Представители Русской Православной Церкви сомневаются в возможности канонизации рядового Евгения Родионова, обезглавленного боевиками в чеченском плену за отказ снять нательный крестик и принять ислам. «Нет никаких документальных сведений об обстоятельствах смерти человека. Все рассказы, которые существуют в развернутом или сжатом виде, есть всего лишь умопредставление людей на эту тему», – сказал секретарь синодальной комиссии по канонизации святых протоиерей Максим Максимов в интервью, опубликованном 14 января 2010 г. в газете «Комсомольская правда».

Причины отказа в канонизации – отсутствие документальных подтверждений о факте мученичества этого человека. Для канонизации, по словам о. Максима Максимова, необходимы ответственные свидетели гибели солдата, а они убиты. В настоящее время единственный живой свидетель, который может рассказать о смерти солдата, это его мать, но она не присутствовала при его гибели, «поэтому свидетелем может быть названа условно».

«Я вот так же, как вы сейчас мне вопросы задаете, у нее спросил: «Откуда известно, что сын принял смерть именно так?» Она сказала, что это общая, типологическая ситуация со всеми русскими воинами, попавшими в плен и убитыми. Но Церковь не может опираться на типологические свидетельства», – отмечает секретарь комиссии по канонизации. По его мнению, так можно поставить вопрос о канонизации тысяч погибших в Чечне солдат. «А почему нет, если вопрос типологический? Или вы меня будете уверять, что все солдаты – христиане и знают, за что умирают?» – задает вопрос священник.

Напомним, что лет пять назад мама воина мученика Евгения Родионова Любовь Васильевна (см .илл.) поделилась с главным редактором «Русского Вестника» Алексеем Сениным своими горестями: «Родина, границы которой мой сыночек защищал в Чечне (а Женя был пограничником), приняла его тело неласково. Я и мой сын жили в Московской области, в Подольском районе, в поселке Курилово. Его жителей хоронят на административном кладбище у храма Вознесения Господня. Тамошний молодой священник, о. Александр Филиппов, недавно бывший профессиональным массажистом, отказался отпевать моего сына без оплаты. Соседи сжалились над нами (денег у меня после Чечни совсем не было), заплатили ему 300 рублей, только тогда он совершил обряд отпевания. Впоследствии у него погиб брат, который сейчас похоронен в двух метрах от дверей храма Вознесения Господня, рядом со священнослужителями этого храма. Отношения мои с этим священником не сложились. Он ненавидит меня за прямоту, за то, что к Жене на могилу приезжают и приходят люди со всей России, от Дальнего Востока до Прибалтики, из бывших советских республик — Украины, Казахстана и из стран далеких — Америки, Германии, Франции (см. илл.). С 1997 года он не однажды предъявлял мне претензии в том, что я приглашаю священников послужить панихиду на могиле, не согласовывая с ним. Его раздражает, что он остается в стороне от поминовения убиенного солдата. Приезжают днем и ночью, священники и военные, генералы, и очень много детей, часто целыми классами. В храм они почти не заходят, потому что он всегда, кроме воскресенья, закрыт. Мне больно за Церковь, которая уничижается недостойными служителями. Примеров тому знаю предостаточно, о чем очень скорблю»: http://expertmus.livejournal.com/48573.html

