МОНИТОРИНГ СМИ: «Я провела в монастыре 18 лет». Очередная «исповедь» бывшей монахини РПЦ МП — на сей раз из Ново-Голутвина монастыря в Коломне

Наталья Милантьева попала в один из подмосковных монастырей в 1990 году. В 2008-м ей пришлось уйти, но разочарование в обители и особенно в настоятельнице наступило намного раньше. Наталья рассказала The Village, как монастырь тайком от церковного начальства торгует собаками и книгами, как живет монастырская верхушка и почему сестер устраивает такой порядок.

«Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем»

Когда мне было лет 12?13, мама ударилась в православие и стала воспитывать меня в религиозном духе. Годам к 16?17 у меня в башке, кроме церкви, вообще ничего не было. Меня не интересовали ни сверстники, ни музыка, ни тусовки, у меня была одна дорожка — в храм и из храма. Обошла все церкви в Москве, читала отксеренные книги: в 80-х религиозная литература не продавалась, каждая книжка была на вес золота.

В 1990 году я закончила полиграфический техникум вместе со своей сестрой Мариной. Осенью нужно было выходить на работу. И тут один известный священник, к которому мы с сестрой ходили, говорит: «Поезжайте в такой-то монастырь, помолитесь, потрудитесь, там цветочки красивые и такая матушка хорошая». Поехали на недельку — и мне так понравилось! Как будто дома оказалась. Игумения молодая, умная, красивая, веселая, добрая. Сестры все как родные. Матушка нас упрашивает: «Оставайтесь, девчонки, в монастыре, мы вам черные платьица сошьем». И все сестры вокруг: «Оставайтесь, оставайтесь». Маринка сразу отказалась: «Нет, это не для меня». А я такая: «Да, я хочу остаться, я приеду».

Дома меня никто как-то особо и отговаривать-то не стал. Мама сказала: «Ну, воля Божья, раз ты этого хочешь». Она была уверена, что я там немножко потусуюсь и домой вернусь. Я была домашняя, послушная, если бы мне кулаком по столу хлопнули: «С ума сошла? Тебе на работу выходить, ты образование получила, какой монастырь?» — может, ничего бы этого не было.

Сейчас я понимаю, почему нас так настойчиво звали. Монастырь тогда только-только открылся: в 1989-м он заработал, в 1990-м я пришла. Там было всего человек 30, все молодые. В кельях жили по четверо-пятеро, по корпусам бегали крысы, туалет на улице. Предстояло много тяжелой работы по восстановлению. Нужно было больше молодежи. Батюшка, в общем-то, действовал в интересах монастыря, поставляя туда московских сестер с образованием. Не думаю, что он искренне заботился о том, как у меня сложится жизнь.

Как все изменилось

Году в 1991-м в монастыре появилась такая дама, назовем ее Ольга. У нее была какая-то темная история. Она занималась бизнесом, каким — точно сказать не могу, но московские сестры рассказывали, что ее деньги добыты нечестным путем. Каким-то боком она попала в церковную среду, и наш духовник благословил ее в монастырь — спрятаться, что ли. Было видно, что это человек совершенно не церковный, мирской, она даже платок не умела завязывать.

С ее приходом все начало меняться. Ольга была ровесницей матушки, обеим было чуть за 30. Остальным сестрам — по 18?20 лет. Подруг у матушки не было, она всех держала на расстоянии. Называла себя «мы», никогда не говорила «я». Но, видимо, она все-таки нуждалась в подруге. Матушка у нас очень эмоциональная, душевная, практической жилки не имела, в материальных вещах, той же стройке, разбиралась плохо, рабочие ее все время обманывали. Ольга сразу взяла все в свои руки, стала наводить порядок.

Матушка любила общение, к ней ездили священники, монахи из Рязани — всегда полный двор гостей, в основном из церковной среды. Так вот, Ольга со всеми рассорилась. Она внушала матушке: «Зачем тебе весь этот сброд? С кем ты дружишь? Надо с правильными людьми дружить, которые могут чем-то помочь». Матушка всегда выходила с нами на послушания (послушание — работа, которую дает монаху настоятель; обет послушания приносят все православные монахи вместе с обетами нестяжания и безбрачия. — Прим. ред.), ела со всеми в общей трапезной — как положено, как святые отцы заповедовали. Ольга все это прекратила. У матушки появилась своя кухня, она перестала с нами работать.

Сестры высказали матушке, что у нас теряется монашеская общность (тогда еще можно было высказывать). Как-то поздно вечером она созывает собрание, показывает на Ольгу свою и говорит: «Кто против нее, тот против меня. Кто ее не принимает — уходите. Это моя самая близкая сестра, а вы все завистники. Поднимите руки, кто против нее».

Руку никто не поднял: матушку-то все любили. Это был переломный момент.

Мирской дух

Ольга была действительно очень способная в плане добычи денег и управления. Она выгнала всех ненадежных рабочих, завела различные мастерские, издательское дело. Появились богатые спонсоры. Приезжали бесконечные гости, перед ними надо было петь, выступать, показывать спектакли. Жизнь была заточена на то, чтобы доказать всем вокруг: вот какие мы хорошие, вот как мы процветаем! Мастерские: керамическая, вышивальная, иконописная! Книги издаем! Собак разводим! Медицинский центр открыли! Детей взяли на воспитание!

Ольга стала привлекать к себе способных сестер и поощрять их, формировать элиту. Привезла в бедный монастырь компьютеры, фотоаппараты, телевизоры. Появились машины, иномарки. Сестры понимали: кто будет хорошо себя вести, будет работать на компьютере, а не землю копать. Скоро они поделились на верхушку, средний класс и низших, плохих, «неспособных к духовному развитию», которые работали на тяжелых работах.

Один бизнесмен подарил матушке четырехэтажный загородный дом в 20 минутах езды от монастыря — с бассейном, сауной и собственной фермой. В основном она жила там, а в монастырь приезжала по делам и на праздники.

На что живет монастырь

Церковь, как МВД, организована по принципу пирамиды. Каждый храм и монастырь отдает епархиальному начальству дань из пожертвований и денег, заработанных на свечках, записках о поминании. У нашего — обычного — монастыря доход был и так небольшой, не то что у Матронушки (в Покровском монастыре, где хранятся мощи святой Матроны Московской. — Прим. ред.) или в Лавре, а тут еще и митрополит с поборами.

Ольга тайком от епархии организовала подпольную деятельность: купила огромную японскую вышивальную машину, спрятала в подвале, привела человека, который научил нескольких сестер на ней работать. Машина ночи напролет штамповала церковные облачения, которые потом сдавали перекупщикам. Храмов много, священников много, поэтому доход от облачений был хороший. Собачий питомник тоже приносил неплохие деньги: приезжали богатенькие люди, покупали щенков по тысяче долларов. Мастерские делали на продажу керамику, золотые и серебряные украшения. Еще монастырь издавал книги от лица несуществующих издательств. Помню, по ночам привозили на КАМАЗе огромные бумажные ролики и по ночам же выгружали книги.

По праздникам, когда митрополит приезжал, источники дохода прятали, собак увозили на подворье. «Владыка, у нас весь доход — записки да свечки, все, что едим, выращиваем сами, храм обшарпанный, ремонтировать не на что». Скрывать от епархии деньги считалось за добродетель: митрополит — это же враг номер один, который хочет обокрасть нас, забрать последние крошки хлеба. Нам говорили: все же для вас, вы кушаете, мы вам чулочки покупаем, носочки, шампуни.

Собственных денег у сестер, естественно, не было, а документы — паспорта, дипломы — хранились в сейфе. Одежду и обувь нам жертвовали миряне. Потом монастырь завел дружбу с одной обувной фабрикой — там делали ужасную обувь, от которой сразу начинался ревматизм. Ее покупали по дешевке и раздавали сестрам. У кого были родители с деньгами, те носили нормальную обувь — я не говорю, красивую, а просто из натуральной кожи. А у меня мама сама бедствовала, привозила мне рублей 500 на полгода. Сама я ничего у нее не просила, максимум гигиенические средства или шоколадку.

«Уйдете — вас бес накажет, лаять будете, хрюкать»

Матушка любила говорить: «Есть монастыри, где сюси-пуси. Хотите — валите туда. У нас здесь, как в армии, как на войне. Мы не девки, мы воины. Мы на службе у Бога». Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вырабатывалось такое сектантское чувство исключительности. Я домой приезжаю, мама говорит: «Мне батюшка сказал…» — «Твой батюшка ничего не знает! Я тебе говорю — надо делать, как нас матушка учит!» Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.

А еще нас запугивали: «Если вы уйдете, вас бес накажет, лаять будете, хрюкать. Вас изнасилуют, вы попадете под машину, переломаете ноги, родные будут болеть. Одна ушла — так она даже до дома не успела дойти, сняла на вокзале юбку, стала за всеми мужиками бегать и ширинки им расстегивать».

Тем не менее первое время сестры постоянно приходили и уходили, их даже считать не успевали. А в последние годы стали уходить те, кто пробыл в монастыре дольше 15 лет. Первым таким ударом был уход одной из старших сестер. Они имели в подчинении других монахинь и считались надежными. Незадолго до ухода она стала замкнутой, раздражительной, начала куда-то пропадать: поедет по делам в Москву, и нет ее два-три дня. Стала срываться, отдаляться от сестер. У нее стали находить коньячок, закусочку. В один прекрасный день нас созывают на собрание. Матушка говорит, что такая-то ушла, оставила записку: «Пришла к выводу, что я не монахиня. Хочу жить в миру. Простите, не поминайте лихом». С тех пор каждый год уходит как минимум одна сестра из числа тех, кто жил в монастыре с самого начала. Слухи-то из мира доносятся: такая-то ушла — и все с ней нормально, не заболела, ноги не переломала, никто не изнасиловал, замуж вышла, родила.

