– В принципе, перейти границу не проблема… – буркнул Эол. – Миллион мест, где это можно сделать…

– Угу, но это все – пустая трата времени. Вы же не воспользуетесь тем же катером?

– Нет, конечно! Еще не хватало дарить землянам еще и эти технологии… – возмутился хмырь.

– Я так и думал… – пожал плечами Коренев. – Вот и получается, что если и так и так начнется бардак, то ломиться надо там, где ближе… И чем быстрее – тем лучше… А вот возвращаться придется, наверное, через ту же Грузию…

– Определенная логика присутствует… – согласился с рассуждениями Олега хмырь. – Я обдумаю это предложение…

– Ну и когда мы отправляемся? – перебила его Беата.

– Думаю, завтра вечером… – поморщился большой босс.

– А чего тянуть-то? – поддержал жену Щепкин.

– Наши люди еще не готовы… Не забывайте, что кроме возвращения Мериона и Маши нам надо вернуть Кольена и то, что увели ваши соплеменники… А открывать Контур два раза подряд в этой ситуации было бы глупо…

– Чем дольше мы ждем, тем меньше шансов вытащить их всех… – возмутился Ольгерд, еле сдерживая подступающее бешенство…

– Вытащите… – Хранитель Эол положил на стол лист бумаги и расправил его ладонью…

Вернуть утраченную Душу
непросто… Путь, увы, кровав…
И снова, чьи-то планы руша
и виноватых покарав,
Он доберется до истоков,
спасая честь и чью-то жизнь…
Но станет ли другим уроком
злосчастный девичий каприз?

Пробежав глазами строчки очередного Пророчества, я схватился за голову – и это мероприятие, оказывается, было предопределено?

– Бля, Эол, ну что за хрень? – возмущению Олега не было предела. – Скоро мы в туалет будем ходить, сверяясь с твоими стихами… Задолбало!

– По-твоему, в уходе Маши виноват я? – изменившись в лице, глухо спросил Хранитель, и я вдруг заметил, как у него дрожат пальцы…

– Да нет, ты-то тут при чем? – Коренев вскочил на ноги и заметался по комнате. – Просто у меня появилось ощущение, что я – всего лишь марионетка в идиотской постановке заштатного провинциального театра… Тот, кто дергает за ниточки, знает роль, а я тупо размахиваю конечностями, пытаясь верить, что все, что я делаю, я делаю САМ! А кукловод просто мечтает сорвать немного аплодисментов у не пресыщенной развлечениями публики… И пускай у нашего дуэта получается хреново – альтернативы-то у публики нет! Смотрят!! А те, кто рядом со мной – мрут!! По-настоящему!!!

– Ольгерд! Перестань!!! – Беата, подскочив к брату, ласково прижала его к себе. – Все будет нормально… Не переживай…

– Машка была права! Разве это – жизнь? – не унимался Коренев. – Там, где я появляюсь, начинает происходить хрен знает что… Сколько людей уже погибло по моей вине?

– Слышь, а тебе не кажется, что ты путаешь причину со следствием? – справившись с собой, поинтересовался Эол. – Может быть, надо сказать несколько по-другому? Например, ты появляешься там, где эта самая хрень должна начаться? Твари, например, появились на Элионе задолго до твоего рождения. И благодаря тебе и твоим друзьям их там больше никогда не будет… Так или нет? Что молчишь? И конфликт Академиков с Роем начался задолго до того, как ты о них узнал… У тебя – мания величия, сынок! А то, что иногда Пророчества дают возможность скорректировать будущее – надо принимать с благодарностью… Кто знает, сколько людей бы погибло, если бы вы что-то сделали не так?

– Эол прав… – подал голос молча сидевший в уголке Эрик. – Лично я могу сказать, что многие близкие мне люди до сих пор живы только благодаря тому, что вы есть… И я сам в том числе…

– Ладно, проехали… – покрасневший как помидор Олег аккуратно вывернулся из рук сестры и, склонив голову, быстрым шагом вышел из комнаты…

