Пушкин как нравственная личность и православный христианин. Часть 2

Из книги митрополита Антония (Храповицкого) «Молитва русской души», изданной в серии «Духовное наследие русского зарубежья», выпущенной Сретенским монастырем в 2006 г.

Еще беспощаднее его элегии:

Воспоминание

Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И, с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
(1828)

Воспоминания в Царском Селе

Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок Библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
Воображаю день счастливый,
Когда средь вас возник лицей,
И слышу наших игр я снова шум игривый,
И вижу вновь семью друзей.
Вновь нежным отроком,
то пылким, то ленивым,
Мечтанья смутные в груди моей тая,
Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я. <…>
(1829)

В чем же так горько, так беспощадно каялся наш поэт? Конечно, в грехах против седьмой заповеди, — в этом отношении его совесть оказывалась более чуткой даже сравнительно с совестью блаженного Августина, написавшего свою чистосердечную исповедь.

Последний открыто каялся перед читателями, не щадя своего святительского авторитета, но в чем главным образом? Увы, и здесь в нем сказался более римский юрист, чем смиренный христианин: он оплакивает грехи своей молодости, но главным образом то, что он в детстве… воровал яблоки и другие фрукты в чужом саду, что, конечно, делает всякий порядочный мальчишка, особенно на знойном Юге, где фрукты дешевле, чем у нас щавель. Блаженный Августин жестоко терзает свое сердце за то, что, воруя фрукты, он это делал не под давлением нужды, а ради глупого молодечества. Зато чрезвычайно равнодушно он упоминает о бывшем у него незаконнорожденном ребенке, которого смерть похитила уже в юношеском возрасте.

Покаяние же Пушкина в своих юношеских грехах не было просто всплеском безотчетного чувства, но имело тесную связь с его общественными и даже государственными убеждениями. Вот какие предсмертные слова влагает он в уста умирающего царя Бориса Годунова к своему сыну Феодору:

Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет.
В семье своей будь завсегда главою;
Мать почитай, но властвуй сам собою —
Ты муж и царь; люби свою сестру —
Ты ей один хранитель остаешься.

Далек был Пушкин от общепризнанного теперь парадокса о том, что нравственная жизнь каждого есть исключительно его частное дело, а общественная деятельность его совершенно не связана с первою.

В годы своей возмужалости Пушкин надеялся освободиться от юношеских страстей и написал стихотворение «Возрождение»:

Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит.
Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.
Так исчезают заблужденья
С измученной души моей
И возникают в ней виденья
Первоначальных, чистых дней.

К этой же теме он возвращается не однажды, открывая читателю изменяющееся к лучшему настроение своей души.

Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
Под бурями судьбы жестокой
Увял цветущий мой венец;
Живу печальный, одинокий
И жду: придет ли мой конец?
Так, поздним хладом пораженный,
Как бури слышен зимний свист,
Один — на ветке обнаженной
Трепещет запоздалый лист!..

Пушкин постоянно думал о неизбежном исходе человеческой жизни:

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.
Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
И чей-нибудь уж близок час.
Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.
Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю: прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.
День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.
И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне всё б хотелось почивать.
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

Однако мысль о смерти внушает ему не уныние, а покорность воле Божией и примирение со своим жребием:

…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных <…>

Религиозное чувство Пушкина не имело только строго индивидуальный характер: перед его сознанием носился образ вдохновенного пророка, к коему он обращался не однажды. Не однажды мы уже читали о том потрясающем впечатлении, какое производила декламация Достоевским пушкинского «Пророка». В эти минуты оба великих писателя как бы сливались в одно существо, очевидно, прилагая к себе самим то видение пророка Исаии, которое Пушкин изложил в своем стихотворении:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый Серафим
На перепутье мне явился;
Перстами легкими, как сон,
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,—
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний Ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп, в пустыне я лежал.
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

