словаре» нет ни слова «мистика», ни слова «мистический».

Гоголь был верующий в лоне Церкви христианин, и понятие мистического не приложимо ни к нему самому, ни к его сочинениям. В них есть колдуны, чёрт, но это герои сказки. А чёрт у него часто фигура пародийная, комическая. Гоголь в шутку говорил, что всю жизнь преследует чёрта и хочет загнать его в угол. Конечно, он верил в то, что Богу противостоит дьявольское начало, но это не мистика, а духовный реализм. В отличие от сказочной нечистой силы из «Вечеров на хуторе», во втором томе «Мёртвых душ» выведен дьявол без рогов и хвоста. Это дьявол современный, который «уже без маски выступил в мир». Я имею в виду юрисконсульта, весьма цивильного на вид человека, но который страшнее любой нечистой силы. Устраивая в губернии великую путаницу (с помощью коловращения анонимных бумаг), он превращает мало-мальски существовавший порядок в хаос.

— Не отсюда ли булгаковский Воланд-консультант?

— У Булгакова это игра (как и весь роман «Мастер и Маргарита»), у Гоголя — применение «теории» дьявола на деле. Его теория основывается на том, что надо «всё спутать» и «всех запутать». Гоголь, сам того не думая, заглянул здесь в ХХI век. Нынешний финансовый кризис базируется на той же «методологии» — всё спутывается и запутывается бумагой, главным орудием бедствия.

— Иногда православные люди осуждают Гоголя за повышенный интерес к демоническим сферам — ставят ему в упрек и «Вия», и «Вечера на хуторе близ Диканьки». Говорят, что он тем самым переступает некую грань и невольно разжигает нездоровый мистицизм. Что бы Вы ответили таким людям?

— Что бы ответил этим людям? В «Вие» нет заигрывания со злом. Смерть Хомы Брута наступает из-за соблазна, искуса: страх заставляет его взглянуть в лицо Вию. Будь он твёрже в вере, он бы этого не сделал. Тут слабость, заслуживающая сочувствия. У Гоголя нет ни сострадания, ни влечения ко злу.

— Насколько сложна и противоречива была духовная жизнь Гоголя? Как формировалась его вера?

— Давайте отвлечёмся от Гоголя и обратимся к Достоевскому. Достоевский — весь сомнение. Может, поэтому неверие его героев сильнее их веры. Провокаторы и нигилисты Достоевского чересчур умны; умны, как сам автор, и с ними нельзя не считаться. Это уже не характеры, не персонажи, а переодетые в разное платье сомнения Достоевского.

Гоголь с детства рос в атмосфере веры в Бога и рассказов матери о Страшном суде, помня рассказы бабушки о лестнице, которую сбрасывают Ангелы, чтоб поднять душу праведника на небо, а душу грешника опустить в ад. Для Гоголя это был не фольклор, а образы его сознания, которые прошли с ним через всю его жизнь.

Этот взгляд на мир ощущается во всех его творениях, включая «Ревизора», который считается исключительно детищем сатиры и отрицания. «Смотри весь мир, всё христианство, как одурачен городничий!» — восклицает Сквозник-Дмухановский в конце пьесы, и это его предстояние перед Высшим судом. И в качестве ревизора, прибывшего в город N, по мысли Гоголя, является не жандармский офицер, не посланец государя, а посланец юстиции Неба.

Вспомните, как заканчиваются «Записки сумасшедшего». Несчастный чиновник, когда ему начинают лить на голову холодную воду, просит, в черновом варианте обращаясь к Царице Небесной: «Спасите меня, возьмите меня!». В нём просыпается то, что было заложено в его душу в детстве.