Для справки: рядовой воинской части 2038 Назранского погранотряда Евгений Родионов 1977 г.р. 13 февраля 1996 г. вместе с Андреем Трусовым, Игорем Яковлевым и Александром Железновым был послан дежурить на КРП, в 200 м от заставы, который представлял собой обыкновенную будку без света, без связи, без какой-либо огневой поддержки…. Во время их дежурства на боевом посту была остановлена машина скорой помощи под управлением бригадного генерала Руслана Хайхороева, в которой перевозили оружие. При попытке досмотра солдаты были захвачены в плен. Офицеры из Калининградской обл. слышали крики солдат, звавших на помощь, но не посмели покинуть заставу. Командованию они доложили, что «солдаты дезертировали из части»… Уже 16 февраля Любовь Родионова получила телеграмму, что ее сын, Евгений Александрович Родионов, «самовольно оставил часть, и командование просит ее принять меры для возвращения сына на службу». Телеграмма была послана, когда боевики уже начали пытать захваченных в плен Евгения Родионова и его однополчан: принуждали одного пленного пытать другого, подвешивали на дыбе, морили голодом. Все это мучители заставляли описывать в письмах домой, чтобы родители быстрее собрали необходимую сумму для выкупа. Евгений писать наотрез отказался, сказав, что денег у них собрать негде, да и сердце у мамы больное — может не выдержать такого известия. Тем временем федеральные войска вплотную подошли к Бамуту, и за день до его сдачи с пленными решено было покончить. 23 мая 1996 г. Евгению Родионову и его сослуживцам было предложено снять нательный крест и принять ислам. После их отказа Евгению отрезали голову, остальных расстреляли. Матери Евгения Родионова, 9 мес. разыскивавшей сына, боевики передали видеокассету с записью его казни.
На сегодняшний день написано около 160 икон, посвященных воину-мученику Евгению , которые уже есть в 26 храмах России. В 1997 г. по благословлению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II была издана книга «Новый мученик за Христа воин Евгений». Книгу-житие «Слово о солдате» написал и издал настоятель Свято-Духовского храма с. Вольное Новомосковского благочиния иерей Георгий Ханов (Днепропетровск). Игумен Кирилл, настоятель муромского Спасо-Преображенского мужского монастыря Владимирской епархии также ходатайствовал о канонизации. 10 августа 2002 г. освящен полковой храм в честь воина Евгения Мелитинского на территории Алтайского погранотряда, в Акташе, настоятель которого о. Варлаам написал первую икону «Воина Евгения, в Чечне убиенного». Именно в этом храме алтайских пограничников произошло одно из первых чудес. 20 ноября 2002 г., как сообщил о. Варлаам, «один из солдат, рядовой Андрей Зяблицкий, верующий человек, прочитавший жизнеописание Евгения Родионова и проникшийся особой любовью к его личности, держал в руках храмовую икону с изображением св. мученика Евгения-воина . Молебен и крестный ход снимали на видеопленку,- и прямо во время съемок крестного хода икона в руках солдата замироточила. Миро истекало из нижней перекладины креста в руках воина». 21 октября 2008 г. воин Евгений Родионов прославлен в лике мучеников как местночтимый святой Астраханско-Енотаевской епархии.
В интервью газете «Русский вестник» мама Евгения сообщила о свое встрече с о. Максимом Максимовым весной 2003 г.: «По форме беседа эта напоминала допрос. Молодой человек, по возрасту годящийся мне в сыновья, выспрашивал меня о том, с какими словами умирал мой сын, хвалил ли он Господа или ругал своих убийц? И есть ли этому свидетели? Отвечаю: есть. Пусть отец Максим, ежели не струсит, едет в Чечню к боевикам, и адреса известны — Бамут, Ачхой-Мартан, и спрашивает их. Мой сын, погибая, не думал о том, будут его канонизовать или нет…».
Протоиерей Александр Шаргунов в беседе на радио «Радонеж» 8 февраля 2004 г. заметил в этой связи: «Интервью священника Максима Максимова о канонизации воина Евгения Родионова, которое он дает ответственному редактору «Церковного Вестника», мягко говоря, вызывает у меня недоумение. Создается впечатление: автор убежден, что ему позволено говорить все что угодно от лица Церкви только потому, что он является секретарем Синодальной комиссии по канонизации. В самом деле, не может не поражать уровень рассуждений собеседников. Священник Максим Максимов рассуждает, что воина Евгения Родионова новомучеником нельзя назвать, во-первых, потому, что, цитирую: «надо определенно заявить, что эпоха новомучеников и исповедников Российских, как бы мы ее ни растягивали, уже закончилась. Мы можем провести границу по 1970-м, в крайнем случае, по 1980-м годам, когда в мир иной отошли последние исповедники, вышедшие из лагерей. Когда Евгения Родионова причисляют к новомученикам и исповедникам Российским, происходит очевидный подлог: в современной истории России это совершенно иной период». Получается, что гонения на Церковь кончились, новых мучеников больше не будет.
Не может быть, между прочим, речи о прославлении, скажем, убиенных Оптинских иноков или убиенного ваххабитом иерея Игоря Прозина, или протоиерея Анатолия Чистоусова, замученного в Чечне. Книга Апокалипсиса вообще закрыта, наступило принципиально новое время! Очевидно, эпоха тысячелетнего царства… Не хочется верить, что о. Максим исповедует такую откровенную ересь. Такое впечатление, что он не понимает, что пишет! Но кроме этого, возникает более простой вопрос: неужели секретарь комиссии по канонизации не знает того, что известно каждому семинаристу. Само название «новомученики» мы восприняли с XVI, XVII, XVIII, XIX веков в связи со страданиями на Балканах греческих и сербских христиан, которых убивали только за то, что они отказывались похулить веру во Христа и принять магометанство (между прочим, как мы видим, буквально то же, что было с воином-новомучеником Евгением!). Если следовать логике о. Максима, то и наших новых мучеников и исповедников Российских нельзя назвать таковыми».
Кстати, при канонизации новомучеников в той же комиссии РПЦ вопрос об их чудесах даже не поднимался…

Что Вы знаете о подвиге Евгения Родионова? Можно ли молиться мученику-воину о живых и усопших защитниках Отечества? В каких странах Евгений уже причислен к лику святых? О самых важных фактах жития воина-мученика мы расскажем Вам сегодня.