Продолжение следует…

Пушкин. Воспоминание

СТИХОТВОРЕНИЕ ПУШКИНА «ВОСПОМИНАНИЕ»
(«Когда для смертного умолкнет шумный день…»)
Пушкин принадлежал к числу тех творческих гениев, тех великих исторических натур, которые, работая для настоящего, приуготовляют будущее, и по тому самому уже не могут принадлежать только одному прошедшему.
В. Г. Белинский
«Молчи и жди!» — можно было сказать Пушкину в тот тяжкий период его деятельности, когда критика встречала его лучшие творения враждебными отзывами, между тем как читатели громко говорили об упадке таланта Пушкина». Так пишет А. В. Дружинин о том периоде жизни поэта, когда было написано стихотворение «Воспоминание». К нему примыкают по настроению и такие стихи, как «В степи мирской, печальной и безбрежной», «Дар напрасный, дар случайный…» В эту пору его одолевают мрачные, тоскливые мысли. Это связано и с удручающей общественной атмосферой, когда настроения подавленности, безнадёжности, уныния господствовали, после поражения декабристов, в среде дворянской интеллигенции. Не имея возможности свободно высказываться публично, многие «уходили в себя», в мир собственных чувств, переживаний. Не могло не коснуться это и Пушкина. Кроме того, прибавлялись и переживания оскорблённого таланта, недаром именно в эту пору написано стихотворение «Поэт и толпа». Белинский пишет: «Ни один поэт на Руси не пользовался такою народностию, такою славою при жизни, и ни один не был так жестоко оскорбляем».
После «Бориса Годунова», которого Пушкин считал одной из вершин своего творчества, не появилось ни одного серьёзного разбора трагедии, говорили даже о неудаче Пушкина. Об этом свидетельствует современник: «Отчего же до сих пор так мало говорят о Пушкине? Отчего лучшие его произведения остаются неразобранными, а вместо разборов и суждений слышим мы одни пустые восклицания» (И. Киреевский). Огорчало непонимание даже его товарищей-литераторов. Тот же Дружинин, например, пишет: «…К сожалению, чем более наш поэт прилеплялся к русской литературе, чем благороднее держал он себя с товарищами-писателями, тем яснее сознавал он, насколько русский литературный мир его времени был ниже его идеала».
В такой обстановке немудрено было затосковать, заполнить стихи грустью, жалобами, упрёками. Тем более, что в ней, в этой обстановке, была доля вины (или, скорее, заслуги) самого Пушкина. Вот что пишет В. Одоевский: «Было время, когда Пушкин, беззаботный, беспечный, бросал свой драгоценный бисер на всяком перекрестке; сметливые люди его подымали, хвастались им, продавали и наживались; …Тогда все литературные промышленники стояли на коленях перед поэтом, курили над ним фимиам похвалы, заслуженной и незаслуженной… Но… Пушкин, Пушкин понял свое значение в русской литературе, понял вес, который имя его придавало изданиям, удостаиваемым его произведений; он посмотрел вокруг себя и был поражён печальною картиною нашей литературной расправы, — её площадной бранью, её коммерческим направлением, и имя Пушкина исчезло на многих, многих изданиях! …И замолкли похвалы поэту».
Сам Пушкин в письме к П. А. Осиповой в начале 1828 года пишет из Петербурга: «Жизнь эта, признаться, довольно пустая, и я горю желанием так или иначе изменить её».
Увы, желание это так и остаётся только мечтой. Бенкендорф, которого Пушкин просит передать царю просьбу о поездке в Париж, не исполняет его просьбу и Пушкин вынужден оставаться в России, в тяжкой атмосфере последекабристской поры.
В это самое время и написано стихотворение «Когда для смертного умолкнет шумный день…» Стихотворение в окончательном варианте имеет шестнадцать строк и являет собой законченное лирическое произведение, в котором поэт, описывая бессонную ночь (первоначально оно и называлось «Бессонница» или «Бдение»), переживает «сердечные угрызенья». Он с «отвращением» читает «жизнь свою», но — и эта строка венчает стихотворение — «строк печальных не смываю».
