Открылся сайт для мам, потерявших своих детей

Москва, 5 августа 2015 г.

Недавно открылся православный проект «Наши ангелы». Он создан специально для родителей, переживших страшное горе — смерть своего ребенка, сообщает Miloserdie.ru.

«На эту тему не принято говорить, однако это не означает неактуальности темы, — рассказала руководитель проекта София Ануфриева. — Многим нужна поддержка, но, как правило, каждый остаётся со своей проблемой наедине в силу того, что некуда обратиться. Каждой матери, потерявшей ребенка, взрослого или младенца, нужна помощь, чтобы пережить эту боль, и особенно церковная поддержка».

София Ануфриева считает, что если ребенок умирает до рождения или в первые дни после, нужно, чтобы в роддоме при выписке выдавали хотя бы буклет с минимальной информацией, как быть. Ведь папе вместо того, чтобы встретить счастливую маму с малышом, приходится забирать сломленную горем женщину и справку о смерти ребенка. Родители в состоянии шока должны срочно решать задачи, связанные с похоронами младенца. При этом даже ближайшие родственники не знают, как помочь, как поддержать, какие слова сказать, чтобы выразить сочувствие. А после похорон, каждый остается со своим горем – один на один.

Планируется, что на сайте родители, переживающие потерю детей, окажут друг другу помощь, поделятся опытом. Для общения организован форум, на котором всегда можно надеяться на поддержку. Важное место уделено церковному учению о смерти детей и участи некрещеных младенцев. Также есть раздел со стихами, посвященными умершим детям, и статьи о том, что можно и чего нельзя говорить горюющим родителям.

По мнению создателей ресурса, сайт призван заполнить пустующую нишу, поскольку нет организованной и целенаправленной поддержки в этой сфере.

За первые две недели сайт посетили порядка 300 человек из различных регионов нашей страны и ближнего зарубежья. По данным статистики, число умерших детей в возрасте до 1 года в России в 2013 году составило 15,5 тыс.

Личный опыт«Только не вините себя»: Я пережил смерть ребёнка

Не бойтесь и не стесняйтесь плакать. Ищите тех, кто сможет вас поддержать, разделить с вами боль. Мы с женой не обращались за психологической помощью — но для многих это хороший вариант. Мне очень помогало поговорить со священником или просто прийти в церковь, побыть там — это успокаивало.

Не вините себя. После смерти Макса мы начали вспоминать какие-то мелкие ссоры, говорить «надо было жить нормально», думать, что ребёнок заболел, потому что видел, как мы ругались. К сожалению, многие пары не выдерживают трагедии и расстаются — но мне кажется, такие моменты должны сближать. Не надо винить себя или друг друга, думать, что вы что-то неправильно сделали. Рак — это чрезвычайное происшествие, он просто появился и всё, и никто в этом не виноват. Как и возгорание — оно может произойти когда угодно; конечно, есть виновные в том, что системы безопасности не работали, но это точно не родители погибших детей.

Продолжайте жить. Не проходит ни одного дня, чтобы я не вспомнил о Максе и не всплакнул — но чуть легче всё же становится. Легче, потому что продолжаешь жить, ставишь новые цели, общаешься с людьми. Я считаю, что в память о сыне мы должны жить лучше, чем раньше: без ссор, без плохих поступков. Что-то планировать, построить дом; приходить на кладбище и рассказывать Максу, что происходит в нашей жизни. Я верю, что он за нами наблюдает, и я не хочу его расстраивать. Пусть он видит, что у мамы с папой и братика всё хорошо. Когда я плачу, я вытираю слёзы, улыбаюсь и говорю: «Макс, извини». Представьте, что ваши дети вас видят, и берите себя в руки ради них. Младшему сыну, Алексу, было два года, он всё понимал, он был дома, когда умер Макс. Он перенёс это спокойно — думаю, осознание придёт позже. Он очень хочет, чтобы у него снова был братик или сестрёнка — и мы постараемся ему это дать.

Проявляйте максимальное терпение и спокойствие в отношении бесконечных бумажек. Это трудно, но неизбежно. Если что-то нужно, продолжайте просить, в итоге обычно люди всё-таки идут навстречу. Обращайтесь в благотворительные фонды. Нам очень помогал фонд, который работал в больнице. Они помогают многим людям и многими действиями — и финансово, и организаторски, и в бытовых вопросах, что-то привезти или отвезти. Нам предлагали помочь с организацией похорон; нам не понадобилось, но, думаю, для многих людей это актуально — не отвергайте эту помощь. Важно, что большинство людей, работающих в благотворительных фондах, сами прошли через потерю близких и понимают, что вы чувствуете.