«Итак всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречётся от Меня пред людьми, от того и Я отрекусь пред Отцем Моим Небесным» – (Мф 10:32-33)

Евгений Родионов

Евгений Родионов родился в поволжском селе близ Кузнецка Пензенской области в самой простой советской семье. Его папа работал плотником, а мама мебельщиком-технологом. После первого похода в храм вместе с бабушкой 11-летний Евгений надел крест и уже никогда его не снимал. В 18 лет парня забрали в армию в разгар Первой чеченской войны.

14 февраля 1996 Евгений со своими сослуживцами Андреем, Игорем и Александром попал в плен во время несения боевого дежурства на границе Чечни и Ингушетии. Сначала ребят признали дезертирами, а к матери Родионова домой приходила милиция.

В плену Евгений находился 100 дней, где подвергался жестоким пыткам. 23 мая 1996, в день своего рождения, под селом Бамут, непреклонный воин был обезглавлен чеченскими бандитами за отказ снять нательный крестик и принять ислам.

Любовь Родионова, мама Евгения, приехала в Чечню вскоре после того, как сын попал в плен. Смелая женщина даже встретилась с Басаевым, который публично пообещал ей найти Евгения. Но когда Любовь покинула село-штаб боевиков, ее догнал брат полевого командира и жестоко избил, сломав позвоночник. Мать вынуждена была заплатить боевикам денег, чтобы они указали ей могилу сына.

С 2003 года ведутся разговоры о канонизации Евгения Родионова в лике мучеников. Несмотря на то, что сведения о ведении погибшим осознанной церковной жизни неизвестны, налицо факт его исповедания веры перед лицом смерти.

Хотя Евгений Родионов не канонизирован Русской Церковью, он имеет огромное почитание среди духовенства и мирян. Сербская Церковь уже прославила воина-мученика Евгения как местночтимого святого, а Постоянная конференция Православных Канонических Епископов Америки внесла в чин панихиды для армейских священников слова о «новомученике Евгении Воине». Таким образом, православные США и Сербии уже прославили мужественного воина в лике святых.

В 2010 году в городе Кузнецке Евгению был открыт памятник. Скульптура изображает мученика с нимбом над головой и восьмиконечным крестом в руках.

В наши дни изображения Евгения, сравнимые с иконами, можно встретить в десятках храмах Русской Православной Церкви. Образ Евгения Родионова написан в полный рост в храме Иоанна Воина в Харькове.

Известны случаи мироточения икон Евгения Родионова, например, в алтайском храме святого мученика Евгения.

Евгений Родионов стал образцом стойкости и мужества, одним из небесных покровителей русских воинов и примером для современной молодежи.

Не за исповедание Христа его убили.
Нет, конечно, никто ему череп не раскраивал на мелкие кусочки и нет никакого такого поверья. В те времена было и не до этого. Эти пацаны попали в плен, их держали в плену, вначале связанными, а потом, взяв с них слово, что они не сбегут, развязали их. Дело было в Бамуте — селе, которое подвергалось ожесточенной бомбардировке, и которое никак не могли взять. В один из таких моментов, когда начался воздушный налет, когда группа чеченцев выдвинулась на позиции, пленные остались под присмотром лишь одного часового, который доверился словам пленных, что они не будут устраивать побег. Пленные захватили его оружие, открыли по нему огонь из его же оружия, прострелили легкое (он потом выжил), и сбежали. КОгда группа вернулась обратно, было понятно, что совершен побег. Пленных быстро поймали , их было., помоему, четверо. Они признали свою вину, и были приговорены к расстрелу за попытку побегу и убийство, нарушение данного ими же слова. (Один из пленных ранее принял ислам, но также был расстрелян за нарушенное слово, побег, и попытку убийства, вместе с остальными. КОгда производили казнь, у Родионова был крест на груди. Один из чеченцев подошел к нему, и сорвал его с груди со словами «Ты не достоин его носить», и бросил на землю. Командир группы, Хильдехароев, (а именно с его слов все это было рассказано. Впоследствии, он станет шахидом, иншаллах, в одном из боев) вернул крест приговоренному Родионову, и с ним в кулаке он и был расстрелян. Были казнены все четверо, кто участвовал в побеге, в результате которого была неудавшаяся попытка убийства часового. Командир и помогал матери Родионова найти могилу ее сына, когда она потеряла надежду добиться какого-либо внятного ответа от своих же военных и штабных. В те времена много матерей солдат были в Чечне, искали своих сыновей. И никто их никогда не трогал.
Я знал Хайхороева, командира группы, лично, еще до войны. И знаю, как честного и дойстойного человека, который уже не среди нас. В той войне, на первой, было в основном, все достойно, и было много милосердия, которое потом исчезщло по мере продолжения войны. ведь воевали вчерашние сограждане, которые даже служили ранее в одних и тех че частях. Скажем, я помню одну программу из «Взгляда», где расскзали (и показали) случай о пленении одного русского офицера, который был потом отпущен под честное слово чеченским офицером, по той простой причине, что ранее они вместе служили в Афганистане, а Вы знаете, какие отношения меж «афганцами». Тот русский офицер потом все-таки вернулся обратно в Чечню, по просшестии какого-то времени. То ли по контракту, то ли опять отправили воевать. Но этого тот чеченский офицер уже не узнал, так как к тому времени он уже погиб в боях. Другие подробности я не помню, передачу видел давно. Но я помню и представляю лицо погибшего Хайхороева, который рассказал про этот случай. Он сказал примерно такие слова перед тем , как развязать пленных: «РебятаЮ у вкс есть два выбора, либо оставаться связанными, либо быть развязанными. В первом случае, Вы будете для нас обузой, да и вам будет нелегко, а во втором случае, и вам хорошо, и нам. Мы можем развязать вас, если вы дадите слово мужчины, что не будете устраивить побег и покушаться на нас. Скоро это война закончится, вот уже в Чечню приехали солдатские матери, и наше командование отпускает пленных на руки из матерей под честнео слово, что они больше не вернутся воевать. .Скоро и до вас очередь дойдет, и вы будете свободны без всяких попыток бегства и риска. Если вы дадите такое слово, мы вас развяжем, и вы будете передвигаться с нами, если вы нарушите свое слово, вы будете пойманы и казнены без суда и следствия». Пленные дали такое слово. И какая нужда их заставила устроить побег, Бог знает, может быть они подвергались такоему же риску, как и их надзиратели, быть убитым при очередном авианалете или минометном обстреле, не знаю, а может, решили погеройствовать. Но никто их не пытал, и все ели из одного котла.

