Евгений Миронов в интервью Светлане Бондарчук о театральных реалиях сегодняшнего дня и курьезных случаях закулисной жизни

В 2006 году, с приходом ­команды во главе с народным артистом России Евгением Мироновым, начался новый отсчет истории бывшего Театра Корша. За последние 13 лет здание в Петровском переулке превратилось в модное место: на спектакли невозможно достать билеты, что ни премьера, то событие.«Где я ищу вдохновение? Там, где творчество. В театре, конечно» /Евгений Миронов/

Женя, ты знаешь, я, можно сказать, театралка, но в Новом Пространстве Театра Наций в первый раз.

У нас тут эксперименты!

Тогда это точно для меня. Помню, хотела прийти на премьеру «Сказок Пушкина». А ты меня уговаривал подождать: «Приходи на шестой-седьмой спектакль». А мне нравится наблюдать, как рождается постановка,  такое волнение!

По-моему, Питер Брук сказал, что самый большой минус театра — премьера. Спектакль еще не рожден, происходит нечто насильственное, и оно не имеет отношения к тому, что потом будет играться.

Недавно я была на премьере «Дяди Вани». Волновалась так, будто это я на сцену выхожу. Но, честно скажу, стоило тебе появиться, как меня сразу отпустило.

Даже самым близким людям нельзя сказать: «Ой, делайте скидку…» Это невозможно. Скоро поедем с «Дядей Ваней» в Париж — в «Одеон», потому что главный режиссер спектакля Стефан Брауншвейг  ­худрук этого театра. У нас будет 10 спектаклей подряд.«Спектакль — чудесное время, когда ты делаешь открытия. Иначе бессмысленно выходить на сцену» /Евгений Миронов/

Как воспринимают постановки за границей?

Зал делится на две половины: русскоязычная публика, которая очень открыта и хочет сразу, моментально приветствовать все, что ей покажешь, и местная, с которой мы знакомимся. Стараемся абстрагироваться и получать удовольствие от самого спектак­ля. С «Рассказами Шукшина» объездили полмира. При этом в Гонконге или в Чили вообще нет русских зрителей. Представляешь? Ну что им наши «Рассказы Шукшина?»

Как иностранцы, которые не знакомы с той жизнью, что описывает, к примеру, Зощенко или Шукшин, реагируют на спектакли? Как они проникаются? Чудо?

Чудо театра. Если зритель понимает, что это не про какую-то далекую страну, а про отношения, он подключается. И ему все равно, в какой одежде персонажи.

Вот еще интересно — бывает, случаются конфликты между актерами. Это мешает в работе?

На сцене тебе как персонажу надо решить ­такое количество задач, что, честно говоря, не до личных отношений. Конечно, здорово хорошо ладить с партнерами, но, когда увлекаешься, забываешь обо всем. Спектакль — чудесное время, когда ты делаешь открытия. А иначе бессмысленно выходить на сцену. И зрителям ­необходимо сделать открытие, а не просто приехать и получить удовольствие. Я против удовольствия.

Да ладно? А я — за!

Нет, я считаю, что спектакль — обоюдный процесс, который что-то меняет и в зрителях, и в актерах… Я к этому вопросу отношусь ответственно.

Но можно быть ответственным и получать при этом удовольствие?

Безусловно. В спектаклях я получаю огромное удовольствие, но только после того, как хорошо потрудился.

Ты сейчас говоришь как актер. А хотел бы выступить как режиссер?

Зачем же я буду что-то ставить, когда в театре так много талантливых режиссеров? (Смеется.) Бывает, я молодым что-то советую. Но это не режиссерские амбиции. В Театре Наций есть и опытные режиссеры, и начинающие. Из Нового Пространства они переходят на Малую сцену, с Малой сцены — на Основную. И становятся уже известными ребята, которые здесь начинали. Максим Диденко, например.

Много сейчас талантливых ребят, новых имен?

Талантливых много не бывает. Но у нас все талантливые.

А есть гении?

Я осторожно отношусь к этому слову. С одной стороны, режиссер — это профессия, и ей можно обучиться. А с другой — дар Божий. Для меня слово «гений» означает, что я не понимаю, как это сделано. А результат — космический. Для меня это Эймунтас Някрошюс. Режиссер, мой друг, которого, к сожалению, не так давно не стало. Я у него спросил однажды: «Как вы придумывае­те сцену?» И он мне рассказал интересную историю, как он сидел дома, придумывал сцену Мышкина и Настасьи Филипповны. У него в голове уже что-то проигрывалось, и вдруг он замечает, что пол грязный. Взял тряпку и стал мыть, чтобы что-то делать в процессе размышления, и не заметил, как вымыл не только квартиру, но и подъезд. Оказался на первом этаже, а он на третьем вроде жил. И упал в обморок — закончились силы. Вот при работе с такими режиссерами я понимаю, что должен не предлагать (что я обычно делаю), а внимать. Мне все время хочется что-то открыть, чего я не умею. И конечно, наш театр — благодатное поле для экспериментов. У нас работает около 350 артистов и музыкантов на проектах.

Постоянной труппы нет?

Нет. Приходит режиссер и делает кастинг.

Но артисты часто снимаются в сериалах, им нужны деньги. Составить план спектаклей, наверное, сложно.

Это адская работа для сотрудников, которые этим занимаются. Но есть заинтересованные артисты. Они не отбывают вахту в театре, нет. Это творческий интерес.«Однажды я так ударился головой о декорации, что, если бы не парик, меня бы сейчас не было»

Если говорить об актерах… Мне кажется, наша школа — международная. Я, например, смотрю на Джуда Лоу в «Молодом Папе» и думаю: «Великий русский актер».

Я восхищаюсь не многими, но есть для меня очень интересные артисты. Например, вчера посмотрел фильм «Джокер». Фантастическая работа Хоакина Феникса. Но хочу обратить твое внимание, что одно дело — играть в кадре, другое — на сцене. И у меня были случаи, когда я очень разочаровывался.

То есть Джуд Лоу тебе не понравился как театральный актер?

Я Джуда Лоу не видел на сцене, я вообще говорю. Вот сейчас на гастролях в Лондоне Хелен Миррен пришла на спектакль. Потом мы сидели в гримерной и она плакала.

Видимо, русские корни дают о себе знать…

Наверное. Как раз с ней мы обсуждали профессию. Она сказала: «Женя, такая сложная работа — играть в театре!» Это совершенно другие законы ­существования.

Где ты вдохновляешься? Где проводишь много времени?

Там, где творчество. С удовольствием нахожусь здесь, в Новом Пространстве. С удовольствием играл роль Ленина в постановке по Солженицыну «Красное колесо». Это театральный сериал, и наш спектакль был одной из четырех серий. Его режиссер Талгат Баталов сейчас будет ставить роман Мишеля Уэльбека «Покорность» — уже на Малой сцене. И я вижу, как у него «наращиваются мышцы», — материал все интереснее, сложнее. Обсуждаем и детские спектакли. Хочется, чтобы дети не просто порадовались елочке и Деду Морозу, а еще что-то почувствовали. На «Снегурочке» Олега Долина зрители сидят как в шатре, это настоящий праздник театра для детей и взрослых. А на Основной сцене у нас «блокбастер» «Синяя Синяя птица» Олега Глушкова — я считаю, лучший спектакль для детей в Москве.Евгений Миронов в роли Николая Алексеевича Иванова и Елизавета Боярская в роли Саши Лебедевой в спектакле »Иванов» Тимофея Кулябина

Помню, как я своего папу с моим маленьким сыном Сережей отправила на какой-то спектакль. Сережа уже пришел в себя, а папа долго был под впечатлением. Он так и сказал: «Почему этого не было в нашем детстве?!» То есть на взрослых это действует порой даже сильнее, чем на детей. Потом спектакль сняли. Ты можешь мне объяснить, почему даже очень хорошие спектакли снимают? Не обязательно детские. В принципе — почему?

Масса причин. Спектакль «Фрекен Жюли», например, который мы играли с Чулпан ­Хаматовой года четыре, сняли, наверное, потому, что я старый.

Оу! Я видела, как ты там с Чулпан прыгал!

Мне так же все мои коллеги говорили: «Оу!» Билеты уходили как горячие пирожки. Красивый спектакль, прекрасная работа Чулпан… Но — все. И с «Figaro. События одного дня» то же самое. Есть спектакли, которые выполнили свою миссию.С Чулпан Хаматовой, фрагмент спектакля «Рассказы Шукшина»

А «Гамлета» ты играешь?

Да, редко, к сожалению. Текст — я не понимаю, где он хранится в голове. Вначале я его нелегко вспоминаю, но потом он как-то всплывает. Помогает физика. Потому что это балет. Вспоминаешь последовательность действий — и слова приходят. Курьезных ситуаций было много — я же там играю все роли. И когда мы делали прогоны спектакля после долгого перерыва, я забывал, какой у меня следующий персонаж. А у меня там переодевания, как у великого Райкина: 30 секунд — и другой человек. В темноте я не вижу, в кого переодеваюсь. И в какой-то момент я…В спектакле «Гамлет | Коллаж» Миронов исполняет все роли. Это первая работа канадца Робера Лепажа в Москве. Режиссер, ставивший шоу Cirque du Soleil, верен своему стилю — в постановке много эффектных визуальных ходов

Сбился?

Сбились все. Я вышел Офелией с усами. Чувствую странную реакцию зрителей, думаю: ну, наверное, мне пора заканчивать с Офелией. Но быстро нашел выход из положения: взял зеркальце, прикрылся и так доиграл сцену до конца.

Это гениально!

Да. Или как меня один раз спас парик… Спектакль очень сложный технически, 20 человек его обслуживают. Там такое количество проводов, труб, тяжелых дверей, что я с каждым из ребят здороваюсь персонально перед началом спектакля. Ведь от них зависит моя жизнь. Очень хочется, чтобы все прошло хорошо. (Смеется.) Однажды я ударился головой о декорации так сильно, что, если бы не парик, меня, наверное, не было бы в живых. Но сотрясение получил. Пришлось отменять следующий спектакль.

Но тот доиграл?

Доиграл. Как-то плавно.

У тебя в одно время такие разные персонажи… Ты играешь Ленина на Малой сцене и в фильме, а сейчас у тебя новый спектакль, «Я убил царя», где ты — Николай II…

Когда предлагают играть выдающихся личностей, мне интересно все: любые детали, мелочи. Когда я играл Ленина в фильме «Ленин. Неизбежность» у Володи Хотиненко, мне было интересно, как человек, который изменил мир, находится в беспомощной ситуации, когда он еще не на броневике. Он в эмиграции, а вернуться не может. Фрагмент VR-инсталляции «Я убил царя». Евгений Миронов в роли Николая II

Как ты готовишься к таким ролям?

