все песни от: Церковь Достойная жизнь

(бесконечная прокрутка)

• • слушать

  Церковь Достойная жизнь — Надеющиеся на Господа (добавить в избранное)(текст песни) 04:21

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Свобода (добавить в избранное) 05:12

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Все ярче горит (добавить в избранное) 05:30

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Реки Благодати (добавить в избранное) 05:35

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Поклонюсь тебе (добавить в избранное) 03:54

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Благодарю Тебя Иисус (добавить в избранное) 06:06

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Бог борется за нас (добавить в избранное) 05:46

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Любовь Твоя как пламя (добавить в избранное) 06:22

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Теки река теки (добавить в избранное) 05:28

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Милостью твоей (добавить в избранное) 04:01

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Я тебя Благодарю (добавить в избранное) 04:48

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Наш Бог (добавить в избранное) 05:21

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Бог излей (добавить в избранное) 04:28

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Я за тебя пою (добавить в избранное) 05:39

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Милость Твоя (добавить в избранное) 03:44

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Ангелы (добавить в избранное) 05:40

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Этот Бог крепкий (добавить в избранное) 06:38

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Шалом (добавить в избранное) 04:06

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Твое имя вознесу (добавить в избранное) 05:35

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Благословлю Тебя (добавить в избранное) 04:54

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Шаг два в небеса (добавить в избранное) 04:20

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Ты велик (добавить в избранное) 05:39

• • слушать

  Церковь Достойная Жизнь — Где бы я не шел (добавить в избранное) 07:36

Хоспис – не дом смерти, а достойная жизнь до конца

Вера Васильевна Миллионщикова

— Вера Васильевна, ваш хоспис – первый в России?

— Нет, первый российский хоспис был основан в 1990 году в Лахте – районе Санкт-Петербурга.

— А первый хоспис в мире появился?..

— В Англии. Баронесса Сесилия Сандерс уже в зрелом возрасте пришла работать в госпиталь, где вплотную столкнулась с проблемой онкологических больных. Страдания одного из пациентов тронули ее так глубоко, что она занялась этой проблемой всерьез и в 1967 году организовала хоспис. (Сегодня баронессе Сандерс 88 или 89 лет, она до сих пор преподает, несет идею хосписов в мир). Затем появились хосписы в Америке, в других странах. А когда началась перестройка, англичанин Виктор Зорза приехал с идеей хосписов в Россию.

— По-моему, в 1989 году в журнале «Октябрь» была напечатана повесть его и его жены Розмари «Я умираю счастливой» с предисловием Дмитрия Сергеевича Лихачева?

— Да, это был отрывок из книги, которая вышла чуть позже. Виктор был выходцем из России, украинским евреем. В 1971 году его дочь Джейн заболела меланомой и через год, в 26 лет, умерла в хосписе. Узнав перед смертью, что ее отец родом из нашей страны (он всю жизнь это скрывал), она завещала ему строить хосписы в Индии и России. Когда появилась возможность, он выполнил ее завещание.

— Как вы пришли в хоспис? Ведь, если я не ошибаюсь, вы по специальности не онколог, а гинеколог?

— Я действительно начинала свою врачебную практику в акушерстве – сначала гинекологом, потом анестезиологом, но в 1983 году пришла в онкологию.

— Занимаясь рождением, заинтересовались проблемой смерти?

— Всe было гораздо прозаичней. Я перешла в онкологию, чтобы раньше выйти на пенсию. Но человек предполагает…

Столкнувшись с безнадежными онкологическими больными, поняла, что не могу их оставить. Ведь государство их бросало на произвол судьбы. При безнадежном диагнозе пациента выписывали с формулировкой «лечиться по месту жительства», то есть не лечиться никак. В принципе эти больные неинтересны врачам. Врачи настроены на победу. По их представлениям, лечить человека стоит только ради выздоровления. О смерти даже думать неприлично.

— Плоды атеистического воспитания?

— Конечно. Смерть всегда замалчивали. По статистике у нас даже в онкологических клиниках смертность 0,2 %. Абсурд! Ради этой ложной статистики и «выкидывали» безнадежных больных домой. Помочь этим людям могут только хосписы.

Но еще ничего не зная о хосписах, я сама ездила к своим бывшим пациентам, старалась помогать им до последнего вздоха. Делала это, естественно, в свободное от основной работы время, очень уставала. В 1991 году собралась на пенсию, но промыслительно познакомилась с Виктором. Так до сих пор работаю и вряд ли когда-нибудь уйду.

Первый Московский Хоспис

— Когда открылся ваш хоспис?

— Выездная служба – в мае 1994 года, стационар – в 1997.

— Государство помогало?

— Только государство. Хоспис построен на деньги Правительства Москвы при участии Департамента здравоохранения города Москвы.

— Несколько лет ваш хоспис был единственным в Москве?

— Да, 8 лет мы были единственными. Но сегодня их уже четыре, а на днях откроем пятый – в Южном округе. В ближайшее время в каждом административном округе столицы будут хосписы. Мы обслуживаем Центральный округ.

— Наверное, новые хосписы сегодня больше нуждаются в спонсорах?

— Конечно, но им еще нужно наработать репутацию. Нам первые 4 года тоже было очень трудно.

— Сколько человек проживает в вашем хосписе?

— У нас по-прежнему работает выездная служба, которая сегодня обслуживает 130 больных. В стационаре проживает 30 человек.

— Но можете принять больше?

— Нет, не можем. У нас 30 коек. Обстановка хосписа должна быть приближена к домашней, а это невозможно сделать при большем количестве стационарных мест.

— Тогда, видимо, и в палатах у вас проживает не больше пяти человек?

— У нас есть одноместные и четырехместные палаты. Это оптимальный вариант. Кто-то предпочитает проживать свою болезнь в одиночестве (как правило – дети и молодые люди), и его, естественно, помещаем в отдельную палату. Люди пожилые, наоборот, чаще стремятся к общению. Для избежания психологической несовместимости или, напротив, излишней привязанности соседей друг к другу (когда смерть одного может травмировать другого настолько, что сократит ему жизнь) нужны не двух — и не трех -, а именно четырехместные палаты.

— Вы помогаете умирающим людям до конца жить активной осмысленной жизнью?