23.05.1996г. был убит Евгений Родионов

Активные темы

• В Сети оценили выбор Little Big в качестве представителя России … (22)

  koot154 Инкубатор 17:52

• Навальный заявил о блокировке банковских счетов у членов его сем… (110)

  makahito События 17:52

• Кофейку не хотите (10)

  Tropilexen Инкубатор 17:52

• SARS-nCOV2 COVID-19 часть 6 (2420)

  Nielson Беседы 17:52

• Может опечатка (29)

  evgenich1609 Инкубатор 17:52

• Почему не стоит участвовать в голосовании по Конституции. Мнение… (52)

  AlexGD Инкубатор 17:52

• В московской школе 25 детей получили ожоги глаз (41)

  dsvauto Инкубатор 17:52

• О годности к Семье. (1404)

  Genij Инкубатор 17:51

• Филологам (121)

  Буквица Тексты 17:51

• Это точно Ваши дети? А вы — родители? (5)

  Mironolen Инкубатор 17:51

• Рванул вулкан Мерапи в Индонезии. Он выпустил столб пепла на выс… (36)

  avrakedavra Видео 17:51

• Турция сбила сирийский военный самолет в Идлибе (113)

  Poncik Инкубатор 17:51

• Узнал что друг третий год живет в гараже после ссоры с женой. По… (120)

  dedpixai Картинки 17:51

• Битва в сказочной стране. 14-й раунд (3)

  Куркуль Инкубатор 17:51

• В Нижнем Тагиле начали строительство моста через пруд . (17)

  WilliamHunt Инкубатор 17:51

В чеченском плену мне казалось, что мы в предбаннике ада

— Как Вы оказались в плену?

— Это произошло 28 января 1996 года. Мы возвращались из Урус-Мартан после встречи с одним полевым командиром. Мы с отцом Анатолием, настоятелем храма в Грозном, беседовали с этим командиром, желая добиться подвижек в вопросе обмена военнопленными и незаконно захваченными людьми. Как раз в это время были похищены рабочие из Волгодонска, которые осуществляли ремонт грозненской ТЭЦ, ставропольские рабочие, саратовские, ремонтировавшие объекты на территории Чечни. Поэтому мы ездили в Урус-Мартан. В плену мы оказались в результате захвата на дороге, ведущей к Грозному…

— И как долго Вы находились в заложниках?

— Я провел в плену 160 дней, почти что 6 месяцев. И естественно, целую гамму чувств, колоссальный диапазон переживаний я испытал. Это очень сложно передать в двух словах.

— Вы были в равных условиях с жителями?

— Нет, конечно. Даже по сравнению с охраной и с теми чеченцами, которых они захватили, своих земляков из оппозиции: завгаевцев, кантемировцев, условия нашего содержания были совершенно другими. Для яркости представления: в первый месяц до середины марта нам давали вечером чашку кукурузы — старой, вареной, без соли, без жира, без ничего — раз в день на здорового человека, от которого еще порой требовали какой-то работы: пилить деревья, таскать воду несколько километров.