Уходили тихо, ночью: по-другому не уйдешь. Если ты средь бела дня с сумками попрешься к воротам, закричат все: «Куда собралась? Держите ее!» — и к матушке поведут. Зачем позориться? Потом приезжали за документами.

Нас учили, что в других храмах, в других монастырях все не так. Вот почему мы не уходили: потому что были уверены, что только в этом месте можно спастись.

«Куда я пойду? К маме на шею?»

Меня сделали старшей сестрой по стройке, отдали учиться на шофера. Я получила права и стала выезжать в город на фургоне. А когда человек начинает постоянно бывать за воротами, он меняется. Я стала покупать спиртное, но деньги-то быстро заканчивались, а в привычку уже вошло, — стала потаскивать из монастырских закромов вместе с подружками. Там была хорошая водка, коньяк, вино.

Мы пришли к такой жизни, потому что смотрели на начальство, на матушку, ее подругу и их ближний круг. У них без конца были гости: менты с мигалками, бритоголовые мужики, артистки, клоуны. С посиделок они высыпали пьяные, от матушки разило водкой. Потом всей толпой уезжали в ее загородный дом — там с утра до ночи горел телевизор, играла музыка.

Матушка стала следить за фигурой, носить украшения: браслеты, броши. В общем, стала вести себя как женщина. Смотришь на них и думаешь: «Раз вы вот так спасаетесь, значит, и мне можно». Раньше-то как было? «Матушка, я согрешила: съела в пост конфетку „Клубника со сливками“». — «Да кто ж тебе сливки туда положит, сама-то подумай». — «Ну конечно, ну спасибо». А потом уже стало на все это нас…ать.

Мы привыкли к монастырю, как привыкают к зоне. Бывшие зэки говорят: «Зона — мой дом родной. Мне там лучше, я там все знаю, у меня там все схвачено». Вот и я: в миру у меня ни образования, ни жизненного опыта, ни трудовой книжки. Куда я пойду? К маме на шею? Были сестры, уходившие с конкретной целью — выйти замуж, родить ребенка. Меня никогда не тянуло ни детей рожать, ни замуж выходить.

Матушка на многое закрывала глаза. Кто-то доложил, что я выпиваю. Матушка вызвала: «Где берешь эту выпивку-то?» — «Да вот, на складе, у вас все двери открыты. У меня денег нет, ваших я не беру, если мне мать дает деньги, я на них только „Три семерки“ могу купить. А у вас там на складе „Русский стандарт“, коньяк армянский». А она говорит: «Если хочешь выпить, приходи к нам — мы тебе нальем, не проблема. Только не надо воровать со склада, к нам ездит эконом от митрополита, у него все на учете». Никаких моралей уже не читали. Это 16-летним парили мозги, а от нас требовалась только работа, ну, и рамки какие-то соблюдать.

«Наташа, не вздумай возвращаться!»

В первый раз меня выгнали после откровенного разговора с Ольгой. Она всегда хотела сделать меня своим духовным чадом, последователем, почитателем. Некоторых она сумела очень сильно к себе привязать, влюбить в себя. Вкрадчивая всегда такая, говорит шепотом. Мы ехали в машине в матушкин загородный дом: меня послали туда на строительные работы. Едем молча, и вдруг она говорит: «Знаешь, я ко всему к этому, церковному, никакого отношения не имею, мне даже слова эти претят: благословение, послушание, — я воспитана по-другому. Я думаю, ты такая же, как я. Вот девчонки ходят ко мне, и ты ходи ко мне». Меня как обухом по голове ударили. «Я, — отвечаю, — вообще-то воспитана в вере, и церковное мне не чуждо».

Словом, она передо мной раскрыла карты, как разведчик из «Варианта „Омега“», а я ее оттолкнула. После этого, естественно, она стала всячески пытаться от меня избавиться. Спустя какое-то время матушка меня вызывает и говорит: «Ты нам не родная. Ты не исправляешься. Мы тебя зовем к себе, а ты вечно дружишь с отбросами. Ты все равно будешь делать то, что хочешь. Из тебя не выйдет ничего путного, а работать и обезьяна может. Поезжай домой».

В Москве я с большим трудом нашла работу по специальности: муж сестры устроил меня корректором в издательство Московской патриархии. Стресс был жуткий. Я не могла адаптироваться, скучала по монастырю. Даже ездила к нашему духовнику. «Батюшка, так и так, меня выгнали». «Ну и не надо туда больше ехать. Ты с кем живешь, с мамой? Мама в храм ходит? Ну вот и ладно. У тебя есть высшее образование? Нет? Вот и получай». И все это говорит батюшка, который всегда нас запугивал, предостерегал от ухода. Я успокоилась: вроде как получила благословение у старца.

И тут мне звонит матушка — через месяц после последнего разговора — и просит тающим голосом: «Наташа, мы тебя проверяли. Мы так по тебе скучаем, возвращайся назад, мы тебя ждем». — «Матушка, — говорю, — я уже все. Меня батюшка благословил». — «С батюшкой мы поговорим!» Зачем она меня звала — не понимаю. Это что-то бабское, в ж…пе шило. Но я не могла сопротивляться. Мама пришла в ужас: «Ты что, с ума сошла, куда ты поедешь? Они из тебя какого-то зомби сделали!» И Маринка тоже: «Наташа, не вздумай возвращаться!»

Приезжаю — все волками смотрят, никто по мне там не скучает. Наверное, подумали, что слишком хорошо мне стало в Москве, вот и вернули. Не до конца еще наиздевались.

На этот раз навсегда

Во второй раз меня выгнали за романтические отношения с одной сестрой. Никакого секса не было, но к этому все шло. Мы полностью доверяли друг другу, обсуждали нашу поганую жизнь. Разумеется, другие стали замечать, что мы сидим в одной келье до полуночи.

На самом деле меня бы и так выгнали, это был только предлог. У других и не такое было. Некоторые крутили с детьми из монастырского приюта. Батюшка еще удивлялся: «Почему вы мальчиков-то завели? Девочек заводите!» Их до самой армии держали, кабанов здоровых. Так вот, одна воспитательница воспитывала-воспитывала — и довоспитывалась. Ее журили, конечно, но не выгнали же! Она потом сама ушла, они с тем парнем до сих пор вместе.

Вместе со мной выгнали еще пятерых. Устроили собрание, сказали, что мы им чужие, не исправляемся, все портим, всех соблазняем. И мы поехали. После этого у меня и в мыслях не было вернуться ни туда, ни в другой монастырь. Эту жизнь как ножом отрезало.

Первое время после монастыря я продолжала ходить в храм каждое воскресенье, а потом постепенно бросила. Разве что на большие праздники захожу помолиться и свечку поставить. Но я считаю себя верующей, православной и церковь признаю. Дружу с несколькими бывшими сестрами. Почти все повыходили замуж, нарожали детей или просто с кем-то встречаются.

Когда я вернулась домой, так радовалась, что теперь не надо работать на стройке! В монастыре мы работали по 13 часов, до самой ночи. Иногда к этому прибавлялись и ночные работы. В Москве я поработала курьером, а потом опять занялась ремонтом — деньги-то нужны. Чему в монастыре научили, тем и зарабатываю. Выбила у них трудовую книжку, мне записали стаж 15 лет. Но это копейки, на пенсию вообще не катит. Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?

Иногда думаю: не будь монастыря, я бы замуж вышла, родила. А это что такое за жизнь?

«Я была плохой монахиней»

Кто-то из бывших монахов говорит: «Монастыри надо закрыть». Но я не согласна. Находятся же люди, которые хотят быть монахами, молиться, помогать другим — чего в этом плохого? Я против больших монастырей: там только разврат, деньги, показуха. Другое дело — скиты в глубинках, подальше от Москвы, где жизнь попроще, где так не умеют добывать деньги.

На самом деле все зависит от игумена, потому что он обладает ничем не ограниченной властью. Сейчас еще можно найти настоятеля с опытом монашеской жизни, а в 90-е их негде было взять: монастыри только начали открываться. Матушка закончила МГУ, потерлась в церковных кругах — и ее назначили игуменией. Как можно было доверить ей монастырь, если она сама не прошла ни смирения, ни послушания? Это какая нужна духовная мощь, чтобы не развратиться?

Я была плохой монахиней. Роптала, не смирялась, считала себя правой. Могла сказать: «Матушка, я так думаю». — «Это у тебя помыслы». — «Это не помыслы, — говорю, — у меня, это мысли! Мысли! Я так думаю!» — «За тебя бес думает, дьявол! Ты нас слушайся, с нами Бог разговаривает, мы тебе скажем, как надо думать». — «Спасибо, как-нибудь сама разберусь». Такие, как я, там не нужны.

Матушка Ксения и 110 мальчишек

В КОЛОМНУ, в Свято-Троицкий Ново-Голутвин женский монастырь, я отправилась для души, поговорить с игуменьей, матушкой Ксенией. Она (в миру Ирина Зайцева) училась когда-то в Московском авиационном институте, потом закончила журфак МГУ, кафедру тележурналистики. Крестилась во времена атеизма, окончила регентское отделение Московской духовной академии. Дома был шок, когда Ирина обратилась к вере так серьезно. А теперь и ее мама стала монахиней…

ВОТ уже 15 лет в Ново-Голутвине матушка Ксения потихоньку восстанавливает обитель из руин, в чем помогают и городские власти, и жители городка, и, конечно, 90 сестер.