В этом весь Пушкин — как бы ни сурова, как бы ни тягостна была жизнь, и прошлая, и настоящая, только она — плохая или хорошая, имеет право на художественное воплощение. И никакими слезами нельзя смыть то, что уже написано, что уже сказано, что уже сделано. Прожита часть жизни, уже есть, что вспомнить — и доброе, и недоброе, лишь ничего нельзя изменить, но размышления о прошедшем могут помочь избежать дурного в будущем и настоящем.
Это ночное «бдение» суть осмысление прожитого, воспоминание о минувших днях, подругах сердца, перед которыми поэт чувствует вину, ещё и оттого, что их уже нет . Но — «строк печальных не смываю». Двусмысленность этой строки поражает и восхищает. В самом деле — «не смываю» — от невозможности смыть или от нежелания смывать? Смысл в каждом случае меняется. А с ним меняется и восприятие. Но истина, видимо, в том, что это две стороны одной медали. И не хочу, и не могу. А если бы мог? Нет, не так он устроен, не в его воле захотеть смыть «печальные строки» его жизни. Значит дороги они ему, значит не мог жить иначе, значит нет иного пути, и только этот правилен, что принес и приносит и разочарование, и оскорбление, и унижение, но и высочайшее наслаждение и понимание своей высокой миссии.
«Но строк печальных не смываю…» Эта и только эта строка могла и должна была закончить стихотворение и не случайно всё, что было написано после неё, поэт вычеркнул. А ведь были тоже прекрасные строки. Вот как пишет о них Дружинин: «После заключительной строки («Но строк…») следовали (в черновой рукописи) шестнадцать стихов, почти беспримерных по красоте, энергии, глубокому чувству, в них разлитому, наконец по какой-то особенной, прерывистой их музыкальности». Тот же Дружинин высказывает в другом месте мысль, могущую объяснить этот поступок Пушкина: «Не стесняясь потребностью славы, Пушкин безжалостно уничтожает превосходнейшие строфы, имеющие отношение к его святейшим личным воспоминаниям, и мало того, он временами маскирует своё чувство, отводит глаза читателя, скрывает слезу под улыбкою, радостное воспоминание под слезою».
Как известно, в этих вычеркнутых строфах речь идёт о двух женщинах, воспоминание о которых мучит поэта, — «два призрака младые, // Две тени милые, — два данные судьбой // Мне ангела во дни былые». Никто ныне не скажет, кто они — можно лишь догадываться — может быть это две «прелестницы», о которых Пушкин пишет в ранних стихах «К Щербинину» — Наденька Форст и Фанни — петербургские «девы веселья». Не зря ведь именем Наденьки озаглавлена первая, едва начатая повесть Пушкина 1819 года (см. об этом: А.С.Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах. М., ГИХЛ, 1959, т.1, стр.568)
В этом же стихотворении, во второй его части, поэт пророчествует: «Но дни младые пролетят, …Тогда — без песен, без подруг, // Без наслаждений, без желаний, // Найдем отраду, милый друг, // В туманном сне воспоминаний!» Это всего лишь предположение, и оно уводит нас от основной мысли, как когда-то уводила вторая, вычеркнутая часть «Воспоминания» самого Пушкина от основной мысли стихотворения. Ведь строка «Но строк не смываю…» поднимает лирическую мысль на такую высоту, что дальнейшее её развитие ведёт к спаду — этого Пушкин не мог не почувствовать, ибо сразу же «воздух» стихотворения (или, как сейчас говорят, «аура»), его атмосфера, сужаются, мысль начинает биться, как в клетке, в упоминании двух женщин, даже и в таком прекрасном упоминании. В беловом же варианте, принятом Пушкиным, «две тени милые» лишь подразумеваются, они спрятаны в первых шестнадцати строках, оттого они (строки) так наполнены эмоциональным содержанием. Вкус Пушкина, его лирическое чутьё безупречны в данном случае и стихотворение становится жемчужиной русской лирики вообще, а не только лирики Пушкина.