«С уходом малыша я исчезла». Пять потерь и новая история мамы

А еще семейная пара сделала попытку усыновить ребенка, Саша организовала курсы для тех, кто хочет забеременеть, и от увлечения индуизмом перешла в православие. 3 ноября трехмесячного Богдана крестили в храме святых Петра и Павла при университете имени Герцена в Санкт-Петербурге.

Александра с мужем и сыном

Первая потеря

«Первая потеря была самой яркой, — рассказывает Александра. — Тогда еще не было никаких ожиданий. Нашему браку с Даней, моим мужем, был только год».

Саша и ее супруг решили обрадовать родных и близких после двенадцатой недели срока. У всех эта новость вызвала множество радостных эмоций. В метро Александре начали уступать место. «Я чувствовала себя любименькой-любименькой, — вспоминает она. — А когда все случилось и я попала в больницу, там со мной обращались уже не как с личностью (день назад носителем другой личности), а просто как с физическим телом. Я словно резко «исчезла». Меня перестали замечать»».

Рефлексируя, девушка поняла, что придавала появлению ребенка такой большой смысл, что без него исчезла сама. Пришлось заново искать себя. Александра изменила привычный уклад жизни, бросила прежнюю работу, перешла на чисто механическую, с документацией, оставила изучение психологии.

Это помогло, но не сильно. Рядом не было никого, кто рассказал бы о простых, но важных вещах, что обязательно нужно плакать, принимать заботу о себе, а не пытаться заботиться о других, потому что матери тяжелее всего. Что нужно выйти из состояния шока, заморозки, и постараться осознать, что ты чувствуешь.

Попадались только железные леди с лозунгами «Живем дальше».

«Такой подход я переняла на следующий опыт проживания потерь», — делится Александра.

Поговорить с Богом своими словами

С каждой потерей внутри девушки что-то словно замирало. После одной из неудачных беременностей угасла вера. «Я не причисляла себя к конкретной религии, — рассказывает Саша. — Мне нравилась идея, что Бог у всех один. Я хорошо себя чувствовала и в дацане, и в компании друзей-кришнаитов, и у икон в православном храме. Но после очередной потери я поняла, что не чувствую ничего. Теперь не было храма, где мне было хорошо».

Одновременно с этим Александра понимала, что, кроме психологической помощи, ей нужна помощь духовная, поэтому, несмотря на чувство пустоты и одиночества, а может именно благодаря им, она продолжала поиски. Время от времени она заходила в один из православных храмов и беседовала со священником. С какого-то момента девушке стало казаться, что батюшка за ней ухаживает. Наконец после его недвусмысленного предложения она окончательно поняла, что выберет любую религию, но точно не православие.

«В это время я проходила психотерапию. В разговоре с психологом я рассказала о ситуации с этим священником. И вдруг оказалось, что моя терапевт верующая православная христианка, — рассказывает Саша. — «Саша, церковь — это тоже социум, — сказала она, — и в ней есть разные люди. Но там точно есть искренние верующие, и когда ты их встретишь, твоя жизнь изменится». Короче, вместо того, чтобы меня «лечить», она организовала для меня поездку на Валаам». Там Саше по ходатайству психолога уделил внимание один из священнослужителей. Девушка вспоминает, что он просто ее выслушал и предложил не умозаключениями искать Бога, а молиться, чтобы Он ей себя открыл.

Читать молитвы на непонятном языке было очень сложно. «А почему я не могу поговорить с Богом своими словами?» — спрашивала Александра иеромонаха. «А ты попробуй. Хоть пять минут у тебя получится?» — отвечал он. Действительно не получалось.

Во время потерь у девушки сложилось впечатление, что с ней что-то не так. «Наверное, я просто недостойна, поэтому Бог отбирает у меня детей», — думала Саша. Избавиться от этих мыслей ей помогли слова знакомой, православной христианки, что с каждым несчастьем Бог плачет вместе с ней, Он разделяет ее горе. «Мир такой, что не все связано со мной, в нем есть и другие причинно-следственные связи, — поняла Саша. — Я допустила мысль, что не знаю, почему это происходит в моей жизни, и, возможно, никогда не узнаю, я просто смотрю вперед и думаю, как я могу улучшить эту ситуацию».