— Вы преувеличиваете возможности умирающего человека. В основном эти люди сосредоточены на внутренних переживаниях. У нас хорошая библиотека, одна художница безвозмездно учит желающих рисовать, в хосписе регулярно проходят концерты. Мы стараемся давать пациентам положительные эмоции, но только по их желанию. Ничего нельзя навязывать человеку, тем более безнадежно больному.

— В таком состоянии неизбежны минуты отчаяния. Были случаи, когда больные требовали для себя эвтаназии?

— Не было и быть не могло. Эвтаназия не вписывается в российское мышление.

— Не вписывается, однако в последние годы многие публицисты твердят о гуманности эвтаназии. Они не могут не знать, что эвтаназия применялась в гитлеровской Германии, и все равно не краснея ратуют за нее.

— Средства массовой информации могут сделать всe что угодно. Могут зомбировать людей так, что они станут сторонниками эвтаназии. Но только теоретически. Когда кого-то эта проблема коснется лично, никто не захочет, чтобы ему «помогли» уйти из жизни. Это противно человеческому естеству. Жажда жизни – самый сильный человеческий инстинкт. Об этической стороне я уже не говорю. Человек не хозяин своей жизни.

— Вера Васильевна, а Церковь участвует в работе хосписа?

— У нас есть домовая часовня Живоначальной Троицы. По вторникам и четвергам там служит отец Христофор Хилл из Андреевского монастыря.

— Часто ли на вашей памяти неверующие приходили к Богу во время болезни?

— Такие случаи были, но нечасто.

— Может быть, нужно активнее вести миссионерскую работу?

— Нельзя, у нас не конфессиональное учреждение. Мы всех пациентов при поступлении информируем, что есть часовня и в такие-то дни приходит священник. Но отец Христофор не будет беседовать с больным против его воли.

— Сколько человек работает в хосписе?

— 82 человека, включая бухгалтерию, кухню и прачечную.

— Вы как-то говорили в одной передаче, что на неквалифицированной работе у вас много молодежи.

— У нас в основном работает молодежь. Это связано с моим интересом к молодым людям, с желанием научить их добру.

— Приходят по религиозным убеждениям?

— По разным. Но я никогда при приеме на работу не спрашиваю людей, верующие ли они.

— Но вы наверняка спрашиваете, почему они хотят работать в хосписе, и некоторые говорят, что хотят так послужить Богу?

— Бывает. Тогда я ставлю условие: не проповедовать, а помогать. Служите боли, служите горю.

— Но это и есть служение Богу.

— Конечно. Но некоторые верующие, приходившие к нам, стремились читать молитвы над больными, не интересуясь даже, крещены ли они, и это часто пугало неверующих. Вот отец Христофор никому ничего не навязывает, но не раз бывало, что он приходил побеседовать с одним пациентом, и к концу беседы с ним изъявлял желание побеседовать другой пациент из этой же палаты, за полчаса до того и не помышлявший об общении со священником. Навязывать же веру нельзя, тем более зависимому человеку. А наши больные всегда зависимы от тех, кто им помогает.

— Вера Васильевна, за годы работы врачом у вас изменилось отношение к смерти?

— Кардинально. Раньше я вообще не думала о смерти; то ли по молодости, то ли из-за суетности. А теперь… Прежде всего изменилось отношение к жизни. Когда на работе постоянно сталкиваешься со смертью, жизнь становится созерцательней. Утром просыпаешься – слава Богу, день прошел, ложишься спать, тоже слава Богу.

— Почему хосписы появились только в XX веке? Существенно выросло количество онкологических заболеваний?

— Дело не в росте заболеваний, а в развитии медицины. Врачи научились диагностировать болезни на более ранней стадии. А вообще хосписы – порождение цивилизации. Цивилизация приводит к разрыву отношений между людьми, в том числе и между близкими родственниками. Хосписы – результат этого разрыва. Конечно, в бедных странах к этому добавляется невмешательство государства в помощь страждущим.

На Западе хоспис – дом смерти. В Англии, например, больного кладут в хоспис дней за 6 дней до смерти. Кладут умирать, потому что люди не хотят видеть смерть дома. У них к смерти техногенное отношение. Умирает родственник – быстренько в хоспис, потом скорее кремировать и «продолжаем жить».

У нас по-другому. К нам многие поступают на ранней стадии, потом выписываются, через неопределенное время некоторые вновь попадают к нам. Первая заповедь нашего хосписа (всего их 16) гласит: “Хоспис – не дом смерти. Это достойная жизнь до конца. Мы работаем с живыми людьми. Только они умирают раньше нас”.

— То есть хосписы, хотя и пришли к нам с Запада, в России приобрели совсем другой смысл?

— Конечно, это же русские хосписы. Нельзя привить чужестранную модель где угодно. Англичане предлагали нам ехать к ним учиться, но я сказала: “Нет, дорогие, приезжайте вы к нам, учитесь у нас. У нас другая почва, другие люди, другие лекарства”. Впоследствии они были нам признательны, хотя им и пришлось вернуться лет на 50-60 назад – о зеленке они знали только по рассказам родителей.

Правда, в таких мегаполисах, как Москва и Петербург, встречается и западное отношение людей к хоспису как к дому смерти. В наших заповедях прописана работа с родственниками, и мы прикладываем все силы, чтобы улучшить, изменить их отношения, когда это бывает необходимо. Бывает, папа умирает, а дочке некогда его навестить – у нее курсы. Говорим девушке не прямо, но смысл таков: “Какие курсы? Папа у тебя один? Так посиди с ним, поухаживай, возьми за руку и скажи: “Папа, я тебя люблю!” (когда последний раз говорила?)”. В наших хосписах тепла много больше. Человеческого тепла. В этом специфика российских хосписов.

— Хоспис должен преображать родственников больного?

— Я считаю, что должен. Ведь никто не знает, кому дается испытание тяжелой болезнью – самому больному или его родственникам? Часто бывает, что страдания одного человека изменяют в лучшую сторону другого. Например, смертельная болезнь матери не только заставила сына чаще навещать ее, но и открыла ему глаза на его беспутную жизнь. Поэтому мы работаем с родственниками не только для того, чтобы помочь им пережить горе, но часто и для того, чтобы вернуть их родителям, напомнить, что и они, молодые, не вечны.