Беспокойное хозяйство

СЕСТРЫ в большинстве очень молоды, приехали из разных уголков России, есть и иностранки. Они все делают здесь своими руками: иконы вышивают на специальной машинке, лепят и расписывают керамику, резьбу по дереву освоили. Не говоря уже о «грубых» строительных, ремонтных, земельно-огородно-садовых работах — с саженцами, со скотинкой, которой тут достаточно (кур и перепелов, коров и лошадей). В соседнем лесу — хозяйственное подворье. Есть свой молочный цех, сыроварня. Даже имеется… верблюд, 4-летний красавец Синай, подарок друзей-космонавтов из Звездного городка. На верблюде с удовольствием катаются те, кто приезжает в монастырь.

Сюда едут паломники, едут иностранцы — не просто поглазеть, а чем-нибудь помочь. В декабре приезжал президент. Едут желающие принять монашество, их много — иным приходится и отказывать. Приезжают просто потому, что здесь славно и покойно. Потому что матушка неизменно приветлива и весела. Как и сестры: здесь не увидишь постных и скорбных лиц с поджатыми губами и потупленным взором. Когда только они все успевают? И молитвы, и службы, и хозяйство. Несколько сестер еще и учатся в педагогическом, а одна — уже в аспирантуре.

Плюшевая лисичка

А ЕЩЕ при монастыре есть приют для мальчишек-сирот и еще один — в Топоркове, под Сергиевым Посадом, всего 110 воспитанников. Иные уже выросли, учатся в вузах и теперь помогают сами поднимать младших. «Может быть, одинаковое в судьбе сестер и в моей, — рассказывает Игуменья Ксения, — это то, что с детства у нас веры не было, мы воспитывались в атеизме. И если говорить о воспитании, то наши бедные родители всегда были заняты на работе, не было внимания к тому, что переживает ребенок, к его неразрешенным детским душевным проблемам. Сейчас, воспитывая детей-сирот, мы прививаем им прежде всего понимание греха: не осуждать, не обижать другого, покаяться в грехе. Как реагировать на этот мир, который далеко не всегда добр? Как в этом недобром к тебе мире не потеряться? Мы пытаемся научить детей-сирот умению жить по-христиански, постоянно преодолевая внутренний эгоизм, который есть у каждого. А ведь есть еще гены, «родовые грехи», атеизм и нераскаянность родителей как следствие атеизма».

…Их было пятеро: четверо братьев и сестра. Сначала умер папа, затем и мама. Братья попали в монастырский приют. Старший — Саша — уже в армии отслужил, вернулся и помогает остальным. Младший — Андрюша — появился здесь совсем недавно. Его привезли из детдома. И первым делом малыш подарил матушке Ксении свою игрушку-лисичку. У мальчика больше ничего своего не было, он укладывался спать, прижимая игрушку к щеке, никогда и нигде с ней не расставался. И вдруг — подарил матушке. Этот подарок дорогого стоит.

Мальчикам-воспитанникам задали как-то тест — нарисовать два домика и тех, кого бы каждый хотел в них поселить. И вот один «поселил» в первом домике матушку Ксению, батюшку-священника, всех сестер, братьев по приюту. «А в другом, — объяснил он, — всех, у кого нет домика». «Часто спрашивают: как мы справляемся с этими детьми? — улыбается матушка Ксения. — Но ведь это удивительные, нравственно чуткие, ранимые, душевно талантливые дети. И ради вот таких «уроков», которые они тоже нам преподают, стоит жить. Чтобы душа не костенела».

«Вы должны молиться, как дышать»

Эти слова архимандрит Наум (Байбородин) часто повторял своим духовным чадам, многие из которых нынче стоят во главе российских обителей. «Батюшка готовил кадры одновременно для грядущих земных трудов и для Небесного гражданства», – написала в своих воспоминаниях настоятельница Никольского женского монастыря г. Приволжска Ивановской области игумения Анатолия (Баршай).

А другая его духовная дочь – настоятельница Вознесенского Оршина женского монастыря под Тверью игумения Евпраксия (Инбер) навскидку насчитала около 40 монастырей, открывшихся по молитвам старца и опекаемых им. Матушка Евпраксия рассказала нам, какое это было счастье – по милости Божией иметь духовного руководителя, которому Господь открывал Свою волю о каждом человеке. Также мы говорили с ней о сегодняшнем дне «лесного монастыря», как называл его приснопоминаемый батюшка.

Старец выстроил жизнь многих людей

Матушка, Вы встретились с отцом Наумом, будучи еще студенткой? Я прочитала, что Вы учились в Московском авиационном технологическом институте.

Институт к тому времени закончила я уже давно. А у батюшки оказалась в 1980 году. Тогда почти невозможно было даже мечтать, что откроются монастыри. Теперь-то мы осознаем: отцу Науму в то время многое было видно и понятно. Я пришла к нему – вся из себя такая светская барышня, на каблуках, а он на меня посмотрел и сказал: «Игуменией будешь!» Подумала: «Какая игумения? Это смешно». У меня были абсолютно другие планы, о монашестве я и не помышляла, хотя сразу от батюшки четки получила… У него великий был дар – брать человека совершенно сырого и смело направлять всю его жизнь по воле Божией. Как он с нами справлялся, не знаю. Мы просто дикие люди были, в Православие только-только начинали вживаться. А он умел мгновенно выводить людей на этот вот узкий путь и показывать, в какую сторону двигаться. Будто от земли нас отрывал! Сам жил небесной жизнью, и нам не давал обмирщаться. В 1989 году в Московской епархии открыли первую православную женскую обитель – Свято-Троицкий Ново-Голутвин монастырь в Коломне. Настоятельницей туда назначили любимое духовное чадо батюшки – игумению Ксению (Зайцеву). Старец отправил меня и других своих, можно сказать, воспитанниц вместе с ней, так что я три с половиной года жила там, вытягивали монастырь из руин.

Послушницей были?

Послушницей я далеко не сразу стала. Матушка Ксения не торопилась с внешней формой, давала время определиться. Конечно, все это было под руководством старца. Кстати, по ее примеру я тоже не спешу определять сестер в послушницы. Надо, чтобы человек созрел. Помню, ко мне в Коломну приехала подруга и с удивлением заметила: «Какой у вас интересный монастырь: паломники как послушники, послушники как монахи». Вообще матушка Ксения – уникальный человек, бесконечно талантливый. До сих пор с благодарностью вспоминаю многое из того, что ею было мне сказано, сделано для моей пользы. Казалось бы, три с половиной года в возрождающейся обители – не так уж много, но мне этого хватило на всю жизнь. Бесценная была школа!

А прежде чем попасть в Вознесенский Оршин монастырь в сосновом лесу под Тверью, тоже стоявший в руинах, Вы что-нибудь о нем слышали?

Нет. Да и в самой Твери не бывала. А как все получилось: 26 лет назад в Тверскую область приехала к своим друзьям будущая первая игумения нашего вновь открытого монастыря, матушка Иулиания (в то время – Кирси Ритониеми, в крещении Кира). По рождению финка, по вероисповеданию лютеранка, она во время учебы в МГУ приняла Православие и все каникулы проводила в Ново-Голутвине монастыре, считаясь там уже «сестрой № 38». Кира прочно вошла в монастырскую жизнь, выполняла разные послушания и после окончания университета решительно настроилась на поступление в эту обитель. Но поехала перед этим навестить своих друзей в село Васильевское под Тверью – дочь и зятя-священника одной удивительной московской четы – своей крестной, Светланы Викторовны, и Алексея Ивановича Сидоровых (замечу, что Алексея Ивановича высоко ценят студенты и тепло вспоминают выпускники Московской Духовной академии, где он преподает­ – комментарий авт.). Они тогда во многом поспособствовали открытию наших монастырей. В тот день на приходе в Васильевском оказался еще один удивительный человек, теперь уже покойный – протоиерей Николай Васечко. У него была такая «харизма» – открывать монастыри и храмы. Он ничего не боялся. Как-то пришел отец Николай с известным тверским краеведом Борисом Николаевичем Ротермелем в областную инспекцию по охране памятников и наткнулся на рериховцев. Те хотели забрать себе во владение тогда еще закрытый Оршин монастырь. Дескать, Епархия в нем не заинтересована. «Считайте, что с этой минуты Епархия заинтересована!», – сказал батюшка и «спустил их с лестницы». А сам быстренько приехал на Оршу, собрал двадцатку из тех оршинских бабушек, которые еще были живы, и буквально за три дня открыл приход. Председатель колхоза «Красная нива» Сергей Владимирович Миронов, в то время еще коммунист, ставший за эти годы глубоко верующим человеком и нашим прихожанином, помог настелить полы в полуразрушенном храме, что-то подновил и уже можно было служить. Отец Николай подумал: если найду игумена, будет мужской монастырь (с давних веков до 1903 года он и был мужским). Если игумению – женский. У него было поразительное чутье на людей! Приехав в гости, где была наша Кира, увидел ее в храме на клиросе, и как-то всё про нее понял. Спросил о ее планах. Она ответила, что хочет поступить в обитель в Коломне. «Нет, поступаешь в Оршин монастырь», – твердо произнес он. Все решили, что это шутка. А батюшка не шутил: собрал гостей и хозяев и повез их на катере к монастырю. Кира, хотя всерьез эти слова не восприняла, вскоре отправилась к отцу Науму, чтобы все ему рассказать. А старец очень обрадовался, неожиданно для нас всех, и сказал ей: «Может, для тебя лично лучше было бы подвизаться в Коломне, но для пользы народа надо ехать в Тверь». И добавил: «Если только настоятельницей поедешь». Она спросила: «Как же я буду одна? Можно мне Катю забрать?». И еще одну сестру из Коломны назвала, Любу Лобанову – нынешнюю настоятельницу Христорождественского монастыря в Твери игумению Ларису, ­– батюшка благословил.

