«Коль есть любовь, тогда мы все родные»

Иеромонах Роман (Матюшин). Художник: Алия Нуракишева

16 ноября исполняется 65 лет иеромонаху Роману (Матюшину), имя и голос которого хорошо знакомы тем, кто обрёл Бога в 1980–90-е годы. Многие рассказывают о том, что пришли в Церковь, отозвавшись именно на этот голос, как овцы идут на знакомый голос пастыря. Песнопения отца Романа звучали, как отголосок Евангельской проповеди: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» ( Мф. 4, 17), облечённый в стихотворно-песенную форму, близкую к творчеству не только церковному, но и народному: «Радость моя, наступает пора покаянная…», «Выйди скорей к моему роднику», «Отложим попечение, покаяния пора наста».

Песнопения отца Романа звучали, как отголосок Евангельской проповеди

По замечательным словам философа Александра Королькова, творчество иеромонаха Романа народ принял как голос самого Православия. Вслед за отцом Романом его песнопения исполнили Максим Трошин, Жанна Бичевская, Олег Погудин, Евгения Смольянинова, Геннадий и Анастасия Заволокины и многие другие. Сам отец Роман позже петь перестал, но продолжил писать: на сегодняшний день им написано более тысячи стихотворений, известных не так широко, как песнопения. Причина такой «неширокой» известности – в личности автора. «Мне мало чести, что, может, как поэт состоялся, – говорит отец Роман. – Великая честь – принадлежать Православной Церкви, быть христианином». Он и стремится в первую очередь быть христианином, монахом, который в постриге умирает для мiра, быть священником, а поэзия – это только отблеск его отданной Богу жизни. Отец Роман избегает всякой публичности и саморекламы и, будучи максималистом, после пострига был готов совсем оставить литературу – но старец Николай Гурьянов благословил его и писать, и издаваться.

Это благословение отец Роман исполняет по сей день. В России вышло в общей сложности около 30 стихотворных сборников иеромонаха Романа, его стихи переведены на английский, белорусский, болгарский, польский, сербский и украинский языки. Почти не заметив этого, отец Роман стал лауреатом нескольких литературных премий, рукописи некоторых его стихов хранятся в Пушкинском Доме. По-прежнему многие стремятся исполнять произведения иеромонаха Романа – например, прекрасно поёт его песни сербская монахиня Теодора (Васич), а у петербургской певицы Ирины Скорик и Шереметевского мужского хора есть целая программа песнопений иеромонаха Романа, сделанная на высоком профессиональном уровне. В 2012-м году был снят документальный фильм «Русь ещё жива», который рассказывает зрителям не только об отце Романе, но и о чём-то гораздо большем, как, впрочем, и его собственные произведения. Несколько лет назад был создан сайт «Ветро́во» (названный так по имени скита, где живёт отец Роман), посвящённый его творчеству. Сам же отец Роман, щедро делясь с нами плодами своих трудов, остаётся как будто в стороне от всего этого.

Прислушаемся к слову иеромонаха Романа – нашего современника, слушающего слово Божие и хранящего его

В стороне – это не только в псковской глуши, где отец Роман живёт более четверти века и где только Бог, да река, да болото и лес. Он стоит в стороне от мiрской круговерти, с которой неминуемо связана жизнь человека, суетящегося и заботящегося о многом, пусть даже и стремящегося угодить Христу. Есть иная, благая часть: «сидеть при ногу Иисусову» (Лк. 10: 39), слышать Его слово, хранить его и – продолжая Евангельскую мысль – делиться этим словом с другими. Так делились Божьим словом евангелисты, а вслед за ними – преподобные, святители и многие-многие монахи, не прославленные в лике святых, гимнографы, церковные поэты. Их слово почти не слышно в наше время: не потому, что оно перестало звучать, а потому, что вокруг слишком много словесного шума. Прислушаемся к слову иеромонаха Романа – нашего современника, не сообразующегося веку сему, ныне живущего и в то же время умершего для мiра, слушающего слово Божие и хранящего его.

Что же касается пожеланий, которые принято дарить в День рождения… то что можно пожелать человеку, у которого есть всё и который ни в чём не нуждается, для которого «всё» – это Бог, как сам он говорит в одном стихотворении:

И Путь, и Свет, Любовь и Жизнь –
Всё Ты, Господь моей души!

Такому человеку ничего нельзя дать, но многое можно принять от него с благодарностью.

Ольга Надпорожская,
редактор стихотворных сборников иеромонаха Романа
и сайта «Ветрово»

​Избранные стихотворения
иеромонаха Романа
2017–2019 годов

Два пути

Что избираем, то и воздаёт.
К чему винить превратности судьбы,
Коль путник обязательно придёт
Туда, куда направлены стопы?

Идущим в пропасть оправданья нет,
Закон извечный разумеет всяк:
Свет просвещает возлюбивших Свет,
Мрак поглощает возлюбивших Мрак.

4 мая 2017
Скит Ветрово

В бору

Среди дерев – не средь людей,
Заходишь в лес, как в Божий дом.
Ни разговоров, ни вестей,
И думы только о святом.

Во всём высокая волна,
Дух от земного отрешён.
Шумит о Вечности сосна,
Душа поёт: ей хорошо.

Приют молитвы вековой…
Плывут в лазури облака.
Водой небесною, живой
Кропит погода грибника.

И никого на свете нет –
Одна душа да горний Свет.

12 ноября 2017
Скит Ветрово

Облака

Плывут в лазурной выси облака,
Хоть высоки – глядят не свысока.

Кто позабыл, зачем он в мір пришёл,
Гордится положением и саном.
И облака становятся туманом,
Когда с Небес опустятся на дол…

Блаженна жизнь, коль сущность высока,
Как в чудном Небе чудо-облака.

Но облака туманами падут,
Коль вместо Неба землю изберут.

И каждый должен с малых лет решить:
Туманом стать иль облаками плыть.

8 декабря 2017
Скит Ветрово

Широкий путь

Внидите узкими враты: яко пространная врата
и широкий путь вводяй в пагубу,
и мнози суть входящии им (Мф. 7, 13).

Проходим точку невозврата,
Избрав широкую дорогу.
На куполах сверкает злато,
Но злато не приводит к Богу.

Душа народа ржой побита,
Не знает радости полёта.
Коль благочестие забыто,
Что уповать на позолоту?

В домах молитвенных концерты —
За отступленьем отступленье.
Гляжу, болезнуя, на Церковь
И жду гонений, как спасенья.

28 декабря 2017
Скит Ветрово

Исход

Прискорбно из Египта исхожденье:
Нет ни высот священных, ни богов,
Котлов мясных – одно маннояденье
И страх перед набегами врагов.

Земля Обетованная далече,
А треволненьям нет и нет конца.
Всё громче ропот, всё безумней речи:
Раб жаждет мяса, игрищ и тельца.

Кумиры – наше всё! Творца забыли!
И скрыла бездна ропщущую рать:
Тому, кого кумиры обольстили,
Земли Обетованной не видать!

Удел Обетованный – Божье Царство,
Египет-мiр не мыслит о святом.
Скитанья по пескам сродни мытарствам
Во все века идущих за Христом…

На теле крест и на устах Всеправый,
А дух влечёт чужая сторона.
Пока милы египетские нравы –
Душа для Царства Света не годна!

19 февраля 2018
Скит Ветрово

При дверех

Немало вёсен пролетело,
А только начал понимать:
Неблагодарнейшее дело
Будить того, кто хочет спать.

Слова зовущего напрасны
И даже могут повредить:
И неразумно, и опасно
Мертвецки пьяного будить.

Не нам вытаскивать из ада
(Душе б исправиться самой),
Сказав разслабленному: Чадо,
Возьми постель, иди домой (Мф. 9, 6)

Не торопись, будильщик милый,
Могильный камень отвалить:
Лишь только Господу под силу
Четверодневный труп живить (Ин. 11, 43–44).

Ты спишь иль пьян, расслаблен, мёртв,
Великорусский мой народ?
Пока Светильник не погас,
Гряди, Господь, воздвигнуть нас!

При две́рех Спас, да вот беда:
Расслабленный не ждёт Христа!

7–8 июля 2018
Скит Ветрово

У старца

Посетил послушник авву:
– Отче, что кругом творится!
Повсеместно пали нравы,
Жёны ходят как блудницы.

Оголяются прилюдно,
Гогот, пляски, матерщина,
Все объяты страстью блудной –
Дети, женщины, мужчины.

Красят волосы, ресницы,
Брови, губы, ногти, кожу.
Кто девица, кто блудница,
Отличить никто не может.

Восхищаются шутами,
Что мелькают на экране.
А ведь многие с крестами,
Говорят, что христиане!

– Что мы можем? Только плакать, –
Тихо старец отвечает. –
Чада мiра, чада мрака
В Православие играют.

27 июля 2018
Скит Ветрово

Сердце голубино

С любовью везде простор, со злом везде теснота.
(Народная мудрость)

Всё в нас. И счастье, и несчастье,
И жизнь, и смерть, и свет, и тьма.
Не только в Божьей, в нашей власти
Простить, а не сходить с ума.

О человек! Твои глубины
Тебя погубят иль спасут…
Но если сердце голубино,
Душе не страшен Страшный Суд.

23 ноября 2018
Скит Ветрово

Рыба

Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).

Гудит, ревёт, страшит волна большая,
Тот не поймёт, кто в море не бывал.
Всё на пути нещадно сокрушая,
Несёт и мрак, и смерть девятый вал.