— А у молодых сотрудников хосписа меняется система ценностей в процессе работы?

— Очень быстро.

— Часто ли приходится расставаться с людьми, потому что они не справляются с работой?

— Часто. Первые 60 часов новички работают у нас безвозмездно (мы только кормим их обедами и даем деньги на проезд), поэтому случайных людей на работу не принимаем. Но работа в хосписе – тяжелый, изнурительный труд. Он часто оказывается не по силам и очень хорошим юношам и девушкам, которые, на мой взгляд, могут прекрасно работать в любом другом учреждении. Так что расстаемся с ними не из-за их человеческих качеств, а потому, что этот крест им не по силам. Но и те, кому по силам, выдерживают у нас не больше двух лет. И мы не вправе ни удерживать людей, ни обижаться на них – человеческие силы ограничены. Я благодарна всем, кто трудился у нас в эти годы. И очень рада, что между сотрудниками хосписа было сыграно 12 свадеб.

— Но врачи работают дольше?

— Врачей у нас очень мало: 2 онколога, терапевт и геронтолог.

— Неужели хоспису достаточно четырех врачей?

— Совсем недостаточно. Врачи не хотят работать в хосписе, им здесь неинтересно. Я же вам говорила, что врачи настроены только на победу.

— Это правильный настрой?

— Нет. Но как сказать современному студенту-медику, что он будет не вылечивать людей, а только лечить симптомы? Для этого нужно особое состояние души. Среди наших врачей один – очень пожилой человек, остальных сюда привели их жизненные перипетии, они нашли себя в хосписе. Это индивидуальный путь. В наше время в медицинских институтах появился курс биоэтики, затрагивающий эти проблемы.

— Вы считаете, что курс биоэтики сможет изменить психологию студентов, или более глубокое понимание жизни придет только с возрастом?

— Наверное, ничто не сможет заменить жизненный опыт. Но без курса биоэтики этот опыт может растянуться на долгие годы и быть более трагичным.

— В смысле духовности наше медицинское образование оставляет желать лучшего?

— Оно вообще бездуховно. Курсы биоэтики – первые ростки. Если они окрепнут, что-то изменится. Пока же у молодых врачей часто нет никаких идеалов.

— А ведь врач – не профессия, а призвание, его труд – не работа, а служение. Служение Богу. И будущее России не в последнюю очередь зависит от духовности врачей?

— О будущем России пророчить не решусь, но будущее нашей медицины кажется мне мрачным. Хотела бы ошибаться.

— Вера Васильевна, сколько хосписов открыто сегодня в России?

— Около пятидесяти.

— В городах?

— В основном. Но есть и в селах. Один под Ярославлем (а в самом Ярославле есть еще два хосписа) и один в Башкирии.

— А насколько удовлетворена потребность России в хосписах?

— Думаю, что даже на 10 % не удовлетворена. В России проживает 150 миллионов человек, ежегодно примерно у двухсот двадцати тысяч обнаруживают рак четвертой степени. Вот и считайте, сколько нужно хосписов. Конечно, надо учитывать онкологическую ситуацию в конкретном районе. А для этого нужна честная медицинская статистика.

— Наверняка многие читатели захотят чем-то помочь хоспису. Что больше всего нужно для хосписа?

— В хосписе нужно всe, что нужно дома: книги, аудио- и видеокассеты и предметы гигиены. Люди у нас живут нормальной жизнью.

— Хотелось бы организовать концерты для больных?

— У нас постоянно проходят концерты. Но они больше нужны персоналу. Больным тоже, но меньше. Как правило, из 30 пациентов 8-12 человек присутствуют на концерте. Мы всегда рады приезду артистов и музыкантов.

— Вера Васильевна, большинство читателей Интернета – молодежь. Что бы вы хотели пожелать молодым людям?

— Я всегда спрашиваю студентов Ирины Васильевны Силуяновой, когда они последний раз целовали маму или обнимали бабушку? Это нужно всем. Уходя из дома, поцелуйте, обнимите всех родственников; “и каждый раз навек прощайтесь…”. Не передавайте зло. Вас толкнули в метро – не сердитесь, простите этого человека, у него, видимо, большие неприятности. Поступайте с людьми так, как хотите, чтобы поступали с вами. Вы можете работать в хосписе, в детском учреждении, в банке, но, пожалуйста, оставайтесь людьми.

— Спасибо.