Саша прошла обучение по поддержке людей, переживших утрату. Это было спустя три года после первой потери. «Мне было легче, когда на обучении участники описывали свои чувства в ответ на мою историю, — вспоминает она. — Еще помогало слышать милые истории, например, о похоронах хомячка, и когда люди при этом плакали. Я думала, раз о хомячке люди могут плакать, я точно имею на это право. Почему-то я не могла плакать, вдоволь порыдать, а эти истории ослабляли нить напряжения».

Саша вернулась в психологию. Она стала телесным терапевтом и начала вести группы для поддержки женщин, у которых были перинатальные утраты. Их назвали «Малыш в сердце». Кроме того, в какой-то момент к ней обратилась знакомая с предложением сделать тренинг для женщин, которые не могут забеременеть. Саша согласилась. Трое из шести девушек после тренинга, который назвали «Позволь чуду случиться», действительно получили положительный тест на беременность. Саша с соорганизатором продолжила инициативу.

Но ко второму тренингу готовиться было труднее, а после третьего она, наконец, призналась, что эти мероприятия так хорошо проходят, потому что она сама пережила несколько потерь и знает, что действительно поддерживает после такого опыта, но снова и снова погружаться в него каждый раз ей очень тяжело. Для знакомой оказалось новостью, что у Саши нет своих детей.

Если не родить, то хотя бы иметь

Время шло, а врачи не могли определить причину замирания плода. Самую красивую из всех гипотез им предложил «Центр диагностики, профилактики и лечения невынашивания беременности», установив, что Саша с мужем генетически схожи, как брат и сестра. Ее организм противится, думая, что неправильно создавать потомство с «родственным» генотипом.

Александра и Данил

«Первые несколько лет мной руководило желание исправить то, что не доделано, — рассказывает она. — Вернуться в колыбель нежности во время беременности. Значит, по-другому я совсем не могла создать себе условия, чтобы хоть чуть-чуть испытывать любовь к себе, принятие. Кроме того, было грызущее чувство пустоты, голода, который требовалось утолить. Я искала врачей, одного за другим. Сдавала анализы, пересдавала. Каждый этап растягивался на месяцы. Приходила новая беременность и новая потеря. Все это растянулось на десять лет».

После четвертой потери Саша с мужем пошли в фонд, который занимается приемными детьми, на подготовительный этап. Там ее часто спрашивали: «Какая у вас мотивация? Почему вы хотите стать родителями?» «Каждый раз это было как ножом по сердцу, — говорит она. — Очень сложно препарировать инстинкт. Но этот вопрос звучал снова и снова. В какой-то момент пришел ответ, что я хочу стать взрослой.

Пока у меня нет ребенка, я на этом берегу, а на том, другом — все матери, и я тоже туда хочу.

Получается взрослой я себя не ощущала».

Александра внутренне сопротивлялась, не понимала, почему те, кто не может забеременеть, кроме всего перенесенного, должны еще доказывать свое право быть матерью. И при этом она чувствовала, что ей нужно вернуть себе себя, убрать чувство второсортности. «Мой мозг ставил женщин, которые стали мамами, на первую линию, а меня — на вторую. Я словно смотрю им в спину и мечтаю стать одной из них.Я столкнулась с огромным сопротивлением внутри. За неделю до Школы приемных родителей я почувствовала огромное сопротивление, почувствовала, что не готова сейчас усыновлять и мы не пошли», — рассказывает она.

Второе крещение

После того, что Александра узнала и почувствовала на Валааме, она стала искать приход в Питере. Ей рассказали про храм Петра и Павла при университете имени Герцена. На девушку произвело впечатление, что в храме люди улыбались, общались после литургии (по традиции вся община собирается на обед после службы), люди хорошо выглядят. «До этого православные были для меня — плохо одетые матери-одиночки, — признается девушка. — А тут классные, позитивные. А еще меня поразило, что весь храм пошел причащаться и это было очень искренне».

Кроме этого, благодаря семье Макарских Саша узнала о молитве по соглашению. Все те, кто хочет, но не может завести ребенка, молятся в определенное время, где бы они ни находились. Саша начала читать молитвы. Вначале Даня, ее муж, относился к этому настороженно (так же, как и к посещению храма), уходил из комнаты, когда жена брала молитвослов. Потом решился присутствовать, потом читал вместе с ней, а когда Саша была в больнице после очередной потери, читал вместо нее.