— Что представляла собой тюрьма?

— Сначала это был подвал старой школы. Потом — землянка, бревенчатая и полная вшей огромных размеров, неимоверного количества вшей. Это было страшнее, мне кажется, всяких испытаний. У меня часто возникали аналогии с библейскими какими-то моментами. Очень часто я ловил себя на мысли о том, что мы находимся в предбаннике какого-то ада. Потому что степень физических и духовных страданий была просто запредельной, нереальной, казалась не под силу человеку.

— Что же Вам помогало?

— Мне, конечно, помогала моя вера и моя убежденность в том, что все происходит по воле и промыслу Божию. Было очень трагично наблюдать страшные последствия атеистического периода жизни нашего государства, когда люди за 40, а то и за 50, воспитанные при той власти, в той школе, в тех вузах, лишенные напрочь какого-либо духовного, духоносного начала, привыкшие жить в ритме производственного цикла, социалистического соревнования и тому подобных чисто материальных воззрений, оказались перед лицом тяжелейшего испытания, в первую очередь духовного. Люди столкнулись с совершенно необычными трудностями жизни: это физические страдания, унижения, голод (представьте себе, люди худо-бедно зарабатывавшие, евшие каждый день хлеб, мясо, были вдруг напрочь лишены элементарных продуктов питания). Случались дни, когда мы ели траву, сдирали кору с деревьев — и это по три, по четыре дня! То есть мы реально убедились, что значит опухнуть от голода, когда раздавались в неимоверную толщину ноги, опухали лица, заплывали глаза. Перед нами расстреливали людей, два или три раза мы находились под бомбежками, бомбардировками нашей авиации. У меня на глазах разом погибло 6 человек, которые были вместе со мной в лесу под одним деревом 15 марта, когда нас начали перебазировать с одного места на другое. Потрясала невероятность происходящего, я бы даже сказал фантасмагоричность, когда ты реально знаешь, что ты пришел из совершенно другого, спокойного места, и это было буквально вчера, позавчера. Отсчет времени в тюрьме как-то теряется: оно идет или очень быстро и ты не замечаешь его течения, или оно тянется бесконечно, мучительно долго и ты также теряешь ориентацию. И ты знаешь, что если тебя сейчас посадить в машину и увезти, то там все будет по-другому, с точностью до наоборот. То есть там будет нормальное питание, обычные люди, там тебе не будет угрожать ежесекундная угроза смерти, ты не будешь на краю гибели, хотя все случается и в повседневной жизни.

— А что за люди Вас окружали?

— Это были, в основном, рабочие и несколько военных, пограничников и контрактников, которых захватили в плен. Если для меня это был четвертый месяц, то для них — восьмой, девятый. Многие из них не выжили, контрактники, по-моему, все были уничтожены…

— Скажите, были эпизоды, когда Вас принуждали к отречению от Христа?

— Нет. Было все: допросы, избиения, голод, расстрелы на моих глазах. Из 150 человек в лагере осталось 47 или 42, а остальные по разным причинам погибли — либо от болезни, либо от дистрофии, либо от расстрелов, либо от налетов нашей авиации, либо еще от чего. Несколько человек бежали. Вот один из них, Андрей, которого я крестил, бежал и добежал, я знаю. Недавно он женился, звонил мне из Волгодонска.

— Вы крестили прямо там?

— Да, несколько человек в плену я крестил по краткой формуле «страха ради смертного». Это были трое военных, 2 подполковника и 1 майор, и вот этот парень, Андрей, рабочий из Волгодонска. Все остались в живых, хотя надежды ни у кого не оставалось. Военные были совершенно ослаблены, в ужасном физическом состоянии, но все выжили, слава Богу…

— О чем с Вами говорили на допросах?

— Были беседы о вере, были даже какие-то упреки, так сказать, ваша вера не совсем правильная, она не несет ничего хорошего человеку. Были беседы и с теми, кого мы называем фундаменталистами, наемниками, воевавшими на стороне чеченцев, из исламских стран, — они говорили по-русски. Беседовали, так сказать, о разностях наших верований, но справедливости ради надо сказать, что призывов к отречению от Христа не звучало. Конечно, были другие попытки: суть всех допросов заключалась в том, чтобы я возвел какую-то клевету на священноначалие, на Русскую Церковь. Затевался такой пропагандистский трюк: они хотели показать, будто Церковь выступает пособницей имперской политики Москвы. В данном случае, моя реальная задача в Чечне в связи с гуманитарной миссией игнорировалась, и акцентировалось внимание на совершенно неправильно трактуемых вещах, противоречащих всякой логике, — о роли и значении Церкви в жизни нашего общества.

— Как охранники относились к Вам?

— Здесь действовала психология человека, имеющего над другим временное превосходство. Психология простая: я — вооружен, а ты — без оружия, я — сытый, ты — голодный, я — сильнее, ты — слабее, я могу тебя сейчас убить и знаю, что никаких последствий для меня не будет, а ты не можешь протестовать. Это чувство временного — все в жизни временно — превосходства, оно видимым образом уродует, калечит человека, и худшие качества вылезают наружу. Я поймал себя на мысли, что среди охраны много каких-то ущербных людей, которые чем-то озлоблены: у кого-то погибли родственники, у кого-то разрушен дом, у кого-то разбита машина, кого-то ограбили, кто-то в силу физических недостатков имеет какой-то комплекс и пытается какое-то несовершенство компенсировать насилием над другим человеком. Вот Кони, русский судебный деятель, очень хорошо в свое время выступал по делу одного уездного начальника, Протопопова. Он точно заметил, что иногда власть просто бросается в голову. Вот почему даже эта мизерная, абсолютно призрачная, иллюзорная власть рядового охранника над пленным, будь то подполковник, священник, начальник участка, прораб, строитель, она, конечно, уродовала многих. А наши страдания усиливались, потому что порой наскоки были очень изощренными и физически, и морально, и духовно.

— Ощущалось ли особое отношение к Вам как к священнику?

— Да, но очень по-разному. С одной стороны, некоторые охранники относились наиболее бережно, потому что знали, что они могут получить за меня хороший выкуп или обменять на меня побольше своих товарищей, родственников. Поэтому они были более корректны, хотя и стеснялись проявления своих чувств. Другие издевались — именно потому, что я был священником. Будь я плотником, столяром или газосварщиком, может, я вызывал бы меньше ненависти и раздражения. У третьих был чисто, так сказать, меркантильный подход, типа «я тебе сегодня помогаю, может быть, когда-то ты мне поможешь» и так далее. Сложно передать какое-либо одно определяющее чувство.

— Эти отношения с охраной, отношения между заключенными, похожи ли они на те, о которых мы столько читали, на те, что описаны у Солженицына, например?

— Да, я думаю, что лагерь, концентрационный лагерь — это неизменно. Страсти, бушующие в нем, страдания, сопровождающие насильственное задержание, они все были и здесь. Те же жуткие, примитивные условия содержания, те же вши, та же антисанитария, отсутствие медикаментов, бесправие полнейшее, голод, холод, да еще это усиливалось бомбежками и абсолютной неопределенностью положения. Мы не ждали конца войны, не ждали ее продолжения, не ждали вообще никакого чуда — я имею в виду большинство. Потому что отсутствие всякой информации ставило просто в тупиковое положение. В этом подвале жизни, в этой ситуации безнадежности, бесперспективности дальнейшей жизни оно ставило многих в тяжелейшее морально-психологическое состояние. И некоторые, я считаю, умерли от страха, от безверия, от отсутствия надежды.

— Как Вы встречали Пасху в плену?

— Представьте себе состояние священника, который не может служить не только на Великую пятницу, Великую субботу, но и в праздник праздников — Пасху. А мог ли я подумать за годы семинарской жизни, пастырского служения, что когда-то в день Светлого Воскресения я окажусь без пасхи, без кулича?..

Мы нашли выброшенную на мойку кастрюлю, где месилось тесто для того, чтобы печь хлеб охранникам. Мы собрали остатки этого теста, соскребли со стенок кастрюли — их хватило всего лишь на полкружки. Без дрожжей, без жира, на воде, мы сделали подобие замеса и на костре испекли пасху в этой кружке.

— Вы много говорили об ужасах плена. А вспоминаются ли какие-то проявления положительных качеств у людей?

— Честно говоря, очень сложно вспомнить какие-то положительные моменты, бывшие даже в нашей среде, в среде заключенных. Напротив, проявлялись порой самые зверские и низменные качества — скажем, желание любой ценой выжить за счет ближнего. Например, у нас в первый месяц заключения было очень тяжело с водой (да и на втором не легче, отнюдь не легче). У меня был такой пузырек, как из-под валокордина, на два с половиной глотка воды: это значит ведро воды в сутки на 50-60 человек. И вот однажды, когда меня привели после допроса, страшно хотелось пить: видимо, напряжение физических сил, выброс адреналина в кровь были настолько сильными, что все внутри горело. И я попросил, обращаясь сразу ко всем, не даст ли мне кто-нибудь хотя бы глоток или два глотка воды (речь не шла о кружке воды, о банке, о чашке — речь шла о глотках). Один сказал: «Да, я могу тебе дать, я пью мало воды, а ты мне отдай свою пайку», — то есть вот эту единственную чашку кукурузы, которую давали раз в сутки.

— Но хоть какие-то положительные проявления были?

— Честно говоря, сейчас очень трудно вспомнить. По-моему, их было очень и очень мало.