Следующие несколько часов я мотался как заведенный – подбирал необходимое мне, Олегу и Глазу вооружение вместе с хмырем, оказавшимся шефом Эола; таскал от синтезатора комплекты камуфлированной формы и помогал ее подгонять всем тем, кто не имел опыта ее ношения; проверял изготовленные для нас документы и ксивы. Так что к моменту появления в Логове четверки соплеменников Эола – невысоких крепышей неопределенного возраста, одетых в обыкновенный российский камуфляж и с АКСМ-ми наперевес, – вся подготовка к Переходу была закончена. Представившись, они тут же побросали на пол разгрузки и автоматы и, по хозяйски пододвинув кресла поближе к столу, принялись доводить до нас план нейтрализации группы захвата, ожидающей нас в точке Сопряжения, и свои идеи по отрыву от возможного преследования по пути к Москве. В общем, план был неплох. Видимо, мужики съели не одну собаку на таких операциях. Хотя то, что в плане всем нам отводилась роль статистов, и меня, и тем более, Олега, несколько удивило – по мнению Наксса, старшего среди них, мы должны были прикрывать работающую четверку огнем и не более того… Однако, возражать им мы не стали – учитывая то, что по плану, через две минуты после прорыва мы должны были разделиться и, оставив их группу в лесу, самостоятельно выдвигаться в направлении Москвы, смысла особенно геройствовать не было. Тем более что корректировать планы в процессе операции мы умели. И довольно-таки неплохо…

Глава 4

Маша

Ощущение опасности дохнуло в спину раньше, чем я спрыгнула с пандуса Контура на землю – не дожидаясь команды разума, тело само бросилось в сторону и влево, поэтому первый прыжок кинувшегося ко мне солдата оказался в никуда. Выпустив из рук чемоданчик и сумочку, я до предела ускорилась, и поэтому успела увернуться от захватов еще двух рослых парней в камуфляже. А потом до меня донесся тоненький вскрик Самира, и у меня снесло башню. Напрочь. Странный клинок с зеленой ручкой, еще мгновение назад висевший в плоских ножнах на поясе у атаковавшего меня первым солдата, оказался в руке сам собою. Короткий взмах, и на моем, довольно узком и неудобном платье появился разрез от подола и до… в общем, почти до пояса. Туфельки слетели с ног еще при первом перекате, так что двигаться мне уже ничего не мешало… Приклад, направленный мне в голову, двигался еле-еле, так что поднырнуть под него и ударить ножом под мышку удалось без всяких проблем. Как и достать в длинном, стелящемся по земле выпаде горло начинающего поворачиваться ко мне первого атакующего. Еще двое, отстававшие от своих друзей приблизительно на шаг-полтора, увидеть меня вообще не успели – руки и ноги действовали сами по себе, пока я пыталась понять, что происходит около превратившегося в безумный ветряк Мериона. Даже я, находясь в состоянии джуше, видела его урывками! Взмах левого клинка – отрубленная кисть с автоматом продолжает движение вперед; горло второго нападающего оказывается перечеркнуто тоненькой розовеющей полоской; автомат третьего, поднятый на уровне глаз, лишается ствола. Движение правого клинка с вращением корпуса вокруг своей оси – рука, тянущаяся к спине Деда, отделяется от плеча, а обезглавленное тело ее хозяина все летит и летит вперед… Тут же страшный удар в левое плечо, и я, вращаясь как волчок, успеваю полоснуть ножом по горлу еще одного солдатика, невесть как оказавшегося в пределах досягаемости… И заметить, как с переднего края странной прямоугольной конструкции, выросшей в центре поляны, начинают спрыгивать все новые и новые вооруженные люди…

Аз воздам (СИ), стр. 1

Евгений Юллем

Аз воздам

Глава 1

…Песок, чертов песок был везде. При всем старании он все равно забивался в уши, ноздри и прочие отверстия организма, заставлял чесаться ноздри и тереть глаза, проникал в малейшие щели между предметами одежды. Хороший такой песок, мелкий, отборный, высокого качества. Годится и для стекловарения, и для производства бетона — не зря в родном мире песок Сахары сухогрузами вывозили во все развитые страны, он идеально продавался в связи со строительным бумом. Такими темпами скоро и песка в пустыне не останется.

Серж вздохнул. Сейчас столько песка, пусть даже и высококачественного, ему было совсем ни к чему. После десятка дней, проведенных в этой пустыне, он надоел ему хуже горькой редьки. Как и почему его выкинуло именно сюда, он не знал, как и Май, его второе магическое «я». Подозревая, что это не случайно, и полагая это частью какого-то сложного квеста от Древних, он тщательно просканировал поисковыми плетениями округу, робко, до замирания сердца надеясь на положительный результат. Ничего. В смысле совсем. Никаких объектов, ни природных, ни техногенных в округе не было, как и какой-либо живности. Так что в координатах точки появления не было никакого смысла, случайность вот такая вышла, мать ее за ногу.