Матушке Ксении пришлось за послушание вас отпустить?

Коль было батюшкино благословение, тут никуда не денешься. Буквально за час мы собрали какие-то свои вещи и вскоре оказались на Тверской земле.

Божественная вязь событий

Матушка, а первую Литургию в Оршине монастыре вспоминаете?

Ее забыть невозможно, как и те трудности, что предваряли службу и разрешились чудесным образом. Август 1992 года. Мы собирались отправиться в разрушенный монастырь на катере, но в то время горели леса и такой смог спустился на город, что плыть было невозможно. Два часа простояли на пристани с Чашей, просфорами и подумали уже, что службу отменим. У меня с собой была Смоленская икона Божией Матери на металле – маленькая, старинная, я всегда ее раньше брала в путешествия. И эта первая Литургия после нашего приезда должна была состояться как раз на Смоленскую. На пристани все заволокло дымом, мы устали, и попросили капитана разрешить нам пройти на катер, чтобы немножко отдохнуть. Он так смешно сказал: «Ладно, кто в платочках, заходите». Спустились мы в каюту, повесили на гвоздик мою иконочку и начали служить молебен. Через десять минут появляется удивленный капитан и говорит: «Туман рассеялся, плывем». Несколько лет потом он возил нас бесплатно, настолько его впечатлила эта история. А у нас на первых порах вообще ни копейки не было, и такое благодеяние с его стороны мы воспринимали с благодарностью. Вот в память об этой Литургии в центральном иконостасе нашего Вознесенского собора, который нам в Троице-Сергиевой лавре прекрасно написали, слева от Царских врат – Смоленская икона Божией Матери. Работа иконописца Екатерины Чирковой – ну просто музейная!

Знакомясь с монастырем, мы, матушка, застали Екатерину за другой ее удивительной работой, близящейся к завершению: перед Владимирской иконой Божией Матери молятся старцы. Один слева стоит, другой – справа. Архимандриты Кирилл (Павлов) и Наум (Байбородин).

Это византийская традиция, когда еще непрославленных святых пишут без нимбов. В новой часовне в честь преподобных Иулиании и Евпраксии Московских Свято-Екатеринского монастыря в Твери вы увидите роспись, на которой тоже изображены старцы Кирилл и Наум. Нам с матушкой Иулианией и сестрами обеих обителей очень хотелось, чтобы наш батюшка всегда был рядышком. Это помогает осознать: рядом с тобой реально живут святые люди. Понятно, что сам ты до этого не дотягиваешь и не дотянешь никогда, но если поймешь, что такое возможно, то почувствуешь великое утешение: на этой земле можно жить практически в любых условиях!

Интересно, отец Наум беспокоился, как сестры обустроились, какие физические трудности они преодолевают?

Большинство трудностей мы преодолевали по батюшкиным молитвам. Конечно, он во все вникал. Надо только было добраться до батюшки. Едешь в Лавру нагруженная проблемами, нерешенными задачами, скорбями какими-то, заходишь к старцу и все разлетается в прах. Сколько раз бывало: батюшка не успевает всех принять (как известно, к нему толпы людей шли), а у меня в кармане лежит список с десятью вопросами. У батюшки есть минута, и он подходит, отвечает на вопросы именно в том порядке, в каком они у меня записаны, даже не видя мою бумажку. Или вообще ничего не говорит – подойдет, благословит, и ты знаешь, что все будет в порядке. Ну вот, например. Уже зима, а дом такой холодный, что в коридор не выйти без шубы и валенок. Приезжаем к старцу. Он: «Вам надо утеплять корпус». Понятно, что надо. Вот только как, денег-то нет. Через три дня приезжает Михаил Константинович Ефимов. «Третий день не сплю, – говорит, – все переживаю, как вы там. Я решил – надо утеплять ваш дом. Впервые так буду работать – зимой, без выселения, да еще в кризис». И ведь справился! Утеплил полы, чердак, поставил дополнительные двери и рамы, и совсем другая жизнь началась. Очень часто батюшка давал конкретные советы, отправлял нас в другие монастыри перенимать опыт. Практически сам спроектировал наш новый келейный корпус – до деталей все рассказал Ирине – архитектору. Отправлял благодетелей в новые обители на помощь. Но самым главным для него являлось молитвенное устроение монастырей. Попали мы сюда – трава выше головы, единственное уцелевшее здание – игуменский корпус XIX века – стоит без окон и дверей, без перегородок, храм в жутком состоянии, сами мы ютимся в стареньком домике в деревне, а у батюшки главный вопрос: «У вас совершается полный суточный богослужебный круг?» И мы, несмотря ни на что, этот круг богослужений совершали. Каждый день, от начала до конца. Не было священника, сами молились, обедницу служили. После образования двух монастырей – Оршина здесь, и Свято-Екатерининского в Твери, в каждом стал совершаться полный суточный круг ежедневно.

Из уст сестер довелось услышать веселую шутку: «У нас один монастырь с двумя игумениями». Что Вы по этому поводу скажете?

Мы ведь с самого начала были с матушкой Иулианией. Как вместе начали, так в одной упряжке и идем. Если вкратце, то образование двух монастырей произошло так: собор здесь не отапливался, службу в нем можно было совершать только до начала морозов. Тогда архиепископ Тверской и Кашинский Виктор (ныне ­ митрополит) благословил нас зимовать в Твери при храме святой великомученицы Екатерины, где вскоре и было открыто подворье Вознесенского Оршина монастыря. В 1996 году Екатерининское подворье преобразовали в Свято-Екатерининский женский монастырь, настоятельницей которого стала матушка Иулиания, а меня сюда назначили настоятельницей. С тех пор мы для них как бы деревенское подворье, они для нас – городское. Наши сестры живут там подолгу, когда сдают сессию в вузах или возникает необходимость лечиться в городе. Три оршинских сестры преподают на Православных Богословских курсах, созданных более двух десятков лет назад матушкой Иулианией со Светланой Викторовной Сидоровой. Мы едим хлеб, который пекут в монастыре святой великомученицы Екатерины и берем оттуда просфоры. А с ними делимся молочными продуктами. На праздники девочки из детского центра тоже помогают матушке Иулиании и сестрам на клиросе и на кухне.

«Очень хотелось, чтобы сестры жили в радости»

По Вашему благословению, матушка, мы смогли познакомиться с некоторыми сестрами и поговорить. Например, молодая монахиня Иоанна (Дмитриченко), старший воспитатель Православного детского социально-реабилитационного центра «Родник» во имя святого праведного Иоанна Кронштадтского, поделилась сокровенным: как происходят добрые перемены в характерах девочек с трудной судьбой. 97-летняя монахиня Ефрема (Синяева), дочь убиенного репрессированного священника, вспомнила о своей поездке в юности к преподобноисповеднику Сергию (Сребрянскому) – до пострига – протоиерею Митрофану, духовнику Марфо-Мариинской обители в Москве. Возникло ощущение, что соединились эпохи. У вас большая монашеская семья?

У нас сейчас 56 сестер. «В монастыре люди по духу собираются», – как-то сказала мне матушка игумения Ксения в Коломне. Я эти слова на всю жизнь запомнила. В каждом монастыре своя атмосфера. Здесь вот такая…

Атмосфера любви, открытости, что невозможно было не почувствовать.

Это не моя заслуга. Я думаю, что все связано с молитвами батюшки, блаженной Любушки Сусанинской, к которой мы по благословению отца Наума ездили. Связано с молитвами тех святых, которые за нас молятся. Помню, батюшка как-то заметил: «Если у тебя что-то получается, ничего себе не приписывай. Это все Матерь Божия». И тут же спросил: «У вас же есть чудотворная икона?» – «Феодоровская», – ответила я. Надо всегда помнить, что действует Бог Своей благодатью, а наше дело – не мешать. Мне хотелось, чтобы сестрам здесь было жить интересно. Очень хотелось, чтобы сестры жили в радости. И – чтобы они учились. Батюшка однажды сказал мне: «Сажай всех за парты. У вас должна быть семинария». Позже несколько раз это повторял. И как-то так получилось, что многие сестры учатся. Сначала сами занимались, а потом познакомились с руководством Алма-Атинского межъепархиального православного духовно-просветительского центра, при нем есть богословский факультет с дистанционной формой обучения. Их программа нас сразу же заинтересовала, понравилась.

Матушка, об организации учебы сестер, а также о жизни ваших подопечных –воспитанниц социально-реабилитационного центра «Родник» и их учебе по программе «Русская классическая школа» мы расскажем в следующих публикациях. Сейчас же ответьте, пожалуйста: как добиться того, чтобы послушания, зачастую физически трудные, не изматывали сестер, не разрушали их молитвенное состояние?

Послушания мы стараемся чередовать. У нас нет такого, чтобы человек постоянно был в коровнике или на клиросе. Или на кухне. Многие из сестер настолько немощные, что на кухне приходится по три раза в день менять их состав, только тогда они выдерживают. У нас немало монахинь пожилых или совсем стареньких, немало инвалидов. Монастырь же не работный дом. Тем не менее все послушания в обители – в детском центре, пение на клиросе, труды на кухне, на коровнике, на огородах, уход за старенькими монахинями, проведение экскурсий, катехизаторские занятия, работа на пасеке и в саду – все выполняется исключительно силами сестер. Утром сестра может регентовать на клиросе, днем пойти на коровник, вечером готовиться к семинару по истории Церкви, на следующее утро оказаться на кухне или у детей. В общем скучать некогда. А рабочие занимаются ремонтами и стройками.