— Что говорили о войне?

— Многие прозревали, понимали, что власть опять народ «подставила», что в условиях так называемой демократии, перестройки, торжества закона, конституционного поля — то есть тех штампов, которые день и ночь мелькают на телевизионных экранах, — мы, люди обычные, простые, по-прежнему бесправны. Нет никаких рычагов, механизмов воздействия на власть. О средствах массовой информации говорят, что они — новая власть, что они очень могут сильно влиять. Да, в скандальном плане могут: кому-то испортить репутацию, организовать заказную статью и так далее. Но если раньше, в партийные времена выступление газеты с критикой того или иного района, области или чиновника становилось ЧП для этого региона: разбиралось на заседаниях обкомов, горкомов, давались ответы, чиновники переживали за свой статус, за последствия, которые могут поступить из центра, — то сегодня на многие критические выступления прессы просто никто не обращает внимания, люди смеются, всячески ерничают по этому поводу. Не знаю, о какой силе прессы говорят. О разрушительной? Да, потоки насилия, все эти фильмы ужасов, не имеющие никакого созидательного начала, показывают день и ночь. Единственное утешение, что иногда крутят наши ретроспективные фильмы 50-60 годов. Смотришь на любимых актеров, видишь чистые лица людей, пусть даже одержимых иллюзорной мечтой коммунизма, бесклассового общества, полного материального достатка, но, тем не менее, более чистых и более искренних, чем современные люди.

— Скажите, отец Филипп, Вы ощущали в заключении какую-то реальную помощь Божию?

— Конечно. Я просто убежден и потрясен тем, насколько Господь неотступно находился рядом со мной. Представьте себе: чистый четверг, Великий четверг на Страстной седмице в этой бревенчатой избушке, которая врыта в землю, которую заливает водой, в которой неимоверный холод, неимоверное количество вшей, где страшная стесненность, потому что вместо 30 человек туда втиснули 130, так что три с половиной месяца была возможность только сидеть на нарах размером чуть больше этого дивана, и на них было 12 человек. И вот в чистый четверг утром я подумал: «Господи, близится Пасха». Все мои личные страдания усиливались еще и тем, что я был лишен возможности находиться у престола, рядом с собратьями-священниками. И я вам скажу, что несколько раз приходилось даже плакать: не от бессилия, нет, не от боли, хотя иногда было и больно, потому что они 12 дней допрашивали нас самым интенсивным образом — сломанные руки и ребра говорят об этом. То есть физическая боль, конечно же, была, но это переживалось так, стиснув зубы, колоссальным напряжением организма. А вот плакать мне приходилось какими-то, я бы сказал, светлыми слезами, слезами радости, хотя, конечно, сквозь тернии. Я подумал о том, что сегодня, в чистый четверг, в то далекое время Христос со своими учениками разделил хлеб, и хлеб стал Телом Христовым, а вино — Кровью Христовой, за нас изливаемой во оставление грехов. И как же сегодня быть не сопричастным этому событию, этой Тайной вечере?

И вдруг я, совершенно не поверив тому, что меня кто-то зовет, по какому-то наитию, совершенно машинально поднялся с места и пошел. Меня звал к себе один из охранников. Совершенно неожиданно он сделал то, на что нельзя было даже надеяться. Он дал мне половину только что испеченной охраной лепешки. Знаете, это нельзя передать словами, потому что вряд ли кто-то из нас испытывал чувство реального голода на протяжении 4, 5, 6 дней в неделю. И вдруг в руках теплая, на жиру испеченная лепешка. И ведь сегодня день Тайной вечери, сегодня устанавливается евхаристическое общение Господа со своим народом. Это меня в какой-то момент буквально приподняло над землей и над этим естественным желанием съесть эту лепешку просто так, не осознав, что произошло. Ведь рядом тоже голодные люди, может, совершенно не думавшие о Господе, даже не знавшие, может быть, о том, что сегодня Великий четверг. Кому-то я рассказывал, а кто-то со мной и не общался, ведь были и такие, кто по вечерам кричал: «Долой церковь, долой попов!» И, конечно, половинки лепешки на семь человек, которые оказались в эту секунду рядом со мной, не хватило, чтобы насытиться, но именно она сыграла колоссальную духовную роль, став неким символом, объединяющей силой между мной и теми, кто был рядом.

Не все из них выжили, не все дожили до освобождения, но я уверен, что те, кто остался в живых, кто вынес всю полноту страданий до самого конца, до момента своего освобождения, будут это помнить всегда. Помнить не сам факт добра этого охранника — что может человек без воли Божией? — не сам акт его добродетели, гуманизма по отношению к нам, потому что невозможно было насытить всех той половинкой. Но помнить ощутимое присутствие Бога рядом с нами и Его всеукрепляющую силу.