Беседовал Леонид Виноградов

Вера Миллионщикова

Мне, если честно, не очень понятно — подходит ли этот пост для Сплетника. Но почему-то хочется, чтобы он здесь был. Как память. Очень светлая память. Некролог из Российской газеты от Зои Ершок Мы познакомились больше двадцати лет назад. Тогда в Москву приехал английский журналист Виктор Зорза. Его двадцатичетырехлетняя дочь Джейн умерла в лондонском хосписе от рака. Но, умирая, Джейн сказала, что уходит из жизни счастливой — благодаря той заботе, которой окружили ее в хосписе и просила отца в память о ней создавать хосписы везде, где их нет, и в первую очередь в России. Тринадцатилетним подростком Виктор из Польши попал в концлагерь в Сибири, бежал оттуда, обратился за помощью к Илье Эренбургу, тот помог, потом Виктор оказался в Англии… Ну, и вот в перестройку приехал к нам, и стал организовывать здесь хосписы, сам нашел Веру, она работала просто врачом, но была врачом необыкновенным, замечательным, досматривала своих больных до конца, на дому, когда их выкидывали как безнадежных из больницы, и делала это абсолютно бескорыстно, без денег. Зорза своим метким, въедливым глазом и безошибочным чутьем на людей сразу вычислил Веру, понял, что она и только она может поднять в Москве хоспис и сделать его на уровне самого великого замысла… Так оно и случилось. Кто был в Первом Московском хосписе на метро Спортивная, знает, что это никакой не Дом Смерти, и не больница даже, там чисто, светло, красиво, все в цветах, картинах…Вера Миллионщикова создала этот Дом Надежды (так называли его, и не было в том никакой натяжки, я знаю, по меньшей мере, пять человек, которых в разные годы привозили сюда совсем безнадежных, умирать, а они от хосписного ухода выздоравливали, и возвращались к жизни), так вот Вера создавала этот Дом сама, ей, конечно, помогали, но она сама и только сама руководила и стройкой, и выездной хосписной службой, сама подбирала персонал, сама обучала его, сама занималась финансированием…Среди тех, кто помогал ей, были Юрий Лужков и Анатолий Чубайс, и не смотря на то, что в политике они враждовали, Вере и ее хоспису оба помогали очень сильно и мощно, и ни разу никто из них не упрекнул Веру за помощь другого. У нее был совершенно потрясающий коллектив, вернее, коллектив остался, только Веры уже нет…Так вот: в ее коллективе каждый работал за десятерых, но Вера все равно сама на день по сто раз подходила ко всем пациентам, и не просто подходила, а тянула на себе всех и каждого… В хосписном деле ей не было равных. Но дело не только в хосписах. От того, что была такая Вера, повышалось в нашей стране качество людей и качество жизни. Из журнала Большой город, декабрь 2009 Фотографии: Ксения Колесникова Текст: Светлана Рейтер В детстве я переболела всеми болезнями, до 4-го класса жила в санатории для туберкулезников. Была очень серьезным набожным ребенком — в Вильнюсе, где прошли мое детство и молодость, меня называли «богомолочка». Маму спрашивали: «Марусь, как там твоя богомолочка? Жива?» Онкологом я стала совершенно случайно. Сначала была акушером-гинекологом, работала то там, то здесь, встретила свою последнюю любовь, моего Константина Матвеевича. Когда мы поженились, то стали работать вместе, переходя из роддома в роддом. У нас с мужем довольно большая разница в возрасте, он старше меня на 12 лет, и когда встал вопрос о его выходе на пенсию, мы решили, что мне нужно перейти в специальность с «повышенной вредностью», выйти на пенсию одновременно и вместе стариться. Я бросила акушерство, перешла в Институт рентгенорадиологии и столкнулась со смертью. До этого весь наш дом был пронизан радостью рождения. Все разговоры касались пола, веса и роста новорожденного, а еще кесарева сечения и родов — с осложнениями и без. Дочери, Маша и Нюта, подходили к телефону и говорили: «Мамы и папы дома нет, а что у вас — роды или кесарево? Вы скажите нам, мы родителям все передадим». А когда я пошла в онкологию, то разговоры стали совершенно другими. Было такое впечатление, что все люди только и делают, что умирают. Я поняла, что всю жизнь порхала в ра­до­стном миру акушерства. А теперь когда я шла на обход, то чувствовала себя на погосте. Увидела, как неизлечимо больных пациентов выписывают домой умирать, и поняла, что должна им служить до конца. У меня не было обезболивания, я приходила к своим больным с психологической поддержкой и врачебным советом. Стало понятно, что ни на какую пенсию я не уйду. 16 лет назад, когда мы только строились, жители окрестных домов протестовали против соседства с «Домом смерти». Сейчас когда наша гардеробщица Лида идет домой с работы, то к ней подходят люди и говорят: «Лидочка! Спасибо вам громадное за вашу работу». Часто приходят те, кому интересно посмотреть, как умирают другие. Один доброволец задал мне вопрос: «Вера Васильевна, а что вы говорите больным детям про умирание?» Оказалось, он заходил в палату к двум детям и расспрашивал их про смерть. Сначала я объяснила персоналу, что они все раздолбаи и такого человека в палаты пускать нельзя. Потом так с ним поговорила, что он больше никогда сюда не придет. Бывает, приходит женщина и говорит: «Здравствуйте, я сиделка, у меня большой опыт работы с онкологическими больными. Денег мне не надо, я много раз видела смерть и научу ваших больных умирать». Очень хочется сказать: сколько ж раз ты сама умирала, что можешь этому делу других научить?! Когда я искала деньги на хоспис, то исползалась перед многими богатыми людьми. Один человек из компании Smirnoff фактически выставил меня из своего кабинета со словами: «Как вам не стыдно! Вы просите подаяния, как профессиональная ни­щенка!» Хоть профессиональной назвал, и на том спасибо. В 90-е годы, когда мы все покупали за свой счет, нас довольно часто обманывали: как-то пришла особа, сказала, что ее прислал Григорий Иванович, чья мама умерла на моих руках. Он якобы в благодарность отправил ее к нам с тем, чтобы она помогла нам купить продукты со склада с огромной скидкой. Я, конечно, «сделала стойку», но, желая показать себя тертым калачом, сказала, что общие деньги так запросто не отдам, а отправлю с ней на склад своего завхоза Борю. В итоге эта аферистка 3 часа помогала персоналу на кухне, Боря начал ей доверять и дал в руки деньги, пока он куртку надевает. Натурально, в этот же момент она вспомнила, что ей срочно надо позвонить, и исчезла. И общак — вместе с ней. Анатолий Чубайс стоял у истоков хосписного движения и помогает нам все 16 лет. У него нет никакой личной корысти — да, в нашем хосписе умер его отец, но это было после того, как Чубайс заинтересовался паллиативной помощью. Анатолий Борисович — наш самый главный наставник и спонсор; он при каждой встрече мне говорит: «Вера Васильевна, ну что ж вы опять мои деньги, мягко говоря, прокакали!» Я деньги зарабатывать не умею, это правда. Я живу сегодняшним днем. Мне всегда хочется сказать: «Поживем — увидим». Когда говорят: «Вера Васильевна, приезжайте к нам в марте следующего года», то я про себя думаю, елки-палки, мне бы ваши заботы! Кто знает, что будет с вами и со мной в марте следующего года». Но вслух всегда обещаю приехать. Отсутствие планов обостряет вкус к жизни — ты живешь здесь и сейчас и получаешь от этого удовольствие. Правила жизни из Esquire, декабрь 2010 Вера Миллионщикова Главный врач Первого московского хосписа, 68 лет, Москва Записала Светлана Рейтер Фотограф Владимир Васильчиков Что такое хоспис: работа нянечки. В моей биографии есть красивая вещь: я начинала с акушерства, а закончила хосписом. И мне это нравится. Я сама, когда этот факт осознала, подумала: «Ни хрена себе!» Беременная женщина — это Венера Милосская. И этот остренький животик, и пятна на лице, и глаза телячьи — мне так они нравятся. У наших больных тоже красивые лица — одухотворенные. Жизнь — это путь к смерти. Смерть — это всегда страшно. Я до смерти боюсь смерти. Смерть — это таинство, которое осознают все — с самого рождения. Даже ребенок, заходя туда, где лежит покойник, сначала может закричать: «Мама! Мама!», но как увидит мертвого — замолкает. И дело не в том, что он вдруг увидел лица взрослых. Дело в том, что он понимает: таинство должно происходить в тишине. Не надо активно вмешиваться в процесс умирания — ты уже ничего не исправишь. Но надо быть рядом, взять за руку, соприкоснуться, посочувствовать. Думать о том, что тебе нужно приготовить щи, ты точно не будешь. Вокруг разлита важность момента — кто-то уходит, а ты сопровождаешь его. Говорить необязательно, можно просто тихо сопеть. Главное, чтобы человек чувствовал, что он не один. Потому что одному, говорят, очень страшно. Но наверняка я не могу сказать — не умирала. Жить надо сегодня. Не у всех есть завтра. Как человек жил, так он и умирает. Когда я только начинала, нас вызвали на Комсомольский проспект, в роскошный генеральский дом. Сказали, что в одной из квартир умирает женщина. «Вот только дочь у нее алкоголичка». Приходим. Роскошная квартира, большая прихожая, ванная. А прямо напротив двери — комната, и в ней сидит женщина тридцати двух лет. Дверь соседней комнаты закрыта и приперта сумкой. А в сумке — килограммов десять картошки. Мы слышим: «Пришли? Там она!» Отодвигаем картошку, открываем дверь, а там, поперек кровати,лежит абсолютно голая окоченевшая старуха со спущенными на пол ногами — на клеенке, без простыни. Окоченение — минимум сутки. Первое желание было — задушить эту девку, дочь ее. Мы хлопнули дверью, шли и пинали по дороге все урны, хотели даже разбить окно. А потом я сказала: «Ребята, а что мы знаем о ее жизни? Почему она пьет? Может, мать у нее чудовищем была?» Ведь как ты живешь, так ты и умираешь. Трудно, когда умирают дети. Но привыкаешь и к этому, потому что профессия постоянно напоминает тебе: умирают все. Живи каждый день, как последний: со всей красотой, полнотой и горем. Даже если хочется поспать, а у тебя много дел, не откладывай на завтра ничего — пусть даже это покупка сумочки или звонок соседке. Надо делать то, от чего покой выльется на твою душу. Отслеживаю судьбы детей НКВДшников, с которыми училась. Боже, какие страшные судьбы! Кто-то спился, кто-то умер, а кто-то — родил лилипута. Грех родителей просто так не отмолить, без платы — нельзя, и если старшим платить не пришлось, по счетам заплатят потомки. Я очень рационально трачу свои силы и время. Моя дочь Машка, когда была маленькая, говорила моей подруге: «Марина, не расстраивайся, что мама тебе не звонит. Вот когда будешь умирать, она обязательно к тебе придет». У меня пожилые друзья, и мы часто говорим о болезнях: как пописал, как покакал. С этого начинается разговор. С возрастом говорить о смерти и болезнях становится нормой. Но с молодыми я не говорю на эту тему и ненавижу, когда во время застолья говорят о хосписе. У людей и так много негатива, хватит с них. Классический джаз — это очень много для меня. Я даже сказала своим: «Когда умру, пусть на похоронах звучат Дюк Эллингтон и Элла Фицджеральд». А никаких других музык и речей мне не надо. У меня нет завещания — зачем? Если я умру первая, мой муж все получит. Если он умрет первым, я все получу — и вот тогда уже напишу завещание. Кто первый умрет, того и тапки. Пять лет назад я заболела саркоидозом и только тогда поняла, что болезнь близкого делает с его родственниками. Рак — интересная болезнь. Без изъянов. Во время этой болезни вы можете сделать многое. Раньше я думала: хорошо бы уйти быстро, без боли. Но посудите сами: допустим, я поссорилась с дочкой, вышла на улицу и — авария. Как будто я должна быть счастлива. Но что будет с моей дочкой? Как она будет жить? Когда есть такая болезнь, как онкология — многолетняя, многомесячная, и все родственники больного об этом знают, — жизнь человека сразу меняется. Появляются возможности: повиниться, попрощаться, доцеловать. В такой болезни есть свое достоинство — время. А в мгновенной смерти времени нет, а значит, и нет возможности что-то исправить. Я считаю, что нашему поколению повезло: мы, наконец, можем покаяться за грехи своих родителей. Я — родственница генерала Краснова по маминой линии. Мама и ее родные жили очень трудно. Деда забрали в 1922-м, но не расстреляли. Он умер в Луганской тюрьме, потому что от него отказалась его старшая дочь — Лиза. Когда дед узнал об этом, он объявил голодовку и умер. Мама рассказала мне об этом только в 1976-м году. Всю жизнь она прожила с ужасом в душе. Да, от отца отреклась не она, но разве это не наш семейный грех? А тетя Лиза, кстати, была чудесная женщина, и в то время она просто не могла поступить иначе. День победы застал нас в Вильнюсе, где мы жили с 1944 года. Но я его совершенно не помню. Зато помню, как мама кормила пленных немцев. Папа мой, Василий Семенович, был начальником на железной дороге и имел право брать пленных немцев в качестве рабочей силы. Я помню, как в 1947 году они ремонтировали у нас на станции потолок. Мама варила им домашнюю лапшу, а они целовали ей руки. Для меня это был явный знак того, что мама — хорошая. А еще немцы сажали на нашей станции деревья — преимущественно ясени. Какие-то из них выросли с кривыми стволами, и до 1966 года, пока я не переехала в Москву, я ходила мимо этих деревьев и думала: «Вот немцы! Не могли ровно деревья посадить!» Боже, какая я была дура в школе — активная, противная и омерзительная. Со стыдом вспоминаю, как хотела выгнать из комсомола двух девок — самых красивых. Рая Должникова и Людка Гражданская были рано созревшие девочки, подкрашивались, ходили на танцы, носили челки. А мне челку носить не разрешали. Помню, я устроила собрание, требуя исключить Раю и Люду из комсомола. Меня тогда никто не понял. Со мной случилась истерика, и я потеряла сознание. Но я не завидовала им. Просто я была — эталон, а они, как мне казалось, нет. Райка Должникова вообще форму с вырезом носила: чуть-чуть наклонится вперед — и сиськи видны. По каким заповедям жить — коммунистическим, евангелическим или каким хотите еще — не важно. Главное — жить любя. Однажды врач из женской колонии приехал к нам за вещами и лекарствами. А потом звонит мне с благодарностью: «Вера Васильевна, приезжайте к нам! У нас тут так хорошо!» — «Нет, — отвечаю, — лучше вы к нам, у нас тоже неплохо». Потрясающий, если вдуматься, разговор — главного врача хосписа и главного врача женской колонии. Я не люблю обходы. Мне не нравится, когда больные благодарят нас за нашу работу — за то, что у них чистая постель, есть еда и лекарства. До какого унижения должен дойти человек, чтобы благодарить за то, что его помыли и перестелили кровать! Никогда не ищите благодарности от того, кому что-то дали. Благодарность придет с другой стороны. Мое глубокое убеждение состоит в том, что добро должно идти куда-то, а приходить — отовсюду. Я не святая. Просто делаю то, что мне нравится. А так, я очень плохой человек: злая и достаточно циничная. И я не кокетничаю. А святые тоже делали то, что им нравилось. Иначе невозможно. У меня было три собаки, и все — дворняги. Мы — плохие хозяева: наши собаки были очень умными, но, старея, попадали под машины. Все три собаки так и погибли. Они были очень свободолюбивыми: с поводком ходить не хотели, а мы никогда не настаивали. Я люблю собирать грибы и знаю, где гриб растет. У меня на них нюх, как у свиньи. Когда я иду за грибами, то точно знаю, что соберу 15-16 белых и пару подосиновиков. Другие грибы меня не интересуют. Я мужу своему говорю: «Видишь березку? Иди, и без шести белых не приходи». Он приходит с пятью, и тогда я возвращаюсь туда и нахожу еще один. Я все время руковожу. Я очень люблю властвовать и очень авторитарна. Девчонки говорят: «Маме помогать — хуже нет». Я сижу в комнате и командую: «Так, это — в шкаф, это — в мойку». Иногда мне, конечно, хочется прикусить язык, но дочки говорят, что Если я замолчу, то буду драться. С чужими всегда проще быть доброй. Меня на всех не хватает.