Последующие строки приземляют стихотворение, а «приземление» часто вредит лирическому стихотворению, особенно если оно оказалось с первых строф настолько уже наполненным, что дальнейшее течение его только раскрывает содержание сказанного ранее и тем ослабляет производимое действие. Пережевывание уже сказанного никогда не помогало лучшему восприятию лирического стихотворения. А этим грешили многие. Казалось бы — надо остановиться, оставить мелодию на высшей ноте, но нет — продолжает певец, и мелодия надоедает. Пушкин останавливается…
Но мало того — завершение поэтом стихотворения этой строкой говорит и об ещё одной особенности Пушкина. Вот как об этом пишет И. С. Аксаков: «Пушкин не был поэтом «отрицания», но не потому, что был не способен видеть, постигать отрицательные стороны жизни и оскорбляться ими, но потому прежде всего, что не таково было его призвание как художника. …Ещё потому, может быть, что Пушкин своим русским умом и сердцем шире понимал жизнь, чем многие писатели, окрашивающие её явления сплошною чёрною краскою».
Вот, оказывается, на какую ещё мысль наталкивает «Воспоминание» Пушкина. (Справедливости ради стоит отметить, что цитируемое высказывание И. С. Аксакова навеяно ему не этим стихотворением, что, однако, не меняет сути рассуждения) Поэт по своей натуре не мог долго находиться в каком-то одном настроении, однако, находясь в нём, он всегда опускался в его глубину, погружался в него, покуда оно не выливалось в стихотворение. Чернышевский пишет: «О нём более, нежели о ком-нибудь другом, можно сказать, что он жил впечатлениями, которые приносила настоящая минута. Переходы от грусти к весёлости, от уныния к беззаботности, от отчаяния к надежде были у него часты и очень быстры». Вот эта характерная особенность натуры Пушкина и позволяет объяснить появление практически рядом и «Воспоминания», и «Ты и Вы», и «Дар напрасный, дар случайный», и «Кобылица молодая», тут же «Её глаза» и «Не пой, красавица, при мне» или «А в ненастные дни…» Вот ещё одно замечание Чернышевского: «Он так любил резкие переходы из одной крайности в другую, что ему нравилось только или сильное физическое движение или совершенный покой».
Нет, не только тем, что поэт был удручен общественной атмосферой, можно объяснить появление грустных стихов, примешивались к этому и сознание своего старения и воспоминание о каких-то обидах, когда-то нанесённых, особенно женщинам, часто неосознанно. И многое-многое могло действовать на сердце поэта, извлекая из него шедевры лирики.
И нет ли тут для исследователя корыстной мысли разобраться настолько в желаниях и настроениях поэта, чтобы и самому приблизиться к его уровню чувствования и, может быть, похитить секреты владения лирой. Но нет, сколько бы ни бились мы над причинами или впечатлениями, подвигнувшими лирика на создание произведения, мы можем только приблизиться к истинному пониманию, но никогда не постичь его вполне. Как неуловимая улыбка Джоконды, лирическая мысль, высказанная истинным поэтом, меняется с каждым новым её освещением и ракурсом, с каждой протекшей минутой, с каждым волнением воздуха, с каждой подвижкой общества, которое с каждым новым поколением пытается по-иному осмыслить старые, как мир, создания.
Может и не стоило бы заниматься разговорами о лирике, а только наслаждаться ею, но кто же удержится, чтобы не высказать и своё мнение, ведь «мнение каждого, если оно составлено по совести и основано на чистом убеждении, имеет право на всеобщее внимание» (И. Киреевский).
1988