Стреляй, кричи – ни выстрела, ни крика,
Не заглушить суровую волну.
Не видно рыбы малой и великой:
Ушла, где бури нет, – на глубину.

Там при любом жестоком урагане
Она спокойно плавает в тиши…
И мы как рыба в жизни-океане,
И наш покой – на глубине души.

12 декабря 2018
Скит Ветрово

Тоска по плену

И моя душа тоскует по Советскому Союзу.
(уральский протоиерей)

На река́х Вавилонских… Известны печальные строки,
Но касались, как видим, и там покаянных глубин.
На советских реках говорить запрещалось о Боге:
Плен советский безбожный страшней вавилонских чужбин.

Что за время настало? Откуда повсюду подмены?
Стал монахом тиран, всесоюзным курортом – ГУЛАГ.
Позабыли отцы, вспоминая доступные цены,
Что людей зарывали тогда без молитв, как собак.

Мне напомнят, конечно, счастливое детство у моря,
Целину, кукурузу, коммуну за ближней межой.
И кино про уборку, и пир на колхозном просторе –
Был бы рад за людей, если б те не платили душой.

Кто припомнит картину: в Артеке ребячья ватага,
Все с крестами несутся и славят безбожную власть?
И представить смешно: не для всех черноморское благо,
Без удавки на шее в Артек никому не попасть.

Хоть родился в Союзе, однако советским я не был.
И не прыгал, как все – человек покорил небеса!
Я на небо глядел, на бездонное звёздное небо,
И скорбел, что когда-то навечно закрою глаза.

Не вступал в комсомол, с малолетства претила измена,
Крест нательный носил, но тайком, опасаясь невзгод:
Плен советский намного страшней вавилонского плена –
Становился безбожной ордой православный народ.

Две дороги в стране. Вы шагали к победам упрямо,
Высоко поднимая плакаты и с идолом стяг.
Вы смотрели на стройки, а мы – на развалины храмов.
Вы стремились вперёд, чтоб, дойдя, пировать на костях.

Ум, и совесть, и честь – только партия этим владела!
Остальных обрекла жить без совести, чести, ума.
И душе – ничего! Пятилетки и стройки – для тела!
Всех, кто думал иначе, ждала иль сума, иль тюрьма.

Слышу слева и справа истошные вопли-укоры –
Мол, отец фронтовик, а сынок на отца восстаёт.
Но отвечу исчадьям взрывавших святые соборы:
Мой отец воевал, защищая не власть, а народ.

Забывается всё, и святое мешается с тленом.
Кто когда на Руси оды тяжкому игу слагал?
Был ли русич такой, чтобы он, воротившись из плена,
Воспевал полоненье и чтил юбилеи врага?

Таковых не бывало: иуд на Руси отлучали,
Величали Святой нашу Матушку-Русь неспроста.
Шли за веру на смерть и потомкам своим завещали:
Русский – значит Христов, Русь не может стоять без Христа!

На реках Вавилонских молчали органы и трубы,
И ведомые в плен возносили молитвы Творцу…
Коль тоска – смертный грех, то по плену тоска – грех сугубый,
И служителю Правды об узах тужить не к лицу.

20–22 декабря 2018
Скит Ветрово

В моем окне

В моём окне притихшая природа
Под солнышком искрится на свету.
И вижу я в любое время года
Нетронутую Божью красоту.

Сирень, ольха, берёзы да орешник,
Дубы и липы – всё огнём горит.
В таком Раю и закоснелый грешник,
Подобный мне, Творца благословит.

Кормлю синиц, они совсем ручные,
Зову: тень-тень! – и радостно летят!
Коль есть любовь, тогда мы все родные,
Коль нет любви, тогда и брат не брат.

Заботой малой дни свои украсьте
И убедитесь, как отрадно жить.
Зачем искать за океаном счастье,
Коль можно просто птичек покормить?

3 января 2019
Скит Ветрово

Божие

Достроен дом, вода из крана,
Покоем дышит скит.
Но отчего незримой раной
Душа кровоточит?

И полки из сосновых досок,
И книг церковных ряд.
Но почему сума да посох
Притягивают взгляд?

Едва-едва заря забрезжит,
Клин тянется на юг…
Как вольных птиц, ничто не держит
Меня в земном раю.

Давно уже хочу покинуть
Обитель, где живу:
Сын Человеческий не имать,
Где приклонить главу (Лк. 9, 58).

Слова Евангельские ранят
И обжигают грудь.
Благослови, Превечный Странник,
Пойти в последний путь…

30 июля – 21 августа 2019
Зелёный Бор – Ветрово

«Одинокий путь» иеромонаха Романа (Матюшина)

Иеромонах Роман (Матюшин)

На книжных полках многих приходских библиотек по соседству с нетронутым глянцем легко найти потрепанные поэтические сборники с надписью на корешке: «Иеромонах Роман (Матюшин)». С его песнями-молитвами, негромко, «не публично» звучащими с кассет, сроднились многие из тех, кто в трудные 90-е искал свой путь к Богу. На вопрос, чем вам дороги эти стихи, его почитатели нередко пожимают плечами: сложно сказать. Но едва ли не каждый второй при этом задумчиво произносит: «Я бы очень хотел с ним встретиться…».

В его скиту Ветрово живет огромный пушистый кот Барсик, на полках по периметру стен ― библиотека из сотен книг. Недалеко от кельи ― деревянная церковь в русском стиле. И ни единой души на несколько километров вокруг. Без лодки, без местного проводника сюда не добраться.
В мирском пространстве об отце Романе говорят и пишут разное ― от героических легенд до пошлых небылиц. Возможно, это неизбежное следствие того, что о его сегодняшнем дне практически ничего не известно. Впрочем, ничего особенного и не происходит, священник-поэт по-прежнему служит, трудится, пишет новые стихи и продолжает свой монашеский подвиг. Восемь лет он молчал — потерял голос, был «нем», но не глух ни к общественным событиям, ни к человеческому горю. Его сегодняшнее творчество — стихотворная публицистика, наполненная болью о мире, все больше погружающемся в «одноклеточное» существование. Однако и в этих стихах виден «лирический герой» — монах и философ, о котором мы пока так мало знаем.

Скит Ветрово

― На Ваше мировоззрение, творчество повлияли какие-то сильные впечатления детства и юности? Хотелось бы узнать немного о том времени, когда Вы еще не были ни монахом, ни поэтом.

― Вера была во мне с ранних лет, но укреплялась в молодости. Мать преподавала в школе, а, приходя домой, доставала потайной чемодан, вынимала оттуда иконы и молилась. Когда я заболел, она стала читать мне Евангелие. Оно было на русском языке, с прекрасными иллюстрациями. Из всего Евангелия я запомнил Христа и Иуду. И душа приняла Христа ― сразу, поскольку еще не знала грехов.

Но что такое вера без Церкви… Жизнь без исповеди, умножение страстей, когда ты без покаяния, без благодати варишься в собственном соку. В студенческом возрасте я стал искать смысл жизни вне церковных стен. К кому бы ни обращался тогда, первый вопрос задавал такой: для чего вы живете? В поисках ответа хотелось прочесть Библию. Но священник, к которому я пришел с этим, дал мне только «Журнал Московской Патриархии»…

Самый трагикомичный момент ― я подошел к преподавателю философии и спросил: «В чем смысл человеческого бытия?». А он ответил: «Да брось ты об этом думать. Живи, как растение». Это меня убило. Ведь так сказал тот, кто, кажется, уж точно должен был ответить студенту, для чего нужно жить. Человек — не растение. Даже кошка выше растения. Получается, что он мне и собачьей жизни не предложил.

Я подумал: ладно, пусть так. И занялся арифметикой: представил себе весы. На одну чашу я кладу свою временную жизнь, на другую — вечную. Допустим, я проживу здесь восемьдесят лет. Хотя, для ровного счета, возьмем шестьдесят. Треть жизни мы спим ― вычтем ее. Ближе к старости начинаются костыли, аптеки, больницы… Остается всего два десятка продуктивных лет, из которых, может быть, наберется один счастливый год. Неужели этот год, да пусть даже десять лет, может заменить вечность? Даже если бы в ней ничего не было, если бы… И вообще, почему ты должен радоваться одному счастливому мигу, а потом ты умрешь и станешь удобрением. Был ли ты хорошим или плохим, нет разницы — ведь ты же удобрение. Меня поразил этот вывод, и следующая мысль была: «Господи, помоги! Сохрани от такого жуткого самоуничтожения, от пути в никуда». Я понял, что невозможно, проводя жизнь без Бога, стать человеком.

― Тогда к Вам и пришло решение оставить мир и связать свою жизнь с Церковью?

― Еще будучи школьником, я полюбил Божию красоту природы. Мог часами смотреть на холмы, на разлив Десны, на звезды. Хотелось жить так, чтобы никогда с этой красотой не расставаться. И в предпоследнем классе школы я сказал, что поеду поступать в семинарию. Но мать попросила: сынок, дай мне хотя бы до пенсии доработать. Ведь в случае поступления ее бы просто выгнали, лишили учительского места. Пришлось поступать в университет, на филфак.

Но «искра» ― осталась, никуда не исчезла. Однажды, уже студентом, как-то попал на сакман. Это такая «точка» в степи: домик чабана, вокруг на десять-пятнадцать километров никого нет, только стада овец. И вот, в уединении, среди полыни вдруг родились такие строки:

Я хочу стать схимником, высохшим скелетом,
Быть длинноволосым, типа чернеца,
И в озерной глади видеть не поэта,
А лицо бродяги-мудреца.