Читаю параллельно очень много разной литературы — которой можно доверять и которой доверять нельзя. Уже опубликовано множество документов. Сцены, которые мы снимали, — бытовые, а быт Ленина никто никогда практически не играл, он был запрещен.

Да, он — «небожитель».

Он не может ни чихнуть, ни поцеловаться, не дай бог. Мы с режиссером Владимиром Хотиненко пересмотрели много документальных кадров. «Под микроскопом» разглядывая его реакции, изучали психофизику. Я уже мог его погрузить в любую ситуацию: он на улице, он ест суп, он узнает о Февральской революции, он целует любимую женщину… Я понимал, как он себя поведет. Мне всего два раза было тяжело выходить из образа — это Мышкин и Ленин. Такая у них сила характера. В период съемок у Хотиненко я играл в спектакле Серебренникова «Figaro. События одного дня». Юлия Пересильд играла Сюзанну, я — Фигаро. И я говорю: «Сюзанна, граф уже здесь»… голосом Ленина. Она в ужасе на меня смотрит — во мне и интонации его, и поведение, и логика. С Юлией Пересильд, фрагмент спектакля «Дядя Ваня»

У него какая-то уникальная логика?

Безусловно. Человек, который изначально был уверен, что только способом гражданской войны можно достичь благородной цели… В его ­понимании уравнять бедных и богатых — благородная цель.

Откуда такая жестокость?

Мы задавались этим вопросом, но он остался без ответа. То, что казнили его брата, мне кажется, недостаточный повод для такого решения.

Может, у него было психическое отклонение? Вряд ли он был безответственным…

Нет, он очень ответственный. Мало того — по окончании съемок мне по-человечески стало его жаль. Вокруг Ленина были близкие люди, но я понимал, что у него не было личной жизни. Это был человек-цель, человек-«лоб». Время было благодатное: царь уже не пользовался популярностью, в Думе — страшные проходимцы… Нужно было, чтобы кто-то довел это разрушение до конца.

Чтобы не совершать ошибок прошлого, необходимо ­изучать историю.

Поэтому мы и сделали в Новом Пространстве Театра Наций мультимедийный спектакль «Я убил царя». Я считаю, что сегодняшний ­театр должен преследовать и образовательные цели в том числе. И форма VR-инсталляции может способствовать тому, чтобы на спектакль пришли молодые люди. Что касается Николая II, не могу сказать, что я его сыграл. Это не спектакль в привычном понимании — скорее…

Перформанс?

Художественное исследование. Его режиссер Михаил Патласов — обладатель двух «Золотых Масок», признанный мастер документального театра. Это означает, что он работает с архивами, с людьми, которые знают ситуацию. За почти два года была проведена огромная работа. С какими-то вещами нам откровенно везло. Например, со встречей с судмедэкс­пертом Сергеем Никитиным. Или следователем Владимиром Соловьевым. В начале 90-х годов они заново расследовали расстрел царской семьи. Вскрывали могилу Александра II, отца Николая II. Был сделан анализ ДНК. Никитин и Соловьев — великие люди. Они стали консультантами нашей истории. Мы из первых уст, что называется, узнали информацию, которая еще не обнародована. И у нас расследование убийства царской семьи основано на новых интересных фактах. Останки великой княжны Марии и царевича были обнаружены совсем недавно. Около 0 артистов играют конкретных исторических персонажей (это касается и царской семьи, и тех людей, которые причастны к расстрелу), они все подобраны абсолютно точно. Говорят, я тоже похож на Николая II. Но режиссер не ставил передо мной задачу вой­ти в образ — по законам докудрамы я оставляю дистанцию. В спектакле есть игровые сцены, но это скорее такие «ожившие фотографии».

Мне кажется, сегодня именно театр несет самую важную миссию. Это единственная территория свободы, которая у нас осталась. Не кино, как ни странно, хотя кино — более массовый продукт. Там очень увлечены прокатами, сборами.

Театральный бум касается не только Петербурга и Москвы. У нас есть Фестиваль театров малых городов России, который мы курируем уже много лет… Театры малых городов на какой-то период были забыты. Там выживали фанатики, которые за копейки занимались искусством. А сейчас такие есть открытия потрясающие. Например, театр в Новокуйбышевске. Это достаточно далеко, маленький город, но труппа получает ­»Золотые ­Маски», жизнь кипит.

Почему это происходит сейчас? Откуда такой тренд?

А больше некуда идти за ­художественным высказыванием. Безусловно, у нас начнется и расцвет сериалов, потому что интернет-платформы дают свободу художнику. Это не означает, что надо обязательно материться, но художник не связан рамками, которые ставят телеканалы, ориентируясь на свою аудиторию. Художник должен делать то, что он не может не делать. Только тогда это «выстреливает». А подгоны под успешные клише неинтересны.

Время прошло уже.

Прошло. И в театре тоже. А еще нигде в мире нет такого количества театров, как у нас.»Время успешных клише прошло. «Выстреливают» только высказывания настоящих художников» /Евгений Миронов/

Я знаю, что недавно было интересное событие: вы продавали уток в Музее декоративно-прикладного искусства. Для кого вы это делали?

«Утиная охота» — наш ежегодный аукцион. Семь лучших московских поваров запекают уток, а наши друзья и партнеры их покупают. Семь уток принесли почти семь миллионов — 6 700 000 рублей. Мы собираем средства для Благотворительного фонда «Жизнь в Движении», который осуществляет протезирование для детей. Началось это с детского дома. Я познакомился с Сашей Шульчевым, у которого нет ног и по два пальца на каждой руке. Но при этом он так читал стихи! Я подумал: «Боже мой! 12 лет мальчику, а уже понятно, что жизни у него не будет». Условия никак не отвечали его интеллектуальному развитию. Мы сделали ему операцию. Сейчас Саше 25 лет, он окончил юридический факультет, у него есть девушка, он даже катается на лыжах! Пять лет назад мы создали фонд. Но не было центра, где можно было бы осматривать детей, проводить операции и осуществлять реабилитацию. Недавно мы под Москвой такой центр открыли. Он называется «Хочу Ходить». Наш парт­нер — Детская городская клиническая больница им. Башляе­вой, которая оперирует детей со всей страны. Недавно в нашем центре мы, например, сделали протез мальчику из Чечни. У него нет одной ноги, а он всю жизнь мечтал танцевать…

Лезгинку.

Да. И недавно… Этот кадр я не забуду никогда — он так танцевал на свадьбе! Никогда в жизни не скажешь, что у этого ребенка есть или были проблемы.

Как такие дети к вам попадают?

У нас есть сайт, туда может зайти любой. Бывает, правда, поздно делать операцию. Но мы все равно так или иначе помогаем этим детям… Поздно, я имею в виду, для протезов. Уже кость в таком состоянии, что момент упущен. Это, конечно, плохо.

То есть ты погружен в эту историю?

Не настолько, конечно, как специалисты… Иначе я сойду с ума.

Важно, что ты это делаешь. Последний вопрос. Посоветуй, пожалуйста, на какие спектакли в Москве надо обязательно доехать, что посмотреть?

Ехать никуда не надо — все в этом здании. Тут абсолютно разные режиссеры.

Тогда покажешь мне свой театр?

Пошли!

Евгений Миронов: “Унижение гордыни”

Задолго до Рождества Христова китаец Конфуций предупреждал, что мир изолгался, слова потеряли смысл, и нужно заново давать имена вещам и понятиям. Мы и сегодня часто смешиваем смирение с комплексом неполноценности, храбрость – с наглостью, щедрость – с глупостью, а покаяние – с самобичеванием, самоуничижением и тоской.

Между тем, жития великих христианских подвижников рисуют совсем иную картину. Когда люди приходили за молитвой и советом к Антонию Великому, который двадцать лет провел в пустыне в посте и покаянии, они видели человека “цельного в уме, здравого в душе и теле, посвященного в тайны и объятого Богом”.
Так что же такое покаяние? Обличение вслух своих гадостей? Или размышление о своих недостатках? Или что-то иное? И какова его роль в нашей жизни?

“Православный журнал для сомневающихся?! А разве бывают люди не сомневающиеся?” – так начал наш разговор народный артист России Евгений МИРОНОВ. И продолжил: “Недавно один священник сказал мне, что Церковь – для больных людей. Я страшно удивился – как так? Я сейчас вроде бы не чувствую себя внутренне больным. А батюшка ответил: “Но ведь Вы сюда пришли, значит, Вас что-то тревожит”. И ведь если задуматься, то он абсолютно прав. Но в тот момент это было для меня откровением”. Об откровениях Миронов говорил много. Да и можно ли иначе говорить о таком Таинстве как исповедь? Таинстве, сопряженном с предельным откровением и… с предельным сомнением. Во всяком случае, так считает наш сегодняшний собеседник.

Справка: Евгений Витальевич МИРОНОВ родился 29 ноября 1966 года. В 1986 году окончил Саратовское театральное училище, в 1990 году – Школу-студию МХАТ (курс Олега Табакова). В 1988 году дебютировал в кино в фильме Александра Кайдановского “Жена керосинщика”. С тех пор сыграл во множестве фильмов, среди которых “Любовь”, “Анкор, еще анкор”, “Лимита”, “Мусульманин”, “Утомленные солнцем”, “В августе 44-го”, “Космос как предчувствие” и др. Также сыграл в сериалах “Идиот”, “В круге первом”. С 1990 года – актер Театра под руководством Олега Табакова. Занят в постановках МХТ им. Чехова, театра “Современник”. C 2006 года – художественный руководитель Театра Наций. Постоянный член жюри Международной премии Станиславского. Лауреат премий “Кинотавр”, “НИКА”, “Кумир” и др. Лауреат Государственной премии РФ. Народный артист России.

“Расскажите ему все”

Евгений, как Вы пришли к вере?

Помню, над кроватью у моей тети висели два изображения: одно – Ленина, а другое – Иисуса Христа. Такая вот яркая картинка из детства. Иллюстрация того, в каком извращенном веке мы жили и воспитывались. Поэтому к вере я пришел как-то сам, в девятнадцать лет. Поступил в Москве в Школу-студию МХАТ… Наверное, те тяжелые жизненные обстоятельства, в которых я тогда оказался, и заставили прямиком идти в Храм.

-А что это были за обстоятельства?