Май в первую же ночь определил местонахождение, и оно, надо сказать, сильно не радовало. Пустыня Ак-Кум, ближе к ее северной границе и к южной границе Айзанского ханства, до которой, блин, было аж восемьдесят лиг — грубо умножаем на пять и получаем почти четыреста километров, что в таких условиях было не особо здорово. А второе, что еще менее приятное, было отсутствие в этой области свободных порталов. Что было вполне естественно, зачем их ставить-то посреди голого песка среди одних барханов? Значит и вероятность найти какой-то объект Древних равнялась нулю, они, как правило, находились вблизи переходов.

Ближайший портал был в столице Айзанского ханства, Ат-Балай, Желтый Дворец. Серж припомнил, что читал о ханстве еще в книгах Сайлера. Большое государство, населено людьми и орками, во главе единоличный правитель — хан, сейчас кажется Каман, ну и прочее, и прочее. А еще — извечный враг Зунландии, которая веками сдерживала экспансию бедных, но гордых скотоводов и разбойников на более пригодные для проживания земли Истока. Самим нужны потому что, нечего их раздавать всяким разбойным и беспокойным по природе соседям.

Серж повернулся с бока на бок в своей песчаной берлоге. Укрытие было очень простым, но эффективным — метрах в трех от поверхности роется яма, стенки укрепляются плетением силового поля в форме кокона, потом это все засыпается песком. С помощью магии-то — раз плюнуть. И переждать, перележать дневную жару, чтобы продолжать путь ночью по холодку под невыразимо крупными звездами на черном небе — шагать днем по раскаленному до восьмидесяти градусов песку под бешено палящим подобно доменной печи Солнцем дураков нет. И даже при наличии климат-контроля в костюме боевого мага и «вечной» фляги с водой днем долго не выдержишь. Вот и приходится защищаться от такого климата по методу песчанок, скорпионов и прочих членов стоногих, зарывающихся днем в песок. Зато впервые за столько времени появилось время спокойно обо всем подумать и проанализировать. Что было, что будет, что сделано, а что еще нет. Но тут по большей части выходило все как в столетнем анекдоте — вместо построения коровника из-за отсутствия гвоздей будем строить коммунизм.

А для этого надо выбраться из пустыни, всего-то, дело за малым. Легко сказать… Скорость пешехода — пять-шесть километров в час, а здесь получалось по песку около трех-четырех, значит в марафонском темпе модифицированного магией здорового организма шесть часов подряд получалось около пяти лиг. Значит, больше двух недель пешочком, останавливаясь на дневку. Большую часть пути он уже прошел, осталось поднажать…

Никогда больше, определенно никогда никакого песка, даже пляжей, сказал себе Серж.

«Пора, Солнце зашло», — Май как всегда вырвал его из полудремы.

Серж потянулся, проминая ненавистный песок. Пора откапываться. А скоро и закопаться-то будут проблемы. Пустыня скоро сойдет на нет, и пойдут степные-полупустынные земли орков. А там почва-то потверже, внизу уже не песок, а глинистый слой где-то на глубине метра… Ну да ладно, сначала еще надо туда добраться.

… Господи, ну почему ты сотворил большинство орков идиотами? Или это потомство тех старых тупорылых сержантов урук-хаев, отличавшихся всегда злопамятностью и дебилизмом на уровне «упал — отжался», которым папа-орк при зачатии жгутик прищемил?

Толпу орков на горизонте он увидел в мягком свете рассветного Солнца, ласкающего высохшую степь. Так, что тут у нас? Два десятка всадников весьма колоритной бандитской наружности, одетых, как разглядел Серж магическим зрением, по форме номер восемь — что украли, то и носим. Плохо то, что и орки обратили на него внимание, и после пары эволюций повернули в его сторону. Ну вот что делать? Убегать? Ну уж нет, устал он уже бегать от опасностей, придется перебить вас всех. Глядя на приближающуюся галопом конницу, Серж сплел «магический шнур». Простите меня, лошадки… Лошадки! Серж быстро развеял плетение. Какого спрашивается лысого переться оставшиеся двадцать лиг пехом, если можно неплохо и с комфортом проехаться верхом?

С гиканьем, свистом и улюлюканьем толпа оборванцев на лошадях приближалась, превдкушая бесплатное развлечение и будущего раба в стойбище. Ну давайте поближе, поближе… Все, хватит. С пальцев сорвалась гроздь маленьких файрболов, светящимися осами полетевшая в толпу всадников. Раздались вопли, орки пытались отвернуть или затормозить, но было уже поздно, огненные шарики нашли свою цель, выбивая дикарей из седла. Теперь чтобы лошади не разбежались, наложим на них «подчинение» вместо узды.

Э, а ты куда? Каким-то чудом уцелевший, не попавший под удар орк улепетывал во все лопатки. Не, так не пойдет! Серж бросил воздушное лезвие, живописно снесшее орку на бегу голову, фонтанирующее двойным фонтаном крови тело пробежало еще метров пять, пока не осознало, что оно уже умерло.