1. В. Г. Белинский. Взгляд на русскую литературу. М. Современник. 1982
2. А. В. Дружинин. Литературная критика. М. Советская Россия. 1983
3. И. В. Киреевский. Избранные статьи. М. Современник. 1984
4. В. Ф. Одоевский. О литературе и искусстве. М. Современник. 1982
5. А. С. Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах. М. ГИХЛ. 1962. т.9.
6. К. С. Аксаков, И.С.Аксаков. Литературная критика. М. Современник. 1981
7. Н. Г. Чернышевский. Письма без адреса. М. Современник. 1983

Воспоминание когда для смертного умолкнет шумный день

ДРАМАТИЧНО ИЛИ ТРАГИЧНО СТИХОТВОРЕНИЕ А. С. ПУШКИНА «ВОСПОМИНАНИЕ»?

Статья посвящена проблеме трактовки стихотворения А. Пушкина «Воспоминание», связанной с двояким прочтением его последнего стиха.

Стихотворение «Воспоминание» — одно из самых пронзительных у Пушкина. Оно состоит из двух частей, одна из которых опубликована, а другая осталась в рукописи. Процитируем первую часть.
Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья,
Мечты кипят, в уме, подавленном тоской,
Томится тяжких дум избыток,
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток.
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
(19 мая 1828 г.)

Смысл стихотворения обычно воспринимается как покаяние. Однако не всеми. По поводу последней строки «Но строк печальных не смываю» знаменитые пушкинисты Д.Д. Благой и С. М. Бонди в лекциях на филологическом факультете МГУ в 60-е годы ХХ века разошлись во мнениях. Д.Д. Благой утверждал, что Пушкин и не хотел смывать печальные строки, так как, оплакивая свое прошлое, страдая от сознания своего недостойного поведения в те годы, он все же не желал расставаться с памятью о тех событиях, принимая жизнь такой, как она сложилась.

Бонди считал, что драматизм положения поэта был в том, что он хотел, но не мог смыть то, что ввергало его в печаль. В самом деле, выражение: «не смываю» — дает основание и для той, и для другой интерпретации. Можно предположить, что трактовка Благого предполагает или какое-то особенное мужество, не позволяющее человеку отречься от своего прошлого, как бы оно его ни угнетало, или высшее самолюбование.

Бонди увидел проявление драмы совести. Он расценивал воспоминания поэта не как средство их увековечения, а как попытку расстаться с ними. Но попытка эта предстает как безнадежная. Почему? Бонди объяснял это тем, что прошлое является неотъемлемой частью жизни человека, от прошлого нельзя избавиться, оно всегда стоит за человеком, готовое сыграть в решающую минуту
роковую роль. Так, например, он трактовал гибель Дон Гуана (в трагедии Пушкина «Каменный гость») как обусловленную именно его прошлым. Оно дает основание Командору предъявить Дон Гуану «свиток» его любовных приключений, дает ожившей Статуе право на суд и казнь нечестивца, хотя бы тот и действительно в данном случае был впервые искренне влюблен (как это убедительно доказывал Бонди). Такая перспектива не может не привести в отчаяние. Остается вопрос: хочет ли человек избавиться от тяготеющего прошлого? Есть ли в тексте стихотворения доказательства стремления освободиться от него?

Поэзия – временнОй, то есть развивающийся во времени вид искусства. В стихотворении большое значение имеет развитие сюжета и финал. Если финал кажется неопределенным, то каков сюжет? В опубликованной части стихотворения сюжет разворачивается так: герой противопоставлен спящим как бодрствующий поневоле. Первое значащее слово в первом стихе – «смертный». Так вводится тема вечности, на фоне которой ночной сон естественно являет собой временный аналог сна вечного. Из спящих исключен человек в силу гнетущих воспоминаний, которые днем приглушены шумом жизни.

Этого шума нет в первой части стихотворения. Здесь совсем нет никаких звуков, подчеркнуто их отсутствие: умолкнет (шумный день), немые (стогны), в тишине, (воспоминание) безмолвно (развивает). Все источники информации, скажем так, отключены. Информация, вызывающая душевное напряжение, гнездится в самом человеке, в далеких уголках его сознания. Прошлое человека гнетет его, исключая из всеобщего ритма жизни. Он бодрствует, но его бдение – «томительное», нетворческое, непроизводительное. Он вспоминает свое прошлое и, проклиная его, льет горькие слезы.