Сейчас он ходит вместе с женой на литургию, но пока находится на стадии «присутствия». Знакомится с людьми, остается на обед, разговаривает со священником.

В какой-то момент вдруг обнаружилось, что Саша не была крещена в детстве, хотя все предыдущее время была уверена в обратном. Во взрослом возрасте девушка пережила обряд крещения на Валааме прямо в Ладоге.

Новая история

После пяти перенесенных потерь, попытки усыновления, Саша с мужем взяли паузу, переделали детскую в гардеробную. Ушел из жизни Сашин дедушка. «Он был мне как отец, — вспоминает Александра. — Тогда я много что поняла.

Острое чувство конечности жизни пробудило во мне смелость жить и жить честно.

Дедушкина смерть помогла оплакать нерожденных детей. Было тяжко, но при этом внутри происходило что-то особенное, и на пике этого особенного, в день девятилетия нашей с Даней свадьбы, пришел тест на беременность. Вот так началась моя новая история».

Почти семь месяцев из девяти Саша пролежала в больницах. Врачи все время говорили об опасности выкидыша. Врачи определили, что у Александры вырабатывается антиген, который делает ее кровь густой. При этом риск потерять ребенка есть на любом сроке. Было ли это причиной всех предыдущих потерь, доктора сказать так и не смогли.

«Сейчас я кормлю ребенка грудью, пеленаю, агукаю. У меня был живот, уже и роды прошли, а я все никак не пойму, что все это произошло», — рассуждает молодая мама.

Александра с сыном

Она рассказывает о диссоциации — защитной реакции нашей психики, когда сознание словно отделяется от тела и перестает чувствовать. Это происходит во время очень стрессовых ситуаций. Организм может запоминать такое поведение и потом воспроизводить его автоматически. Тогда это уже не помощь, а вред. Она подыскивает слова, термины, сравнения, потому что никак не может поверить в то, что малыш все-таки появился. Случилось настоящее чудо. Хотя приход любого ребенка в этот мир — чудо. Возможно, Саша, благодаря своему пути, смогла чуточку лучше, чем остальные, убедиться в этом.

«Мой ребёнок умер, и я пытаюсь с этим жить». Две истории матерей, которые потеряли своих детей

Потерять ребёнка — кажется, самое страшное, что может случиться с родителями. Наталья Ремиш записала истории двух женщин, которые потеряли своих детей. Дочь Евгении умерла полтора года назад. Сын Натальи — полтора месяца назад. Обе они до сих пор пытаются принять случившееся и найти в себе силы жить дальше.

Рассылка «Мела» Мы отправляем нашу интересную и очень полезную рассылку два раза в неделю: во вторник и пятницу

«Я думала о смерти всех вокруг, но не думала, что моя дочь уйдёт раньше меня»

Евгения Старченко, полтора года назад у неё умерла дочь Ника (4 года 8 месяцев)

Ника умерла полтора года назад. Всё это время я живу одна. После похорон тоже пошла домой одна. Сестра предложила пойти к ним, но я сказала, что пойду домой, и никто не настоял.

О том, что случилось

1 января 2017 года у Ники поднялась высокая температура. Приехала «скорая», сбила температуру и уехала. Дочь жаловалась на головную боль. На следующий день она уже ничего не ела, хотя температура была в норме. Её неожиданно начало рвать. Я снова вызвала «скорую», нас увезли в больницу. В ночь со 2 на 3 января случился приступ эпилепсии, дочь поместили в искусственную кому. Врачи не понимали, что происходит. В итоге — отёк головного мозга. И нас просто отправили домой.

Я странно всё это переживала. Дочь умерла 9 января, через неделю я сидела в театре, через две — улетела в Германию на десять дней работать на выставку переводчиком. Оттуда улетела к бывшему мужу. Мы с ним расстались до смерти дочери. Когда она попала в больницу, он меня поддерживал и был рядом. Её смерть нас ненадолго объединила, а потом разъединила снова.

О принятии

Мне кажется, я всё ещё прохожу какие-то этапы принятия, всё это напоминает карусель с эффектом спирали. Все эмоции видоизменяются, какие-то усиливаются, какие-то становятся слабее, но всё идёт спиралью наверх. Иногда сижу на работе, резко встаю, убегаю, рыдаю в туалете и возвращаюсь. Я всегда «недосчастлива». Могу засмеяться, могу даже пошутить на тему смерти, но не могу сказать, что нашла какой-то рецепт. Просто стараюсь не думать. Вообще ни о чём. Зачем дышу, зачем режу хлеб. Пустота в голове.