Ну а теперь займемся насущными делами. Серж подошел к стоящим на ногах дрожащим от ужаса лошадям и вынул из ножен меч. Не, лошадки, мы вас трогать не будем, не бойтесь. Серж прошелся между телами упавших, на ходу делая контроль мечом, вдруг тут еще кто-то ожить собирается? Нет? Ну теперь точно не оживет, с таким отравлением железом-то.

Опа, а это что за фрукт? К седлу последней лошадки, перекинутый через круп, качественно упакованный по рукам и ногам и с кляпом во рту, был привязан какой-то почтенного вида немолодой гобл в звериных шкурах с размалеванной рожей и окрашенными в красный цвет клыками. Серж перерезал кожаные ремни и спустил не особо чистую поклажу на землю, брезгливо морщась — от орка пованивало, да и не дай бог каких-нибудь насекомых от него подхватить, про мытье орки с гоблами слышали чисто теоретически. Ладно, пускай немного полежит связанным и не отсвечивает, а пока надо трофеи собрать. Задерживая дыхание, Серж начал обыскивать трупы, роясь в грязном тряпье, надетом на орках, откладывая валяющееся рядом оружие в сторону.

Ничего путевого тут не было, голимый оркский трэшак. Любимые оркские ятаганы из плохой стали, ножи, небольшие композитные луки со вставками из рога, даже пара боевых гномских топоров откуда-то затесалась. Чисто академический интерес представляли лишь эти знаменитые составные луки, небольшого размера, для стрельбы из седел — на коне особо-то с длинным луком не развернешься. Поэтому и делались эти луки по особой технологии из разных материалов, соединяемых между собой. А остальное — дай бог продать за грош в базарный день, тем более за холодняком орки следили из рук вон плохо — зазубрины на исцарапанном грубом лезвии, давно не знавшем заточки, пятнышки ржавчины. Да и топоры уже ушатанные до предела, не помогло качество гномской стали преодолеть тупую силу орков. Ну и ладно. Свяжем все это вязанкой и положим на одну из лошадей, от живого ароматного груза мы их освободили. Правда грузить придется, зажимая нос — от оркских седел воняло так, как будто бывшие хозяева опорожнялись в них на ходу. Уроды зеленорожие, чесслово. И поголовные нищеброды — кошелек с пятью серебрушками на всех.

Мне отмщение, и аз воздам

Японию шестидесятых чисто хронологически сложно назвать послевоенной, однако упаднические настроения на фоне социальной деградации все так же сильны, как и в пораженческие сороковые. Традиционализм постепенно принимает форму избыточного чванства, попираемого со всех сторон без спроса вломившейся западной культурой. На бренном и слабом общественном теле наросты пороков уже начинают подгнивать, а где-то и вовсе отваливаются, образуя брыдкие язвы. Ивао Энокидзу — жуткое порождение переживающей лихорадочный криз империи. И так вышло, что биография именно этого совершенного подонка, спустя двадцатилетие после предания его позорной казни, заинтересовала неординарного режиссера Сёхэя Имамуру, частенько обращавшего свой творческий взгляд на личностей крайне маргинальных.
Кинополотно «Мне отмщение, и аз воздам» длится более двух часов, но никакой препарации природы зла тут нет и в помине. Мы видим человека из простой семьи, клочки его детских воспоминаний, ребячливого отца, что влюблен в собственную сноху, набожную матушку, первые проблемы с законом. Фрагменты прошлого аккуратно крепятся к истории последнего забега Ивао, в котором он убивает, грабит, обманывает, снова убивает, и снова грабит. Подобно уэллсовскому Кейну, аферист и душегуб Энокидзу так и остается для зрителя бронзовой статуей, которую камера облетает со всевозможных ракурсов, но так и не находит даже маленькую трещинку, дабы можно было заглянуть в окаянную душу. С уст Ивао ни разу не слетят слова раскаяния, а вместо исповеди он сыплет проклятиями в адрес отца и смеется в лицо ведущему допрос детективу. Любая попытка понять мотивы главного героя обречена, словно соломенный бычок из детской сказки, он хладнокровно выжидает случай, чтобы поглотить в свое смоляное нутро новую жертву, иной раз даже без веского повода, забавы ради.
Ясно лишь одно — Ивао не психопат, но изощренный циник. Был ли он таким всегда или социальный хаос воспитал в обычном человеке ублюдка? Япония по Имамуре даже без преувеличений и лишнего гротеска выглядит страной солнца уходящего. Тут женщины без повода напиваются саке, а мужчины грубо швыряют их на пол и насилуют до изнеможения. Главный герой выступает этаким собирателем грехов, он цепляется за людские пороки, используя их в своих интересах. Вот безутешная мать пытается найти адвоката для угодившего на нары сына — расцвет коррупции в правовой системе поможет Ивао нажиться на чужом горе. Семья управляющей гостиницы погрязла во взаимной лжи, и плутоватый Энокидзу без труда находит способ втереться к ней в доверие. Общество не отталкивает убийцу, оно принимает его с распростертыми объятьями, и это, конечно, беда самого общества.
Эротизм картины подчеркнуто низменный — главный герой, сжираемый либидо, бросается на каждую женщину как на самку, с животной похотью. Имамура не избегает и насилия. Для большей выразительности образа изверга, режиссер практически не прячет убийства, вгоняет их в кадр и при этом совершенно пренебрегает изяществом. Молоток, кухонный нож, удавка — легкой смертью жертвы бесславного душегуба не умирают. Каждая новая встреча Ивао усиливает напряжение, все чаще мелькают листовки с его профилем, беговая дорожка ведет к петле, но Ивао уже не в силах остановиться. Даже предчувствуя скорую развязку, он все равно наносит удар, и делает это тогда, когда никто не ждет. Не найдя ответов ни в прошлом, ни в настоящем Ивао Энокидзу, Сёхэй Имамура приходит к одной лишь библейской цитате, которую выводит в название своей киноленты. Суд человеческий остается бессилен и режиссер предоставляет своего героя суду небесному.