В то же время у вас – скажем так – большая концентрация послушаний, требующих профессиональных знаний и навыков. Например, преподавание сестрами в школе для девочек-воспитанниц детского центра, преподавание на упомянутых Богословских курсах в Свято-Екатерининской обители. Или столь непростые трудоемкие дела как реставрация старых икон, книг, занятие мозаикой.

Нам верится, что Господь посылает сюда людей по батюшкиным молитвам. Слава Богу, приходят в монастырь и молодые сестры, всем сердцем устремленные ко Христу, и многому учатся уже здесь. Как батюшка говорил – «человек верующий всему научится». По-прежнему чувствуется присутствие старца в нашей жизни. Столько месяцев прошло со дня его кончины, а я не могу молиться об его упокоении, продолжаю молиться о здравии. И так многие, знаю. Записки подаю «Об упокоении», а в домашних молитвах… Должно пройти время, чтобы осознать утрату. Масштаб его личности многим только сейчас начинает открываться.

Игуменьи Евпраксии, к которой везла меня Маргарита, не оказалось на месте и меня пригласили осмотреть обитель. В дверях выдали «прикид» поверх джинсов и шарфик гофрированный.

Монастырь этот, в прошлом мужской считается самым старым в Тверской области, в смутное время был разрушен, а все монахи убиты, после восстановления был малочислен отчего и был в 1903 году преобразован в женский. Просуществовал до 1919 года, став впоследствии колхозным зернохранилищем.

Вознесенский собор, основной храм монастыря. был выстроен во второй половине 16 века по желанию Ивана Грозного. Был пятикупольным, но остался один, фрески сохранились середины 19 века,»Тайная вечеря»…высоко, почти под куполом.

Мария Генадиевна, послушница, филолог по профессии прочла мне почти двухчасовую лекцию об истории монастыря и края, где Орша впадает в Волгу. Уровень её компетентности меня поразил. Несколько раз даже возникло желание задержаться здесь на годик, послушать лекции Марии Генадиевны и за это что-нибудь поделать полезное для общего хозяйства, ну, к примеру почистить картошку для сестёр.

«Она потомок Саввы Морозова» — прошептала Маргарита.

В трапезной мы с Маргаритой ждали игуменью. Вдруг в комнату влетела высокая девушка лет пятидесяти. Глаза серозелёные на загорелом лице. С первых слов ясно, что из московской интеллигенции. Екатерина Израилевна Инбер- игуменья Евпраксия.

В 1992 году пришла она восстанавливать этот монастырь. Теперь здесь приют (20 девочек-сирот) школа, сады и огороды, коровы и козы и много всего.

Летом детей вывозят в Анапу на море, где игуменья купила домик.

Что сказать? Работа за всем этим стоит огромная, ежеминутная.

Дай Бог ей и Маргарите сил на всё.

На обратном пути мы набрали воды в бутылочки из источника св. Савватия. Две пары быковатого вида тоже набирали вёдра.

Этот источник действительно в лесу выкопан святым, рядом с пещеркой, где он жил. В советские годы его равняли с землёй трактором, но видно не до конца по халатности совковой.

Отвезла я Маргариту домой, получила в подарок солёные огурцы, лучше которых я не ела в своей жизни никогда. Маргарита, спасибо за всё.

В Кресты приехала, воду святую опробовала сразу на подростках и на соседском мальчике Коле.

На следующий день приехала Света и приняла дежурство по кухне на три дня, а мы с Томом пустились в путь в задымлённую московскую область, в самый эпицентр под Егорьевск. Ехали правда в обход, через Конаково, мимо Плещеева озера, где потеряли выхлопную трубу, приваривали и переприваривали . К деревне Кочема мы приблизились во второй половине следующего дня. В деревне стояла мёртвая тишина, даже семейство Чукиных, которое обычно на улице днюет и ночует, не вышло на встречу детских вещей при нашем приближении. Зловещая картина, ни собаки, ни курицы. Дым такой, что родной поворот проехали не заметив. Мне не хотелось ехать в эту деревню, но Том сказал: мы будем ездить туда до тех пор пока наши друзья там живы. Наши друзья, это – Виктор и «Макаровны» Виктор – это „a men and gentlmen“- Том его любит за всё. За виски собственного изготовления (самогон) за стильность всего, к чему прикасаются руки Виктора. (фото крыши Виктора ) Поскольку меня спрашивали о подростке Пете, которого Виктор знает с 2-х лет, то я начала жалобы с места в карьер. Виктор утешил. «Мамка так била меня, что у неё даже на том свете наверное от меня руки болят»

Макаровны – это три сестры (теперь две осталось) Мария, Анна и Таисия. Остались Мария и Таисия и муж Таисии, Генадий.

Детей ни одной из сестёр Бог не дал. Страшную жизнь свою рассказывают без жалобы.

Отца посадили в 37 за то, что легкомысленно отказался свалять валенки председателю колхоза. И начались мытарства «детей врага народа», безропотных рабов этого страшного государства.

Выйдя на пенсию купили дом в Кочеме и там теперь живут. Марии Макаровне наверное уже под 90. Анна Макаровна, моя самая любимая умерла в прошлом году. Подарила мне Евангелие, сама надписала: «на молитвенную память дорогой Ирочке от Анны Макаровны 1993 г.», велела мне с собой всегда носить. И ношу, весь растрепался!. Евпраксия мне тоже дарила, но я отказалась, у меня лежал Анны Макаровны в сумке. Маргарита, обалдев от моего отказа даже локтем пихнула : «бери, матушка Евпраксия сама даёт»

«Наша мудрая Амма»

Игуменья Тамара (Романова-Багратион-Мухранская)

28 августа сего года исполняется 40 лет со дня блаженной кончины матушки игуменьи Тамары (Багратион-Мухранской), бывшей в 1951–1975-м гг. настоятельницей Спасо-Вознесенского Елеонского женского монастыря в Иерусалиме.

Масштаб личности этой великой подвижницы Святого Русскаго Елеона таков, что живущие ныне ее воспитанницы всегда называют ее «аммой», то есть «мамой», а еще – «царская игуменья», а еще – «наша царица».

Матушка Тамара тихо и мирно скончалась почти в 90-летием возрасте, на один из самых главных православных праздников – Успения Божией Матери. Очень промыслительно, что Царица Небесная взяла в свои райские обители одну из ярчайших представительниц Царского Дома Романовых, Великую княгиню, которая была родной дочерью Великого князя Константина Константиновича, прямой правнучкой Императора Николая I и праправнучкой Императора Павла I.

Живущие ныне ее воспитанницы называют ее «аммой», то есть «мамой», а еще – «царская игуменья», а еще – «наша царица»

Со слов живущих ныне ее воспитанниц перед нами предстает классический образец смиренной и преподобной рабы Божией, основными качествами которой (помимо всех других ее великих добродетелей) были материнство и мудрость.

Предоставим им самим сказать поминальное слово о своей мудрой матери.

Вспоминает монахиня мать Вероника (Рахеб), на Святом Русском Елеоне с 1957 года.

Монахиня Вероника (Рахеб) в монашестве

– Нам всем, живущим ныне русским арабкам, насельницам Святого Русскаго Елеона, Всемилосердный Господь дал велию радость – почти четверть века видеть и ощущать святую жизнь нашей дорогой и родной матушки Тамары. Мы, в количестве 8 оставшихся в живых ее воспитанниц, живем ее светлой святой памятью, и, я убеждена, живем до сих пор ее предстательскими небесными молитвами пред Господом о нас, о всем Святом Русском Елеоне.

Ее подвиги на Елеоне – исторические. Матушка Тамара воистину сохранила и утвердила святой русский православный женский Елеон и дала необратимый толчок для его твердого дальнейшего развития.

Монахиня Вероника (Рахеб) в юности

Когда она пришла в монастырь игуменьей, в 1951-м году, женский Елеон влачил очень жалкое и бедное существование: кругом была послевоенная нищета, было сплошное своекоштье, сестры зарабатывали себе на хлеб на стороне за пределами монастырских стен, подвергались всяческим унижениям и издевательствам со стороны местных мусульман – арабов и турок, ходили в лохмотьях, в оборванных рясах.

В монастыре проживало очень много старых, с дореволюционного времени, сестер, которые умирали с геометрической быстротой. Я помню, только в один год мы похоронили аж 10 сестер! Монастырь в будущем мог однозначно обезлюдеть…

Вместе с отцом Димитрием (Биакаем), которого назначили начальником Русской Духовной Миссии одновременно с матушкой Тамарой и который также является великим подвижником Елеона, матушка резко и бесповоротно преобразила всю внутреннюю жизнь монастыря.

Матушка резко и бесповоротно преобразила внутреннюю жизнь монастыря

Являясь одной из самых ярких представительниц Русского Зарубежья, матушка благодаря своим широким добрым связям получала от многочисленных европейских спонсоров деньги и вкладывала их тут же в обустройство материально-технической жизни обители: провела электричество, водоснабжение, канализацию.

При матушке сестры перестали зарабатывать себе на хлеб в миру, перестали ходить в лохмотьях. Была установлена общая сестринская обеденная трапеза, хотя полностью от своекоштья отказаться не позволяли средства.

Спасо-Вознесенский Елеонский монастырь в Иерусалиме Матушка заботилась о сестрах, как добрая мать о своих дочерях. Для больных и немощных сестер была устроена больница, в которой постоянно поочередно дежурили молодые сестры и ухаживали за находящимися на одре болезни и смерти старицами.