Вот и весь сюжет. Он не дает ответа на поставленную проблему: хочет или не хочет человек избавиться от прошлого. Обратимся к эпитетам, этим характеристикам состояния. Описание начинается со слова «томительное» (бденье). Словарь языка А.С. Пушкина дает такое толкование слову «томительный»: «причиняющий физические или нравственные мучения, гнетущий, тягостный», в качестве примера приводит как раз эти стихи – о томительном бдении. Слово «бденье», кстати, обозначает, в числе прочего, и вечернее богослужение, продолжительность которого зависит от праздника. Чем более значим праздник, тем торжественнее бдение, тем сильнее впечатления и ярче духовные переживания, и время летит незаметно. Здесь же часы этого «бденья» «влачатся». Слово «влачить» в Словаре языка Пушкина определяется так: «проводить время безрадостно, в печали, тоске (со словами: «дни», «часы», «век»)». Ночью «живей» горят «угрызенья». Значит, бденье для героя стихотворения – продолжение дневных ощущений, только в очищенном от бытовых мелочей виде и, как видим, мучительнее. «Тоска», «тяжкие думы» о событиях его жизни вызывают в нем отвращение.
Оглядываясь назад, он трепещет и проклинает. «Трепетать» здесь, видимо, означает: бояться наказания за содеянное. «Проклинать» — не значит ли отказ, отречение. Он «горько» жалуется, «горько» плачет. Если это всё для любования, то не слишком ли много горечи? Нет ни единого звука о том, что герой дорожит памятью о том, что так мучит его.

В опубликованном варианте стихотворение имеет очень обобщенный характер, можно сказать, вид алгебраического выражения. Каждый читатель может ощутить скорбь поэта и в то же время подставить в эти поэтические формулы свой личный опыт, свои арифметические значения. Вторая, неопубликованная часть стихотворения, — двадцать строк, имеющих глубоко личный характер. В них длинный перечень обид от друзей, общества и осознание своей вины.
Я вижу в праздности, в неистовых пирах
В безумстве гибельной свободы,
В неволе, в бедности, изгнании, в степях
Мои утраченные годы.

Первые двенадцать строк естественно помещаются после стиха «Свой длинный развивает свиток», в них – «текст» этого свитка. Расшифровке легко поддается каждое слово. Если в первой части стихотворения звуков нет, то в неопубликованном продолжении много звуков: «слышу» (привет), слышу (жужжанье клеветы), шепот (зависти) — ангелы говорят (мертвым языком). Человек поневоле вступил в контакт с бессмертными. Самые интимные – последние восемь строк.
И нет отрады мне – и тихо предо мной
Встают два призрака младые,
Две тени милые, — два данные судьбой
Мне ангела во дни былые:
Но оба с крыльями и с пламенным мечом.
И стерегут…- и мстят мне оба.
И оба говорят мне мертвым языком
О тайнах счастия и гроба.

«Нет отрады мне» – это момент наивысшего отчаяния. В этот момент герой обретает духовную поддержку: являются ангелы. Поэт осознает присутствие незримых («призраки», «тени») хранительных сил («милые», «ангелы», «стерегут»), появляющихся в самый необходимый миг. Такое ощущение может возникнуть только у христианина. Это свидетельствует о том, что речь идет не о безрелигиозном сознании, а о драме христианина.

Ангелы восприняты в контрастном состоянии. Этим объясняется употребление противительного союза «но» в середине описания ангелов: «Но оба с крыльями», то есть способные в любой миг улететь и оставить человека одного. Оба «с пламенным мечом», то есть и охраняющие, и угрожающие. Угроза от них исходит не только врагам поэта («стерегут»), но и ему самому: «мстят мне». Ангелы указывают на способ обретения душевной гармонии и в земной жизни («о тайнах счастья»), и после нее («О тайнах …гроба»). Но «говорят мне мертвым языком». Слово «мертвый» можно понять как «немой» – беззвучная речь, без слов. Для поэта, чья жизнь – в словах, это мертвая речь. Но можно ведь это слово понять и так, что речи ангелов недоступны поэту по его душевному состоянию, поэт слышит их, но пока не может воспринять их предупреждение всей душой. Не потому ли, что загладить прошлое можно, лишь отказавшись от прежнего образа жизни? Иными словами, прошлое только тогда перестанет тяготить, когда в настоящем не останется следа от привычного поведения, ставшего второй натурой?