Конец молебного стояния перед ХХС (на ТВ Центре). Голос за кадром закончил трансляцию молебна словами: «И мы помним слова: Мне отмщение, и аз воздам».
Эта библейская цитата последнее время часто звучит в речах православных клириков, они ею, как правило, объясняют право церкви, клира и паствы мстить и наказывать своих обидчиков. Цитата, в самом деле, звучит грозно. И знакома она всем образованным людям, хотя бы как эпиграф к роману Льва Толстого «Анна Каренина».
Фраза эта встречается в библии дважды. Первый раз в Ветхом завете, в Пятикнижии Моисея: «У меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них». (Ветхий завет, пятая книга Пятикнижия Моисея, Второзаконие, 32:35).
Слова эти принадлежат непосредственно Богу и смысл их понятен: мстить и воздавать, наказывать и миловать – это прерогатива Бога, и наступит это Божье воздаяние за дела земные после смерти человека.
Второй раз, уже в качестве цитаты из Ветхого завета, эти слова звучат в Новом завете, в Послании апостола Павла к римлянам: *Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь». (Новый завет, Послание к Римлянам апостола Павла, 12:19).
То есть апостол Павел – один из столпов христианской церкви – обращается к свои последователям с просьбой не мстить друг другу за обиды, оставить воздаяние Богу и ссылается при этом на слова Божии о том, что мщение и воздаяние – в Его руках, в Его воле.
Таким образом, смысл этой библейской цитаты ровно противоположный, она призывает христиан не к мщению, а к отказу от мщения.
А православные священнослужители, призывающие этой фразой свою паству мстить и требовать у земной власти наказания тем, кто, по их мнению, их оскорбил, обидел, ущемил, — откровенно вводят людей в заблуждение, попросту – врут им, используя то, что подавляющее большинство считающих себя православными – совершенно невежественны в том, чему они якобы верят.
Взято отсюда — http://p-i-f.livejournal.com/3171908.html#cutid1

Это мы, Господи!

Лейтенант Сергей Костров осенью 1941 г. попадает в плен. Продержав пленных несколько дней в подвалах разрушенного Клинского стекольного завода, их, построенных по пять человек в ряд, конвоируют по Волоколамскому шоссе. Время от времени раздаются выстрелы — это немцы пристреливают отставших раненых. Сергей идёт рядом с бородатым пожилым пленным — Никифорычем, с которым он познакомился прошлой ночью. У Никифорыча в вещмешке есть и сухари, один из которых он предлагает Сергею, и мазь, которая помогает при побоях, — он намазал ею разбитый висок Сергея. Когда колонна проходит через деревеньку, старуха бросает пленным капустные листья, которые голодные пленные жадно хватают. Внезапно раздаётся автоматная очередь, старушка падает, падают пленные, и Никифорыч, смертельно раненный, говорит Сергею: «Возьми мешок… сын мой на тебя похож… беги…»

Продолжение после рекламы:

Сергей с колонной пленных доходит до Ржевского лагеря и лишь на седьмые сутки получает крошечный кусочек хлеба: на двенадцать человек в день выдаётся одна буханка хлеба весом в восемьсот граммов. Иногда пленные получают баланду, состоящую из чуть подогретой воды, забелённой отходами овсяной муки. Каждое утро из барака выносят умерших за ночь.