Мне было восемнадцать или девятнадцать лет. Я ничего не знал ни о жизни в монастырях, ни того, где они находятся. Тогда никто ничего не говорил, не объяснял ― и вдруг мысли о монашестве. Это был призыв, Господь стучал в сердце. И вот этот звук ― глас Божий ― стал слышен среди тишины и коснулся души.

Монашество я принял позже. Не мог оставить мать, сестра работала на Севере. После университета трудился в разных местах, пел в доме культуры. Было такое состояние, когда тобой довольны все, и ты всем доволен, но отдаешь себя и ничего не приобретаешь. Люди расходятся, остаешься один на один с аппаратурой, и начинается встреча с собой. Вдруг понимаешь, насколько ты нищ. Страшный момент… Почувствовал, что задыхаюсь, хотя меня никто не считал ни унылым, ни грустным. А в какой-то момент понял: дальше так жить не могу. Мать была к тому времени устроена (впоследствии приняла монашеский постриг), и я ушел в монастырь.

― Как поэт, как человек творческий Вы сформировались, уже будучи иеромонахом?

― У меня были мирские стихи и песни. Первые тетрадочки ― самое детство, потом в десятом классе очень много писал. Были рассказы, несколько повестей, одна сатира… Все это уничтожил. И слава Богу. Ведь это было творчество нецерковного человека ― что оно могло дать?..

Еще до перестройки, в восьмидесятые годы, принес свои сборники, прозу и поэзию, в Брянское издательство. Решил прийти в литературу «огородами» ― не через газеты и журналы, а как автор книг. Мне пообещали: посмотрим, приезжайте через месяц. И в следующую встречу, с уважением таким, говорят: издадим, только нужен «паровоз» ― стихотворение о Ленине и партии. Очень хотелось иметь свой сборник, но на сделку с совестью пойти… Если бы я исполнил тогда их просьбу, то был бы не знаю кем. И носился бы потом с этим сборничком: смотрите, какой я великий! Потом был бы второй сборник, третий ― а понятий-то духовных нет. Только бы тщеславие росло. Милость Божия, что я боялся сфальшивить — и Господь сохранил от этого пути.

Помню, как уже в монастыре открыл одну из духовных книг — это была «Невидимая брань» Никодима Святогорца. И был так потрясен, что чуть не заплакал. Читал и думал: вот что мне надо было в юности! А нас в университете кормили Боккаччо и ему подобными «шедеврами». Не хочу оценивать свою поэзию. Но если поэтическое слово коснулось сердец слушающих или читающих и привело в храм Божий, то это и есть высшее предназначение поэзии. Тот, кто ходит перед людьми, а не перед Богом, еще не состоялся как личность: он не имеет опоры, ведь опора ― один Господь.

― Более десяти лет Вы пребываете совершенно один, в настоящей глуши, в скиту. Там легче пишется?

― По состоянию здоровья я ушел за штат, по благословению архиерея и старца ― в скит Ветрово. Сначала по болезни, а потом так и остался. Работаю там, пишу иконы, хотя не считаюсь иконописцем, только учусь. Меня всегда влекло уединение, в котором по-другому воспринимаешь красоту. Слышишь пение соловьев, разбойничий свист скворцов, крики журавлей. Не можешь надышаться ароматом цветущих лип. Не устаешь удивляться красоте белых лилий. А как прекрасен заснеженный лес! В любое время природа славит Бога.

Процесс творчества необъясним. Читаешь Псалтирь и вдруг видишь поэтическую строку «темна вода во облацех воздушных» ― это же такой образ! И я его, конечно, включил в одно из своих стихотворений.

Темна вода во облацех воздушных,
Черна вода моих прошедших дней.

Разные бывают состояния. Не пишу, когда не пишется. Быть ремесленником ― зачем? Если во мне что-то начинает звучать, стараюсь эту тему раскрыть, оформить в стихи. Если ничего не звучит, лучше пойду почитаю, потружусь.

Работая над стихами, держу под рукой старославянскую Библию и словарь Даля. Это такая гармония… Откройте словарь, почитайте хотя бы о масти лошадей: вороной, пегий, саврасый… Сколько забытых слов! Учим детей чирикать по-иностранному и забываем наш величайший язык.

Стихов у меня сейчас, изданных ― более тысячи. Но большинство из них не могу прочесть наизусть. Просто не запоминаю — зачем?.. Дай Бог нам, монахам, не забыть имя Божие — это самое главное. А стихи — это только путь к Церкви. Понимаете — путь, а не самоцель. Цель — Христос.

― Ваш последний на данный момент сборник, вышедший небольшим тиражом в прошлом году, включает много гражданских, злободневных стихов. И называется «Одинокий путь». Кажется, Вы действительно во многом одиноки. Почему так? Это доля «пророка в своем отечестве»?

― Пророк ― это тот, кто говорит по воле Божией, и именно то, что Господь хочет сказать людям. А есть просто трезвый взгляд на происходящее. Если вижу, что ребенок ползет к горячему утюгу, не нужно быть пророком, чтобы сказать, что он обожжется. Если мы видим, куда все устремились, да еще с нарастающей скоростью — необязательно быть пророком, чтобы понять, куда придем.

Иногда стихи приходят после молитвы. Это как передышка для души, перед тем как нырнуть в окружающий мир. Иные пишутся на злобу дня. Возможно, их и не стоит называть поэзией в полном смысле слова — трудно на поэтическом языке говорить о нашей современности. Но как патриот не могу молчать. Хотя и «получаю» порой за это ― и слева, и справа. Стихотворения, выражающие гражданскую позицию, не всех устраивают. У меня есть неизданная книга, называется «Ратные стихи». И пока нет издательства, которое согласилось бы их напечатать. Слишком ратные, говорят. Но монах, христианин — это воин Христов. Мне больно за свое Отечество, за свой народ ― не кривлю душой, потому и касаюсь этих тем.

Невозможно угодить всем. У Достоевского есть такие слова: «Мое направление, за которое не дают чинов». Кому-то нужно говорить, невзирая на лица, чины, не идя на компромиссы с совестью.

Беседовали Дмитрий Андреев, Елена Сапаева

Иеромонах Роман (в миру — Александр Иванович Матюшин) родился 16 ноября 1954 года в селе Рябчевск Трубчевского района Брянской области. Учился на филологическом факультете Калмыцкого государственного университета. В 1983 году принял монашеский постриг в Псково-Печерском монастыре. В 1985 году рукоположен во иеромонаха. С 1994 года живет и служит в скиту Ветрово (Псковская епархия). Автор духовных стихов и песен, член Союза писателей России. В период с 1991 по 2008 год вышло в свет пять его поэтических сборников, а также песенные альбомы — «Все истинное, вечное — не здесь», «Вся Россия стала полем Куликовым», «Души моей святыня» и др.

Иеромонах Роман (Матюшин). Фото: архим. Тихон (Шевкунов)

16 ноября 2014 года иеромонаху Роману (Матюшину) — замечательному священнику, монаху и поэту — исполняется 60 лет. В его жизни эти три служения связаны неразрывно. Стихотворный дар открылся в нем с юности, и уже в одном из своих ранних стихотворений он писал о том, что хотел бы стать монахом. Более 30 лет назад его мечта сбылась.

Последние 20 лет иеромонах Роман подвизается в глухом скиту Ветрово на Псковщине, молится, служит Литургию, пишет иконы, не оставляя при этом и поэзию. Его стихи и песни, настраивающие читателей на молитвенный и покаянный лад, воспевающие величие Творца и красоту созданного Им мира, могут быть не только лиричными, но и хлесткими — правда, лишь тогда, когда дело заходит об отстаивании православной веры и нападках на горячо любимую им Родину. Стихи и песни иеромонаха Романа не только вошли в поэтическую сокровищницу русской поэзии последних 30 лет, но и привели в Церковь множество людей.

Наместник, братия и прихожане Сретенского монастыря, преподаватели и учащиеся Сретенской духовной семинарии, редакция и читатели портала Православие.Ru от всего сердца поздравляют дорогого батюшку с юбилеем! Мы желаем отцу Роману всесильной помощи Божией, любви и дальнейшего умножения того дара, которым так щедро наградил его Господь!

В день 60-летия отца Романа мы предлагаем своим читателям отрывок из книги «“Несвятые святые” и другие рассказы», посвящённый отцу Роману, а также небольшую подборку стихотворений батюшки и песен в его исполнении.

***

Иеромонах Роман (Матюшин). Фото: архим. Тихон (Шевкунов)

Инок Александр
(главка из «Несвятых святых»)

…Еще одним жителем приходского домика в Лосицах был инок Александр. Студент Брянского педагогического института, он, несколько лет назад придя к вере, оставил все и пошел странником по России. Александр оказался в Псково-Печерском монастыре, но через два года примкнул к группе монахов, восставших против наместника, и снова ушел странствовать. В конце концов его приютил у себя на приходе отец Рафаил.

Тогда Александру было двадцать восемь лет. На костяшках рук — грубые мозоли, следы многолетних занятий карате. Мы любили гулять по полям и лесам и делали себе для прогулок легкие посошки из орешника. У всех они были кривоватые, и только посох Александра был идеально прямой, выкрашенный в черный цвет. Как-то на привале я решил поближе рассмотреть эту красивую вещицу, но, к своему удивлению, еле-еле смог ее поднять. Посох оказался тяжеленным стальным ломом. На вопрос, зачем Александру такое грозное оружие, инок ответил, что этот посох дает ему возможность хоть немного поддерживать физическую форму.

Отец Александр был молчалив и все свободное время уделял чтению творений древних святых отцов. Спал он в отдельной каморке, отгороженной горбылем. Жилище свое Александр запирал на ключ, что было немного странно, поскольку изба отца Рафаила закрывалась чисто символически — на щеколду. Однажды я мыл в доме полы, а Александр вышел куда-то, оставив свою каморку открытой. Я не выдержал и заглянул туда. В каморке на полу стоял сколоченный из грубых досок гроб. От неожиданности я так перепугался, что как ошпаренный выскочил из его убежища.

Переведя дух, я поинтересовался у Ильи Даниловича, что это означает. Тот со своей печи ответил, что в этом гробу инок Александр спит, потому что монах всегда должен помнить о смерти. Так, оказывается, поступали многие подвижники.

Несмотря на столь суровый образ жизни, Александр сочинял по-настоящему талантливые стихи и музыку к ним. Получались песни, теперь хорошо известные, разошедшиеся на дисках и кассетах, опубликованные в многочисленных сборниках с предисловиями наших самых известных писателей. Инок Александр давно уже пострижен в монашество с именем Роман — в честь древнего святого византийского поэта Романа Сладкопевца.

Тогда же, в Лосицах, он сочинял и пел свои песни по вечерам под гитару. Если, конечно, разрешал отец Рафаил, который, хотя и считал это занятие совсем не монашеским, но послушать Александра все же иногда любил.

Вот одна из этих песен.

Уже вечер, друзья, уже вечер,
И луна свою лампу зажгла.
Так оставим же праздные речи,
Оторвемся на миг от стола.

Белой скатертью стол застелили,
Понаставили яств и вино,
Целый день веселились и пили.
И никто не взглянул за окно.

За окном никакого ненастья,
Листопад не шуршит в этот час,
Словно душу осеннюю настежь
Отворила природа для нас.

И, быть может, не стану пророчить,
Где-то путник в нелегком пути,
Но под светлую исповедь ночи
Он надеется все же дойти.

Благодати исполнены кущи,
Пруд заросший туманом кадит.
Мир тебе, одиноко идущий,
И тому, кто тебя приютит.

Так давайте ж подымем бокалы,
Своим бытом простым дорожа,
Чтоб его теплотой обласкала
Сердобольная чья-то душа.

Кто же ты, неизвестный прохожий,
Далеко ль путь-дорога лежит
Почему так меня растревожил
Твой блаженный, задумчивый вид.

В твоем сердце молитва святая
Разгоняет душевную тьму.
Может, скоро и я, все оставив,
Помолясь, посох в руки возьму.

И, крестами себя пообвесив,
Побреду неизвестно куда,
Заходя в близлежащие веси,
Стороной обходя города.

Мы записывали эти песни на магнитофон, а потом я привез их в Москву. Как-то, много позже, меня направили с поручением к патриарху Пимену, в его резиденцию в Чистом переулке. Там, ожидая в прихожей, я с удивлением услышал из покоев патриарха запись песен отца Романа. Патриарх Пимен сам был прекрасным певцом и поэтому мог ценить настоящее церковное творчество.

Архимандрит Тихон (Шевкунов). Приходской дом в Лосицах и его обитатели // Несвятые святые. М., Изд-во Сретенского монастыря, 2013. С.567–570.

***

Иеромонах Роман (Матюшин). Художница: А.Нуракишева

Избранные стихотворения и песни
иеромонаха Романа

Что ты спишь, восстань, душе моя…

(MP3 файл. Продолжительность 5:27 мин. Размер 2.3 Mb)

Что ты спишь, восстань, душе моя!
Иль самой себя не вынести?
Так открой Псалтырь Давидову
И покайся Судии:
«Боже, Боже мой, помилуй мя
По велицей Твоей милости!
И по множеству щедрот очисть
Беззаконие мое!»

Вспомнил жизнь свою прошедшую,
Нерожденным позавидовал.
Отойдите, воды бурные.
Убегай, душе, от злых.
Дай же, Господи, душе моей
Покаяние Давидово,
По молитвам Богородицы,
По молитвам всем святых.

Открываю книгу старую,
Покрываю плечи мантией,
И словами покаянными
Пред иконами молюсь:
«В беззакониях зачался я,
Во грехах рожден я матерью.
Окропиши мя, очищуся,
Паче снега убелюсь!»

Велика ты, скорбь Давидова,
Велико и утешение.
Ты покаялся пред Господом —
И тебя Господь простил.
Сердце чисто сотвори во мне,
Боже моего спасения!
Отврати лице от грех моих,
От мене не отврати.

1987 г.

Станем пред Царицею Небесною

(MP3 файл. Продолжительность 8:27 мин. Размер 3.6 Mb)

Станем пред Царицею Небесною
В скорби неутешные своей.
Радуйся, Невесто Неневестная,
Радуйтесь, молящиеся Ей.

Радуйся, нам радость Подающая,
Верных благодатью осияй.
Никого еще к Тебе грядущего
Не отвергла, Радосте моя.

Радуйся, Земле обетования,
Слышишь, как Тебе народ поет.
Радуйся, погибшим всем Взыскание,
Радуйся, Взыскание мое.

Радуйся, Владычице Державная,
Церковь Православная, взыграй,
Радуйся, Надеждо православная,
Не остави мой погибший край.

Слушая акафистное пение,
Вспомнил, чем дышал и как я жил,
Радуйся, души моей Спасение,
Да не получу, что заслужил.

Чем Тебя я, Госпоже, порадую,
Видишь, как изъязвлена душа?
Странно ли, что я отвержен Правдою,
Коль всю жизнь неправдою дышал!

Гибельные тропы поздно понял я.
Кайся ж, о душе, себя виня!
Ждет меня утроба преисподняя,
Если Ты не вымолишь меня.

Бьется осужденное в груди моей.
Вот я пред Тобою весь стою.
Радуйся, Звездо Незаходимая,
Просветиши Сыном тьму мою.

Будь благословенна, Милосердная,
Даже если мне гореть в огне.
Радуйся, Заступнице Усердная,
За Свои молитвы обо мне.

1987 г.

Пост с молитвой сердце отогреет

(MP3 файл. Продолжительность 3:37 мин. Размер 1.6 Mb)

Пост с молитвой сердце отогреет.
Над землею колокольный звон.
Преподобне отче наш Андрее,
Горько читаю твой святой канон.

Что, душе, откуда плакать станем
О прошедших окаянных днях?
Возопий и сердцем и устами:
«Боже, помилуй, не отринь меня!»

О, Адаме, первый человече,
Пал в раю и плакал без конца.
Плачь, душе, и ты стоишь далече
От своего Владыки и Творца.

О, душе, доколе окаянна?
Уподобясь Еве, впала в грех.
Принеси же ныне покаянье
Господу Богу и Владыке всех.

Был изгнан достойно из Эдема
За одну лишь заповедь Адам.
О, душе, с тобою будем где мы,
Все преступая многие года?

О, душе, на что твоя надежда?
Пост и плачь оружием возьми.
Облеклась в раздранные одежды,
В те, что исткал советом древний змий.

О, душе, конец уж недалече,
Воспряни, при дверях Судия.
Нам с тобою оправдаться нечем,
Что ж ты мятешься, о душе моя?

Надо мной опять сомкнулись воды,
Жизнь проходит, как кадильный дым.
Был Иосиф братиею продан,
Ты же, душе, продалася злым.

Устрелен стрелой прелюбодейства,
Пал Давид, но покаяньем встал.
Ты ж, душе, жила лукаво с детства,
Делала злое, позабыв Христа.

О, душе, душе моя, восстани,
Близ конец, и не имеешь слез.
Воззови и сердцем и устами,
Да пощадит тя Иисус Христос !

Припаду к Нескверной Голубице,
Весь в грехах к Пречистой припаду:
«Не оставь, Всепетая Царице,
Зришь нашу скобрь и нашу беду».

О, Андрее, отче преблаженне,
Пастырь Критский, я тебе пою.
Да избегнут новых прегрешений
Чтущии верно память твою.

24 марта 1987 г.

Иеромонах Роман (Матюшин). Художница: А.Нуракишева

Иерусалим

(MP3 файл. Продолжительность 5:16 мин. Размер 2.3 Mb)

Иерусалим, Иерусалим,
Светлая моя мечта.
Иерусалим, Иерусалим,
Город моего Христа.

Он к тебе пришёл — Богочеловек, —
Исцеляя кротостью уст.
Не признав Христа — Господа отверг,
Потому твой дом пуст.

Иерусалим, Иерусалим,
Горькая моя мечта.
Иерусалим, Иерусалим,
Город моего Христа.

Иерусалим, не познал свой час,
Чая паче Истины ложь,
Коль Царя царей тернием венчал,
Так кого ж теперь ждёшь?

Иерусалим, Иерусалим,
Горькая моя мечта.
Иерусалим, Иерусалим,
Город моего Христа.

Ночь зажгла огни, шум затих почти,
В ожиданье дремлют холмы…
Он к тебе грядёт, он уже в пути,
Богоборный князь тьмы.

Иерусалим, Иерусалим,
Горькая моя мечта.
Иерусалим, Иерусалим,
Город моего Христа.

Иерусалим, Город городов,
Колыбель былых слав,
Припади к Христу, Он принять готов,
Не помянет язв, зла.

Иерусалим, Иерусалим,
Горькая моя мечта.
Иерусалим, Иерусалим,
Город моего Христа.

23 ноября 1992 г., Печоры

Гора Голгофа

(MP3 файл. Продолжительность 6:24 мин. Размер 2.7 Mb)

Гора Голгофа. Вижу три креста.
Замри, душе, доколе окаянна?!
А посреди — распятого Христа.
У ног — Святая Дева с Иоанном.

И тот, что слева, над Христом глумясь,
В своих неправдах Бога обвиняя,
Сказал, с богоубийцами сроднясь:
«Коль Ты — Христос, спаси Себя и наю».

Но тот, что справа, запретил ему:
«Или твоя душа Творца не знает?
За наше зло нам мало этих мук,
А Этот же, скажи, за что страдает?»

О бывший тать, о нынешний святой,
Все зло свое перечеркнул немногим:
Перед безумной воющей толпой
Ты исповедал Страждушего Богом.

О ты, который с Господом терпел,
О, покаяньем вырванный из ада.
Одна лишь правда ожила в тебе,
Что полон был ты всяческой неправды.

И в этот миг, последний крестный миг,
Ты оправдал поруганного Бога,
И капля правды, перевесив мир,
Ввела под своды райского чертога.

О, Боже мой, Распятый как злодей,
Тебе, Тебе с Отцем и Духом Слава!
Своим Крестом Ты разделил людей
На тех, кто слева, и на тех, кто справа.

Гора Голгофа, Пасхи Колыбель,
Шепчу одно неверными устами:
«Душе моя, помысли о себе,
Душе моя, душе, куда мы станем?»

О, Мати Света, не остави нас!
Взыщи мене, Единая Отрадо.
Да оживет во мне хоть в смертный час
Разбойничья спасительная правда.

25 декабря 1987 г. с. Родовое

Иеромонах Роман (Матюшин). Художница: А.Нуракишева

Что, Адам, сидишь ты против Рая

(MP3 файл. Продолжительность 5:23 мин. Размер 2.3 Mb)

Что, Адам, сидишь ты против Рая
Птицей, обреченною в сетях?
И, на место чудное взирая,
Руки простираешь, как дитя.
Раю, мой Раю,
Раю, мой Раю.

Птицы забились в гнезда,
Мир в этот миг не дышал.
Плачь же, пока не поздно
Вместе с Адамом, душа.
Раю, мой Раю,
Раю, мой Раю.

Все живое, тем словам внимая,
Плакало, Адам, вместе с тобой.
О, душе, унылая и злая,
Если б ты постигла эту боль.
Раю, мой Раю,
Раю, мой Раю.

Ныне на что надеюсь ?
Весь уж в геенне горю !
На небо взирать не смею,
Только Адаму вторю.
Раю, мой Раю,
Раю, мой Раю.

Ангеле хранитель, не отрини,
Что склоняешь скорбную главу?
Иль меня Господь из Книги жизни
Вычеркнул, как сорную траву?
Раю, мой Раю,
Раю, мой Раю.

Слезы, струясь потоком,
Смойте всю скверну с меня!
Не был в аду потопа,
Видно, рожден для огня !
Раю, мой Раю,
Раю, мой Раю.

Ликует Рим в языческом весельи

(MP3 файл. Продолжительность 4:13 мин. Размер 1.8 Mb)

Ликует Рим в языческом весельи,
Заполнены трибуны неспроста.
Выводят на арену Колизея
Служителей Распятого Христа.

Патриции, изяществом блистая,
Не драли горло в непотребном «бис»,
Не тыкали в страдающих перстами,
Достойно опускали пальцы вниз.

Наверное, большое наслажденье
Испытывал народ от этих встреч.
И тех, кто обречен на усеченье,
Согласно знаку поядает меч.

О, воины, почто забыта слава:
Вчера — герои, нынче — палачи.
Всех потешая зрелищем кровавым,
О беззащитных тупите мечи.

И вновь ведут на новое мученье
Того, кто стар, и кто кричаще юн.
И всех приговоренных на съеденье
По одному бросают ко зверью.

Но тихий отрок, сам идя на муки,
Перекрестился, слыша грозный рык,
Прижал к груди крестообразно руки,
На небо поднял просветленный лик.

И царь зверей, подняв завесу пыли,
Раскинулся, рыча у детских ног.
И точно гром трибуны возгласили:
«Велик и славен Христианский Бог!»

Блаженны вы, невинные страдальцы,
Молитесь Богу день и ночь за нас.
Наверняка опущенные пальцы
Готовит нам уже грядущий час.

Святая Русь, Расеюшка, Расея,
Сидишь над вавилонскою рекой,
А впереди застенки колизеев,
До них осталось нам подать рукой.

Когда, душе, придет пора мучений
И призовет тебя Господь на крест,
Любители кровавых развлечений,
Благословляю ваш безмолвный жест.

Да укрепит тебя, душе, Всевышний,
Когда настанет наш с тобою срок,
Одно бы только нам тогда услышать:
«Велик и славен Христианский Бог!»

Ликует Рим в языческом весельи,
Заполнены трибуны неспроста.
Выводят на арену Колизея
Служителей Воскресшего Христа.

17 июля 1987 г., Печоры

Иеромонах Роман (Матюшин). Избранное. Стихотворения 1970—2008. Художник Алия Нуракишева. — М. : Изд-во Сретенского монастыря, 2012. — 160 с., ил.

Без Бога нация — толпа

Без Бога нация — толпа,
Объединенная пороком,
Или слепа, или глупа,
Иль, что еще страшней, — жестока.

И пусть на трон взойдет любой,
Глаголющий высоким слогом,
Толпа останется толпой,
Пока не обратится к Богу!

8 августа 1990 г., п. Кярово

Раскрою я псалтирь Святую

(MP3 файл. Продолжительность 6:01 мин. Размер 2.6 Mb)

Раскрою я Псалтирь Святую,
Свечой лампаду затеплю,
Наброшу мантию худую,
С Давидом вместе воспою:

«Господи, Господь наш,
Яко чудно Имя Твое».

В окно глядит не наглядится
В морозном ободе луна.
На пожелтелые страницы
Вливает чистый свет она.

Царю Царей, Одежда нищих,
Ты миру дал на помощь Мать.
Ее, Взыскание погибших,
Быть может и меня взыскать.

Душа подстреленною птицей
Как жизнь, впивает словеса
И воском от свечи струится
В ладонь горячая слеза.

На каждой славе бью поклоны
За тех, кто друг и недруг мне,
А на душе светло, покойно,
Как этой ночью при луне.

Никто молитвы не отымет,
Лишь только зазвучит Псалтирь.
Горит крестами золотыми
Псково-Печерский монастырь.

1985 г.

Екклесиаст

(MP3 файл. Продолжительность 5:27 мин. Размер 2.3 Mb)

Земля от света повернет во тьму,
И ветер северный меняется на южный.
Я ничего с собою не возьму,
И потому мне ничего не нужно.

Что было прежде, будет и потом,
Что было сотворенным — сотворится.
Сегодня смех, веселья полон дом,
А завтра всплачет тот, кто веселится.

В моря из рек текут потоки вод,
Чтоб облаками возвратиться в реки.
Приходит род, и вновь проходит род,
И только Ты господствуешь во веки.

Восходит солнце и зайдет опять,
Чтоб воссиять по-новому над тьмою.
Мне ничего не страшно потерять,
Будь только Ты, Царю царей, со мною.

Всему под небесами свой черед,
Своя пора и время всякой вещи.
Блажен, кто эту истину поймет,
Но преблаженнее обретший Вечность.

Людская память — вешняя вода,
Она умрет, как город осажденный.
Блажен, кто никого не осуждал,
Но преблажен за Правду осужденный.

Безумию под солнцем нет конца.
И мир на Бога возвеличил слово.
Восстала тварь на своего Творца,
И это тоже на земле не ново.

Нечестию живущих нет границ,
И люди жить и умирать устали.
О, семя любодеев и блудниц,
Когда б вы знали на Кого восстали!

Не возноситесь, Судия воздаст,
И это будет бедствие из бедствий.
Святы твои слова, Екклесиаст,
«Все, что без Бога — суета суетствий!»

Но верю я, что Истина Сама
Во век восторжествует над землею.
И будет свет, и посрамится тьма,
И сокрушится всяк, творящий злое!

В веянии тихого ветра

С иеромонахом Романом мы встретились в пасхальные дни минувшего года. Я приехала в скит Ветрóво вместе с художницей Наталией Назаровой, которая работала над иллюстрациями к сборнику стихотворений «Светел дом» — первой книге отца Романа для детей. На Радоницу отец Роман собирался уехать из Ветрово к себе на родину — в село Рябчёвск Брянской области. Наталия ехала вместе с ним, чтобы увидеть и написать с натуры его родные места — а для чего ехала я, редактор будущей книги, трудно сказать. Конечно же, я думала о том, что, может быть, напишу об этой встрече – но еще больше мне хотелось просто увидеть иеромонаха Романа, чьи стихи я готовила к изданию последние два-три года и чьи песни слушала уже около двадцати лет – с тех самых пор, как пришла в Церковь.

«Жизнеликующая зелень и духоносная лазурь»

Под стихотворениями иеромонаха Романа всегда указаны названия тех мест, где они были написаны: Рябчёвск, Родовое, Кярово и Лисьё, Печоры, Киев, Полоцк, деревня Боровик… А начиная с 1994 года почти под всеми стихами стоит одно и то же название — скит Ветрово. Самое первое стихотворение, написанное в скиту, отец Роман считает одним из лучших у себя:

Цвет голубой и цвет зеленый:

Что боле радости виной?