О реакции людей

Чаще всего мне советовали «забеременеть ещё раз». Но ребёнка нельзя заменить. Есть мало людей, которым я могу позвонить и поговорить про Нику. Мои родственники избегают разговоров о ней, сестра начинает сразу нервничать. Многие люди, которых я считала близкими, просто отвалились. Перестали звонить, исчезли.

О правильной поддержке

Не было таких слов, которые облегчили моё существование, но я очень благодарна людям, которые были искренними со мной в то время. Одна моя подруга, у которой трое детей, подошла и сказала: «Жень, прости, но я очень рада, что это не мои дети». Это было для меня гораздо более понятно, чем попытки объяснить, как такое может произойти.

Один мой друг, с которым мы последние годы поздравляли друг друга только с днём рождения, когда узнал о случившемся, начал присылать мне простые сообщения: «Ты сегодня завтрак поела?», «Иди погуляй, только шапку надень, там холодно сегодня». Меня это очень поддерживало.

Другая подруга кидала сообщения «Выставка тогда-то, жду тебя во столько». Я, как на автомате, шла туда. Она суперзанятой человек, я не понимаю вообще, как она находила время. После выставок, театров и спектаклей мы с ней еще полтора часа пили чай и просто разговаривали обо всём

Чего не стоит говорить

Ничего не надо говорить. Просто спросите «Что ты делаешь? Дома? Всё, я еду». Будьте рядом, и этого достаточно. Я каждый раз была благодарна, когда кто-то приезжал просто попить кофе.

Пожалуйста, не задавайте этот ужасный вопрос «Как дела?». Я до сих пор не знаю, как на него отвечать

Впадала в ступор: «Знаешь, всё нормально, только у меня больше нет Ники». Вопрос «Как ты себя чувствуешь?» такой же. И не надо говорить «Если что, звони». Скорее всего, человек, переживающий сильное горе, не позвонит. Ещё меня веселили фразы «Только глупостей никаких не делай».

О воспоминаниях

Однажды я обратилась к психологу, и она задала мне очень хороший вопрос: «Что бы ты хотела оставить себе от общения со своей дочерью?». Я хочу оставить себе возможность смотреть на мир её глазами, потому что она научила меня смотреть на этот мир.

1 января мы с дочерью открыли подарки, собирали лего, она построила дом и сказала: «Мама, я не успела поставить двери и лестницу». После её смерти я поставила за неё эти двери и лестницу. Это единственная игрушка, которая осталась дома. Всё остальное я вынесла из дома, даже фотографий почти не осталось. Есть только одна, чёрно-белая.

Помню, Ника выступала на празднике в саду, и я сказала Вадиму, её отцу: «Приходи, больше таких моментов не будет». После её смерти я очень переживала, что так сказала. Хотя понимаю, что это всего лишь слова.

О том, как жить после

Иногда я могу разговаривать с друзьями про их детей, а иногда меня клинит. Я заворачиваюсь в «креветочку», как я это называю, и просто молчу.

Я не представляла, сколько во мне силы, пока это не случилось. Мне кажется, что мне дали третью жизнь. Первая моя — «официальная» на работе, вторая — жизнь с ребёнком, а третья — жизнь без неё. Смерть — это очень страшный трамплин во что-то новое. Смерть — одна из возможностей видеть мир. Если я осталась жива, значит, мне надо что-то ещё хорошее сделать. Как бы то ни было, я понимаю, что жизнь не закончилась. И мне хочется жить дальше.

«Я до сих пор виню себя за то, что продолжаю жить дальше, без него»

Наталья Малыхина, полтора месяца назад у неё умер сын Гриша (4,5 года)

О том, что случилось

14 мая был отличным днём. Мы с коллегой начали съёмки курса для мам по развитию детской речи. Вечером мы вместе сидели на кухне и обсуждали, как здорово прошёл день. Дети были с нами. Гриша выбежал из кухни, как я думала, в детскую. Через несколько минут — стук в дверь. Стучали соседи с криками, что ребёнок выпал из окна. Мы ничего не видели и не слышали. Я до сих пор не понимаю, как это случилось. Зачем он полез на это окно. Но это факт: наш очень осторожный ребёнок выпал из окна и разбился.