У Сергея начинается тиф, и его, больного, с температурой за сорок, обитатели барака сбрасывают с верхних нар, чтобы занять хорошее место: «все равно умрёт». Однако через двое суток Сергей выползает из-под нижних нар, волоча правую отнявшуюся ногу, и бессильным шёпотом просит освободить его место. В этот момент в барак входит человек в белом халате — это доктор Владимир Иванович Лукин. Он переводит Сергея в другой барак, где за загородкой лежит около двадцати командиров, больных тифом; приносит ему бутылку спирту и велит растирать бесчувственную ногу. Через несколько недель Сергей уже может на ногу наступать. Доктор, работая в лагерной амбулатории, осторожно выискивает среди пленных в доску своих людей с тем, чтобы устроить к лету побег большой вооружённой группой. Но выходит иначе: пленных командиров, в их числе и Сергея, переводят в другой лагерь — в Смоленск.

Брифли существует благодаря рекламе:

Сергей с новым своим приятелем Николаевым и здесь постоянно ищет случая бежать, но случай все не представляется. Пленных опять куда-то везут, и на этот раз, видимо, далеко: каждому выдают по целой буханке хлеба из опилок, что составляет четырёхдневную норму. Их грузят в герметически закрывающиеся, без окон, вагоны, и к вечеру четвёртого дня состав прибывает в Каунас. Колонну пленных у входа в лагерь встречают вооружённые железными лопатками эсэсовцы, которые с гиканьем набрасываются на измождённых пленных и начинают лопатами их рубить. На глазах у Сергея погибает Николаев.

Через несколько дней конвоиры выводят сто человек пленных на работу за пределы лагеря; Сергей и ещё один пленный, совсем ещё мальчик, по имени Ванюшка, пытаются бежать, но их настигают конвойные и жестоко избивают. После четырнадцати дней карцера Сергея и Ванюшку отправляют в штрафной лагерь, расположенный недалеко от Риги — Саласпилсский лагерь «Долина смерти». Сергей и Ванюшка и здесь не оставляют надежды на побег. Но через несколько дней их отправляют в Германию. И тут, сбив решётки с вагонного окна, Сергей и Ванюшка на полном ходу выпрыгивают из вагона. Оба чудом остаются в живых, и начинаются их скитания по лесам Литвы. Они идут ночами, держа путь на восток. Время от времени беглецы заходят в дома — попросить еды. На случай, если вдруг окажется, что в доме живут полицейские, в карманах у них всегда лежат круглые большие камни-голыши. В одном доме девушка-работница даёт им домашнего сыру, в другом — хлеба, сала, спички.

Однажды, в день, когда Ванюшке исполнилось семнадцать лет, они решают устроить себе «праздник»: попросить картошки в стоящем на опушке леса домике, сварить её с грибами и отдохнуть не два часа, как обычно, а три. Ванюшка отправляется за картошкой, а Сергей собирает грибы. Спустя некоторое время Сергей, обеспокоенный отсутствием Ванюшки, по-пластунски подползает к дому, заглядывает в окно, видит, что Ванюшки там нет, и понимает, что он лежит в доме связанный! Сергей решает поджечь дом, чтобы избавить Ванюшку от неизбежных пыток в гестапо.

Две недели Сергей идёт один. Добывая еду, он пользуется уловкой, которая не раз спасала ему жизнь: входя в дом, он просит хлеба на восьмерых: «Семь моих товарищей стоят за домом». Но вот наступает осень, все сильнее болит нога, все меньше и меньше удаётся пройти за ночь. И однажды Сергей не успевает спрятаться на днёвку, его задерживают полицейские и доставляют в Субачайскую тюрьму, а затем переводят в тюрьму Паневежисскую. Здесь в одной камере с Сергеем сидят русские, которые, судя по его внешнему виду, предполагают, что ему лет сорок, тогда как ему нет ещё и двадцати трёх. Несколько раз Сергея водят на допросы в гестапо, его бьют, он теряет сознание, его опять допрашивают и опять бьют; у него хотят узнать, откуда он шёл, с кем, кто из крестьян давал ему еду. Сергей придумывает себе новое имя — Петр Руссиновский — и отвечает, что ни в каком лагере он не был, а сбежал сразу же, как попал в плен.