На обложке первого издания «Мёртвых душ», которую нарисовал Гоголь, вверху скачут коляски, стоят бутылки, лежит на блюде какая-то рыба — в общем, играет плотская жизнь, но по мере того, как взгляд опускается вниз, мы попадаем в обиталище черепов, в царство мёртвых. Кажется, наверху родной русский пейзаж, но нет ни одной церковной маковки, да и вообще в первом томе церковь только дважды появляется в тексте. В первый раз — когда в город приезжает Коробочка и её экипаж следует мимо церкви Николы на Недотычках. И Чичиков, уезжая, оглядывается на город и видит издалека колокольню. Пожалуй, есть третье упоминание о церкви, в главе о Плюшкине, где изображён разваливающийся от старости храм. А во втором томе золотые главы и кресты уже царствуют над русским пространством.

Вот вам духовная эволюция Гоголя, воплощённая в художестве.

— Но это плавное нарастание религиозности или были какие-то внутренние сломы?

— Это внутренне нарастает в самом Гоголе, несомненно, подготовленное некоторыми событиями его жизни и самим писанием поэмы. Гоголь в конце жизни переживает, по крайней мере, пять кризисов, которые не являются органическими поражениями его психики, а ударами по сердцу и по его духу. Первый кризис — сожжение в 1845 году первого варианта второго тома «Мёртвых душ». Второй кризис — почти полное непризнание публикой его книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Третий кризис — удар по вере Гоголя, который он пережил, молясь в Иерусалиме у Гроба Господня. Сердце его, как он пишет, осталось в те минуты «чёрство». Четвёртый кризис, пережитый уже по возвращении в Россию, — отказ семьи Вьельгорских на предложение руки и сердца их дочери Анне Михайловне. И наконец, завершающий, пятый кризис — неудовлетворение уже готовым вторым томом «Мёртвых душ» и сожжение его. Тем не менее, каждый из этих кризисов только теснее приближает Гоголя к Богу.

Почему Гоголь сжигает второй том «Мёртвых душ»? Он поступает как мастер, сурово судящий своё мастерство. Гоголь писал, что в храм нельзя входить неряшливо одетым. Так же нельзя предстать перед Божьим Судом с недописанной книгой. Этот очищающий огонь окончательно преображает душу Гоголя перед смертью. Кстати сказать, так же Гоголь поступал со своими сочинениями не раз. Будучи студентом, он бросает в печь повесть, которая не понравилась его товарищам. Он сжигает свою поэму «Ганс Кюхельгартен», которая была осмеяна в печати. Наконец, он читает свою пьесу из английской истории Василию Андреевичу Жуковскому, и тот засыпает, слушая её. Гоголь тут же отправляет её в огонь.

— В советское время нас учили в школе, что смерть Гоголя явилась следствием его религиозного фанатизма и чуть ли не помешательства на религиозной почве. А что же было на самом деле?

— При чём тут фанатизм? При чём помешательство? Гоголь даёт ответ Богу за свою жизнь. Он хочет войти в Царство Божие с чистой душой. «Болезни моей ход естественный, — писал он ранее. — Она есть истощение сил. Отец мой умер рано, угаснувши недостатком собственных сил, а не нападением какой-либо болезни».

То же случилось и с Гоголем. Он по недостатку сил не смог заново переписать сожжённую книгу. Пришла «пора откланяться», как он говорил. Он отказался от еды и пил только вино, разбавленное водой. То же самое сделала и его мать, когда умер отец Гоголя. Она хотела лечь в могилу вместе с мужем.

— В советское время, конечно, массовому читателю были недоступны ни «Выбранные места из переписки с друзьями», ни «Размышления о Божественной Литургии». И вот всё это издано. Но выделяются ли как-то на фоне огромного количества издаваемой духовной литературы собственно религиозные сочинения Гоголя? Не затеряются ли они?

— Я думаю, всё-таки нет. Прежде всего в силу их необыкновенной сердечности. Когда читаешь «Размышления над Божественной Литургией», видишь, что это не богословский трактат, а сочинение поэта. Да и остальные гоголевские духовные заметки отличаются той самой искренностью, в которой, оценивая «Выбранные места», усомнился Белинский.