Скорая и детская реанимация приехали быстро, их вызвали соседи. Гришу подключили к искусственной вентиляции лёгких и отвезли в реанимацию. Это был второй раз, когда мы оказались с ним в больнице: первый раз, когда он родился, и вот в тот день. Гришу оперировали пять часов. Нейрохирург вышел к нам и сказал, что повреждения сильнее, чем он думал. Шансов не было: мозг погиб при падении, кровоснабжение восстановить не удалось.

О чувстве вины

Чувство вины и сейчас накрывает. В первую очередь за то, что мы продолжаем жить без него. Как будто бы он не был для нас важен. Но он до сих пор важен. Очень важен!

Ещё чувство вины, что мы не уберегли его. Я всегда считала нашу квартиру безопасной. В детской мы поставили вторые рамы. Поэтому за окно в детской я была спокойна. В спальне на подоконнике стоят цветы в больших цветочных горшках. Он вылетел прямо с москитной сеткой.

О втором сыне

У нас есть второй ребёнок, ему два года. О том, что его брат умер, я смогла сказать только спустя неделю после похорон. Просто произнесла это слово. Не объясняя. Понимаю, что эта тема будет расти вместе с ним. И мы будем возвращаться к ней всё время. Он всю свою жизнь жил с Гришей, ни дня без него не был. Конечно, он скучает. Я говорю, что тоже скучаю и понимаю, что он хотел бы играть с Гришей, вместе купаться в ванной, играть.

О поддержке

Мы провели с Гришей в реанимации шесть дней. Все врачи и медсёстры были очень корректны и внимательны. Родные и друзья тоже очень поддерживали.

Я пишу про Гришу в инстаграме. Меня поддерживает много людей, которых я даже не знаю лично. И для меня это неожиданный ресурс. Меня зовут в гости, чтобы отвлечь, предлагают вместе погулять в парке, сходить в храм, пишут много тёплых и важных слов.

Есть люди, которые вроде бы были близки, а сейчас делают вид, что не знают о трагедии или что ничего не случилось. Я понимаю, что нужно огромное мужество, чтобы быть рядом в таком горе. У всех своя жизнь. Я вообще поняла, что делиться горем куда сложнее, чем счастьем. Как-то стыдно, что ли. У человека всё хорошо, и тут ты со своим горем. Это неправильно. Я благодарна всем, кто пишет и спрашивает, как мы. Значит, они готовы услышать и значит я могу поделиться. И вместе поплакать.

О горе и потере

Важно проговаривать и делиться горем. Говорить с профессионалом, на мой взгляд, правильнее. Мы сразу искали с мужем терапевта. Я сама встретилась с шестью. Это оказалось довольно тяжело.

Два терапевта откровенно плакали на нашей встрече, а я понимала, что я не готова сидеть и утешать врача

Я поняла, что потеря и травма — разные процессы. Сначала надо учиться жить с потерей, а потом уже работать с травмой (самой трагедией). Сейчас важно восстановить более или менее привычный режим дня, проанализировать окружение (людей и события). Чтобы проживать горе, нужно много сил. Важно обеспечить себе эти силы — для начала сон и еду.

О поддержке мужа

Мы вместе, и это самая большая поддержка для меня. Муж тоже занимается с терапевтом. Если для меня ресурс — поплакать с подружкой, то для него — сходить на спорт. Это не значит, что ему меньше больно. Просто мы переживаем своё горе по-разному.

О принятии

Принятие — это не одобрение или смирение. Это просто осознание, что ребёнка больше нет. Когда перестаёшь покупать игрушки и новую одежду. Когда не заказываешь в кафе еду для него, ставишь на стол три тарелки вместо четырёх, не ходишь на занятия, на которые ходили с ним. Ты это принимаешь. С бесконечными слезами, но принимаешь. Но будущего пока нет. Совсем. И неизвестно, когда оно наступит.

Забытье приходит только, когда максимально погружаешься в бытовую реальность, делаешь что-то здесь и сейчас: общаешься с ребёнком, с мужем, что-то читаешь, пишешь, разговариваешь с кем-то.

Я поняла, что важно заниматься телом, так как тело мгновенно превращается в панцирь. Плавание, массаж, йога, зарядка дома — всё что угодно.

О жизни после

Благодарна Грише за то счастье, которым он наполнил нашу жизнь. Это было замечательное время. Я понимаю, что плачу не только по нему, но и по своим «планам» жизни с ним. Мне очень бы хотелось жить с ним. Повести его в школу, смотреть, какую профессию он выберет, как создаст семью и каким будет в этом. Это безумно интересно. Я хотела, чтобы было так.