Реклама:

Сергей и его новые друзья Мотякин и Устинов, до тюрьмы партизанившие в литовских лесах, задумывают побег. Пленные работают на территории сахарного завода на разгрузке вагонов; Сергей забрасывает свёклой спрятавшихся в бурт Мотякина и Устинова, а сам прячется под вагоном, устроившись там на тормозных тросах. Обнаружив в конце рабочего дня исчезновение троих пленных, конвойные, бросившись их искать, находят Сергея: его выдаёт некстати размотавшаяся и свесившаяся из-под вагона портянка. На вопрос конвойных о ненайденных товарищах Сергей отвечает, что они уехали под вагонами. На самом же деле, в соответствии с разработанным планом, они должны попытаться ночью перелезть через забор и уйти в лес.

После неудавшегося побега Сергея переводят в Шяуляйскую тюрьму, а затем в Шяуляйский лагерь военнопленных. Идёт уже весна 1943 г. Сергей начинает обдумывать план нового побега.

Проскурин, Пётр Лукич

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Проскурин.

Пётр Лукич Проскурин

Дата рождения

22 января 1928

Место рождения

с. Косицы, Севский уезд, Брянская губерния, РСФСР, СССР

Дата смерти

26 октября 2001 (73 года)

Место смерти

• Москва, Россия

Гражданство (подданство)

• СССР
• Россия

Род деятельности

прозаик

Направление

социалистический реализм

Жанр

роман, повесть

Язык произведений

русский

Премии

Награды

Пётр Луки́ч Проску́рин (22 января 1928, с. Косицы, Брянская губерния — 26 октября 2001, Москва) — советский русский писатель. Герой Социалистического Труда (1988). Лауреат Государственной премии СССР (1979). Член КПСС с 1971 года.

Биография

П. Л. Проскурин родился 22 января 1928 года в посёлке Косицы (ныне Севского района Брянской области) в крестьянской семье. В подростковом возрасте пережил оккупацию. До 1950 года работал в колхозе. После службы в СА (1950—1953) он остался на Дальнем Востоке, работал — среди прочего — на лесоповале и лесосплаве, там начал и литературную деятельность. Печатается с 1958 года. В 1957—1962 годах жил в Хабаровске, в 1962—1964 годах — в Москве, в 1964—1968 годах — в Орле, затем окончательно поселился в Москве. Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А. М. Горького (1964). В 1980-х годах был членом редакционной коллегии журнала «Роман-газета».

В 1990 году подписал «Письмо 74-х».

Скончался на 74-м году жизни 26 октября 2001 года в Москве. Похоронен в Брянске.

Некоторые семейные тайны писатель впервые приоткрыл лишь во второй книге своего автобиографического романа «Порог любви», которая появилась в печати уже после его смерти.

Семья

Отец — Лука Захарович Проскурин в 1928 году выступил на своей родине, в посёлке Косицы, организатором колхоза имени Ильича, участвовал в раскулачивании односельчан. Поэтому он в какой-то момент предпочёл перебраться на юг, в Назрань. Там он стал работать главбухом мукомольного комбината. Но при первой же ревизии у него была обнаружена недостача, и Лука Проскурин был арестован. На малую родину он вернулся уже в конце 1930-х годов.

«Года за два до начала войны и случилось несчастье, перекосившее всю жизнь не только его самого, но и его семьи, и всех связанных с ним людей. У него случилось заражение правой руки, чуть ли не гангрена, был отнят указательный палец, и рука стала сохнуть — таких в народе зовут сухорукими. Ему выдали белый билет, призыву в армию он не подлежал, и когда Севск заняли немцы, он тотчас очутился в концлагере. Отец был черноволос и черноглаз, и его приняли за цыгана. Его же начальник, заведующий Севским гортопом — Ковалёв, как партийный, тоже оказался в концлагере под Глуховом, на Украине (километров семьдесят от Севска). Он был вдов, жил со старушкой-матерью и двумя сыновьями. Отец вышел из концлагеря уже сломленный, согласился сотрудничать с немцами».

— Пётр Проскурин, Чёрные птицы. «Роман-газета», 2005, № 22.

Будучи старостой, Проскурин-старший проявил рвение, а позже отступил с немцами. После освобождения Брянщины советские солдаты поторопились повести мать и детей Проскуриных на расстрел. От гибели их спас случайно проезжавший мимо глава района.

Жена — Лилиана Рустамовна Проскурина (творческий псевдоним Анна Гвоздева; 1935—2011), советская и российская журналистка, мемуаристка. Дочь советского журналиста и писателя Рустама Агишева. Автор мемуаров «Вселенная летит со скоростью любви» (2011). Похоронена рядом с мужем на Центральном кладбище Брянска.