В Москве надо было выживать – и в смысле денег, и в смысле профессии, и самое главное, в духовном плане. Ведь столица – большой мегаполис, а я всегда был домашним ребенком. Половина однокурсников были абсолютно “апельсиновыми” детьми известных родителей. Остальные смотрели на меня как на конкурента (меня приняли с испытательным сроком, по окончании которого я должен был занять чье-то место на курсе). Контакта со сверстниками поначалу не было вообще, поэтому было достаточно тяжело. И в девятнадцать лет я крестился. И настоял, чтобы вместе со мной крестились мама и сестра.

Следующим важным этапом для меня стала первая в жизни поездка в Оптину Пустынь. Мне тогда было тридцать три года. Возраст Христа… Говорят, в этом возрасте в жизни всегда что-то меняется.

Но я понимал, что надо менять это “что-то” самому, – и поехал в знаменитый монастырь, чтобы поговорить с отцом Илием. Это был момент какого-то всеобщего кризиса: и творческого, и духовного – я четко осознавал, что мне необходима встреча именно с ним. Но меня к нему долго не пускали, говорили, что он болен. Пришлось перелезть через забор и тайком пробраться к домику, где была келья старца. Навстречу мне попалось человек десять, которые говорили, что прождали несколько часов, но отец Илий к ним так и не спустился. И вдруг подходит ко мне молодой послушник (если бы я был художником, то именно так изобразил бы Алешу Карамазова – в подряснике и кирзовых сапогах) и говорит: “Вы, наверное, хотите к отцу Илию?”. “Да, но ведь он болеет”, – говорю. Но послушник предложил на всякий случай спросить еще раз: а вдруг старец все же сможет меня выслушать? Он ушел, а, вернувшись, сообщил, что отец Илий сейчас спустится. И как бы от себя добавил: “Расскажите ему все. Просто больше такой возможности у Вас может не быть”.

Отец Илий спустился… И эта встреча перевернула меня. Он говорил так, как если бы был грешнее меня в тысячу раз, как если бы он в тысячу раз более меня сомневался. Я был просто потрясен всем происходящим: впервые я общался со священником, который – это было видно – переживает за весь мир, и за весь мир молится. Встреча была недолгой – всего полчаса. Но в эти полчаса я чувствовал что-то необыкновенное. По форме это, конечно, не была исповедь, но по важности и глубине этот разговор стал для меня чем-то очень значимым.

А потом там же, в Оптиной Пустыни, у меня была возможность уже по-настоящему исповедаться. Одному молодому монаху. Надо сказать, что священника строже мне встречать никогда в жизни не приходилось. Я вертелся, как уж на сковородке. Вспоминал какие-то грехи чуть ли не с детсадовского возраста, рассказывал такие гадости из своей жизни, о существовании которых, казалось, уже забыл навсегда. Если бы я не знал, что такое исповедь, то решил бы, что монах либо нарочно меня мучает, либо издевается. Но зато когда я вышел из монастыря – это было что-то необыкновенное! Было чувство… невесомости. И ощущение Света вокруг. Я садился на поезд в Москву и чувствовал, что как будто сам свечусь. Но стоило приехать домой – начались дела, и Света становилось все меньше и меньше…

Позитивное унижение

А что, на Ваш взгляд, исповедь в принципе дает человеку?

Об исповеди говорить очень сложно. Просто сам я пока в этом не до конца разобрался – не до конца определил важность этого Таинства для самого себя. В последний раз я был на исповеди четыре дня назад, а между этой исповедью и предыдущей прошло около трех лет. Почему так редко? У меня есть неутешительный ответ: потому что я слаб. Потому что прихожу к батюшке, каюсь и обещаю оставить грех, а потом не могу выйти из порочного круга и снова возвращаюсь к тому же. Разорвать этот круг получается только когда сама жизнь меня заставляет отказаться от греха. И тогда, зная, что у меня есть не только намерение, но и силы от него освободиться, я снова иду к священнику. Но на это иногда уходит три года.

– А исповедь помогла Вам отказаться от греха?

Не думаю, что исповедь сама по себе может “помочь отказаться от греха”. Ведь это – не сеанс терапии. Но исповедь сопряжена с огромным количеством колоссально важных вещей. В первую очередь, я должен быть честен с самим собой, должен знать про себя все: потому что чем больше я сам себе позволяю, тем дальше я от Бога. Это вопрос личной ответственности.

Но тем мы и отличаемся от протестантов, что одной ответственностью дело не ограничивается. У нас есть четкие правила, у нас – все бескомпромиссно.

Я должен прийти на исповедь и фактически унизиться: сначала простоять в очереди, а потом практически у всех на глазах рассказать о своих грехах. Это даже не католичество, где сидишь в уютном “шкафчике” со священником за стенкой и горя не знаешь. Но все это – абсолютно нормально для нас, православных. Это (если опять же вспомнить Достоевского) такое существование на грани: когда человек в крайне неудобных условиях должен вытащить из себя всю накопившуюся грязь. И дома сам с собой я этого сделать не смогу – дам себе поблажку и стану думать о чем-нибудь другом.

У меня была одна исповедь, которая меня не удовлетворила, – мне не хватило именно строгости. Я долго готовился, постился три дня, выписал свои грехи на отдельном листке. Но оказалось, что в тот день исповедь была общей, и, стоя в “общем хоре”, я чувствовал: нет рядом священника – и что-то не так.
От священника ведь очень многое зависит. Что бы там ни говорили о том, что мы стоим перед Богом и исповедуемся Ему, и о том, что священник – только посредник. Однажды я пришел в церковь без намерения исповедоваться. Но на выходе случайно столкнулся с незнакомым мне батюшкой. Он сказал мне несколько приятных слов о моих фильмах (я был искренне тронут тем, что слышу это от священника), а потом добавил: “Давайте я Вас исповедую”. Я возразил, что это невозможно, потому что я к исповеди сегодня совершенно не готовился. А он ответил: “Готовиться к исповеди – очень важно, но конкретно сейчас для Вас это не имеет никакого значения”. И я понял: этот священник меня почувствовал. Мы беседовали минут сорок. Правда, когда он мне что-то говорил, а я иногда позволял себе с ним спорить, то он очень быстро показывал, что я заблуждаюсь. В этом смысле исповедь была не совсем обычной. Но она оказалась для меня очень важной.

Вы произнесли слово “унижение”, которое я никак не ожидал услышать в разговоре об исповеди…

Да, это унижение – унижение своей гордыни. И это очень важное и… позитивное унижение.

К вопросу о посредниках

Часто говорят: “Если я каюсь в грехах Богу, то зачем мне священник?”. Вы когда-нибудь задавались подобным вопросом?

Задавался. Но отвечал очень просто: участие священника в Таинстве исповеди необходимо принять на веру. Это первое. А второе – для меня есть посредники и Посредники. И если бы я в свое время не встретил отца Илия в Оптиной Пустыни, то боюсь даже предположить, какой бы сейчас была моя жизнь. Вот вам и ответ.

Но, если принять, что батюшка – лишь свидетель, что Таинство совершает Бог, то легче смиряться, если приходится исповедоваться не очень приятному священнику…

Может быть, но не уверен, что в данном случае это важно. Как я уже говорил, после отца Илия я исповедовался молодому монаху, который вел себя совсем иначе, чем старец. Но я четко понимал важность и одного, и другого. А потом, когда речь идет об исповеди, не должно (и не может) быть батюшки, который “нравится”. Просто важно понять, чего ты хочешь. Если тебе необходимо, чтобы кто-то точно указал, в чем твоя проблема, – это одно. Если ты ждешь, чтобы тебя всего перевернули и перетрясли, – это другое. А если ищешь ласкового батюшку, который погладит по голове, скажет: “Не переживай, старик, все не так плохо”, – тут, действительно, нужен священник, который “понравится”. Только вот зачем?

Таинство или формальность

Почему нельзя просто сказать себе: “Я плохой, буду бороться со своими грехами”? Зачем идти на исповедь?

Вы знаете, наверное, есть люди, которые могут сами бороться со своими страстями. И это не обязательно святые. Есть пример Александра Солженицына, у которого слова не расходятся с поступками. И это чувствуется уже в разговоре. Впрочем, я не знаю, насколько он человек церковный. Но знаю другое: Церковь – это уникальное единение людей. И поэтому я не до конца согласен с батюшкой, который сказал мне, что Церковь – для больных. Безусловно, мы все больны; это бесспорно. Но Церковь – это еще и причастность к Божьей Любви. А если я сижу дома, то, какими бы силами я ни обладал, я все равно существую отдельно. Многие люди так и живут, и хорошо живут. Вот только Любовь так жить не может. Она должна передаваться от одного к другому. Должна между людьми возникать искра Божья.

Но можно ведь, наверное, приобщиться к этой Любви и не ходя на исповедь?

Честно признаюсь, я не могу прямо ответить на этот вопрос. Мне не хватает знаний и опыта, чтобы самому для себя эту проблему разрешить. Я пытаюсь каждое воскресенье ходить в Церковь и вижу людей, которые каждую неделю приходят на исповедь. Но пока не понимаю этого и не нахожу в себе сил поступать так же. А исповедаться, чтобы “отметиться”, чтобы поставить галочку, я не хочу. Как будто не хочу никого тревожить до тех пор, пока во мне не накопится такой ком, с которым уже жить станет невозможно. Исповедь для меня – принципиально важный акт. Потому что на исповеди для меня крайне важна острота чувств, я должен очень-очень сильно захотеть искоренить всю ту гадость, которая во мне засела. Но если я стану ходить на исповедь каждую неделю, то очень боюсь, что Таинство может превратиться в формальность. Я рассуждаю так – и это, безусловно, моя огромная беда, от которой мне необходимо избавляться. И я надеюсь и верю, что нахожусь на пути к этому избавлению.
А что потом?

Бывает, человек получает отпущение грехов, выходит после исповеди и…

…либо наступает чувство облегчения, либо нет. Мне это знакомо: я испытывал и то, и другое. И оба этих исхода, на мой взгляд – во благо. Если выдоха облегчения нет, значит, что-то в душе не до конца разрешилось, но и то, что ты это чувствуешь, – уже очень хорошо. А если это облегчение пришло, то можно порадоваться. И еще, мне кажется, есть моменты, когда не стыдно себя похвалить. Сказать себе: “Ты все правильно сделал”. Вернее, ты все правильно делаешь – это значит, что ты не бродишь в потемках, а осознаешь, какой дорогой идешь. И надеешься, что эта дорога – правильная.

Некоторые считают, что если после исповеди не наступает облегчения, то это мощнейший стимул для духовного роста. Вы бы согласились?