История хосписного движения в России

В эпоху крестовых походов на пути следования крестоносцев возникали монастыри, которые давали приют паломникам, путешественникам, среди которых было немало больных, раненых. Это и были первые хосписы, выполняющие одну из функций средневековых монастырей — давать кров и предоставлять помощь больным, в том числе умирающим. В России первые упоминания о богадельнях относятся ко времени издания указа 1682 г. царя Фёдора Алексеевича, одной в Знаменском монастыре, в Китай-городе, а другой за Никитскими воротами на Гранатном дворе. Первой в России общиной сестер милосердия была Петербургская Свято-Троицкая обитель (1844), где наряду с женской больницей, приютом для приходящих детей, отделением сестер милосердия имелась также богадельня на 6 коек для неизлечимо больных.

Первый в Москве профильный хоспис для раковых больных был открыт 8 ноября 1903 по инициативе онколога, профессора МГУ Л.Л. Левшина. В 1897 г. Левшин самостоятельно организовал сбор пожертвований у московских благотворителей. 12 февраля 1898 он получил одобрение проекта на правлении МГУ. К этому моменту только купцы Морозовы вложили в раковый фонд 150 000 рублей, поэтому даже в советские годы учреждение носило имя Морозовых.

Построенный в 1903 г. Р.И. Клейном 4-этажный корпус на Погодинской улице первоначально вмещал только 65 коек в одноместных и двухместных палатах. По техническому оснащению это было первоклассное для своего времени учреждение. Постепенно раковый институт на Погодинской превратился в полноценную лечебную и исследовательскую клинику, утратив в 1920-е гг. функцию хосписа. Сегодня это Московский научно- исследовательский онкологический институт имени П.А. Герцена.

В 1904 году в г. Таганроге Ростовской области открыта больница №3. За свою вековую службу больница неоднократно меняла свой профиль и мощность. От маленькой 25-коечной частной хирургической больницы в 1904 году она выросла до многопрофильной 350-коечной в 1975 году. В 2003 году в связи с реструктуризацией коечного фонда города больница сократилась до 90 бюджетных коек с двумя отделениями — хосписом и отделением сестринского ухода (ОСУ).

Таганрогский хоспис — это отделение муниципального учреждения здравоохранения, не только оказывающее квалифицированную медицинскую помощь при симптоматическом лечении безнадежных онкологических больных, но и помогающее в решении социальных, психологических и духовных проблем, стоящих перед пациентом хосписа и его близкими.

В Санкт-Петербурге первый хоспис появился в 1990 году по инициативе Виктора Зорза — английского журналиста и активного участника хосписного движения. Дочь В. Зорза Джейн в 25 лет заболела раком и через 5 месяцев умерла. Родители Джейн не смогли сами облегчить страдания дочери. Они нашли хоспис, в котором смогли это сделать, поддержали морально, и она умерла спокойной. После ее смерти Розмари и Виктор Зорза написали книгу «Путь к смерти», в которой рассказали, как персонал хосписа помогает безнадежно больному и его семье встретить смерть с наименьшими страданиями.

Главным врачом первого хосписа в Санкт- Петербурге стал Андрей Владимирович Гнездилов. Через некоторое время в Москве создается Российско-Британская Ассоциация хосписов для оказания профессиональной поддержки российским хосписам.

В 1991 году открыт хоспис в Ломинцево (Тульская область), в 1992 г. — в Кемерово, в 1993 г. — в Архангельске, Тюмени и Ярославле, в 1994 г. были открыты хосписы в Димитровграде и Ульяновске. В 1997 году при финансовой и административной поддержке правительства Москвы в центре города, на улице Доватора открывается новое здание для Первого Московского хосписа.