Всё больше думаю, что окно — просто способ. Но возможно, это как раз способ уйти от чувства вины. Но я точно знаю, что, если бы на окне были замки, — всё было бы по-другому.

Выжившие. Мамы, потерявшие детей, о жизни после них

С мужем мы живем — в этом году будет 35 лет. У нас две дочери — Мария, 32 года, и Светлана, 30 лет. Маша замужем, живет в Новом Уренгое. Ее дочке 6 лет, сынишке 2 года. Работает тоже, как и я, в художественной школе. Светлана всю жизнь занимается танцами, работает хореографом. Еще учась в педколледже, каждый год работала в пионерском лагере хореографом, вожатой. Там она и увидела детей из детдома, которые проводили в лагере все лето.

Она меня несколько лет уговаривала взять девочку — Верочку, очень уж она ей понравилась – тоже любительница танцевать. Но я долго не могла решиться, и только осенью 2007 г. написали заявление в детском доме. Заявление приняли, сказали ждать звонка – пригласят для прохождения Школы приемных родителей. Звонка не было долго, я уж решила, что не подходим. Позвонили в апреле.

Мне сказали, что Верочку нам не дадут, так как у нее есть брат, детей разлучать нельзя. А нам дадут другую девочку — Алину. Ее отдали в семью в прошлом году, но хотят вернуть. Родилась она в многодетной семье — четвертый или пятый ребенок. По детдомовским документам — все побывали в местах заключения. Мать лишили родительских прав, когда ей было 3 года. С тех пор она находилась в приюте, с семи лет в детдоме. Дом, где она жила с родителями, сгорел. Помнит она только бабушку, которая приходила к ней, пока ее не забрали в семью.

Не знаю почему, но мне стало страшно. Тогда я не могла себе объяснить этот страх, сейчас думаю, это — было предчувствие будущих наших событий, знак того, что если боишься – не берись!Помню ту минуту, когда мы ее увидели в первый раз. Алину должны были привезти и сразу отдать нам в семью, чтоб дети ее не травмировали расспросами. Мы пришли за ней с дочерью Светланой. Нас подвели к Алине. Она сидела за столом, безучастная, с опущенными плечами, вся вжалась в стул, как будто хотела, чтоб ее никто не замечал. Взгляд ее был устремлен в никуда.

Когда ее спросили, пойдет ли она жить к нам в семью, она глянула на нас мельком и кивнула, как будто ей было все равно.Так 31 мая 2008 года она стала нашей. На тот момент ей было 10 лет. По документам она Алина. Но дома мы зовем ее Полиной. Мы решили поменять ее имя, после того, как она прочла где-то, что Алина означает «чужая». Долго выбирали. Остановились на Полине не случайно: П — Олина (то есть – моя); по цифровому обозначению ПОЛИНА полностью соответствует АЛИНЕ; по церковным канонам соответствует Аполлинарии. А еще Полина означает – маленькая. А ей так хотелось побыть маленькой, любимой, ведь она этого была лишена.2 года мы жили не сказать что бы счастливо, но достаточно спокойно.

Полина кроме школы посещала еще художку и музыкалку. У нее было много друзей. Она оказалась веселым, жизнерадостным ребенком. И в родне все приняли ее, как свою, родную. Началась наша больничная эпопея в конце августа 2010 года. Полина обнаружила у себя какую- то шишечку.

С 17 ноября 2010 года отделение онкогематологии стало нашим вторым домом. Мы там жили: лечились, учились, ходили, когда было можно, в магазины, кафешки, кино. Знакомились с новыми людьми. Дружили, ссорились, мирились. В общем, жили почти как раньше, за исключением одного: учились жить с каждодневной болью. У детей боль – физическая, у родителей – моральная, душевная. А еще мы учились переживать потери. Наверное, в нашем случае, это слово надо писать его с большой буквы, ведь это не просто Потери, это Камилочка, Игорь, Сашенька, Илюса, Егорка, Владик…

А в душе жила надежда, что нас это минует. Мы вылечимся, забудем об этом времени, как о страшном сне. Полинка мне здесь стала по-настоящему родной. Мне хотелось взять ее на руки, прижать к груди, закрыть собой от этой болезни. Я ее не родила, но выносила, выстрадала. Как мы радовались, когда нас выписали домой в июле. И как недолгой оказалась наша радость… В ноябре мы вновь оказались в нашем 6 отделении.Весь год домой мы приезжали только для того, что бы собрать вещи в очередную поездку. Мы надеялись! Мы жили этой надеждой! Но в декабре и здесь нам вынесли страшный вердикт.