Дети:

• сын Алексей (1960-2018) — главный редактор «Экономической и философской газеты» (с 1997), член Союза журналистов России.
• дочь Екатерина — журналистка.

Библиография

Собрания сочинений

• Собрание сочинений в 11 томах. М.: Голос; Русский архив, 1993—1994 (вышли тома 1—3)
• Собрание сочинений в пяти томах. М., Современник, 1981—1983.
• Избранные произведения в 2-х томах. М., Художественная литература, 1976. — 100 000 экз.

Повести и рассказы:

• «Цена хлеба», 1961;
• «Любовь человеческая», 1965,
• Тихий, тихий звон, 1967
• День смятения, М., 1971
• «Улыбка ребёнка», 1972
• «Азъ воздам, Господи»
• «В старых ракитах», 1980 (опубликована в журнале «Москва», 1980, № 1, с. 21—57)
• «Полуденные сны», 1983
• «Чёрные птицы», «Роман-газета», 1983
• «Тайга», 1985
• «Ранние сумерки», М., Современник, 1985

Романы:

• «Глубокие раны», Хабаровск, 1960; 1964
• «Горькие травы», М., Советский писатель, 1964;
• «Исход», 1966;
• «Корни обнажаются в бурю», М., Советский писатель, 1962
• «Камень сердолик», М., Молодая гвардия, 1968
• «Черта», 1972
• «Судьба», 1972
• «Имя твоё», 1978
• «Словом не убий». Главы из автобиографической книги // «Наш современник», 1982, № 6
• «Порог любви». Повесть встреч и дорог, 1986
• «Отречение» // «Москва», 1987, № 9—12, 1990, № 7—9 (кн.2)
• «Седьмая стража», 1995
• «Число зверя»

Роман «Судьба» (1972), раскрывающий в судьбах своих героев судьбы народные, динамику исторических событий эпохи строительства социализма и Великой Отечественной войны 1941—1945, стал одним из заметных произведений 1970-х гг. Экранизирован («Любовь земная» и «Судьба»).

Романы Проскурина «Судьба» (1972) и «Имя твоё» (1977) представляют собой монументальное произведение необычайной широты охвата, изображающее несколько десятилетий советской истории (1 часть: 1932—1944, 2 часть: послевоенное время — начало семидесятых годов), здесь и деревенская жизнь, и полёты в космос, и персонажи из всех слоёв населения, и лично Сталин, и общественная критика, и пропаганда русского великодержавия. В своём творчестве Проскурин приспосабливает пережитое на личном опыте к некоей тогда не совсем обычной картине советской истории, он подчёркивает ответственность руководителей, роль партии. Он пишет широкими мазками, не проявляя особого интереса к форме произведения.

Изданный в 1987 году роман «Отречение» является продолжением романов «Судьба» и «Имя твоё», образуя с ними трилогию. Публикация произошла во времена перестройки, и от предыдущих частей роман отличается резкой критикой позднесоветской действительности.

Награды и премии

• Герой Социалистического Труда (21.1.1988)
• орден Ленина (21.1.1988)
• орден Трудового Красного Знамени (23.1.1978)
• орден «Знак Почёта»
• медали
• Государственная премия СССР (1979) — за сценарии фильмов «Любовь земная» (1974) и «Судьба» (1977)
• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1974) — за роман «Судьба» (1972)
• Международная премия имени М.А. Шолохова в области литературы и искусства
• Почётный гражданин города Орёл (2000)
• Почётный гражданин Брянской области

Примечания

1. 1 2 3 идентификатор BNF: платформа открытых данных — 2011.
2. APP-13-2008 (недоступная ссылка). Дата обращения 29 ноября 2012. Архивировано 4 марта 2016 года.
3. Журнальный зал | Новый Мир, 2002 N4 | ВИКТОР МЯСНИКОВ — Историческая беллетристика: спрос и предложение
4. Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / . — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.. — С. 332.

Литература

• В. В. Сорокин. На кресте памяти и таланта / Обида и боль.
• Мария Солнцева. «Что делать?» и «Кто виноват?»
• Алексей Проскурин. Я рад, что я не дворянин, или 350 лет самоадекватности.

Ссылки

• Проскурин, Пётр Лукич. Сайт «Герои страны».
• Из дневника писателя
• Биография Петра Проскурина (недоступная ссылка)
• Книги П. Проскурина в электронном виде
• Биография на сайте Института Русской Цивилизации

Председатели правления / Президенты

Дмитрий Лихачёв (1986—1993) • Никита Михалков (с 1993)

Заместители председателя правления /
Вице-президенты

Члены президиума правления

Народные депутаты СССР от
Советского фонда культуры (1989—1991)

Издания

журнал «Наше наследие»