Не может ли служить ответом на этот вопрос стихотворение 1836 года? Оно тоже о попытке раскаяния:
Напрасно я бегу к Сионским высотам.
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Сюжет рукописной части «Воспоминания» – о стремлении небесных сил приложить все усилия для спасения человека, бесполезные, пока сам человек остается в бездействии. В 1828 году Пушкин был далек от той ясной формулы, которую видим в этом коротком стихотворении 1836 года, хотя уже в «Записке «О народном воспитании» (1826) он пишет о пагубной роли недостатка нравственности: «Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения».

Митрополит Антоний характеризует стихотворение «Воспоминание» как «беспощадную элегию»: «В годы своей возмужалости Пушкин надеялся освободиться от юношеских страстей…» — и ставит вопрос: «В чем же так горько, так беспощадно каялся наш поэт? Конечно, в грехах против 7-й заповеди…Покаяние Пушкина в своих юношеских грехах было не просто всплеском безответного чувства, но имело тесную связь с его общественными и даже государственными убеждениями» . Драматизм стихотворения, сосредоточенный в последней его строке, — в напряженной работе души, оставшейся наедине со своим раскаянием.

Стихотворение драматично, если герой, хотя и не может, но хочет освободиться от грехов молодости, и трагично, если он не пытается этого сделать. Если же такой трагизм овладеет поколением (а безнравственность ведет к разрушению семьи, что, в свою очередь, грозит разрушением государства), то трагизм обернется катастрофой. Однако катастрофическое мироощущение совершенно чуждо духу творчества Пушкина. Не случайно в последнее время выходят такие книги, как «Путь Пушкина к Православию» и подобные. Стихотворение «Воспоминание» — значительная веха на этом пути.

Коноплянников Стас — 6 рота

Gm C Gm Разорвало тишину в феврале далеком, G C Gm Раскололись небеса в синеве высокой, Gm C Gm Как судьбина повернет, и кому как выйдет — G C Gm , C Девятнадцатой весны кто-то не увидит. Gm C Gm Вместе связаны судьбой, Среди гор зажаты, G C Gm Но не зря пехоту бог Окрестил крылатой… Gm C Gm Отступать в бою назад их не научили, G Gm C Gm C Покурили, обнялись, Богу помолились… Взято с сайта http://mychords.net Припев: G Gm C Gm Захотел Хаттаб десант сбросить с перевала, Gm G C Gm C Жарко стало небесам, места стало мало. G Gm C Gm Открвайте, ангелы, в небеса ворота… Gm G C Gm C К вам с поклоном навсегда в храм шестая рота. Gm C Gm Трое суток кровь харкал враг в горах Кавказа G Gm C Gm C Ярость всю свою и прыть выжал до отказа, Gm C Gm Не смогли десант сломать, обломали зубЫ G Gm C Gm C — Не смогли они сломить! — прошептали губы. Припев: G Gm C Gm Открывайте, ангелы, в небеса ворота, Gm G C Gm C К вам с поклоном навсегда В храм шестая рота! G Gm C Gm Рассказать, наверное, сам Господь не в силах, Gm G C Gm C Как десантники кладут жизни за Россию… Gm C Gm Бились так, что из камней клочья, словно слезы, G Gm C Gm C Дрогнул враг, как по весне листья у березы, Gm C Gm Не сдались, не отошли, в небеса поднялись, G Gm C Gm C Навсегда в одном строю в тех горах остались. Припев: G Gm C Gm Открывайте, ангелы, к вам шестая рота, Gm G C Gm C Караулом навсегда в Грозовых воротах. G Gm C Gm Еще долго по горам эхо будет плакать, Gm G C Gm C Ведь не зря Господь десант окрестил крылатым… Припев: G Gm C Gm Открывайте, ангелы, в небеса ворота, Gm G C Gm C К вам с поклоном навсегда В храм шестая рота! G Gm C Gm Рассказать, наверное, сам Господь не в силах, Gm G C Gm C Как десантники кладут жизни за Россию… Gm G C Gm Как десантники кладут жизни за Россию × Стоп