До последнего дня Полинка радовалась жизни, радовалась, что скоро наступит весна. Она успела поздравить всех с первым днем весны и прожить в своей последней весне три дня…

Как я прожила эти два с половиной года? Первые полгода я просто разучилась разговаривать. Не хотелось ни с кем говорить, никуда ходить, никого видеть. Не отвечала на телефонные звонки. Я уволилась из художки, где проработала 25 лет, была завучем. Я каждый день смотрела фотографии, заходила на ее страничку вКонтакте – перелистывала ее записи и по-новому их осмысливала. В магазине я в первую очередь шла к тем товарам, которые покупала, когда мы лежали в больнице, к тому, что можно купить Польке. На улице видела девочек, похожих на нее. Дома все ее вещи, каждую бумажечку сложила в ее шкаф. Выбросить или отдать что-то я даже не помышляла. Мне кажется, что тогда слезы у меня из глаз просто лились постоянно.

В апреле на мое попечение старшая дочь оставила внучку. Сейчас я понимаю, как им трудно было на это решиться, но этим они, наверное, спасли меня, вытянули из депрессии. С внучкой я опять научилась смеяться и радоваться.
В сентябре устроилась на работу в Детско-юношеский центр руководителем изостудии.
Новая работа, новые люди, новые требования. Куча бумажной работы. Приходилось учиться, не только работать, но и жить в новой для меня действительности. Время на воспоминания были только ночью. Я училась жить, не думая о прошедшем. Это не значит, что я забыла – это было в сердце каждую минуту, просто я старалась не думать об Этом.

Я благодарна людям, которые были со мной, что они не тормошили меня расспросами. Иногда было страшно общаться с людьми, боялась, что затронут больную тему. Я знала, что ничего не смогу сказать, вообще ничего – у меня просто перехватывало дыхание, сжималось горло. Но в основном рядом были понимающие и принимающие мою боль люди. Мне и сейчас тяжело говорить на эту тему.

С другой стороны, я с благодарностью вспоминаю, как настойчиво звонила мне, если я не отвечала – моим детям, одна из мамочек, ставшая мне просто подругой.Она писала мне в интернете, требовала ответов. Я просто вынуждена была с ней общаться. Она ругала меня, за то, что я не отвечаю другим, ведь они переживают за нас, обижаются моим невниманием, тем ,что я их попросту игнорирую. Сейчас я понимаю, насколько она была права. После пройденных вместе испытаний, они не заслужили такого отношения. Это был полнейший эгоизм с моей стороны — думать только о своем горе, заставлять их чувствовать вину за то, что их дети живы, а не радоваться этому вместе с ними.

Я благодарна тем, кто помнит Полину. Мне радостно, когда ее подружки пишут что-то о ней в интернете, выкладывают ее фото, вспоминают о ней в дни памяти. Сейчас я понимаю, как была не права, даже эгоистична, когда обижалась на тех, кто мне говорил, что не надо больше ее тормошить, что надо дать ей прожить последние дни спокойно, дома, в окружении близких, не нужно ее больше колоть, принимать лекарства. Я считала, что нужно бороться до конца, тем более что и Полина так хотела. Просто ей никто не говорил, что ей уже нельзя помочь. Но я-то это знала! А продолжала биться в каменную стену.

Вспоминаю другую девочку, мама которой приняла неизбежное, и спокойно давала и делала для дочери все, что та хотела. А я Полине не давала покоя. Начинаю прощать тех, на кого обижалась во время лечения. С обидой ушли мы из больницы. Вернее, я ушла с обидой. Полина, мне кажется, вообще не умела обижаться. Или жизнь научила ее это не показывать. Прощаю, потому что они просто люди, просто делают свою работу. А паллиатив не входит в их компетенцию. Оказывается, их этому и не учили. Сейчас я знаю, что паллиативной помощи, как таковой в России нет, за исключением Москвы и Питера, да и там все очень сложно.

Однажды меня спросили – хотела бы я забыть об этом периоде своей жизни? Забывать не хочу. Как можно забыть о своем ребенке, о других детях, о том, как жили, что переживали вместе. Болезнь научила нас многому. Это часть моей жизни, и я не хочу ее лишаться.