Конечно, было бы здорово, если бы все всегда было именно так. Но, думаю, бывает по-разному. С одной стороны, это действительно может помочь духовному росту. Но, с другой стороны, важно, чтобы это не привело к противоположной крайности. Ведь часто люди приходят в Церковь как к волшебнику. И если не наступает облегчения, возникает большое искушение подумать: “Вот я пришел, исповедался – и что? Где ваша Церковь, где ваш Бог?”. Поэтому человеку крайне важно правильно отнестись к тому, что облегчения может не наступить.

Лучик, исходящий от Христа
А исповедь помогает или мешает Вашей профессии?

Исповедь никак не сочетается с профессией. Я же иду на исповедь не как актер, а как человек. Правда, один раз в жизни я спросил у священника совета: это касалось роли, которую мне предлагали сыграть в сериале “Мастер и Маргарита” – Иешуа Га-Ноцри. Совет был – “как сердце подскажет”.

В интервью журналу “Итоги” Вы сказали, что отказались от роли, потому что актеру нельзя играть Христа. Почему Вы так считаете?

Потому что

если зритель увидит актера в образе Христа, он, разумеется, будет сравнивать эту роль с ролью предыдущей, а потом с последующей. А это сразу снижает образ Христа до уровня какого-то обычного персонажа.

Вот у нас есть герой боевика, вот у нас герой мелодрамы, а вот у нас Христос. Но это ведь не так. Иисус Христос – это символ. Но это не значит, что Его нужно играть, всегда ощущая нимб над головой – а я убежден, что Христа необходимо играть, чтобы люди видели, изучали, восхищались, плакали. Но также я убежден в том, что это должен быть не артист. Это должен быть просто некий типаж, неузнаваемый человек, которого специально подобрал режиссер и который может духовно и внешне подойти на такую роль. Либо актер, который решится сыграть Христа, но сделать эту роль последней в своей жизни.

А что такое для души актера – сыграть Христа. Это испытание? А может, это просто опасно?

Не стоит здесь преувеличивать. Иисус Христос – не самая сложная роль…

А разве может человек сыграть Богочеловека? Мне кажется, это принципиально невозможно?

Абсолютно верно. Но если говорить чисто о профессиональной стороне дела – об актерском ремесле – то Гамлета, например, сыграть сложнее – там больше страстей человеческих, а значит, больше метаний. В образе Христа есть все-таки харизматичность и некоторая упорядоченность. И для меня как для актера та же роль Гамлета – намного интереснее. Но если бы я снимал фильм о жизни Христа или еще каким-то образом прикасался к этой теме, то мне было бы интереснее всего найти в этом образе… сомнения! Очень сильные сомнения. Мне кажется, они могут там быть. “Чашу мимо пронеси” – это же сильнейший, космический эпизод в мировом пространстве.

Есть хрестоматийное утверждение, что князь Мышкин в “Идиоте” Достоевского – это авторская интерпретация образа Христа. А Мышкина Вы сыграли…

Я сыграл один лучик, исходящий от Христа. Этакий солнечный зайчик. А вообще я не совсем согласен с распространенной мыслью о том, что князь Мышкин – это Христос. И мне кажется, что финал романа все объясняет. Ведь у Достоевского пессимистичный финал. А если бы героем произведения был Иисус Христос, наверняка что-нибудь светлое в конце романа произошло бы. “Идиот” – это роман о человеке. Правда, Мышкин – человек необычный: до двадцати трех лет он был болен, и на момент начала романа у него сознание ребенка – чистое, незамутненное (и это только подтверждает, что его история – это не история Христа, Который в тридцать три года был сильной, сформировавшейся Личностью). Но дети тоже бывают разные – агрессивные, злые, хитрые, требовательные. А Мышкин – он своего рода “инопланетянин”, ходит в скафандре и по ходу романа начинает из него вылезать: просто чтобы не выделяться, чтобы на него не показывали пальцем и дали жить так, как он может. А жить он может только с правдой и только любя – и любовью спасая. В этом его задача и его миссия на Земле. Он понимает, что ничего не сможет сделать, но при этом знает, что не сможет остаться в стороне от всего происходящего, и в довершение всего он отдает себе отчет в том, что погибнет, и пытается уехать подальше от всех. Но потом вдруг остается, говоря себе: “Как будет, так и будет”.

Но разве это не путь Христа: прийти в мир людей, спасать его Любовью и знать, что тебя распнут?

Что касается пути – абсолютно точно: это путь Христа. Поэтому Мышкин, как я говорил, лучик Его сияния.
Где заканчивается душа персонажа?

Спустя некоторое время после “Идиота” Вы сыграли убийцу Прохора в фильме “Охота на пиранью”. Как для Вас такие роли могут сочетаться?

Любая роль несет некую идею. Я, например, еще играю Порфирия Петровича Головлева в спектакле МХАТ им. Чехова “Господа Головлевы”. А это полнейший антипод Мышкина. Он говорит те же слова о Любви, что и Мышкин, что и Христос, но при этом его поступки убивают всех вокруг. Причем он очень искренне верит в Бога и считает себя почти апостолом. Но когда я играю Порфирия Петровича, я несу ту же “мышкинскую мысль” – просто с другого конца. Когда я соглашался играть Прохора в “Охоте на пиранью”, то хотел рассказать историю о человеке, который еще в детстве был превращен советской системой в настоящее чудовище. И для меня было интересно, до какой грани это чудовище дойдет в своем безумии.

А бывает, что Вы соглашаетесь на какую-то роль и думаете: “Ну ладно, сейчас сыграю, денег заработаю, а потом пойду и покаюсь”?

Не бывает. Это, на мой взгляд, абсолютно бессмысленно. Во-первых, я не настолько люблю деньги. Во-вторых, я потом этим деньгам рад не буду. А в-третьих, боюсь, Бог талант отнимет, потому что за такие вещи Он всегда наказывает.

Оставляют ли отрицательные роли отпечаток в душе? И если актер глубоко проживает роль, то не возникает ли потребности исповедать грехи своего персонажа, как-то “очиститься” от их влияния?

Надо сказать, что у меня небольшой опыт отрицательных ролей. Я, например, играл Ивана Карамазова в спектакле “Карамазовы и АД” в театре “Современник”. И герой, по замыслу режиссера Валерия Фокина, в финале приходил к очищению. А после “Охоты на пиранью” зрители писали, что им жалко моего Прохора, потому что он так запутался в жизни. Это раз. А потом, мне не кажется, что, сыграв того же Прохора, я запятнался. Самое главное – отдавать должное своему персонажу. Я четко знаю, кого я играю. И это очень важно – я отделяю свою душу от души такого героя. И наоборот: когда я играл Мышкина, моя душа у него училась и впитывала в себя всю его глубину. К сожалению, многое со временем выветривается. Но не все! Что-то, Бог даст, останется.

А как Вы оцениваете образ отца Анатолия в фильме Павла Лунгина “Остров”?

По-моему, это замечательный образ. Наглядный пример того вечно сомневающегося служителя Церкви, которого мы можем назвать настоящим. Ведь чем больше веры, тем больше и искушений. Причем искушения эти – они не вокруг, они в тебе самом. И в фильме четко показана колоссальная борьба монаха с самим собой. Сразу задумываешься о собственной борьбе и понимаешь: наша борьба – другая. Она мелочная. Мы просто тонем в повседневном лукавстве и светском этикете. Знаете, когда играл Мышкина, попробовал какое-то время вообще не врать, даже в самых-самых мелочах… И с трудом продержался один день.

Вера Горностаева

Вера Васильевна Горностаева — носитель славы одного из самых блистательных фортепианных педагогов современного мира.

Унаследовав дух школы Генриха Нейгауза, она нашла свой путь, свой modus operandi, в основе которого культ индивидуальности.

Более полустолетия она воспитывает в стенах Московской консерватории музыкантов — носителей выраженной личностной характерности. Она истинный рыцарь нашего искусства — «без страха и упрека»,— творческая личность, включенная в тектонический ритм общественной жизни, один из лидеров в деле созидания пространства Культуры в России XX-XXI столетий.

С Верой Васильевной Горностаевой беседовали Марина Броканова и Михаил Сегельман.

— По мнению многих музыкантов, сегодня ваш фортепианный класс в Московской консерватории — самый яркий. Когда слушаешь ваших студентов, замечаешь, что каждый играет по-своему. Вместе с тем, их объединяют культура звука, чувство стиля, вкус. Как вам это удается?

— Вы правильно сказали: мои ученики — разные. Больше всего я ненавижу, когда причёсывают («играй, как я»). Уважение к индивидуальности — именно это я наблюдала на уроках моего учителя Генриха Густавовича Нейгауза. В его классе провела всю консерваторию и аспирантуру, по понедельникам и четвергам с 10 до 16. И все ученики Гернриха Густавовича — разные, кстати, и преподавали они тоже по-разному.

К примеру, Лев Николаевич Наумов. Мы 20 лет, каждый июль встречались во Франции: вели мастер-классы в Туре. Гуляли после работы, и я ему говорила:

«Лёва, ты преподаешь совсем не так, как я. Сидишь 20 минут, что-то покажешь, и человеку сразу раскрывается целый пласт музыки…»

Он мог удивительно лаконично заниматься. Я помню его выражения:

«Понимаешь, здесь нужно, чтобы было как отравленная орхидея».

Это же очень подходит по образу, например, к «Призракам ночи» Равеля! Не знаю, в чём была магия Лёвы, но она была, эта магия. Сравнивала его манеру преподавания со своей — столько различий!

Класс Г. Г. Нейгауза

Конечно, я тоже апеллирую к образам. Но я очень много занимаюсь пианизмом, прежде всего, звуком. С этого начинается любое общение. Звук, звук! Если рояль не поёт, не звучит, если человек не слышит и не передает фортепианные краски — всё! Критерий, по которому я беру в класс,— духовный мир человека. Это важно определить. Можно, конечно, приобщать к нему, но если собственной тяги нет…

Я, наверное, по-женски занимаюсь: очень подробно, с большой тщательностью выделываю фактуру, педаль. Однажды моя ассистентка после занятия с новым учеником воскликнула:

«У него же совершенно не наша педаль!»

Но для того он и поступил в мой класс! Вопрос педали для меня — вопрос изысканной, рафинированной педали. Без этого не сыграть Шопена или Скрябина…

Ещё — аппликатура. Пианист, не ищущий свою аппликатуру — вообще не пианист. Я не преподаю сплошь высокодуховные вещи. Я пианистка. Если человек всё это — работу над звуком, педалью и т. п.— не любит, что с ним дальше-то делать? О высоких материях говорить?

— Вы начали преподавать, будучи востребованной солисткой: с концертами в Большом зале консерватории, с лауреатским званием на Международном конкурсе в Праге. Почувствовали призвание?

— Преподавать я начала еще студенткой, это очень забавная история. У моей мамы был класс в музыкальной школе. Однажды она заболела и попросила позаниматься с учениками. И выяснилось, что я это делаю с наслаждением.

Для меня это стало открытием: все мы, когда учимся в консерватории, мыслим себя исключительно солистами. А потом действительно, я была солисткой Союзконцерта, ездила по стране, играла в Большом зале, который постепенно наполнялся «моей» публикой. Как педагог я раскрылась не в консерватории, а в Институте имени Гнесиных.

Меня пригласил в ассистенты А. Л. Йохелес, ученик Игумнова. А Игумнов — это совершенно другая школа, нежели у Генриха Густавовича, звукоизвлечение другое. Я помню эти прямые пальцы Константина Николаевича, когда он играл «Баркаролу» Чайковского, это забыть невозможно. И мне было любопытно познакомиться с другой школой. Йохелес, увидев, что я могу преподавать сама, дал мне четырех девиц, которые выше тройки никогда не получали:

«Я Вам даю самый низкий уровень своего класса. Работайте, если сумеете показать себя с такими, значит Вы педагог».

Я работала, как безумная. Я подружилась с девушками, каждый день по четыре часа занималась, даже в кафе водила. С одной просто учила текст, потому что она не могла ничего запомнить наизусть. На экзамене моих девиц было не узнать: трое получили пятерки, одна — четверку. Я была горда и счастлива. Никогда не думала, что могу быть такой счастливой от того, что кого-то научила.

А потом события развивались стремительно. Александр Львович много гастролировал, мне нужно было заниматься с его классом. Пришлось пройти определенное испытание: на первом же занятии аккомпанировать Рапсодию на тему Паганини одной очень заносчивой девушке, «звезде» курса.

А. Л. предупредил меня, что надо хорошо подготовиться, чтобы показать «товар лицом». Я понимала, класс будет меня «разглядывать» придирчиво: я ведь была «чужая», из консерватории. Все свободное время учила этот аккомпанемент! И к первому занятию была абсолютно готова: я ведь была в хорошей форме, концертировала. И после Рапсодии класс меня зауважал.

Я проработала в Институте пять лет, полюбила его, у меня со всеми были чудные отношения. И тут… Так совпало, что в консерватории «оголились» сразу три класса: ушли Землянский, Мильштейн, Штаркман. А проректором в консерватории тогда был М. Н. Анастасьев, жена которого работала в Гнесинке и рассказывала ему о моих успехах. Свешников позвонил нашему ректору, Ю. В. Муромцеву, и сообщил:

«Мы намереваемся пригласить Веру обратно в консерваторию».

Честно говоря, я расстроилась. Долго терзалась сомнениями и, наконец, пошла к Муромцеву.

У нас состоялся такой диалог.

— Мне очень трудно уходить, я в больших сомнениях.

— Как я должен Вам ответить: как ректор или как Ваш друг?

— И так, и так.

— Как ректор я скажу: не уходите, Вы нам нужны, мы на Вас делаем определенную ставку, скоро будете доцентом, потом профессором. А как друг… Ну что ж, от таких предложений не отказываются. Все мы кончали alma mater…

Так началась моя работа в консерватории. Сначала я получила самых слабых студентов («пенки» из освободившихся классов собрали те, кто уже работал в консерватории). Но и они оказались сильнее всех гнесинских. Не знаю, как сейчас, а тогда я эту разницу заметила сразу. И моя педагогическая карьера развивалась довольно легко. В первый же год Я. И. Зак, с которым я очень дружила, предложил:

«Хотите пари? Вы до 40 лет будете профессором».

Он выиграл пари: я стала профессором в 39 лет. Но я убеждена: если бы я не была заражена вирусом преподавания, ничего бы не вышло.

В. В. Горностаева и ее класс

— Многие педагоги идут по простому пути: «эксплуатируют» лучшие качества ученика, используют сильные стороны его дарования, не пытаясь «вытянуть на поверхность» иные качества.

— Надо заниматься и тем, и другим. Не учитывать природу дарования нельзя. Представим: один роскошно играет Ноктюрны Шопена, а другой — «Петрушку» Стравинского. «Петрушку» я навязывать шопенисту не буду. А вот тому, кто играет Стравинского, Шопена играть дам. И буду работать, возиться.

Это я говорю, кстати, из своей практики последних лет. Настоящий педагог чувствует, что в человеке самое существенное, в чем дарование может себя сильно проявить. Это нелегко, не сразу приходит. Кажется, я этому научилась с годами.

Вот последний пример — мой студент Вадим Холоденко, в виртуозном плане фантастически одаренный. Когда он поступил ко мне и стал готовиться к Международному конкурсу имени Королевы Елизаветы в Брюсселе, он изумил меня — хотел играть Три пьесы Шуберта (D. 946). И я ужасалась тому, как не звучит рояль.

Во вред остальному мы без конца занимались Шубертом, изо дня в день. Что-то сдвигалось. Но было очень трудно — от природы он не был к этому предрасположен. Борьба за звук принесла свои плоды уже в аспирантуре: в октябре нынешнего года он выиграл первое место на Международном конкурсе имени Шуберта в Дортмунде. А недавно выучил Первую сонату Рахманинова и сыграл мне. Я слушала с наслаждением: это была настоящая победа. Он прорвался в романтику, прорвался не через Шопена и Шумана, а через Рахманинова. Проснулось прекрасное ощущение романтики изнутри, никем не навязанное.

Кстати, Первую сонату Рахманинова играют редко (в отличие от Второй). Я подсказала Вадиму выучить Вариации на тему Шопена, которые тоже почти не исполняют — в силу огромного их масштаба и чисто технических трудностей. Но при неограниченном виртуозном ресурсе Холоденко с этим будет легко справиться. И получится замечательная программа «Неизвестный Рахманинов».

Когда мои ученики играют по-настоящему, я понимаю, что я настоящий педагог. Вот вам свежий пример контрастов. 9 ноября в Большом зале консерватории играли с оркестром три моих ученика — Андрей Гугнин, Вадим Холоденко и Лукас Генюшас. Какие они разные! Кстати, неразлучные друзья. Я смеюсь, когда Лукас говорит:

«Я Вадику задал «Камерную музыку № 2″ Хиндемита, правильно?»

Зачем возражать, раз это как будто для него написано. Это и вправду для него написано, как и Концерт Es-dur (KV. 271) Моцарта — для Андрея Гугнина, а Первый Шостаковича — для Лукаса Генюшаса. Блестящее трио пианистов подарило нам одно из самых ярких пианистических впечатлений последнего времени. Моцарт в исполнении Гугнина убедил. Оказывается, его можно играть ярко, свежо, «фортепианно» и, в то же время, исторически корректно; с пониманием аутентического контекста.

Вера Васильевна Горностаева и Лукас Генюшас. Фото из личного архива Лукаса Генюшаса

О Хиндемите Холоденко уже сказано: поражает и захватывает естественность и классическая ясность, с которой он и его партнеры преподносят нам немецкого мастера XX века.

Что до Лукаса Генюшаса — взрывной, местами наотмашь сыгранный концерт DSCH показал широту диапазона, силу и властность артиста. Генюшас подобен оратору, который обращается и к залу, и к каждому слушателю,— свойство зрелого мастера.

— Какой смысл вы вкладываете в понятие «виртуозность»?

— Это свободное владение пианизмом. Не просто технические данные, которые нужны для исполнения этюдов Черни и Мошковского, их у нас проходят в школах. Виртуозность — если вы можете блестяще играть сонаты Листа, Шопена, «Мефисто-вальс». Латинское слово «virtus» означает «доблесть, талант». Так что слово «виртуозность» охватывает по масштабу больший смысл, нежели просто «техническая оснащенность». Виртуозные данные — это то, чему научить нельзя. Учить можно и нужно, но когда это от Бога дается — совсем другой результат.

— В журнале «Piano International» недавно появилась статья под названием «Национализм вымер?». Британский автор утверждает, что в век глобализации нет смысла рассуждать о национальных фортепианных школах.

— В этой мысли что-то есть, впрочем, она не в первый раз высказывается. Мир «смешался». Все артисты и педагоги имеют возможность передвигаться, куда им хочется, куда их приглашают. Примеров множество.

Мой бывший ученик Сергей Бабаян после победы на конкурсе в Кливленде сразу получил приглашение там преподавать. А нынешним летом его ученик Даниил Трифонов победил на Конкурсе имени Чайковского. Русская школа? Конечно. И примеров такого рода очень много. Тот же Евгений Королев в Гамбурге, ученик Л. Наумова… Может быть, раньше русская школа ярче выделялась… Да нет, сейчас тоже, и статистика конкурсов об этом говорит.

На мой взгляд, главное, чем отличается Россия,— это уровнем музыкального образования. В других странах нет самого главного — среднего звена. Музыкальная школа и сразу — консерватория. Ни училищ, ни ЦМШ. Наш министр образования Фурсенко требует от консерватории копировать западную систему бакалавриата. Западу в чем-то нужно подражать — туалеты должны быть нормальными.

Но Россия должна гордиться своей системой образования. Когда иностранцы слушают молодых людей, поступающих в Московскую консерваторию, они не верят, что это абитуриенты. А ведь это выпускники Мерзляковки, ЦМШ, Гнесинки, Колледжа имени Шопена — учебных заведений, аналогов которым на Западе нет. Я говорю это на основании большого опыта работы в разных странах.

Андрей Гугнин и Вера Горностаева. Фото – Ирина Шымчак

И еще «приятные мелочи». Там, если ты больше получаса позанимался, родители жалуются директору. Они же хотят вырастить «гармонично развитую личность». Эта личность плавает, говорит на разных языках, играет в теннис и так далее. Гармоничный человек — это очень хорошо, но в России другая система! У нас учат профессионалов. Если в музыкальной школе ребенок демонстрирует хорошие данные, педагоги не отступят от своей цели. Постановка рук, гаммы, зачеты… Потом эта техническая «закалка» перерастает в виртуозность.

Я 53 года преподаю в Московской консерватории, и для меня лучше настоящие профессионалы, а не «гармоничные люди». Мне не нужно искусственно «гармоничных». Человек будет гармоничным, если в нем самом есть потребность таким быть.

— Хорошо ли, если пианист в студенческие годы не замыкается в классе одного профессора, а посещает многочисленные мастер-классы? Или нужно достигнуть определенного профессионального уровня, а потом уж «пускаться в путешествие» по другим педагогам?

— Трудный вопрос. Я бы от Нейгауза никогда ни к кому не ушла. Я считаю, что мне выпал лотерейный билет. Тут было все: европейская культура, русская культура, огромный талант, артистизм. Вот кто учил и звуку и педали! Колоссальная удача… Общаться с Генрихом Густавовичем на любую тему было очень интересно. 29-й класс стал для меня атмосферой жизни, я не пропустила ни одного дня, ни одного урока Нейгауза, это всегда было чудом. Не знаю, на чем я больше училась: когда сама приносила что-то или когда он показывал другим Третью сонату Шопена.

Концерты Станислава Нейгауза. Воспоминания сына. Шопен

Помню, я решила играть мазурки Шопена. Не получалось. Однажды пришла в 29-й класс пораньше, чтобы позаниматься перед уроком. А Генрих Густавович уже там. Видит у меня ноты мазурок, спрашивает:

«Ну, как?»
«Не получается…»

Он поставил перед собой ноты и начал играть. Почти все играл наизусть, но я стояла рядом, переворачивала ему ноты. Такой вот был урок, почти два часа. Когда кто-то зашел, Нейгауз остановился, посмотрел на меня пытливо:

«Поняла?»

А я-то поняла одно: не надо мне играть мазурки. Прошли годы, Генрих Густавович уже не было с нами. Я уже была солисткой филармонии и предложила для открытия сезона в Малом зале консерватории произведения Шопена, какие — еще не знала. Летом отдыхала в Дубне, пришла заниматься в музыкальную школу (были каникулы, мне выдали ключ от школы, и я могла заниматься, когда хотела). И вдруг — увидела в классе ноты мазурок. Открыла — и заплакала, вспоминая тот необыкновенный урок. Начала играть и поняла: теперь доросла, могу. Это стало «моим», от Генриха Густавовича перешло. Очень много от него…

Элисо Вирсаладзе: «Для Нейгауза уроки никогда не были средством подготовки к конкурсам»

Из его рук я получила новеллы Томаса Манна, от него впервые услышала стихи «Быть знаменитым некрасиво…», он мне дал все стихи из «Доктора Живаго». Вообще, он быстро заметил, что меня увлекает словесность (когда я была маленькой, было неясно, чем я должна заниматься: музыкой или литературой). Ему это было близко, он же прекрасно писал. И у нас возникла глубокая духовная близость.

— Говоря о себе, вы по сути озвучили мысли каждого студента Московской консерватории: каждый думает, что его ждет сольная карьера. Трудно представить, что все 40 поступающих каждый год на фортепианный факультет станут концертирующими пианистами.

— Конечно, не станут! Сольная карьера ждет трех-четырех человек на курсе. Обычно кризис возникает на четвертом курсе: студент начинает думать, не сменить ли профессию, не уехать ли за границу доучиваться, ибо потом будет больше возможностей. Но дело не в «загранице», а в том, чтобы попасть в руки настоящего мастера, который будет тебя учить.

Профессия наша требует одержимости. Некоторые думают, что можно делать карьеру исключительно благодаря таланту, мало занимаясь. Некоторые не догадываются, что программа на конкурс должна быть тщательно отобрана «по твоему размеру». От подобных мыслей и действий происходят неудачи.

Но рояль — универсальный инструмент, ни один факультет без него не может существовать. Так что кто-то сможет стать концертмейстером. Кто-то будет преподавать. А как узнать, выйдет ли из человека педагог? Это всегда своего рода «кот в мешке».

Сейчас аспирантура у нас называется «ассистентура-стажировка», это очень полезно: аспиранты учатся преподавать у своего профессора. Мне сейчас помогает талантливая, с сильным характером Ольга Козлова — посмотрим, каков будет результат. И Алексей Кудряшов, внук Льва Николаевича Наумова. Его музыкальное и человеческое воспитание связано с Левочкой, это как посланный дар. И я с удовольствием хотела бы в Алексее обнаружить педагогические гены дедушки и бабушки (Ирины Ивановны Наумовой — прим. ред.).

Вера Горностаева: “Делюсь любовью к музыке”

— И все же: почему у иных талантливых музыкантов карьера складывается удачно, а у иных (при не меньшей одаренности) — нет?

— Я много думала о том, что такое становление артиста. Действительно, бывает так: у человека есть талант, а удачной карьеры он не сделал. Почему? И начинаешь думать о тех, кто сделал. Я пришла к парадоксальному выводу.

Случается, что 40 процентов таланта и 60 процентов характера в сочетании дают неслыханный результат. Бывает, человек наделен огромным талантом, а настоящего характера нет. Характер — это личность. Понимание того, что твой талант — дар Божий. Тебе дана определенная миссия на земле, ты должен отвечать за это. Если ты ленишься, если у тебя не хватает воли победить свою лень, ты губишь себя.

Нереализованный талант — самое страшное наказание. В нашей профессии надо быть одержимым. Сейчас в моде слово «трудоголик», это не совсем то. Нужно быть именно одержимым своим искусством, полностью посвятить себя ему. Это не означает, что следует от всего в жизни отказаться. Но надо знать меру «земным удовольствиям». А для этого необходим сильный характер, порою трудный для самого себя.

— Иными словами, «за все надо платить»…

— Наверное, так. Я очень люблю читать биографии великих композиторов, художников: многому можно научиться. Шуман, Шопен, Рахманинов… Каждый чем-нибудь наказан, во всяком случае, очень много примеров, которые заставляют так думать.

Четыре ученика Веры Горностаевой

Я вот спрашиваю студентов: почему Бетховен, который уже начал глохнуть, написав Гейлигенштадтское завещание, остался жить? Никто не отвечает. Мое ощущение: он это сделал потому, что хорошо знал про Гефсиманский сад. Он был верующим человеком. И остался жив, потому что принял свой жребий: «Пусть будет, Господи, не так, как я хочу, а как Ты хочешь». И он прошел весь свой страшный путь. Прими свой жребий и неси свой крест, тогда ты художник. Конечно, даже прекрасный артист — все-таки не Бетховен. Но размышления о биографиях великих многое могут дать…

— И тут мы возвращаемся к началу беседы: все-таки без «высоких материй» не выучить настоящего музыканта.

— Безусловно! Кроме того, очень важен ассоциативный ряд. Если студенты ничего не знают из живописи, из литературы, этот ассоциативный ряд становится очень суженным. Конечно, сегодня молодые люди вовсю пользуются благами цивилизации — читают книги в ноутбуках. Я этого не понимаю, я книгу чувствую руками. И письмо, написанное от руки, никогда для меня не сравнится с электронным посланием. Но что делать, разные эпохи…

Я довольна своим классом: может быть, мне везет, у меня «нюх» — и на талант, и на человеческие качества. Я не беру плохих людей. Моя нынешняя «тройка» — Лукас Генюшас, Андрей Гугнин, Вадим Холоденко — умные ребята, с настоящим интеллектом. Меня радует, что с годами мой класс только усиливается, что ко мне стремится наша элитная консерваторская молодежь.

Еще одна важная вещь: атмосфера в классе. Вот эти трое могли бы конкурировать между собой. А они любят друг друга. Надеюсь, у меня в классе всегда будет хорошая атмосфера. Ведь конкуренция часто порождает зависть. Вот почему я не очень люблю конкурсы, корень-то у этих слов один.

Но что молодежи делать? Естественно, все мечтают одерживать победы на международных конкурсах. У меня в классе 16 человек, включая ЦМШ и Колледж имени Шопена. За 50 лет работы из моего класса вышло больше 100 лауреатов — концертирующих молодых артистов. Они себя реализовали. Но я буду говорить только о студентах, которые учатся сегодня.

Кроме тех, о ком раньше шла речь, из сегодняшних нужно упомянуть Андрея Ярошинского, уже сделавшего карьеру артиста. Он много играет и востребован в разных странах. Очень одаренную Ксению Родионову, тоже лауреатку международных конкурсов; Ольгу Козлову, яркую пианистку, достигшую многих побед (Барселона, Веймар, Утрехт). Словом, класс у меня сегодня сильный, хотя, конечно, постоянно иметь дело с конкурсами нелегко. Проще мирно преподавать от зачета до экзамена.

Вера Горностаева: “Музыкант, мечтающий только о деньгах, – не артист”

— Конкурсы сегодня — неизбежность для молодых музыкантов. Как вы готовите своих студентов к этим психологическим испытаниям?

— Самое ужасное, конечно, — период после провала на конкурсе. Потом долго приходится лечить раны. Человек теряет веру в себя, входит в стрессовое состояние. Так случилось с моей японской ученицей Аяко Уэхара. Она ведь дважды играла на конкурсе Чайковского. В первый раз не прошла. И после этого о конкурсах и слышать не хотела. Я ей предложила:

«Давай договоримся так. Сыграем на двух конкурсах. Если ты на них ничего не получишь, делай что хочешь».

И мы стали размышлять о программе. Это очень позитивный процесс, человек начинает думать, искать ошибки в себе самом, а не ругать внешний мир в лице членов жюри. Я придумала для Аяко новую программу (а придумывать программы — это мое хобби). Я верю, что от выбора программы зависят 90 процентов успеха на конкурсе. Надо «попасть в десятку», найти свою программу, соответствующую профессиональным данным, дарованию, найти «ключик» в самом даровании. Это серьезный мыслительный процесс.

В. В. Горностаева, Аяко Уехара, М. Л. Ростропович, 1995 год

У меня, кстати, все студенты приучены относиться к составлению программы серьезно. Чтоб была свежая, чтобы жюри не «скисало» при одном названии произведения. Я много сидела в жюри, хотя это занятие не люблю. В Кливленде, в Лидсе, Больцано, Варшаве, Хамаматсу, Афинах… И примерно представляю себе реакцию жюри, поскольку от многих сочинений сама устаю.

И мы с Аяко нашли программу. Редко исполняемые миниатюры Чайковского, Третью сонату f-moll Шумана, которую почти не играют. Прошло четыре года, Аяко приехала с новой программой в Москву и заслуженно получила первую премию на Конкурсе Чайковского. Для Японии это, конечно, стало настоящим праздником. Сегодня Аяко — артистка «Japan Arts», играет по всему миру. Я очень довольна ее и артистической, и личной судьбой: у нее двое детей, прекрасный муж.

— Как известно, по рекомендации Мстислава Ростроповича вы с 1990 года почти 20 лет работали в фортепианной школе «Ямаха — Мастер-класс» в Японии. Вам сложно было адаптироваться, учитывая разность менталитетов, другое отношение к занятиям музыкой?