Am Asus2 C D G Dsus4 Am7 C/B Перебор: Б3231323 Перебор (щипок): Б3(21)3 – где Б — бас, а (**) – щипок 2-х струн одновременно Бой: V^V*^ или Б^V*^ ( где Б – бас, а V* – вниз с глушением) Флажолет: 2,3,4, струны на 12 ладу Em Am Asus2 Am Asus2 Разорвало тишину в феврале далеком, C D Em Раскололись небеса в синеве высокой, Em G Am Asus2 Am Asus2 Как судьбина повернет, и кому как выйдет — C D Dsus4 Em Девятнадцатой весны кто-то не увидит. Em G Вместе связаны судьбой, Am Asus2 Среди гор зажаты, C D Но не зря пехоту бог Em Окрестил крылатой… Em G Am Asus2 Отступать в бою назад их не научили, C Am7 D Em Покурили, обнялись, Богу помолились… Припев: C Am7 D Em Захотел Хаттаб десант сбросить с перевала, Am Am7 C D Em D Жарко стало небесам, места стало мало. C C/B Am D Em Открывайте, ангелы, в небеса ворота… Am Am7 C D Em К вам с поклоном с высоты в храм шестая рота. Трое суток кровь харкал в снег народ Кавказа. Ярость всю свою и прыть выжал до отказа. Не смогли десант сломать, обломали зубы. «Не смогли они сломить»,- прошептали губы. Открывайте, ангела, в небеса ворота! К вам с поклоном навсегда в храм 6 рота… Рассказать, наверное, сам Господь не в силах, Как десантники кладут жизни за Россию. Бились так, что из камней клочья словно слезы. Дрогнул враг как по весне листья у березы Не сдались, не отошли, в небеса поднялись, Навсегда в одном строю в тех горах остались. Открывайте, ангела, к вам 6 рота Караулом навсегда в Грозовых воротах. Еще долго по горам эхо будет плакать, Ведь не зря Господь десант окрестил крылатым Открывайте, ангела, в небеса ворота! К вам с поклоном навсегда в храм 6 рота… Рассказать, наверное, сам Господь не в силах, Как десантники кладут жизни за Россию. C C/B Am D Em Как десантники кладут жизни за Россию…

Воспоминание в Царском Селе
Стихотворение Александра Пушкина

Воспоминаньями смущенный, Исполнен сладкою тоской, Сады прекрасные, под сумрак ваш священный Вхожу с поникшею главой. Так отрок библии, безумный расточитель, До капли истощив раскаянья фиал, Увидев наконец родимую обитель, Главой поник и зарыдал. В пылу восторгов скоротечных, В бесплодном вихре суеты, О, много расточил сокровищ я сердечных За недоступные мечты, И долго я блуждал, и часто, утомленный, Раскаяньем горя, предчувствуя беды, Я думал о тебе, предел благословенный, Воображал сии сады. Воображаю день счастливый, Когда средь вас возник лицей, И слышу наших игр я снова шум игривый И вижу вновь семью друзей. Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым, Мечтанья смутные в груди моей тая, Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым, Поэтом забываюсь я. И въявь я вижу пред собою Дней прошлых гордые следы. Еще исполнены великою женою, Ее любимые сады Стоят населены чертогами, вратами, Столпами, башнями, кумирами богов И славой мраморной, и медными хвалами Екатерининских орлов. Садятся призраки героев У посвященных им столпов, Глядите; вот герой, стеснитель ратных строев, Перун кагульских берегов. Вот, вот могучий вождь полунощного флага, Пред кем морей пожар и плавал и летал. Вот верный брат его, герой Архипелага, Вот наваринский Ганнибал. Среди святых воспоминаний Я с детских лет здесь возрастал, А глухо между тем поток народной брани Уж бесновался и роптал. Отчизну обняла кровавая забота, Россия двинулась и мимо нас летят И тучи конные, брадатая пехота, И пушек медных светлый ряд. ______________ На юных ратников взирали, Ловили брани дальний звук И детские лета и . . . . . проклинали И узы строгие наук. И многих не пришло. При звуке песней новых Почили славные в полях Бородина, На кульмских высотах, в лесах Литвы суровых, Вблизи Монмартра . . . . . .