Матушка следила за физическим здоровьем сестер. Нас бесплатно обслуживали в арабском госпитале им. Августы-Виктории, и нас часто посещал лично прикрепленный врач, обследовал тяжкоболящих стариц и всех, чье здоровье вызывало сомнение.

Матушка сделала монастырь интернациональным, привлекла местное православное арабское население к сохранению этой Вселенской Святой обители.

До сих пор ходят нелепые слухи, что мы, арабки-монахини, пришли в монастырь из мусульманских семей. Полная чушь! Если бы такое произошло, то мусульмане нас просто уничтожили бы одним махом, в секунды! Там такие вещи даром не проходят.

Мы все, арабские старейшины Елеона, – выходцы из древних православных арабских родов, как правило, сирийских. В Сирии, в Антиохии впервые приверженцы Иисуса Христа стали называться христианами. Вот мы почти все и оттуда. Даже моя фамилия Рахеб переводится с арабского как «Монахова». Мой прадед лично общался и знал Святителя Феофана Затворника, в то время бывшим начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме.

Вот матушка и решила обновить уже постепенно и неуклонно умирающий состав старых сестер Елеона на новый, с привлечением выходцев из древних православных арабских родов.

По рекомендации местного православного арабского духовенства, с согласия и по настоянию православных родителей, матушка стала принимать в монастырь молодых арабских воспитанниц. Я пришла в монастырь 10-летней девочкой, в 1957-м году. На сегодняшний момент нас осталось в живых восемь, так сказать, русских арабок—монахинь, которых лично непосредственно приняла наша Мама Тамара.

Как поступала с нами матушка? К нам были приставлены опытные взрослые сестры для назидания и обучения послушнической жизни. Матушка нанимала для нас учителей русского и английского языков. Мы все помним и будем помнить нашу великую учительницу русского языка – матушку Иулианию (Клепцову). Ее отец и дед были знаменитыми московскими священниками, которых убили большевики в годы страшных послереволюционных гонений. Я помню, как строго и назидательно учила нас матушка Иулиания, даже заставляла грамотно, по-старорусски писать слова с буквой «ять». Она объясняла нам, что этим самым мы должны проявлять строгое уважение к царской России.

В обиходе матушка была сама кротость. Я помню, как она бесшумно шла в своей мантии через весь собор к своему игуменскому креслу, боясь задеть кого-либо из сестер или молящихся неосторожным движением или толкнуть. Собор был тогда полон сестрами и молящимися до отказа, ведь сестер было более 140 человек, стояли в несколько рядов. Пели два больших клироса.

Она бесшумно шла через весь собор к своему игуменскому креслу, боясь задеть кого-либо или толкнуть

А как благостно учила матушка других сестер правильно и благочестиво себя вести в обители! Я помню, она давала мне книги святых отцов, Игнатия Брянчанинова или Феофана Затворника, с закладками и велела отнести их к той или иной сестре, которая накануне позволила себе какие-нибудь неподобающие вещи, и просила прочесть эту сестру отмеченные закладками выдержки из писаний этих святых отцов – для назидания и исправления, во избежание впредь проступков с ее стороны. Вот такое у нее было воспитание.

Никогда матушка не дерзнула себе позволить не то чтобы крикнуть, а даже повысить голос на кого-либо из сестер, никогда не позволяла себе распекать сестру публично, а только мягко и смиренно умирить ее наедине или вот таким, указанным выше, способом.

Во всем чувствовалось ее царская осанка, воспитание, смирение, беспрерывное уважение к человеку.

Никогда мы не забудем наших великих елеонских наставников и учителей, первой из которых, конечно, навсегда для нас останется наша великая царская игуменья, преподобная матушка Тамара.

Вспоминает монахиня мать Тамара (Хури), в русских монастырях Святого Иерусалима с 1948 года.

м. Тамара и ее тетя м. Феоктиста – Так определил мне Господь, что на сегодняшний день я являюсь самой старой (по пребыванию в монастыре) из всех русских монашествующих в Святом Граде Иерусалиме.

71 год в монастырской и монашеской жизни! Не поверите…

С 8 лет я пришла девочкой-воспитанницей, в 1948-м году, вместе со своими родными тетями – монахинями Фотинией и Феоктистой, ныне уже покойными, сначала в Горний женский монастырь. Однако после войны 1948 года мы вынуждены были уйти из Горнего – сначала в Гефсиманский женский монастырь, а потом, уже окончательно, на Святой Русский Елеон. Находясь в Гефсимании, я окончила нашу знаменитую Вифанскую школу, где научилась свободно говорить по-русски и по-английски. С 1950-х годов я вместе с тетями – монахинями Фотинией и Феоктистой – насельничаю на Святом Русском Елеоне и могла воочию, наглядно, счастливо видеть и ощущать великое подвижничество нашей преподобной матушки Тамары. Я, как и мать Вероника (Рахеб), с которой я проживаю ныне в одной келлии и которая за мною ухаживает, как за лежачей уже на одре сестрой, также принадлежу к древнему православному арабскому роду Хури. «Хури» переводится как «Попова». Мой отец, мои дяди, деды и другие славные предки были православными священниками, монахами и священнослужителями. А мой младший брат Иоанн – ныне епископ канонической Антиохийской Православной Церкви в США.

Всех нас, русских православных арабок, собрала на Святом Русском Елеоне наша Мама – дорогая матушка Тамара. Она вела очень умную, так сказать, политику – в обязательном порядке утвердить на Святом Русском Елеоне насельничество представительниц древних арабских православных родов. Мы принимались ею в монастырь строго по рекомендациям наших священников и духовников. Только из благочестивых православных семей. С великим, так сказать, историческим православным прошлым. Моя тетя – мать Феоктиста (Ягнам) — была сразу замечена матушкой Тамарой, как очень талантливая, подвижническая и строгая личность, и была ее назначена в 30 лет ее заместительницей, наместницей и первой помощницей. И 25 лет мать Феоктиста была правой рукой матушки во всех делах. И даже служила еще трем игуменьям уже после матушки наместницей-заместителем игумений. Господь даровал радость наградить меня монашеским именем Тамара, в честь Царицы Грузинской Тамары, то есть Небесной Покровительницы матушки Тамары. Я была также и келейницей матушки, и всегда пешком, держа под руки, сопровождала матушку, вместе с другой келейницей-арабкой матерью Аполлинарией, от покоев до храма, в особенности после почетной отставки матушки в 1975-м году.

Всем мы обязаны матушке Тамаре. Она развивала монашеские делания вышивания и иконописи в обители. Я, мать Феоктиста, мать Рафаила постигли великое искусство вышивания митр, облачений, плащаниц. Этим и многим другим и жил монастырь. В обители совершалось царское церковное клиросное пение, которым руководила покойная ныне арабка, мать Афанасия. Матушка Тамара очень любила церковные службы, пока позволяли ее физические силы, она всегда была в храме на службах, сама читала Шестопсалмие и часто Полуночницу.

Великая княгиня императорской крови забыла свою дворцовую жизнь и полностью предалась монашеской аскезе

А в быту матушка была крайне аскетична, истинная монахиня. Даже не верилось, что Великая княгиня императорской крови, кузина Царя Николая II, напрочь забыла свою дворцовую жизнь и полностью предалась монашеской аскезе: в быту ела деревянной ложкой из деревянной посуды, пользовалась переносным деревянным умывальником, простейшей одеждой и бельем, никаких изысков в пище, никакой роскоши в быту.

м. Тамара с отцом Димитрием (Биакай). Но я бы хотела обязательно, помимо матушки, упомянуть еще об одном великом подвижнике Елеона – о нашем дорогом отце-духовнике, архимандрите Димитрие (Биакае). Мне также посчастливилось некоторое время быть его секретарем, поскольку я знала английский язык. Это был удивительный человек! Я бы не побоялась сказать, что отец Димитрий – это был второй великий священник на Елеоне и на Святой Русской Палестине после отца-основателя, аввы Антонина (Капустина). Широта его знаний была почти безгранична. Матушка Тамара почитала отца Димитрия так, что без его благословения ничего не делалось и не совершалось важного в монастыре. Хотя матушка была старше отца Димитрия на целых 18 лет и, по сути, годилась ему в матери, тем не менее она строго считала себя его духовной дочерью и оставалась ему верной и после отставки отца Димитрия в 1968-м году, и после своей отставки в 1975-м году. Их взаимоуважение было настолько велико, что после смерти матушки на Успение 28 августа 1979 года отец Димитрий сделал все, чтобы матушка была в обязательном порядке погребена только в центре монастыря, за Спасо-Вознесенским собором, рядом с первоосновательницей и первостроительницей Святого Русского Елеона матерью Евпраксией (Миловидовой), в череде самых великих подвижников Святой Елеонской Горы.

Вспоминает нынешняя наместница монастыря, монахиня мать Рафаила (Лел). В обители с 1954 года.

– Для меня лично этот год тоже в какой-то степени знаменательный. Ровно 65 лет назад, 14-летней девочкой, я вступила в стены нашей величайшей обители мира. Это произошло по воле нашей великой Мамы – матушки Тамары, нашей земной царицы. Могу также несколько похвалиться, что на настоящий момент я старейший долгожитель по пребыванию на Елеоне. Настолько я люблю и предана своему родному русскому Елеону, что ни разу не была, например, в Горнем Иерусалимском монастыре, хотя они наши самые близкие братья. Как и все мои арабские монахини-сестры, я выходец из православной арабской семьи, насчитывающей несколько веков своей истории.