Гоголь не может оставить читателя холодным. Тот вправе упрекнуть автора и в излишестве слов, про которое Гоголь говорил, что никак не может найти достойного выражения для своих мыслей. Это, конечно, ощущается в «Выбранных местах». Порой они назидательны, нравоучительны, у автора срывается голос, когда он переходит на пафос, но это лишь местами. А в целом — это книга сердца.

— Что Вы думаете о преподавании Гоголя в современной школе? Видите ли какие-то негативные тенденции?

— Я был на одном уроке в современной школе. «Проходили» «Мёртвые души». И все линии поэмы, и линии внутренней жизни отдельных лиц рисовались на классной доске в виде схем и почти математических уравнений. Видеть это было тяжело.

Мне в моей жизни повезло. Кроме моей мамы, которая очень любила литературу, мне встретился перед самым окончанием школы замечательный человек и прекрасный учитель — Михаил Павлович Черненко, который, можно сказать, воспитал меня, и воспитал на уроках литературы.

Я и сейчас считаю, что литература — главный предмет в школе, а фигура учителя литературы может решить судьбу ученика. Говорят, что школа должна воспитывать специалистов. А я думаю, что она должна воспитывать людей, и без великой русской литературы здесь не обойтись.

— Вы уже несколько десятков лет занимаетесь изучением жизни и творчества Гоголя. Оказало ли это какое-то влияние на Вашу жизнь — в том числе и на Ваш путь к вере?

— Огромное влияние! Я стал заниматься Гоголем в конце 60-х годов. Впрочем, слово заниматься неточно. Просто мне захотелось выйти на что-то крупное, великое и попробовать себя на понимании его. Занимаясь раньше текущей критикой, я находился где-то внизу, среди суеты сует. Гоголь поднял меня и надо мной прежним. Я пошёл за ним, по его дороге.

— То есть он для Вас получился таким заочным духовным учителем?

— Я просто его полюбил — и продолжаю любить до сих пор.

* Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений в 14 томах. Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1952. — т. 13, с. 435-446. — Ред.

Игорь Петрович Золотусский родился в 1930 году в семье военного. Позже оказался в детской тюрьме, а затем в детском доме, поскольку родителей репрессировали. Окончив университет, работал учителем, журналистом. В 1960-х годах начал публиковать литературно-критические статьи. Автор многих книг, среди которых особенно выделяется работа о Гоголе, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей» и неоднократно переиздававшаяся. Лауреат литературной премии Александра Солженицына 2005 года.

Новости

Духовную и нравственную сторону личности Гоголя нужно в большей мере раскрывать современным россиянам. Это поможет им глубже понять творчество писателя и путь России, считают в Русской православной церкви.
«Николай Васильевич Гоголь должен быть больше известен нашему народу как религиозный мыслитель, как человек, который не только в последние непростые годы, а всю свою жизнь руководствовался христианским, духовным, нравственным идеалом», — сказал председатель Синодального отдела Московского Патриархата по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин. Он отметил, что сейчас особенно актуально звучат рассуждения Гоголя, выражающие боль за судьбу России.
«Писатель остро, болезненно переживал несовершенство мира, человеческие грехи, и, в то же самое время, он был оптимистом, он говорил, что христианин идет вперед. Его вера очень светлая, очень жизнеутверждающая», — считает священник.
Он заметил, что «сегодня, к сожалению, мало кто знает, что Гоголь писал молитвы, размышлял на духовные темы». «Эту сторону его творчества нужно сделать более известной и нужной», — подчеркнул Чаплин. «Когда меня спрашивают на исповеди, как лучше понимать богослужение, что делать в храме, как себя вести, я предлагаю людям прочесть «Размышление о Божественной литургии» Николая Васильевича Гоголя», — поделился священник. При этом он заметил, нередко для людей эта сторона творчества является откровением. «Нужно больше издавать религиозные произведения Николая Васильевича, включать их в школьную программу , делать их частью нашей общедоступной культуры», — уверен представитель Московского патриархата.
Читайте также: 2009 — Год Гоголя в России