Архитектурное решение Первого Московского Хосписа по-своему отражает философию помощи умирающим. Так как двухэтажное здание хосписа находится в плотно застроенном районе Москвы и обнесено довольно высоким каменным забором, архитектор и фито дизайнеры учли необходимость перспективы, которая оставляет у прикованного к постели больного ощущение открытого пространства, чтобы самые последние впечатления человека от этого мира, по возможности, были светлыми во всякое время года. В хосписе предусмотрены только 1-местные и 4-местные палаты, так как, согласно наблюдениям английских врачей, в 2-местной палате пациент нередко слишком тяжело переносит смерть своего соседа (воспринимая ее как репетицию собственной смерти), в 3-местной же пала- те есть риск, что кто-то окажется «третьим лишним». На первом этаже предусмотрены помещения гостиничного типа для родственников, близких больных. Стационар хосписа рассчитан на 25-30 коек, не считая еще 6 мест в «дневном стационаре», где больные могут находиться только днем или только ночью (когда родственники не в состоянии обеспечить за ними уход). Кроме этого, в хосписе предусмотрена выездная служба, состоящая из 5-6 круглосуточно дежурящих бригад (врач, фельдшер и медсестра), которые оказывают квалифицированную помощь обреченным больным на дому. Весь второй этаж хосписа предназначен для медико-социальных служб, инфраструктуры, обеспечивающей его функционирование. Здесь предусмотрены комнаты морально-психологической разгрузки, реабилитации медиков.

Развитие хосписного движения и открытие огромного числа этих учреждений в различных городах постепенно привело к тому, что понятие «хоспис» стало включать в себя не только тип учреждения для неизлечимо больных, но и концепцию ухода за умирающими больными. Научными предпосылками к формированию хосписов современного типа стали достижения в области эффективного лечения хронической боли (опыт «клиник боли», которые возникли в конце 40-х годов XX века); создание эффективных психотропных средств (эра современных психотропных средств наступила в начале 50-х годов XX века); противораковой химиотерапии и лучевой терапии и, наконец, в области медицинской психологии.

Хосписы традиционно связывают с онкологическими больными, тогда как современный хоспис предназначен для оказания паллиативной помощи больным, имеющим неизлечимые неонкологические заболевания.

Анализ литературы по изучаемому вопросу позволяет сделать вывод о том, что в настоящее время хоспис является только одной из множества организационных форм проведения паллиативной помощи. Исторически так сложилось, что развитие хосписной помощи в России началось с крупных регионов (Москва, Санкт-Петербург, Ульяновская, Волгоградская, Пермская области и др.).

Благодаря деятельности хосписов стало общепризнанным фактом, что основная масса врачей недооценивает значение проблемы «чужой боли». И, как следствие, большая часть из них не владеет многими современными достижениями медицины, применение которых в состоянии предупреждать и лечить боль. Распространение информации о том, как можно избавить пациента от боли, уже более 10 лет считается одним из приоритетных направлений деятельности служб здравоохранения. В хосписе не только создаются условия, ограничивающие страдания больных, позволяющие избежать унижения, связанного с болью, убогостью, но и значительно уменьшаются затраты на их содержание.

Хоспис является государственным учреждением здравоохранения, предназначенным для оказания специализированной медицинской, социальной, психологической, юридической и духовной помощи инкурабельным больным (неизлечимый больной), с целью обеспечения им симптоматического (паллиативного) лечения, подбора необходимой обезболивающей терапии, оказания медико-социальной помощи, ухода, психосоциальной реабилитации, а также психологической и социальной поддержки родственников на период болезни и утраты ими близкого.

Что такое хоспис: работа нянечки.

В моей биографии есть красивая вещь: я начинала с акушерства, а закончила хосписом. И мне это нравится. Я сама, когда этот факт осознала, подумала: «Ни хрена себе!»

Беременная женщина — это Венера Милосская. И этот остренький животик, и пятна на лице, и глаза телячьи — мне так они нравятся. У наших больных тоже красивые лица — одухотворенные.

Жизнь — это путь к смерти.

Смерть — это всегда страшно. Я до смерти боюсь смерти. Смерть — это таинство, которое осознают все — с самого рождения. Даже ребенок, заходя туда, где лежит покойник, сначала может закричать: «Мама! Мама!», но как увидит мертвого — замолкает. И дело не в том, что он вдруг увидел лица взрослых. Дело в том, что он понимает: таинство должно происходить в тишине.

Не надо активно вмешиваться в процесс умирания — ты уже ничего не исправишь. Но надо быть рядом, взять за руку, соприкоснуться, посочувствовать. Думать о том, что тебе нужно приготовить щи, ты точно не будешь. Вокруг разлита важность момента — кто-то уходит, а ты сопровождаешь его. Говорить необязательно, можно просто тихо сопеть. Главное, чтобы человек чувствовал, что он не один. Потому что одному, говорят, очень страшно. Но наверняка я не могу сказать — не умирала.

Жить надо сегодня. Не у всех есть завтра.

Как человек жил, так он и умирает. Когда я только начинала, нас вызвали на Комсомольский проспект, в роскошный генеральский дом. Сказали, что в одной из квартир умирает женщина. «Вот только дочь у нее алкоголичка». Приходим. Роскошная квартира, большая прихожая, ванная. А прямо напротив двери — комната, и в ней сидит женщина тридцати двух лет. Дверь соседней комнаты закрыта и приперта сумкой. А в сумке — килограммов десять картошки. Мы слышим: «Пришли? Там она!» Отодвигаем картошку, открываем дверь, а там, поперек кровати, лежит абсолютно голая окоченевшая старуха со спущенными на пол ногами — на клеенке, без простыни. Окоченение — минимум сутки. Первое желание было — задушить эту девку, дочь ее. Мы хлопнули дверью, шли и пинали по дороге все урны, хотели даже разбить окно. А потом я сказала: «Ребята, а что мы знаем о ее жизни? Почему она пьет? Может, мать у нее чудовищем была?» Ведь как ты живешь, так ты и умираешь.

Трудно, когда умирают дети. Но привыкаешь и к этому, потому что профессия постоянно напоминает тебе: умирают все.

Живи каждый день, как последний: со всей красотой, полнотой и горем. Даже если хочется поспать, а у тебя много дел, не откладывай на завтра ничего — пусть даже это покупка сумочки или звонок соседке. Надо делать то, от чего покой выльется на твою душу.