Иль тот небесный, отдаленный,

Иль этот близкий нам, земной?

Я разрывался в раздвоеньи,

В непостоянстве, как во зле.

Искал порою утешенья

То в небесах, то на земле.

Цвета, любимые доселе,

Причина тишины и бурь, –

Жизнеликующая зелень

И духоносная лазурь.

Душе! Едино на потребу!

Мимоходящим отболей!

…И снова радуемся небу,

Не забывая о земле.

Но мы с Наталией, добираясь в Ветрово, не видели вокруг ни зеленого, ни голубого. В апреле краски были совсем другими – в основном серая и ржаво-желтая. Серая – это хмурое, одутловатое небо и отражающая его речка Лочкино, жёлтая – высокий прошлогодний камыш по берегам и болото, среди которого река вьется много километров, пока где-то очень далеко не впадает в Псковское озеро. Нам хотелось, чтобы все вокруг цвело, как в стихах отца Романа – яблони, лилии, розы – но изо рта шел пар, а с неба – дождь вперемешку с градом и снегом. Мы ходили по берегу темной реки на окраине деревни Боровик и ждали отца Романа: его лодка должна была появиться справа, из-за поворота реки, где над самой водой, как шлагбаум, склонялось безлистое дерево. Мы ждём иеромонаха Романа минуту, другую, полчаса, и вот наконец за поворотом мелькает ярко-оранжевое пятно. Меня так страшит предстоящая встреча, что я делаю вид, будто ничего не заметила, но Наталия с улыбкой говорит:

— Я слышала шум моторки.

Из-за поворота реки, свистя крыльями, вылетают утки, а потом выворачивает странная лодка – точнее, две лодки, соединенные одна за другой деревянными жердями. Но мы смотрим только на сидящего на корме человека в подряснике и оранжевом спасательном жилете. Издалека видны черные провалы под глазами, впалые щеки – все его лицо кажется темным. Лодка подходит ближе — и я вижу, что иеромонах Роман выглядит гораздо старше, чем я думала.

— Христос Воскресе! –восклицает он, делая ударение на первое слово.

— Воистину Воскресе! – отзываемся мы.

— Сейчас попробую угадать, кто из вас кто, — с улыбкой вглядывается он в нас. — Это, — отец Роман указывает на Наталию, — Ольга, писательница. А это, — смотрит он на меня, — Наталья, художница.

— Нет-нет, батюшка, наоборот, — вразнобой говорим мы. – Это Наталья, а это – Ольга!

— Ну должен же я доказать вам свою частичную прозорливость! – настаивает отец Роман. – Это, — он смотрит на меня, — Наталья, художница. А это – Ольга, писательница! Это звезды из Петербурга. Я же только со звездами общаюсь! — шутит он.

Нас разбирает нервный смех. Неужели это тот самый иеромонах Роман, который поет «Улетучились думы мои, и омылась душа тишиной…» — и душа, внимая пению, тут же погружается в тишину и печаль?.. Мы грузим сумки в первую лодку, а сами садимся во вторую вместе со своими спутниками — Спиридоном из Петербурга и Ириной из Минска. Отец Роман раздает нам плотные плащи-дождевики, отталкивается веслом от берега, заводит мотор — и мы плывем по реке, то и дело поворачивая. Примерно через четверть часа на левом берегу показывается маковка деревянного храма.

Это и есть скит Ветрово, церковь в честь иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Я хорошо помню: слово «Храм» иеромонах Роман и в стихотворениях, и в письмах пишет с прописной буквы.

Его Храм я видела на фотографиях: построенный в стиле северных русских церквей, он сиял золотистым светом – как сияют сосны в солнечных лучах. А сейчас, под серым небом, он совсем другого цвета… такого цвета бывает отсыревшая древесина, которую забыли покрыть лаком. Да и все остальные постройки в скиту кажутся темными, как дома в бедной русской деревне, а на ветвях деревьев, хоть и распустились коричневые сережки, нет ни единого листика.

Должно быть, отец Роман поселился здесь на Троицу, когда шелестели листвой березы, и весь мир вокруг был как Божий Храм. Наверное, с неба лился весенний свет и, имея сердце горе, воздевая руки к небесам, сложил отец Роман эти строки:

Цвет голубой и цвет зеленый…

— А ты видишь во всем этом красоту? – спрашиваю я Наталию, когда мы выходим из лодки.

— Конечно! Это очень красиво, — отвечает она. Скоро она поставит на берегу складную табуреточку и достанет из папки большой лист бумаги.

…Прошло несколько дней – и красота Ветрово открылась мне. Было это в тот вечер, когда мы исповедались, прочитали молитвы ко Святому Причащению, и отец Роман велел нам пойти отдохнуть перед ночной литургией. Но мы не могли отдыхать: наутро мы покидали скит, и нужно было еще раз взглянуть на все, запомнить, проститься – может быть, навсегда. С фотоаппаратом в руках я вышла к причалу – и увидела, как на другом берегу реки, над холмиком с несколькими деревьями, зажегся закат. Он ни секунды не оставался прежним – менялся, наполнялся силой, все больше разгорался красным цветом, пока не стал похож на какой-то огненный столп от неба и до земли. Я сидела на перевернутой лодке, понимая, что эти мгновения не повторятся, а ведь каждое из них не сравнимо ни с чем своей красотой… и вот уже огненный свет начинает гаснуть.

А потом я увидела себя на фотографии, сделанной в тот вечер: нелепая, в трех свитерах, поверх которых уже не могла застегнуться куртка, в съехавшем на затылок платке, с блаженной улыбкой. Глядя на эту фотографию, я понимаю, что была очень счастлива – и потому она мне дороже, чем самый лучший портрет, сделанный у фотохудожника. Но кто-то другой, взглянув на нее, только подивится моему несуразному виду.

Вернувшись домой, я открыла сборник иеромонаха Романа, нашла стихотворение «Цвет голубой и цвет зеленый…» и увидела дату под ним: 13 февраля 1994. Не было в феврале ничего зеленого в скиту Ветрово. Наверное, не было и голубого. О какой же зелени, о какой духоносной лазури написал стихотворение отец Роман?

Взыскание погибших

В скиту иеромонах Роман сразу ведет нас с Наталией и еще двумя паломниками в храм. Отпирает ключами кованую решетку, двери — и мы оказываемся в маленьком притворе, который напоминает сени деревенского дома. Отец Роман раздает нам большие матерчатые бахилы, открывает еще одну дверь, и мы входим в храм.

— Христос Воскресе из мертвых… — запевает отец Роман.

Лучи невесть откуда взявшегося солнца освящают высокий крест-Голгофу слева от алтаря. Он искусно вырезан из светлого дерева, и отец Роман рассказывает, что крест этот сделал бывший заключенный: «Какой дар у человека, да?»

Царские врата в храме тоже резные, в иконостасе – два ряда икон хорошего письма, а выше, над алтарем – большая икона «Спас Нерукотворный», написанная отцом Романом. Позже мы увидим еще две точно такие же иконы: одну – в келье отца Романа и другую — в домовом храме преподобного Серафима Саровского. Через два дня, в ночь на воскресенье, отец Роман отслужит в домовом храме Божественную литургию, за которой я впервые в жизни буду петь в церковном хоре, состоящем всего из двух голосов. Над крышей дома раскинется холодный звездный купол, по сторонам сгустится тьма, и на много километров вокруг не будет ни одного человеческого жилья. А после литургии я присяду на низенькую скамеечку перед «Спасом Нерукотворным» в келье отца Романа, подниму глаза на икону, освещенную красной лампадой, и почувствую, что сердце мое до краев наполнено слезами: тронь его – и сразу прольются. В келью войдет иеромонах Роман и скажет:

— Мне немного грустно, что я говорю – «со страхом Божиим и верою приступите» — а к Чаше подхожу один. Но я считаю, что никого нельзя принуждать: каждый должен сам к этому стремиться.

— Да, Наталия расстраивается, что не подготовилась и не причастилась, — скажу я, почему-то умолчав о том, что расстраиваюсь сама и что мне кажется неподъемным трудом готовиться к исповеди и Причастию здесь, в скиту иеромонаха Романа.

— Тогда завтра отдохнем, а в понедельник давайте поготовимся и причастимся за ночной службой, — скажет отец Роман.

Но это будет в ночь на воскресенье, а пока еще пятница, и я стою в храме «Взыскание погибших» и разглядываю иконы Божией Матери на стенах: «Умиление», «Одигитрия», Казанская, Державная, «Знамение», «Шестистрельная» — и на всех образах лик у Богородицы непривычно светлый. Это потому, объясняет иеромонах Роман, что он специально выбелил лики: ведь солнце так редко заглядывает в храм.

— Иконы я начал писать, потому что очень хотел иметь настоящие, писанные, а стоят они дорого, — говорит отец Роман. — Но сейчас я икон не пишу: времени нет. Чтобы совершенствоваться в каком-то деле, нужно обязательно хотя бы немного заниматься им каждый день, а не браться за него раз в год. Поэтому иконопись я пока оставил.

Справа от алтаря, на высоком четырехстороннем аналое, стоит икона, в честь которой освящена церковь. Это небольшой образ Божией Матери «Взыскание погибших», написанный в академическом стиле.

— Эту икону я когда-то нашёл в селе Тёмкино, в сторожке, среди груды мусора, — говорит отец Роман. — Одно время я служил в этом селе, в Смоленском храме.

Когда в Ветрово построили церковь, отец Роман попросил монахиню Рафаилу, келейницу старца Николая Гурьянова, узнать — в честь кого освятить храм. И отец Николай передал, чтобы храм освятили в честь иконы Пресвятой Богородицы «Взыскание погибших».

Иеромонах Роман берет икону «Взыскание погибших» с аналоя, и мы по очереди прикладываемся к ней. Каждого отец Роман благословляет иконой, а потом прикладывается к ней сам.

Стоял бы и смотрел, не отрываясь.

Икона-чудо! Кротость и печаль.

Взыскание погибших. Как живая!

Струится покрывало по плечам,

Дитя прильнуло в поисках защиты,

Предчувствуя далекий Крестный час.

Пока еще ручонки не пробиты,

Но Ты глядишь на каждого из нас.

О, Мати Света! Все мы виноваты.

История кружит в который раз.

Растут иуды, воины, пилаты,

Ученики – кто пред Тобой сейчас?

Матюшин-Правдин

Ночью при свете большой свечи мы сидим за столом в домике, который здесь называют летней трапезной. Домик не отапливается, в стенах у него щели, и единственный источник тепла у нас – горячий чай, который мы пьём чашку за чашкой.

Отец Роман вспоминает детство: как мама доставала из-под кровати чемодан, вынимала из него иконы, давала детям приложиться, — и убирала обратно. А однажды, когда сын заболел, стала читать ему Евангелие с картинками. И Саша (так звали отца Романа в то время) запомнил из Евангелия только двоих: Христа и Иуду, Свет и мрак. Об этом его стихотворение «Матушке Зосиме», в котором есть такая строчка: «Иуда рядом, — страшный, а целует». А в разговоре с нами отец Роман как-то раз сказал: «Поцелуй без любви – это и есть поцелуй Иуды».

С тех самых пор, как Саша Матюшин узнал об Иуде, он всегда боялся солгать, сфальшивить, оказаться предателем – и в решающие минуты это определяло его жизненный путь.

— Комсомольцем я не был, — рассказывает отец Роман. — Хотя, когда все писали заявление в комсомол, написал тоже – ведь я был сыном учительницы и не мог поступить иначе. А у меня был друг Васька, отец у которого сильно выпивал. И как раз накануне нашего приема в комсомол Васькин отец не дал опохмелиться директору школы. Мы пришли вступать в комсомол – и вдруг директор говорит: «А тебя, Василий, мы не примем». И тогда я подошел к столу, достал из стопки свое заявление и порвал его. Я выбрал дружбу – и это спасло меня от неверного шага.

А когда мне было двадцать два года, я приехал в Брянск, в издательство «Приокское» – хотел издать книгу стихов и прозу. Привез свои стихи, поэмы, рассказы, повести. Издатель мне говорит: «А почему Вы не хотите сначала публиковаться в газетах, журналах?» «А я решил в литературу прийти огородами», — отвечаю. Через месяц он сказал, что издаст сборник: «Только напишите стихотворение о партии или о Ленине — оно будет как паровоз. Мы партийное издательство». То есть мне предложили пойти на компромисс с совестью… А это очень страшно — когда человек добивается чего-то, переступив через свою совесть! Все мы знаем Александра Твардовского: он не только печатался, но и достиг канцелярских высот, был секретарем Союза писателей… А как он этого добился? Отрекся от родных отца и матери. Они были крестьяне, и их сослали как кулаков. Твардовскому сказали: «Или пиши в газете отречение, или не мечтай о Союзе писателей». Так он стал известным поэтом, классиком… А его старший брат не отрекся – и его посадили. Я, конечно, больше уважаю брата, а не этого хваленого-перехваленого поэта.

Предательство отца-матери ничем нельзя залечить, и в последние годы Твардовский просто спивался. Вроде и известен всем, и книги его на каждом углу, и стихи его знают, – а душа мучается. И где сейчас его душа – мы не знаем.

И я стихотворение о Ленине, о партии, конечно, писать отказался, сказав редактору, что я даже не комсомолец.

Прозу мою издатель отдал на рецензию одному поэту. И тот написал: «В прозе Александра Матюшина чувствуется чуждое солженицынское дыхание». Я приехал к нему забирать свои рукописи, вижу — поэт немножко под градусом, рядом с ним какой-то его поклонник. Поэт мне говорит: «Старик, я на мели!». Ну, наверное, корабль не очень был великий: пяти рублей хватило, чтобы снять его с мели. Поклонник взял деньги, помчался в магазин: «Бутылку поэту!..» Мы с поэтом сидим, общаемся, он видит: перед ним живой молодой человек. Спрашивает: «Почему же ты сразу ко мне не пришел?» То есть он бы мне тогда другое в рецензии написал… Я говорю: «Да ладно, что ж теперь, переписывать?». Приехал к себе в Рябчёвск, растопил буржуйку и все свои детские и юношеские тетради бросил в печь. Очень много золы оказалось! Правда, и тепло тоже было. Так я расчистил себе путь в монастырь. А если бы издали мой сборничек, я бы думал – какой я способный, талантливый, питал бы этим свое тщеславие, гордыню… Ведь это очень опасно — заниматься творчеством, не имея защиты! Нельзя писать прежде воцерковления: враг обязательно посмеется и утащит.

Страх оказаться предателем повлиял не только на многие поступки отца Романа, но даже на его произношение. Букву «г» иеромонах Роман произносит на украинский манер — что-то среднее между «г» и «х».

— У нас в Рябчёвске все так говорят, — улыбается он. — А тех, кто произносит «г» чисто, дразнят:

Гуси гогочут,

Город горит,

Каждая гадость

На «г» говорит.

Я специально не стал переучиваться, так и говорил «гх», чтобы не изменять Брянщине. А когда служил на Украине — наоборот, стал произносить «г» чисто: чтобы те, у кого не в порядке с национальным вопросом, обходили меня стороной как москаля. Для настоящих верующих это не было преградой. А потом вернулся в Россию — и стал говорить по-старому, так же, как все мои земляки.

«Как страшно нам сфальшивить, как страшно нам сфальшивить! — постоянно говорил нам отец Роман. — Смирился бы человек, не умничал – что-то и открыл бы ему Господь, и дал бы сказать полезное, а не многословное людям».

А чуть позже, летом, добавил к фамилии своего отца фамилию бабушки и подписался под очередным стихотворением: «Иеромонах Роман (Матюшин-Правдин)».

Три девы

Я привезла в подарок иеромонаху Роману две свои книги, написанные для детей — «Святые евангелисты» и «Три святителя». Читать их при мне отец Роман, к счастью, не стал, но перелистал обе книги, внимательно рассматривая картинки.

— Кто это? Неужели Иоанн Златоуст? — остановился отец Роман на одной странице.

— Нет, это святитель Григорий Богослов.

— Больше похож на Степана Разина… Очень уж телесные святители в этой книге. Слишком много плоти… Вот евангелисты лучше нарисованы, более иконописно. Смотрите – у них лики, а не просто мышцы. А это ещё кто такие?

На картинке был изображен мальчик в светлой тунике, а возле него – две девушки в белых одеяниях, с лицами, полузакрытыми покрывалами.

— Это эпизод из жития святителя Григория, помните? Когда он ещё был отроком, ему явились во сне две девы – Чистота и Целомудрие. Они пообещали, что унесут его высоко-высоко и поставят перед престолом бессмертной Троицы.

— Мне ведь тоже однажды приснились три девы, — сказал отец Роман, помолчав. – Куда-то далеко в луга повели меня, водили со мной хороводы… Проснулся таким счастливым!

— Отец Роман! У Вас же есть такое стихотворение! Я думала, что это о Григории Богослове. И, когда писала книгу, читала этот стих…

Прекрасные, чудные лица!

Как Ангелы с Неба сошли –

Три чистые отроковицы

С собою меня повели.

В луга, где трава зеленела,

Где Пасхой сияли цветы…

Душа ликовала и пела

В краю неземной красоты!

И дали лазурью дивили,

И светом искрили ручьи.

Со мной хороводы водили

Святые три девы мои.

Был юн, не имел дерзновенья

Об их именах вопросить…

Проснулся – исчезло виденье,

Но сердцу его не забыть!

— Нет, что Вы, — качает отец Роман головой. – Как можно придумывать! Это и вправду приснилось мне в детстве…

Черновики

Из письменного стола у себя в келье отец Роман достает три или четыре толстые папки на пружине, открывает одну из них – и мы видим листы, испещренные почерком настолько мелким, что прочитать его почти невозможно. Отец Роман иногда пишет левой рукой, но соблюдает наклон в правую сторону, а на полях делает рисунки – как Пушкин или Лермонтов, хотя его такое сравнение вряд ли порадует.

В папках хранятся рукописи стихотворений отца Романа, над которыми он, видимо, работал в то время, когда у него еще не было компьютера. Он просит меня отобрать несколько листов для литературного музея в городке Трубчевске, куда собирается заехать по дороге в Рябчёвск. И я не решаюсь сказать ему, что черновики лучше не раздавать, хранить все вместе… что когда-нибудь потом их трудно будет отыскать.