— А сейчас Вы общаетесь с Вашими соузниками?

— Я получаю письма: весь стол завален письмами, — и от родственников тех, кого нет в живых, и от тех, кто выжил. У многих были проблемы с документами — например, у одного солдата срочной службы, который был в плену, — так что мне пришлось обращаться к главному военному прокурору. Этот солдат, Александр Пахоменко всегда проявлял сочувствие, сострадание, желание кому-то помочь, плечо кому-то подставить, поддерживал немощных. Мне он особенно помог при переходе на новое место: в марте, в слякоть ужасную, когда ноги в разные стороны разъезжались, когда мы, голодные, только что пережившие налет, безликой массой в стремлении к жизни двигались куда-то, неведомо куда, подгоняемые прикладами, пинками.

— Но у кого-то из них что-нибудь в жизни изменилось?

— Что изменилось, мне трудно сказать. Многие, волгодонцы особенно, были освобождены только в ноябре, поэтому они еще активно и к жизни не приступили, поскольку лечатся, стараются набрать вес и восстановить физические силы. Но я вспоминаю тот Великий четверг, вспоминаю свои неоднократные беседы со многими, кто был в жутком ожесточении, кто пытался из этого ада, из этого плена вырваться любой ценой, даже за счет близкого человека, друга, товарища. Многие из тех, кто рвался к жизни, кто считал, что это недоразумение, — сейчас оно закончится, и я буду героем, я приду в свою деревню, я пострадал, я претерпел, — они не выжили. Господь тем самым, видимо, остановил их нежелание измениться, их стремление продолжать прежнюю жизнь. Я убежден, что те, кто остался в живых, — это, в большинстве своем, люди, пересмотревшие и нравственные критерии своих поступков, и предыдущую жизнь. Это люди, ставшие ближе к Богу…

— Известно, с каким чувством Достоевский воспринял свое помилование, как глубоко он его пережил. А как Вы восприняли свое освобождение?

— Вы знаете, одним из испытаний на месте последнего заключения было испытание побега. Мне предлагали бежать люди, которые могли бы это осуществить. Теперь представьте себе ситуацию: обмен катастрофически затруднен, идут ли переговоры, мы не знаем, люди умирают каждый день по два, по три человека, с питанием опять страшно плохо, налеты авиации продолжаются, — то есть весь набор обстоятельств, которые говорят, что надежды на спасение нет. И в этот момент предлагают побег. Заманчиво? Конечно, тем более, что это единственный шанс. Я вспомнил из «Камо грядеши» Сенкевича апостола Петра, который послушал учеников и вышел из Рима, опасаясь мучений. И вот он идет и видит катящийся навстречу шар-солнце и говорит: «Господи, куда Ты идешь?» И слышит ответ: «В Рим, чтобы пострадать: ведь ты уходишь». Даже если скептически относиться к художественному вымыслу Сенкевича, постановка вопроса о взаимоотношениях человека и Бога абсолютно справедлива. У каждого своя Голгофа, каждый несет свой крест, и каждому этот крест дается по силам. Как же можно бежать? Хотя, анализируя способы и методы осуществления побега, я видел, что есть гарантия успеха. Потом я подумал, что прошлый побег привел к избиению всего лагеря и расстрелам. Значит, кто-то пострадает, если я убегу, — а физическое состояние людей было настолько ослабленным, что несколько ударов дубиной убили бы человека. Мое желание избавиться от страданий будет стоить жизни другим.

— И Вы остались?

— Я еще вот о чем подумал. У нас там был один доктор. Он мало, что мог сделать без медикаментов, без перевязочных средств, ведь случались гангрены, дизентерии. Он тоже хотел жить, как и все. Однако если бы ему сказали: «Мы освободим тебя, но эти люди умрут, потому что ты уйдешь и не сможешь им оказать даже элементарную помощь», — он бы остался. Ведь он врач, и у него уже в плоть и кровь вошло это чувство — помочь. Священник сродни. Я знал, что еще два-три моих слова могут кого-то подвинуть к внутренней перемене, к переоценке ценностей. Бросить людей в моей ситуации — это все равно что врачу бросить больного. Какая цена жизни священника, оставившего людей, пусть даже кричащих ему: «Долой попов, долой Церковь», пусть даже не несущего за них прямой нравственной ответственности? Эти размышления удержали меня, хотя было мучительно трудно отказываться от возможности вырваться из плена. Я помню последний день пребывания в лагере, очередное, пятое предложение побега… Я собрал все свои силы и сказал: «Господи, что мне делать?» — и снова заплакал, как будто расставался с жизнью, потому что отказ от побега был подобен отказу жить. И когда, казалось бы, в моей душе что-то могло дрогнуть, приходит начальник лагеря и говорит: «Собирайтесь, мы идем в деревню, вас освобождают».

Источник: «Татьянин день»