На снимке: нынешняя игуменья Варвара, епископ Николай и наместница м. Рафаила (Лел)

Благодаря нашей великой матушке Тамаре, матушкам Феодосии и Тавифе, нашим великим учителям – отцу Димитрию, матери Феоктисте, матери Иулиании (Клепцовой), отцам-духовникам Мефодию, Модесту, Нектарию, я обучилась всему монашескому деланию и впитала монашескую жизнь в себя настолько, что Господь доверил мне, многогрешной, в 1996-м году, после почетной отставки по состоянию здоровья матери Феоктисты, стать наместницей игуменьи, то есть ее заместителем на время отсутствия, с правом ношения наперсного креста по воскресным и праздничным дням, стать как бы вторым человеком в монастыре после нее. Более того, после ухода из монастыря матушки игуменьи Иулиании в 1997-м году, до назначения новой игуменьи Моисеи, я два месяца в сложнейших условиях исполняла обязанности настоятельницы и игуменьи, и мое имя поминалось даже во время ектений. Так что я – плоть от плоти Елеонская русская арабская монахиня и знаю всю его историю, начиная с 1954 года.

Конечно и безусловно, первой и главной фигурой для нас, ныне живущих старых монахинь-арабок, после отца-основателя монастыря Антонина (Капустина), является матушка игуменья Тамара. Это для нас живой эталон, пример во всем. Мне постоянно думается, что вот мы все, старые почтенные арабки-старейшины Елеона, живем до настоящего времени только потому, что у нас была такая живая мать – матушка игуменья Тамара (Багратион-Мухранская), урожденная Великая княгиня императорской крови Романовых.

Игуменский дом в монастыре при ней был всегда открыт для всех

Матушка Тамара была настолько простым и порядочным человеком, что игуменский дом в монастыре при ней был почти всегда открыт для всех. На двери даже не было звонка. Это был настоящий общий, материнский дом, где все кормились, встречались, получали благословение, получали совет, наставление и так далее. Матушка была невероятно привязана к родной обители и только дважды за все время игуменства его покидала, находясь в поездках, на длительное время. За стены монастыря она выходила нечасто, только к Гробу Господню и в Гефсиманию, к Божьей Матери. Матушка никогда не держалась за власть. И когда она, на девятом десятке жизни, стала сильно уставать по возрасту и болячкам и забывать что-то, матушка твердо для себя решила оставить настоятельство и уйти на покой. И, в этом опять проявилось ее царственность – во всем, даже в монашеском настоятельском деле надо всегда соответствовать строгой и стойкой форме! И более никак. Во всем, даже в форме простой монашки, держать царскую осанку. Поэтому в 1975-м году она, с благословения ее постоянного духовника отца Димитрия (Биакая), написала прошение в Архиерейский Синод РПЦЗ о почислении ее на покой по возрасту и состоянию здоровья с должности настоятельницы Елеона. Несмотря на усиленные уговоры ее помощницы матери Феоктисты – остаться формально до смерти действующей настоятельницей и освободить себя от забот и хлопот по монастырю, которые будут нести все ее помощницы и наместница, – матушка строго и неуклонно отказала, мотивируя свое решение отсутствием у нее надлежащих и должных сил, как настоятельницы, руководить монастырем. А казаться формально игуменьей, при отсутствии сил, ей, как царского происхождения лицу, не подобало! Вот такая у нас была достойная, благородная, образцовая во всем преподобная матушка Тамара.

Матушка Тамара с родной сестрой Верой Константиновной Романовой

Вспоминает монахиня мать Магдалина. В монастыре с 1961 года

– Когда матушка Тамара пришла в монастырь, в кассе монастыря было всего 5 динариев, то есть 5 монет.

Вы можете себе представить, что это такое?! Была страшная нищета, голод. Монашки работали за монастырем в миру. Со всеми вытекающими последствиями, ходили оборванками.

При матушке все стало резко меняться. Она спасла монастырь от разорения и гибели. Она и отец Димитрий (Биакай).

Она спасла монастырь от разорения и гибели. Она и отец Димитрий (Биакай)

Вот эти два великих подвижника и дали Русскому Елеону устоять, утвердиться и развиваться дальше.

Что было очень ценного в обители? При отсутствии в обители технических благ, отсутствия бытовой техники, как сейчас, при отсутствии воды, света, канализации, должных лекарств, при наличии сестер в количестве более 140 человек, монастырь жил внутренней любовью! Это самое главное! Ничего ценного материально-технического не было, как сейчас, а любовь – была! И примером этой настоящей любви была матушка Тамара.

Игуменья Тамара (Романова-Багратион-Мухранская)

Она была настолько богоугодным человеком, что, при общей бедности монастыря, по ее молитвам и усилиям находились всегда спонсоры, дававшие деньги обители на ремонты и реставрации, на ту же воду и свет, всегда помогали наши арабские православные родичи, поставлявшие в обитель продукты и муку. Мы сами развивали огородничество, сами трудились на поле, на оливах. Продавали нашу наикрасивейшую вышивку. Этим и кормились также.

Матушка принимала в монастырь стариков, по благословению святителя Иоанна Шанхайского и по его личной рекомендации принимала в наш монастырь старых сестер-русских эмигранток, которые оказались за границей после революции и остались одинокими и немощными. Казалось бы, зачем принимать в монастырь старух, от которых трудового толку никакого?! Но эти неблагочестивые рассуждения были не для матушки, обладавшей глубинным человеческим, личным благородством. Они принимала этих зарубежных русских старух в монастырь и давала им легкое послушание – дежурить на свечном ящике, принимать пожертвования и читать по очереди Неусыпаемую Псалтирь! То есть абсолютно необходимое монашеское делание для любого монастыря! И, казалось, старые немощные сестры, которые не могли работать ни на огородах, оливах и ни на строительных работах, буквально спасали монастырь своей непрестанной, круглосуточной молитвой по Псалтири! Буквально для всех при матушке находилось место. Немощные сестры, которые уже лежали на одре своих тяжких болячек и готовились отойти в жизнь вечную, находились под постоянным присмотром в отдельной больничке, находившейся на территории монастыря. За ними постоянно, по очереди, ухаживали молодые сестры. Никто из лежачих стариков не был выброшен за ворота. Здание больнички сохранилось до сих пор, только самой больнички уже в нем нет…

Специальное фото: матушка Тамара и отец Димитрий с русскими арабками-насельницами Святого Русского Елеона

Все мы убеждены, что время матушки Тамары и отца Димитрия (Биакая) – это и для нас, и для истории – золотое время. Вряд ли оно повторится, хотя сейчас в монастыре всего полно: и сыты все, и отремонтирован он, и бытовой техники навалом, и у всех компьютеры, и Интернет.

Могила матушки игуменьи Тамары в центре Спасо-Вознесенского Елеонского монастыря. Но сейчас не 140 человек насельниц, как при матушке Тамаре, а только 40, с послушницами.

Дай то Бог, чтобы возродилась та настоящая, истинная любовь, которая была при матушке Тамаре!

По поводу присутствия на Елеоне нас, русских арабок-монахинь, которых вырастила матушка Тамара, нынешний Наблюдающий за Святыми обителями РПЦЗ на Святой Земле Архиепископ Берлинский Марк (Арндт) публично как-то сказал: «Мы благодарны русским монахиням-арабкам Елеона за то, что они сохранили для Русского Зарубежья и всего мира Святой Русский Елеон. Без их подвижнических усилий это невозможно было бы сделать. Спаси Господи за их труды!»

Вечная память преподобной матушке игуменье Тамаре за ее исторические подвиги на Святом Русском Елеоне !

50 дочерей игуменьи Николаи. Как живут девочки в приюте женского монастыря

Их судьбы похожи — брошенные дети. Родители ушли из жизни, отбывают срок в тюрьме, отказались от маленькой дочки, решив создать новую семью. Но это — судьбы до монастыря.

«Заберите дочку»

«Вы детей в приют по конкурсу отбираете?» — приехавшая из Москвы пара всё не могла поверить, как достаётся такой кусочек сказки — утопающий в розах уютный двухэтажный дом, гимназия, классы для занятий танцами, живописью, музыкой, тренажёрный зал — детям наркоманов, алкоголиков и заключённых. Порой с серьёзными диагнозами — от порока сердца до задержки психического развития. «Что им скажешь, — вздыхает игуменья Николая, настоятельница Свято-Никольского Черноост­ровского женского монастыря в Малоярославце, где уже 26 лет существует приют для девочек. — Да, есть критерий один очень важный — это дети-сироты, некоторые при живых родителях».

Настоятельница Свято-Никольского Черноостровского женского монастыря игумения Николая. Фото: РИА Новости/ Сергей Пятаков

Муж с женой пришли к настоятельнице с просьбой взять в приют девочку, которую удочерили несколько лет назад. «Умоляли меня — будем работать в монастыре, только заберите. Мы, мол, от неё не отказываемся, нам просто очень сложно. Девочка, по их словам, не хочет учиться, не слушается, — рассказывает игуменья Николая. — Я отказала. Ребёнок у них с младенчества, полноценная семья. Зачем отдавать? Можно же пойти к психологу, перевести в специальную школу. Мы сейчас тоже одну девочку в такую школу возим, она там хорошистка, и всё благополучно… В общем, утешили их — одумались, уехали. Случаи, когда опекуны пытаются отдать нам детей, участились. Объясняю им: раз взяли на себя крест, так несите до конца. Да, непросто, но надо внутри себя ресурсы искать».