— Вы знаете, отношения с учениками у меня были такие же теплые, как в России. Ученики для меня как дети: нельзя, взяв человека, не отвечать за него в дальнейшем. Как врач за больного, как священник за прихожанина. У этих трех древних профессий — врача, священника и педагога — много общего.

Но начиналось в Японии все непросто. В первый приезд мне показали 14-летнюю девочку, которая вопиюще плохо играла Третью балладу Шопена. Спрашиваю:

«Ты что-то еще из сочинений Шопена играла?»

Оказывается, один быстрый вальс и один быстрый этюд. Следующего ученика приводят — та же картина. И я понимаю, что они играют только этюды, Баха и Гайдна. Плюс — собственные композиции, такая там система обучения. Я Ростроповичу говорю:

«Все, больше не приеду, они очень плохо играют».

А он вдруг советует:

«Пусть тебе приведут маленьких».

Я возмутилась:

«Каких маленьких?!»

«Ну, знаешь, таких корнишончиков».

И оказался прав. В 8-9 лет они были все гениальны, а в 14 лет — бездарны. Их просто неправильно учили! К романтике надо приобщать не в 14 лет с Третьей баллады Шопена, а значительно раньше. Дети должны получать «вливания» с романтическим ощущением музыки. Почему только инвенции Баха и сонаты Гайдна? Пусть играют «Детский альбом» Шумана, «Детский альбом» Чайковского, миниатюры Грига, «Разлуку» Глинки! Тогда они начнут понимать, что такое звук в романтической музыке.

Мстислав Ростропович: “Я ждал. Я страдал. Я был близок к самоубийству”

И я, уезжая из Японии, задала всем что-то романтическое. И потом все обучение моих малышей строила по этому принципу. Они играли все лучше и лучше, потом выросли, стали получать премии на конкурсах. Так постепенно выросла великолепная группа пианистов.

— Бывает гениальная музыка, которая не очень пианистична. Есть ли у вас подобные примеры в голове?

— Пример приходит сразу — Первая соната Шостаковича. Авангардная, зубодробительный текст, пока выучишь — измучаешься. Шостакович ведь, в отличие от Прокофьева, не был пианистом…

— Но прославился на I Международном конкурсе имени Шопена в 1927 году (когда победил его друг Оборин) и довольно долго играл собственную музыку…

— Тем не менее, его музыка часто некомфортна. В частности, Первая соната. Но у высокоодаренных людей виртуозность преодолевает все. Я говорю, что пианизм не был (ни у Шостаковича, ни у Стравинского) профессией. А вот Прелюдии и фуги Шостаковича значительно удобнее. Но и то: попробуйте, к примеру, фугу Des-dur сыграть! Руки сломаешь! А сейчас играют. Все зависит от пианиста. Так что не все пишут удобно, но гениальную музыку играть надо.

— Есть пианисты, строящие карьеру на неизвестном, неигранном репертуаре. Подозреваете ли вы в таком случае некую «пианистическую недостаточность»?

— Я уже говорила, что люблю неизвестное ставить в программу (в том числе классных и кафедральных концертов). Но играть надо по-настоящему. Вот моя очень хорошая девочка Ксюша Родионова сама нашла и принесла мне Вариации Эдисона Денисова. Великолепная музыка! Недавно в одном из кафедральных концертов звучали 12 пьес из сюиты «Однажды ночью» Хиндемита. Вообще у нас Хиндемита мало знают. Ни у нас, ни в мире нет настоящей традиции его исполнения.

— Даже несмотря на Рихтера и Гульда?

— Да. Кстати, Слава называл его Бахом XX века. Но убедил меня в этом мой внук. Его любовь к Хиндемиту — подлинная, настоящая, он собирается его пропагандировать. Я недавно спросила, что он будет играть на гастролях.

«Второе отделение хотел обсудить с тобой. Но в первом — точно Ludus Tonalis».

Я ему:

«Ты с ума сошел — 50 минут Хиндемита!»

Но при этом я уверена, он так играет, что заставит слушать.

Кстати, не могу не вспомнить в связи с этим о Гидоне Кремере. Он всю жизнь пропагандирует неизвестную музыку. Шнитке играл, когда того третировали. Штокхаузена, Губайдулину, Денисова. Или вдруг — Пьяццоллу, которого весь мир стал исполнять за Гидоном. Это ведь не потому, что он плохо играл известные шедевры. После исполнения Скрипичного концерта Брамса Караян сказал, что Кремер — лучший скрипач мира. Я не думаю, что можно что-то замаскировать, играя неизвестное. Тогда публику не увлечешь. Такие вещи надо тем более играть так, чтобы повести за собой. Почему так «пошел» Шнитке? Не потому ли, что, к примеру, Таня Гринденко с Гидоном играли неподражаемо хорошо?

Концерты Станислава Нейгауза. Воспоминания сына

Иногда неизвестная музыка может помочь действительно достойному артисту сделать рывок в карьере. Пример — моя ученица Этери Анджапаридзе. Долгое время ее профессиональная судьба в Америке, мягко говоря, не складывалась. А потом она записала музыку американского композитора Зеза Конфри (Zez Confrey. Piano Music. Marco Polo, 1998, Naxos, 1999). Диск был номинирован на премию «Грэмми». И сразу — совершенно другое дело. А вообще, потребность «общаться» с разными композиторами — свойство одаренных людей.

P.S. I

«Дорогой моей талантливой и горячей ученице Вере Горностаевой на память об искренне любящем так называемом учителе»,

— дарственная надпись Генриха Нейгауза на обороте его фотографии конца 1940-х.

Слово «горячей», подчеркнутое мэтром, многое объясняет. Десятилетия спустя Вера Васильевна Горностаева остается человеком горячих мыслей и эмоций, а потому несколько часов беседы спрессовались в несколько минут. И все равно многое осталось «за кадром»: и «Открытый рояль» — едва ли не единственный посвященный фортепиано просветительский проект на советском ТВ; и созданный Горностаевой Московский союз музыкантов; и литературное творчество (книга «Два часа после концерта», рецензии и эссе, запечатлевшие людей и время).

P.S. II. Пирожки и поэты

«У Якова Израилевича Зака была домработница Анна Петровна, которую я называла «муза поэта». Она готовила свои знаменитые пирожки, которые я поедала с огромной скоростью. Зак, всегда склонный к полноте, спросил: «Вера, Вы всегда так едите?». А я была худенькая, маленькая. «Яков Израилевич, когда дают. У меня дома таких вкусных пирожков не делают».

Я ему как-то привела Юру, своего мужа (Юрий Яковлевич Либхабер, художник—прим. ред.). Они заговорили о стихах. Зак вспоминал и цитировал поэтов, которых я тогда не знала,— например, Хлебникова. И выяснилось, что Юра знал все (помимо Пастернака, Блока, Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой — этих-то я знала). Зак читает — Юра продолжает, и так все время. И Зак смотрел на него с восхищением. Потом позвонил мне: «Вера, Вы исключительно удачно вышли замуж!».

С Верой Горностаевой беседовали Марина Броканова и Михаил Сегельман,
журнал «Piano Forum» №4 (8) — 2011 г.

Православные христиане среди западных знаменитостей

“Хвалите Господа вcи языцы…” – провозглашает святой псалмопевец и царь Давид и на его призыв действительно откликаются представители всех народов Земли.

Христос стучится в сердце каждого человека и иногда случается, что Ему открывают даже представители секуляризованного Запада и ни богатство, ни толпы поклонников не в силах заслонить от их глаз светлый образ Спасителя.

О нескольких таких людях мы хотели бы рассказать сегодня нашим читателям:

1. Том Хэнкс

Голливудский актёр, известный всему миру по фильмам: “Форрест Гамп”, “Терминал”, “Изгой”, “Зелёная миля”, “Спасти рядового Райана” и многим другим, принадлежал к католической общине США и в Православие перешёл уже в зрелом возрасте, благодаря второй жене Рите Уилсон. Предки Риты – болгары и греки переехавшие в Америку сумели передать ей сокровища Православной веры, которыми она, в свою очередь, поделилась с мужем.

Православное крещение Том принял в Элладской Церкви. По его собственным словам, он состоит в венчанном браке, и его дети также крещены в Православии. Семья Хэнксов посещает православный храм в Лос-Анджелесе, а сам актер является его активным попечителем.

Сам Том так рассказал о своём духовном пути: «Когда вы приходите в своей жизни к решению, что нужно жениться и завести детей, важно уже на этом этапе определиться с духовным наследием своей будущей семьи. Я женился в той же самой церкви, где крестили мою жену. Мои дети крестились в той же купели, что и моя жена. Это делает нашу семью частью большой Вселенской Церкви»

Хэнкс отмечает, что «важно и прекрасно иметь возможность ходить в церковь и размышлять над теми важными вопросами, которые задает тебе Православие, и над ответами, которые оно предлагает».

Недавно он, находясь в отпуске на своей яхте, посетил храм Святой Троицы в Антарктиде, где помолился и поднялся на звонницу (на фото). Подробнее об этом визите .

2. Мила Йовович

Другая знаменитость Мила Йовович родилась в Киеве ещё в те времена, когда Украина была частью огромного и единого СССР.

Живя в США Мила помнила о своих корнях и не только посещала храм сама, но и привела к вере свою семью. В 2015 году в Спасо-Преображенской православной церкви Лос-Анджелеса была крещена уже вторая дочь известной актрисы Дашиэл, с христианским именем Дарья.

О том, как проходили крестины дочери, 39-летняя актриса и ее муж режиссер Пол Андерсон рассказали в микроблоге Милы: “Когда мы говорим по-русски мы называем дочь “Даша”, ее имя при крещении “Дарья” (Дария). Удивительно, но Дашиэл родилась 1 апреля в День Святой Дарьи, в один день с ее тезкой и небесной защитницей! Крещение состоялось в традиционной Русской Православной Церкви, здесь, в Лос-Анджелесе”.

Спасо-Преображенская церковь Лос-Анджелеса, в которой настоятелствует протоиерей Александр Лебедев, принадлежит к Западно-Американской епархии Русской Православной Церкви.

3. Джеймс Белуши

Джеймс Белуши, запомнившийся многим российским мальчишкам ролью харизматичного детектива с собакой Майкла Дули в серии фильмов: “К-9”, регулярно посещает один из храмов Албанской православной епархии Америки Константинопольского Патриархата. Детей Джеймса крестил викарий этой епархии Илия.

Потомок албанских эмигрантов, Белуши глубоко врос своими корнями в православную традицию. Однажды, будучи в отпуске, Белуши с семьёй даже посетил нынешнего Константинополького патриарха Варфоломея.

4. Джонатан Джексон

Ещё одним известным приверженцем Православия в США является Джонатан Джексон. Джексон родился в семье адвентистов, но несколько лет назад перешёл в Православие вместе со своей женой-итальянкой и тремя детьми.

Сам актёр так рассказал об этом своём решении: «Я захотел быть с теми, кто не говорит много слов, а отдает приоритет молитве. Красоту Православия может почувствовать каждый. Если ты по рождению человек другой традиции или у тебя другой менталитет, то перейти в Православие непросто. Но тот, кто сможет превозмочь себя, получит настоящую радость и благословение».

На его обращение сильно повлияло творчество Ф.М. Достоевского и книги известных апологетов христианства К.С. Льюиса и о. Александра Шмемана.

Обратившись, Джонатан Джексон написал книгу под названием «Действуя в Духе», которая обсуждает связь между верой и актерской карьерой. Джексон говорит, что убеждения должны влиять на выбор ролей: “я не буду связан с фильмом, который порицает Бога… Я был бы готов играть персонажа, который был полностью неверен, и против Бога, только в том случае, если это не будет посланием всего фильма”.

25 июня 2012 года в американском городе Лос-Анджелес состоялась 39 ежегодная церемония вручения премии “Эмми”, которой был награждён и Джонатан Джексон, как лучший актер драматического сериала за роль в проекте “Главный госпиталь”.

На вручении премии Джонатан публично, перед всем залом и телезрителями, исповедовал Православие, перекрестился, воздал хвалу Пресвятой Троице и поблагодарил монахов Святой Горы Афон, «которые молятся за весь мир».

5. Дженнифер Энистон

Отец Дженнифер – православный грек Янис Анасакис, родом с греческого Крита. Поэтому не удивительно, что его дочь также крещена в Православии.

Дженнифер, звезда ситкома “Друзья”, часто посещает церковь и является благотворителем православного Спасо-Преображенского храма.

Для детей многих своих друзей по актёрскому цеху Дженифер стала крёстной мамой.

6. Дэвид Гаан

Не стоит удивляться, если прослушивая очередной альбом группы «Depeche Mode», вы услышите напевно-мелодическую форму православной литургии.

Солист знаменитой группы Depeche Mode Дэвид Гаан также обратился через жену. Он придерживается Православия уже более 12-ти лет, с тех пор, как связал свою жизнь с православной гречанкой Дженнифер Склиаз.

7. Эмир Кустурица

Сербский актёр и режиссёр Эмир Кустурица, уже много лет, как крестился и принял Православие. Это произошло в 2005 году в монастыре Савина около Герцег Нови в день святого великомученика Георгия Победоносца. В крещении Эмир получил имя “Неманя”.

Как известно, Эмир Кустурица родился в Сараево в семье сербов-мусульман, несколько поколений назад принявших ислам во времена турецкого владычества и постоянно подчеркивал, что чувствует свою неразрывную связь и идентифицирует себя именно с православной сербской культурой.

Режиссер вместе со своей женой Майей уже успел построить храм во имя святителя. Саввы Сербского в в деревне на Мокра горе.

По словам Эмира, христианин должен пытаться сделать мир более гармоничным, и именно такую цель преследует Кустурица в своих фильмах.

8. Мюррей Абрахам

Знаменитый сериальный американский актёр Мюррей Абрахам также исповедует Православие. Православными были отец и дед актёра. Последний, кстати, был известным певцом в Сирии.

9. Кристиан Бэйл

Звезда блокбастеров “Бэтмен” и “Эквилибриум” Кристиана Бэйл – тоже православный христианин. С 2000 года. И, как и многие его коллеги по цеху, посещает Спасо-Преображенскую православную церковь в Лос-Анджелесе.

По словам настоятеля храма протоиерея Александра Лебедева, обращение Кристиана (символично, что его имя означает “христианин”) совершилось через жену, православную христианку Сандру «Сиби» Блажич родом из Сербии.

10. Шерон Лоуренс

Голливудская актриса Шэрон Лоуренс, получившая известность благодаря участию в сериалах «Полиция Нью-Йорка», «Анатомия страсти» и «Отчаянные домохозяйки» приняла Православие в 2002 году.

Она вышла замуж за православного христианина – доктора Тома Апостола. Венчание супругов состоялось в Соборе святой Софии Константинопольской православной церкви, расположенном в Лос-Анджелесе.

11. Макс Кавалера

Бразильского исполнителя Макса Кавалеру, основавшего популярные группы Sepultura, Nailbomb, Soulfly и Cavalera Conspiracy тоже можно назвать православным.

Макс Кавалера был крещён в Ватикане в возрасте 9 лет. В 2009 году, беседуя с журналистами, Макс признавался, что верит в Бога, хотя и не является правоверным католиком. По его мнению, «более настоящей» является Православная Церковь, а сам он интересуется Сербской, Русской и Греческой Православными Церквями.

При этом жена Макса Глория и все их дети православные. Бабушка Глории покинула Россию после революции в числе белоэмигрантов и осела в Бразилии.

Через несколько лет стало известно, что музыкант окончательно определился и также принял Православие.

12. Карл Малден

Актёр Карл Малден имеет русские и сербские корни и также придерживается Православия.

В декабре 2008 года он вместе с женой отметил 70-ю годовщину их брака, который считается одним из самых долгих в истории Голливуда.

Карл Малден играл в кино более 70 лет и снялся более чем в 70 картинах, среди которых легендарный “Трамвай “Желание””, классика американского кино.

13. Телли Салавас

Православный греко-американский актёр Телли Савалас, сыгравший роль нью-йоркскго детектива Тео Коджака в сериале “Коджак”, хорошо знает Дженнифер Энистон. Ведь он является её крестным отцом и лучшим другом её отца Джона Энистона (Яниса Анасакиса).

14. Боб Марли

Есть сведения, что незадолго до своей смерти, 4 мая 1980 года, легендарный певец Боб Марли крестился в Эфиопской Церкви в Кингстоне с именем Берхане Селласие (на амхарском языке “Свет Святой Троицы”).

Конечно, Эфиопская Церковь не является православной в строгом смысле, так как имеет значимые отличия в богословии и традициях, но всё же относится к Древним Восточным Церквям и стоит довольно близко к апостольской вере.

По словам отца Александра Лебедева, в Православие перешло и множество других американских знаменитостей. А интерес к “русской вере” среди голливудских актёров становится всё сильнее: “Многие из нашего прихода работают на киностудиях – это и режиссеры, и актеры. И раньше в нашем приходе также было много актеров, которые принимали активное участие в церковной жизни. Моими прихожанками были такие известные актрисы как Натали Вуд, Сандра Ди. Также я был хорошо знаком с Юлом Бринером, который был прихожанином православного храма в Нью-Йорке”.

Согласно сообщениям СМИ, интерес к Православию проявляют также такие известные персоны, как: Дэвид Аркетт, Кортни Кокс, Наоми Кэмпбелл, Джордж Майкл,

“Знаменитости ведут себя так скромно, что многие и не подозревают, что рядом актеры и музыканты. – говорит настоятель Спасо-Преображенского собора протоиерей Александр Лебедев – Службы у нас, в основном, на старославянском, литургия на английском – раз в месяц. Крещений примерно 10 в неделю, даже больше, чем в некоторых российских храмах”, – добавляет священник.

Андрей Сегеда

Том Хэнкс
Оскароносный Том Хэнкс, католик по рождению, в своё время вышел из католической церкви и принял православную веру. Решение креститься в православие связано с его вторым браком, когда Хэнкс женился на актрисе Рите Уилсон, имеющей болгарско-греческие корни и являющейся православной.
«Когда вы приходите в своей жизни к решению, что нужно жениться и завести детей, важно уже на этом этапе определиться с духовным наследием своей будущей семьи», — говорит актёр, добавляя, что его наследие — это греческое православие. «Я женился в той же самой церкви, где крестили мою жену. Мои дети крестились в той же купели, что и моя жена. Это делает нашу семью частью большой вселенской Церкви», — подчеркивает Том Хэнкс, отметив, что отдает себе отчёт в том, «насколько важно и прекрасно иметь возможность ходить в церковь и размышлять над теми важными вопросами, которые задает тебе православие, и над ответами, которые оно предлагает».
Дэвид Гаан
Лидер культовой группы Depeche Mode Дэвид Гаан придерживается православия с тех пор, как связал свою жизнь с гречанкой Дженнифер Склиаз.
Джеймс Белуши
Знаменитый комик Джеймс Белуши – православный албанец, который регулярно посещает приход Сербской православной церкви в Лос-Анджелесе, но при этом открыто поддерживает независимость Косово и недавно получил албанское гражданство.
Эмир Кустурица
В 2005 году знаменитый режиссёр Эмир Кустурица принял православие под именем Неманя. Он утверждает, что его дальние предки были православными сербами, и, таким образом, принятие им христианства стало актом возвращения к истокам. По словам Эмира, христианин должен пытаться сделать мир более гармоничным, и именно такую цель преследует Кустурица в своих фильмах.
Джонатан Джексон
Голливудский актёр Джонатан Джексон родился в семье адвентистов, но несколько лет назад перешёл в православие вместе со своей семьей. По словам актёра, «он захотел быть с теми, кто не говорит много слов, а отдает приоритет молитве».
Мюррей Абрахам
Знаменитый сериальный американский актёр Мюррей Абрахам также исповедует православие. Православными были отец и дед актёра. Последний, кстати, был известным певцом в Сирии.
Боб Марли
Легендарный Боб Марли за год до смерти, 4 мая 1980 года крестился в Эфиопской православной церкви в Кингстоне и взял имя Берхане Селласие (на амхарском языке — Свет Святой Троицы).
Кристиан Бэйл
Как утверждает ряд источников, Кристиан Бэйл принял православие более десяти лет назад, после женитьбы на Сандре Блажич, которая родом из Сербии.
Макс Кавалера
Легендарный бразильский музыкант, основатель групп Sepultura, Nailbomb, Soulfly и Cavalera Conspiracy Макс Кавалера был крещён в Ватикане в возрасте 9 лет. В интервью 2009 года он признавался, что верит в Бога, хотя не является правоверным католиком. По его мнению, «более настоящей» является православная церковь, а сам он интересуется Сербской, Русской и Греческой православными церквями. Жена Макса Глория и их дети православные; у Глории есть русские корни — её бабушка покинула Россию после революции. Позже стало известно, что музыкант окончательно определился и принял православие.