В этих черновиках, написанных то черной, то синей, то зеленой ручкой, очень много исправлений. И сейчас, работая над новыми стихами, отец Роман может по много дней думать над одной строкой, снова и снова ее переписывая. Иногда он присылает черновик стихотворения по электронной почте, просит прочитать, помочь подобрать точное слово — но, пока читаешь и думаешь, от отца Романа уже приходит новый вариант.

Когда я начала работать над сборником стихотворений иеромонаха Романа и впервые послала ему свои редакторские замечания, мне было очень страшно, я думала, что, может быть, я совершаю ошибку – кому собираюсь давать советы! В письме я попросила у отца Романа прощения за то, что так много беру на себя — но, к моему удивлению, он отнесся к моим замечаниям с большим уважением и ко многим из них прислушался.

Не так уж велик мой редакторский опыт, и все же могу сказать, что такое смирение – это свойство настоящих писателей. А вот более мелкие авторы очень болезненно относятся к правке, могут обидеться и даже совсем отказаться работать с редактором.

Я часто вспоминаю черновики отца Романа и жалею, что не смогла рассмотреть их как следует. Помню, что на полях несколько раз встречалось изображение монаха – в куколе и с посохом. Были пейзажи – дорога, старый дом и ряд похожих на тополя деревьев. Монах, плывущий по реке в длинной лодке… А на один рисунок отец Роман сам обратил мое внимание:

— Это гильотина. Был мне такой сон – что я стою перед гильотиной и должен выбрать: умирать или не умирать за Христа.

Я видел сон, наверно, неспроста.

Передо мной большая гильотина.

И нужно распластаться за Христа,

Но я позорно медлю пред кончиной.

Никто меня не тащит, не ведет.

Они стоят и смотрят отчужденно.

И острый меч вовек не упадет,

Пока не будет головы склоненной.

Молился я, и мне Господь помог.

Но так ломало, чуть не отвернулся.

И все-таки, и все-таки я лег!

И нож упал. И тут же я проснулся.

Открыл глаза. Увы! Еще живу.

Спасен был там. Зачем же пробудился?

Я устоял во сне. А наяву…

Дай Бог, чтоб этот сон когда-то сбылся!

— Отец Роман! Я знаю это стихотворение. Но я думала, что Вы это придумали!

— Ну что Вы, ну что Вы, как можно! Придумывать ничего нельзя…

«Как я пишу»

— Всё, что пишу, — очень просто. После ночной службы кладу на стол Библию и церковнославянский словарь, призываю Духа Святаго, молюсь: «Господи, дай мне сказать то, что полезно людям. То, что не повредит ни им, ни мне — в первую очередь». Потом крещу келью на все четыре стороны, чтобы никакая муза ко мне не слетела, никакой пегас не прискакал… Пегас, муза не одного за собой увели – и пропал, заблудился человек.

Я никогда не искал модных рифм, как, например, «параболе — по радуге», не хотел кого-то удивить. Красота и красивость – это совсем разные вещи. Ни красоту, ни правду не нужно приукрашивать. Каждый раз, когда девушка красится, она показывает, что что-то в ней не так… Я ищу только, чтобы не сфальшивить.

Тот, кто рвется к славе и привык к аплодисментам, рушит себя как личность. Помните, священник возглашает на литургии:»Яко Тебе подобает всякая слава, честь и поклонение, Отцу, и Сыну, и Святому Духу». Всякая слава, честь и поклонение – только Богу!

Один поэт пишет, что, когда он впервые увидел свои стихи в «Литературной газете», то купил очень много экземпляров, расстелил на полу и катался по ним. Сам-то он не понимает, а священнику ясно, как сильно он был пропитан тщеславием.

А вот Роберт Рождественский незадолго до смерти написал:

«Из того, что довелось мне сделать,

Выдохнуть случайно довелось,

может, наберется строчек десять…

Хорошо бы,

если б набралось».

И за эти строчки ему многое можно простить!

Для чего-то Господь меня оставил жить, хотя поэты долго не живут. Еще один поэт очень точно подметил, что мы сами можем призвать на себя беду. Николай Рубцов написал: «Я умру в крещенские морозы…» Так что же ты хочешь, дорогой? Накаркал, накликал – всё. Есенин сказал: «В зеленый вечер под окном на рукаве своем повешусь». Маяковский: «Все чаще думаю – не поставить ли лучше точку пули в своем конце». Только подумал человек – и в то же время с левой стороны рогатенький ему револьвер подкладывает. Не придумывайте себе жизнь. Учитесь жить! Важно понять, что слово просто так не пропадает.

Есть такие слова: «Всё исходящее от нас на нас вернется». Если мы помним об этом, мы просто обязаны себя пожалеть и постараться, чтобы от нашего сердца шло высокое, чистое. И, конечно, чтобы мы смогли возлюбить.

Мы живем не на полную мощность своих возможностей. Иногда смотришь на человека и думаешь: ведь он работает — но отрабатывает только сколько-то процентов того, на что он способен. И видно, что человек хороший, но надеется только на себя. А ведь даже телефончики не могут звонить разряженными, и мы подключаем их к зарядному устройству. Так же и мы должны подключаться к Божьему источнику, Божьему роднику благодати Духа Святаго.

Мне мало чести, что я, может, как поэт состоялся. Мне честь великая — что я принадлежу к русскому народу! Я из простых людей и хочу остаться таким.

Мне хотят дать награду за вклад в литературу — а я не собирался ничего туда вкладывать. Зачем делать из литературы культ? Я хотел написать то, что может коснуться сердца другого человека. Чтобы человек по этим стихам, как по мостику, стал пробираться в сторону храма Божьего. Направить кого-то к храму – моя самая главная задача и мое величайшее утешение…

Возможно ль раздавать, не получая?

Вопросы к вам, о пишущая рать!

Без Господа спасительней молчанье:

Чем может неимущий напитать?

Поглощены мудреными строкáми,

И миру, что всегда на Божье слеп,

Насущным хлебом предлагаем камень,

Забыв на вкус, каков он, Божий хлеб.

«Никто не входит в дом без стука»

У входа в лес всегда стучу:

Никто не входит в дом без стука…

Как вы думаете, о чем эти слова? Я думала, что о молитве. Осеняешь себя крестным знамением возле леса, как пред дверьми храма – и Бог благословляет тебя, и уже никто и ничто не причинит тебе вреда. Ведь лес, как глубокая река, как высокие горы, таит в себе опасность – но и с лесом, и с рекой, и с горами можно примириться, породниться, увидеть в них Божью красоту. Две эти строчки очень полюбились мне и, входя в лес, я часто вспоминала, что надо постучаться.

Но о молитве в этом стихотворении будет дальше. А первые две строки, как я узнала в Ветрово, не заключают в себе никакого иносказания: входя в лес, отец Роман действительно стучит палкой по стволу дерева, чтобы предупредить о своем появлении хозяина леса — медведя. Живут здесь не только медведи, но и волки, лоси, лисицы, зайцы и даже еноты, которых лично я видела только на картинках и, может быть, в зоопарке. Говорят, совсем недалеко от храма, под дубами, иногда пасутся кабаны. А бывают и вовсе чудесные явления: «Земля полна благодарений! // Себя сомненьями не рань, // Коль за окном, в кустах сирени, // Пасется беззаботно лань…»

Над рекой не смолкают птицы – вот бы знать по именам их всех, не только уток – а в камышах сторожат добычу узконосые щуки. И не иначе как чудо, что тот берег Лочкино, на котором живет отец Роман, объявлен заповедником: и охота, и рыбная ловля здесь запрещены. Барсик, полосатый кот иеромонаха Романа, дожил в этом благословенном краю до глубокой старости: ему уже исполнилось двадцать лет.

Вернувшись в Санкт-Петербург, я стала думать: почему это место называется Ветрово? Разве могут быть сильные ветра в низине, среди болот? И связала для себя это название с библейским эпизодом – о том, как Господь говорил с пророком Илией в веянии тихого ветра.

Но этот добрый, по-детски ясный мир на берегу Лочкино может стать страшным, неподвластным человеку, когда грянут холода и день сменится ночью — об этом отец Роман может рассказать не одну историю.

— Как-то раз зимним вечером я пошел в скит через болото и заплутал… Восемь часов при десятиградусном морозе ходил по болоту, проваливался по пояс, очень измотался и насквозь промок. И знаете, очень хорошо помню, что в эти часы мне вспоминались животные, перед которыми я виноват — мой Барсик и еще одна собака…

Я уже совсем валился с ног, как вдруг увидел среди деревьев три пары огоньков. Я понял: волки. Что было делать? Бежать у меня не было сил. Я перекрестился и с топором в руке пошел навстречу волкам.

Подошел поближе — и оказалось, что это были не волчьи глаза, а отблески света в окнах дома! Ветер качал ветви у окон, и оттого казалось, что огоньки движутся. А что было бы, если бы я побежал? Мог бы и утонуть в болоте. Часто и в жизни бывает так. Мы чего-то пугаемся и хотим бежать – а надо положиться на Бога и пойти навстречу опасности.

… Молитву краткую шепчу –

И вот уже в гостях у друга.

Как хорошо во мхи нырнуть,

От всех на свете затеряться,

Целить лесным покоем грудь,

Боровиками любоваться!

И чувствовать себя своим

Среди зверей, среди пернатых,

И помогать порою им,

Без преступленья виноватым…

Грибов сейчас полным-полно,

Поделим с белкой даровое.

Какое благо нам дано –

Ответствовать за все живое!

Все чу́дно без людских причуд,

И жду во мхах, как в океане,

Когда сосновую свечу

Закат затеплит на поляне.