Глядя на весело снующих по монастырскому двору улыбчивых девчонок от 7 до 17 лет, и не поверишь сразу: многим из них пришлось пережить такое, что не каждый взрослый осилит. У Оли (имена детей изменены. — Ред.) отец на глазах убил маму, когда ей было 3 года. Рассказывают, что в приюте она поначалу раздевала кукол и вспарывала им животы. Папа ей иногда звонит из тюрьмы, и она его любит. Свету в 11 лет привёл папа, когда тяжело заболел. Мама бросила их несколько лет назад. Предчувствуя, что скоро уйдёт, мужчина решил отдать дочку в любящие руки. Несколько раз он успел её навестить. 10-летнюю Марину освободившаяся из тюрьмы мать начала водить с собой по притонам, предлагая дочку «женихам». А чтобы ребёнок не противился, поила шампанским. 1,5-годовалую Альбину забрали в приют из тюрьмы. Её отец занимался сбытом наркотиков. Когда его арестовали, он уговорил мать Альбины взять всю вину на себя — мол, беременную не посадят. Ей дали 10 лет. Малышка родилась в тюрьме. За полтора года взаперти ребёнок чудовищно исхудал — полная атрофия мышц. В приюте девочку выходили. Мать вышла из тюрьмы и… её выслали из России в Узбекистан. Однажды позвонила в монастырь. Монахини начали было готовить документы, чтобы вернуть ребёнка матери, но женщина исчезла. Сейчас Альбине 10 лет, а глаза печальные-печальные. «У нас много таких, — говорит матушка Николая. — У одной девочки мать тоже сидела в тюрьме, но когда срок закончился, сразу забрала дочку, сейчас всё у них благополучно. Другая из тюрьмы писала чуть не каждый день: выйду — заберу. На воле погуляла полгода — опять села. Недавно освободилась, иногда приезжает к дочке, обещает забрать: «Матушка, я уже взрослая, мне 33, я уже понимаю…»

Таланты из бомжатников

История приюта «Отрада» началась вместе с историей женской обители. В 1991 году здания монастыря, с XVI века существовавшего как мужской, были возвращены Калужской епархии. За 70 лет советской власти от него остались руины. Малочисленная монашеская братия разошлась по другим обителям. И в 1993 году монастырь переведён в статус женского. Настоятельницей назначена игуменья Николая (Людмила Дмитриевна Ильина), прибывшая из женского монастыря в Шамордино (недалеко от Оптиной пустыни) с одной старенькой послушницей. Буквально через месяц община выросла до 50 монахинь. И сразу же там стали появляться дети из неблагополучных семей. Ведь то было начало 90-х — самый пик экономической разрухи в стране и как следствие — детской беспризорности и наркомании. Сёстры-монахини собирали малолетних бродяжек по подвалам и помойкам. «В ­Оптину пустынь всегда принимали самых тяжёлых наркоманов на «перевоспитание» трудом и молитвой, — вспоминает игуменья Николая. — Так вот одна такая бывшая наркоманка рассказала, что в Петербурге в её компании, обитавшей в нежилых домах (тогда их называли «бомжатниками»), были ещё две девчонки, мечтавшие о нормальном доме. Поехали мы в Питер их вызволять. По дороге они от нас сбежали. Мы взяли двух девочек из Оптиной пустыни, им тогда было по 16 лет. Так и звали их — Машка Лиса и Машка Питерская. Одна выбрала монашество, мать Ольга сейчас. Другая вышла замуж, мама шестерых детей, пятерых своих и одного усыновлённого. В гости приезжает».

Сейчас монахини воспитывают 50 девочек. Казалось бы, монастырь — место строгое и аскетичное. А здесь звонкий смех, яркие детские платья, ролики, качели, уютные комнаты, ни одна не похожая на другую. Не приют, а большая многодетная семья. «Говорят, что дети молитве мешают, но у нас не так, — делится игуменья. — И дружба со Святой горой Афон началась благодаря детям, монахи Афона первыми предложили помощь строящемуся приюту».

Дети монастырского приюта «Отрада» во время богослужения в Свято-Никольском Черноостровском женском монастыре. Фото: РИА Новости/ Сергей Пятаков

Помимо уроков в православной гимназии у девчонок есть занятия хореографией, живописью, шитьём, пением. В летние каникулы — поездка на море, в Крым или Анапу. С 1-го класса — обязательное музыкальное образование. К слову, хоровое пение поставлено на профессиональную основу. Коллектив «Отрада» регулярно выезжает на детские фестивали за границу представлять русское искусство по заданию Министерства культуры, в прошлом году дети посетили шесть стран, в позапрошлом — девять. Многие выпускницы гимназии поступают на факультет православной журналистики РГСУ. «Вот Наталья Лантратова — очень талантливая, была солисткой в хоре, отучилась на журналиста, — мать Варвара показывает мне на фотографии выпускниц разных лет. — У Сашки была мечта — поступить в медицинский. Мы её отговаривали — не тянула ни биологию, ни химию. Упрямая, никого не слушала. Не поступила. Матушка игуменья уговорила её пойти на иконописное отделение художественного училища, чтобы не терять год. Педагоги нас потом пытали, где мы нашли такое сокровище. Несколько девочек поступили в военный вуз — на военных переводчиков. Агата Грачёва — стюардесса на международных рейсах». Монахинями за все годы стали всего 4 девочки.

«В чём секрет педагогического мастерства?» — спрашиваю настоятельницу. «В душе каждого человека заложена Божья искра, надо её только открыть, — уверена матушка Николая. — Ещё старец Паисий сказал: всё, что ты хочешь сказать своему ребёнку, скажи Богу. Бесполезно читать нотации, кричать и раздражаться. Я вот за несданные ЕГЭ девчонок не ругаю. Меня потрясла история: у мальчика прямо на экзамене инсульт случился. Собрала тогда всех своих выпускниц и говорю: «Сдавайте как хотите. Получите двойки — потом пересдадите». Это того не стоит, чтобы так страдать. На долю этих детей страданий и так выпало слишком много».

Как я делала ангелов в монастыре или Не люблю православие

В возрасте 17 лет, еще являясь членом РПЦ, я, зная церковное учение о святости девства, а также желая реализоваться как внутрицерковный миссионер, поступила послушницей в Свято-Троицкий Ново-Голутвин монастырь в Коломне. Этот монастырь привлек меня тем, что его насельницы, как пишут о том церковные издания, занимаются миссией и наукой, работают во множестве художественных мастерских (иконописной, керамической, реставрационной, вышивальной и др.), заботятся о просвещении и т.д. Монастырь имеет радио и современный интернет-портал, в нем находятся зоопитомник и приют для мальчиков. Немало заинтересовала меня и личность настоятельницы: игумения Ксения (Зайцева) — выпускница журналистсткого факультета МГУ и регентского отделения МДА, автор многих книг, талантливый художник-примитивист, кавалер пяти различных орденов, в то числе «За заслуги перед отечест ом» 2 степени.
В монастырь я поступила летом, многократно до этого побывав там как паломница. Поскольку до окончания хозяйственных работ на подворье, на которых были заняты все сестры, из художественных мастерских работала только керамическая (сувениры, исполненные в стиле гжельской керамики, продаются в церковной лавке и приносят неплохой доход), моим послушанием стало изготовление подсвечников в этой мастерской.
Как я уже упоминала, игумения Ксения была художником-примитивистом. Все мастерские, кроме иконописной, изготовляли изделия по ее эскизам. Вся голутвинская керамика также исполнялась в стиле примитивизма. К примеру, крошечные подсвечники, которые я должна была изготавливать, представляли собой ангелочков с подставкой для церковной свечки. Делаются они так: расплющивается тонкая трубка из белой глины и сгибается примерно на 1/3 длины; на нее прикрепляется плоский овал, две ручки-колбаски, крылья и пяточки; перед ангелом ставится сам подсвечник с отверстием, продавленным с помощью карандаша.
(На рисунке фигурка чуть увеличена). Эти ангелы обжигаются, раскрашиваются в стиле гжель и продаются в лавке стоимость 50 рублей (ручная работа, как-никак). Думаю, они до сих пор имеются в ассортименте церковной лавки — раньше в день уходило около сотни таких ангелков.
Я, художник-импрессионист, всегда с крайней неприязнью относилась к примитивизму. Мне глубоко претит подобная техника изготовления. Эти ангелы казались мне уродцами, даунами из кунсткамеры, изувеченными инопланетянами; мой эстетический вкус не позволял мне даже взглянуть на них, уже раскрашенных и лакированных. Многократно я высказывала просьбу дать мне любую другую работу, пусть даже не связанную с искусством (потому что я не могу считать примитивизм искусством) главе мастерской инокине Елене (Котовой), но меня даже не хотели слушать, потому что высказывать сомнение и недовольство перед другими сестрами нельзя. Игумения всегда была недоступна для простых послушниц, благочинная монастыря постоянно говорила мне, что я должна изменить свое именно художественное мировоззрение и научиться видеть в ангелах не уродцев с атрофированными руками и лепешками позади, а детишек, у которых и ручки тоненькие, и головка большая; а матушка игумения будет давать мне именно такие работы, чтобы научить меня видеть весь мир таким — «детским»…
Так простите, господа, это не изменение психологии? Это не полное искоренение типа мышления? Это не сектантство?
Забыла сказать, что многие инокини в Ново-Голутвине моложе 20 лет, и их с детства вымуштровывали «радоваться всему примитивно-простому»…
Я привела лишь один совсем маленький пример из собственного опыта. Если кого-то интересуют другие примеры — с радостью напишу еще. Но уже сейчас скажите мне: прав ли профессор Дворкин?
P.S. В монастыре я прожила недолго — около трех месяцев, потом я попросту сбежала, потому что ни игумения, ни благочинная не хотели меня отпускать. Мне хватило на всю жизнь.