Отслеживаю судьбы детей НКВДшников, с которыми училась. Боже, какие страшные судьбы! Кто-то спился, кто-то умер, а кто-то — родил лилипута. Грех родителей просто так не отмолить, без платы — нельзя, и если старшим платить не пришлось, по счетам заплатят потомки.

Я очень рационально трачу свои силы и время. Моя дочь Машка, когда была маленькая, говорила моей подруге: «Марина, не расстраивайся, что мама тебе не звонит. Вот когда будешь умирать, она обязательно к тебе придет».

У меня пожилые друзья, и мы часто говорим о болезнях: как пописал, как покакал. С этого начинается разговор. С возрастом говорить о смерти и болезнях становится нормой. Но с молодыми я не говорю на эту тему и ненавижу, когда во время застолья говорят о хосписе. У людей и так много негатива, хватит с них.

Классический джаз — это очень много для меня. Я даже сказала своим: «Когда умру, пусть на похоронах звучат Дюк Эллингтон и Элла Фицджеральд». А никаких других музык и речей мне не надо.

У меня нет завещания — зачем? Если я умру первая, мой муж все получит. Если он умрет первым, я все получу — и вот тогда уже напишу завещание. Кто первый умрет, того и тапки.

Пять лет назад я заболела саркоидозом и только тогда поняла, что болезнь близкого делает с его родственниками.

Рак — интересная болезнь. Без изъянов. Во время этой болезни вы можете сделать многое. Раньше я думала: хорошо бы уйти быстро, без боли. Но посудите сами: допустим, я поссорилась с дочкой, вышла на улицу и — авария. Как будто я должна быть счастлива. Но что будет с моей дочкой? Как она будет жить? Когда есть такая болезнь, как онкология — многолетняя, многомесячная, и все родственники больного об этом знают, — жизнь человека сразу меняется. Появляются возможности: повиниться, попрощаться, доцеловать. В такой болезни есть свое достоинство — время. А в мгновенной смерти времени нет, а значит, и нет возможности что-то исправить.

Я считаю, что нашему поколению повезло: мы, наконец, можем покаяться за грехи своих родителей. Я — родственница генерала Краснова по маминой линии. Мама и ее родные жили очень трудно. Деда забрали в 1922-м, но не расстреляли. Он умер в Луганской тюрьме, потому что от него отказалась его старшая дочь — Лиза. Когда дед узнал об этом, он объявил голодовку и умер. Мама рассказала мне об этом только в 1976-м году. Всю жизнь она прожила с ужасом в душе. Да, от отца отреклась не она, но разве это не наш семейный грех? А тетя Лиза, кстати, была чудесная женщина, и в то время она просто не могла поступить иначе.

День победы застал нас в Вильнюсе, где мы жили с 1944 года. Но я его совершенно не помню. Зато помню, как мама кормила пленных немцев. Папа мой, Василий Семенович, был начальником на железной дороге и имел право брать пленных немцев в качестве рабочей силы. Я помню, как в 1947 году они ремонтировали у нас на станции потолок. Мама варила им домашнюю лапшу, а они целовали ей руки. Для меня это был явный знак того, что мама — хорошая. А еще немцы сажали на нашей станции деревья — преимущественно ясени. Какие-то из них выросли с кривыми стволами, и до 1966 года, пока я не переехала в Москву, я ходила мимо этих деревьев и думала: «Вот немцы! Не могли ровно деревья посадить!»

Боже, какая я была дура в школе — активная, противная и омерзительная. Со стыдом вспоминаю, как хотела выгнать из комсомола двух девок — самых красивых. Рая Должникова и Людка Гражданская были рано созревшие девочки, подкрашивались, ходили на танцы, носили челки. А мне челку носить не разрешали. Помню, я устроила собрание, требуя исключить Раю и Люду из комсомола. Меня тогда никто не понял. Со мной случилась истерика, и я потеряла сознание. Но я не завидовала им. Просто я была — эталон, а они, как мне казалось, нет. Райка Должникова вообще форму с вырезом носила: чуть-чуть наклонится вперед — и сиськи видны.

По каким заповедям жить — коммунистическим, евангелическим или каким хотите еще — не важно. Главное — жить любя.

Однажды врач из женской колонии приехал к нам за вещами и лекарствами. А потом звонит мне с благодарностью: «Вера Васильевна, приезжайте к нам! У нас тут так хорошо!» — «Нет, — отвечаю, — лучше вы к нам, у нас тоже неплохо». Потрясающий, если вдуматься, разговор — главного врача хосписа и главного врача женской колонии.

Я не люблю обходы. Мне не нравится, когда больные благодарят нас за нашу работу — за то, что у них чистая постель, есть еда и лекарства. До какого унижения должен дойти человек, чтобы благодарить за то, что его помыли и перестелили кровать!

Никогда не ищите благодарности от того, кому что-то дали. Благодарность придет с другой стороны. Мое глубокое убеждение состоит в том, что добро должно идти куда-то, а приходить — отовсюду.

Я не святая. Просто делаю то, что мне нравится. А так, я очень плохой человек: злая и достаточно циничная. И я не кокетничаю. А святые тоже делали то, что им нравилось. Иначе невозможно.

У меня было три собаки, и все — дворняги. Мы — плохие хозяева: наши собаки были очень умными, но, старея, попадали под машины. Все три собаки так и погибли. Они были очень свободолюбивыми: с поводком ходить не хотели, а мы никогда не настаивали.

Я люблю собирать грибы и знаю, где гриб растет. У меня на них нюх, как у свиньи. Когда я иду за грибами, то точно знаю, что соберу 15−16 белых и пару подосиновиков. Другие грибы меня не интересуют. Я мужу своему говорю: «Видишь березку? Иди, и без шести белых не приходи». Он приходит с пятью, и тогда я возвращаюсь туда и нахожу еще один.

Я все время руковожу. Я очень люблю властвовать и очень авторитарна. Девчонки говорят: «Маме помогать — хуже нет». Я сижу в комнате и командую: «Так, это — в шкаф, это — в мойку». Иногда мне, конечно, хочется прикусить язык, но дочки говорят, что

Если я замолчу, то буду драться.

С чужими всегда проще быть доброй.

Меня на всех не хватает.

Информация для желающих помочь Первому московскому хоспису: