Преподобный Серафим (Романцов) – духовник пустынножителей Кавказских гор

Глинские отцы: Иеросхимонах Серафим (Романцов), схиархимандрит Серафим (Амелин), схиигумен Андроник( Лукаш). 1950-е гг.

Схиархимандрит Серафим (Романцов; 1885–1976) был духовником Глинской пустыни. На должность духовника его назначил в 1948 году настоятель обители схиархимандрит Серафим (Амелин), когда после ссылки схиархимандрит Серафим (Романцов) вернулся в открытую в военное время Глинскую пустынь. Умение принимать исповедь, вызывать людей на полную откровенность – особый духовный дар старца. После вторичного закрытия Глинской пустыни схиархимандрит Серафим переехал в Сухуми, где продолжал свои старческие труды.

О старчестве

Глинские старцы совершили наивысший христианский подвиг: оставив мир, они служили миру.
Патриарх Московский и всея Руси Алексий II

Что бы ни говорили о любых преобразованиях в Церкви и обществе, в основе всего должна быть духовная жизнь. Фундамент этой жизни цементируется подвигом, а школой подвига всегда была обитель. Сила же обители – старчество1. Схиархимандрит Серафим (Романцов), родившись еще в дореволюционной России, пронес свой пастырский подвиг служения Церкви и людям на протяжении всего богоборческого периода XX столетия.

Святитель Игнатий (Брянчанинов): монашество – это “особый, законченный, целостный тип христианской жизни, самый чистый, совершенный”

В условиях монастыря «союз человека с Богом может восстановиться в полной гармонии и идеальной реальности». По мысли святителя Игнатия (Брянчанинова), монашество – это «особый, законченный, целостный тип христианской жизни, самый чистый, совершенный»2. Таким образом, монашество является высшим проявлением христианства. По своей идее монашество представляет «школу обновления, подкрепления и развитие духовных сил»3.

Наивысшее проявление монашества – старчество. Сущность и вся сила старческого руководства заключается в завете между старцем и учеником, по которому пред лицом Бога духовный отец-старец берет на себя дело руководства души ученика ко спасению, а ученик безбоязненно всего себя душою и телом предает наставнику.

Преподобный Серафим (Романцов) прошел школу послушания старцу в Глинской пустыни. Его духовником был иеромонах Аристоклий (Ветер), научивший его ежедневному исповеданию помыслов и внимательности ко всем движениям своего сердца4. Отец Аристоклий научал молодых иноков, вверенных ему в духовное руководство, вниманию к внутренней жизни и умению исповедовать помыслы5.

Духовник пустынножителей

Озеро Амткел, Абхазия

На протяжении долгих лет отец Серафим исполнял послушание духовника Рождества-Богородицкой Глинской пустыни, а после очередного ее закрытия подвизался в горах Абхазии, духовно окормлял монахов-пустынников, которые во время гонений на Церковь Христову бежали в Абхазию и поселялись близ озера Амткел, образовав монашескую общину. Отец Серафим (Романцов) был игуменом монахов и добрым наставником в нелегком монашеском пути6.

Пустынники строили деревянные домики с несколькими келлиями, расчищали лес и на образовавшейся поляне разводили огород. Собирали ягоды и каштаны. Основную пищу составляли толченые сухари. Из белого хлеба благодетели пустынников сушили сухари, а затем толкли их в ступе. Получалась как бы мелкая крупа. Можно было сварить несколько очищенных картофелин, затем бросить горсть толченых сухарей в кипящую воду, налить постного масла – и обед готов! На зиму сушили также шиповник и листья брусники, которые употребляли как чай. Жили пустынники или как скитяне – по три-четыре человека, – или как отшельники.

О пребывании отца Серафима в Сухуми архимандрит Рафаил (Карелин) вспоминает: «Чтобы не привлекать к себе внимания, старец по городу ходил в мирской одежде. Уполномоченный по делам религии Лагвелава как-то сказал: “Зачем отец Серафим ходит в мирской одежде? У нас в Абхазии уважают старых людей, его никто не обидит”. Но, наверно, старец по своему смирению хотел быть незамеченным»7. Свою священническую одежду он маскировал не потому, что стеснялся своего вида, но для того, чтобы беречь мир тех, у кого останавливался, чтобы люди потом не переживали нареканий родственников или соседей.

Схиархимандрит Серафим (Романцов Отец Серафим поселился в Сухуми и был духовником для пустынников, которые спускались к нему с гор, чаще по ночам, для исповеди и духовного окормления. В горах Абхазии пустынножители появились давно. «Огромные горы, – пишет один современный исследователь, – среди которых человек кажется таким ничтожно маленьким, молча взирающие на проносящиеся мимо них столетия, возникающие и бесследно исчезающие города, племена и целые государства»8.

Кто хотел жить в пустыни, должен был обязательно получить благословение отца Серафима

В начале 1960-х годов началась новая волна гонений против Церкви и верующих. В массовом порядке закрывались храмы и монастыри. Предъявлялись требования по сокращению монастырских штатов, ограничению прописки иногородних. Иноки и послушники, оставшиеся вне стен обителей, вставали перед выбором: либо жить в миру на нелегальном гонимом положении, либо скрываться в удаленных местах от преследований. Наличие на Кавказе тайной монашеской жизни и опытных наставников притягивало гонимых. В горах вновь выросло число скитов и келий. Монашеские общины обосновываются в Цебельде, Азанте, Амткеле, Двуречье, Псху и других местах. Кто хотел жить в пустыни, должен был обязательно обращаться к отцу Серафиму (Романцову) за разрешением9.

Там, в горах, к тому времени уже жили отцы Кассиан, Меркурий, Виталий (Сидоренко), Ахила10. Отец Мардарий (в схиме Алексий) был духовным чадом Серафима (Романцова). Под руководством такого духовника он усвоил Священное Писание и учение святых отцов на практике11.

“На вертолетах делали облавы на монахов, заталкивали их силой в вертолет, а потом судили за тунеядство, сажали в тюрьму…”

По свидетельству отца Мардария, в Сухумском отделе милиции на самом деле имелся приказ из Москвы, согласно которому все должны были выйти из гор. Власти предпринимали усилия, оказывали давление всеми возможными способами. Для осуществления этого были также привлечены сотрудники КГБ. «На вертолетах делали облавы на монахов, заталкивали их силой в вертолет, а потом судили за тунеядство, сажали в тюрьму… В таких почти военных условиях служили монахи Богу и молились за весь мир. Господь покрывал их в нелегком подвиге, и они были с Ним»12.

Горы Абхазии

Следует отметить, что при кажущейся свободе жизнь братии в горах Кавказа строго регламентировалась определенными келейными правилами, индивидуальными для каждого, и во всем была иерархичной. Все они находились в полном послушании у старца и отсекали перед братиями свою волю. Не получив отеческого благословения схиархимандрита Серафима (Романцова), насельники никого в общину не принимали и также, не испросив предварительного совета духоносного старца, ничего самовольно не смели предпринять. Отец Мардарий рассказывал: «Мы из пустыни выходили редко. Один раз пришли к батюшке Серафиму. Батюшка всегда нам был рад, рыбку, гостинцев, денег даст и говорит: “Ну, теперь отправляйтесь в свои келлии”. Жил он в Сухуми прямо в центре, недалеко от церкви. Многие приезжали к нему»13.

Католикос-Патриарх Каллистрат (Цинцадзе). Фотография. 40-е гг. ХХ в. Старцы окормляли пустынников не самочинно, а по благословению митрополита Зиновия, пребывавшего в то время в сане епископа и бравшего на себя всю полноту ответственности за молившихся в горах отшельников. Более того, и это следует особенно подчеркнуть, о пребывании в горах монахов было хорошо известно грузинскому Святейшему Католикосу-Патриарху Каллистрату, а затем сменившему его Мелхиседеку – личностям необыкновенным и выдающимся. Общеизвестно, что они высоко ценили подвиг пустынножителей и молились за них. В значительной мере благодаря духовной чуткости этих великих перед Богом архипастырей владыке Зиновию удалось приютить на Кавказе опальных глинских старцев14.

Отец Серафим был не только опытнейшим духовником, знающим все сокровенные движения человеческого сердца, но и аскетом, имеющим опыт отшельнической жизни. Он помогал пустынникам продуктами, переправляя их в горы.

Пустынники много молились – до десяти часов в день. Это была почти исключительно Иисусова молитва

Пустынники много молились – до десяти часов в день. Это была почти исключительно Иисусова молитва, заменявшая им все церковные чинопоследования и правила. По благословению отца Серафима один из насельников пустыньки – отец Андрей (Машков) – читал три четки за себя, а остальное время ему было благословение молиться «за нас грешных». Каждый день отец Андрей помимо четок прочитывал одно из Евангелий. Книг в горах пустынники не имели, только Новый Завет и Псалтырь15.

У каждого из братиев было свое келейное правило, состоявшее из молитвословий и Иисусовой молитвы. Построили большую келлию – церковь, где собирались для богослужений. Братия иногда забирали отца Мардария в церковь. Совершали всенощные, Литургии – всё по уставу. Отец Виталий разбирался в пении, знал Устав, поэтому был за псаломщика. Все, кто мог, пели, отец Мардарий служил. Он вспоминал: «Церковь была простенькая, но благодать какая!..»16.

Отец Андроник также молился за пустынножителей и помогал им по мере сил. «Духовная мама» – так называли отца Андроника братья; «духовным папой» был отец Серафим (Романцов)17.

Враг рода человеческого, ненавидящий монашеский подвиг, восстал на пустынников, и впоследствии безбожные власти воспрепятствовали их жительству в пустыне. Из-за этого многие меняли место жительства. Много опасностей подстерегало монахов в их пустыннической жизни. Но они как-то приспосабливались: строили келлии под пихтами, чтобы дым зимой, по которому их можно было выследить, в пихте застревал и рассеивался. Под простыми же деревьями строить нельзя было, потому что зимой на них не было листвы и дым был бы виден. Пихта же всё прикрывала. А надо было прятаться. За монахами шла охота, их преследовали18.

Советские власти вели строгий контроль и наблюдение за священнослужителями и монахами. Их предупреждали, что на каждом посту будут строго проверять и спрашивать: кто, зачем и куда едет? Но когда везли продукты пустынникам, проезжали свободно, потому что за этих людей молились такие старцы, как отец Серафим (Романцов), отец Андроник (Лукаш), владыка Зиновий, ныне прославленные глинские святые и другие пустынножители. Продукты старались доставить до наступления зимы. Зимой, когда выпадал снег и все тропы заметало, в пустыню дойти уже никто не мог.

Когда власти стали притеснять пустынножителей, выслеживать их на вертолетах, было благословлено покинуть горы. Церковь же, когда монахи разошлись, со временем разрушилась и совсем повалилась.

Отец Серафим считал главной целью своего приезда в Сухуми окормление пустынников. Свой огромный опыт, молитвенный труд и – главное – свою отцовскую любовь он вложил в это духовное служение. Нередко в сопровождении нескольких спутников он посещал пустынников, проходя среди зарослей, пересекая речки, поднимаясь и спускаясь по склонам гор, преодолевая дорогу в несколько десятков километров. Этот труд, непосильный для многих юношей, совершал 70-летний старец. Пустынники приходили к нему в Сухуми почти всегда по ночам. Отказать своим духовным детям во встречах старец не мог, ведь для них он жил19.

В заключение приведем фрагмент из духовного завещания преподобного Серафима (Романцова):

“Всем вам сострадал и во всякой скорби вашей сочувствовал вам”

«Возлюбленные мои отцы, братья и сестры, я обращаюсь к вашей любви за молитвенною вашею помощею мне самому, так как приблизился конец моего жития с вами; теперь имею великую нужду в молитвенной вашей помощи мне, отходящему от вас в путь далекий, предлежащий мне. Прошу: молитесь об оставлении многих моих грехов, да по милости Божией благословение Его святое будет мне на новое жительство, да получу от Бога милость. Помяните любовь мою к вам, ради которой я пренебрегал собственною моею пользою, но всегда искал только вашу пользу. Всем вам сострадал и во всякой скорби вашей сочувствовал вам, но вместе с тем иногда, по ревности ко спасению вашему, грешил я гневом, укорял вас, хотя и от чистой любви, желая спасения душам вашим…»20.

Преподобный Серафим (Романцов)

Преподобный Серафим был похоронен на кладбище в Сухуми, куда приезжает множество богомольцев почтить его память. К лику святых причислен в 2009 году Синодом Украинской Православной Церкви. День памяти – 9/22 сентября. В 2009 году по благословению Святейшего Патриарха Кирилла мощи преподобного Серафима (Романцова) были обретены и перенесены в Глинскую пустынь21.

Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас!

dymontiger

Ветеран вооруженного конфликта в Абхазии уже 20 лет живет отшельником высоко в горах. Бывший солдат не нашел себе места в мирной жизни и решил уйти подальше от людей. Построил дом и живет долгие годы один. Он ведет натуральное хозяйство и надеется, что здесь его никто не потревожит. Себя он называет Волком. Это животное олицетворяет воинскую доблесть на Кавказе и, возможно, ассоциируется у ветерана с волком-одиночкой. Представляю вашему вниманию фотопроект, повествующий о жизни отшельника.

Фотограф Ольга Ингуразова в течение нескольких лет снимала обыденную жизнь человека, который поселился в одном из красивейших мест Земли. Тут ничто не напоминает о войне, но разве такое можно забыть?

В 1992 году противостояние между Тбилиси и Верховным советом автономной республики Абхазия переросло в боевые действия. Война, продолжавшаяся до 1993 года, отличалась особой ожесточенностью, как и многие конфликты начала 90-х. По информации организации Human Rights Watch, всего в ходе конфликта погибли около 8 тысяч человек.

Отшельник смотрит на столицу Абхазии — Сухум — с другого берега реки Гумиста. Более 20 лет назад здесь были жестокие бои.

Портрет отшельника.

Фотография, которую отшельник хранит у себя дома. На снимке он военнослужащий еще единой Советской армии, как и тысячи юношей со всех концов СССР. Через два года после того, как он снял форму, на его родине началась настоящая война.

В одной из комнат дома отшельника на стене висит картина с изображением волка.

Отшельник каждый день много работает по хозяйству. Точно таким же трудом занято большинство населения в тех краях.

Трудиться приходится с 5 утра до 11 вечера — отшельник обеспечивает себя едой сам.

Отшельник поит теленка.
Летом он встает в 4-5 утра.
Сбор первого урожая. Вооруженный конфликт в Абхазии перешел в горячую фазу в августе 1992-го — как раз перед сбором урожая. Как отмечали участники боев, в том году многие сады стояли неубранными, ветки ломились под тяжестью плодов — осень выдалась щедрая.
Живописные пейзажи, привычные для отшельника, в начале 90-х были театром военных действий. Горная местность прекрасно подходит для вылазок иррегулярных вооруженных формирований.
Единственный горный источник постоянно снабжает хозяина и его дом водой, жизнь без которой была бы невозможна.
Редкие минуты отдыха от работы в тени дома.
Прогулка по папоротниковому полю.
Отшельник выдыхает сигаретный дым в фотографию на могиле своего товарища по оружию, который был убит на войне. Это напоминание о том, как ему приходилось делить одну сигарету на 10-15 человек в перерывах между боями.
Все, что сохранилось от униформы. Остальное отшельник сжег на заднем дворе, сразу после войны, чтобы никогда не вспоминать об этих днях.
Отшельник смотрит боевик на местном телеканале и пародирует Брюса Ли.
Холодный зимний вечер.
Иногда он мастерит цветки из подручных материалов. Обычно, чтобы отметить какую-то дату. В этот раз годовщину смерти своей младшей сестры, которая была убита неуправляемым реактивным снарядом в первые дни войны.
Медальон с изображением волка.
Личные вещи отшельника, сложенные в его шкафу.
Рукописный портрет погибшей в первые дни войны сестры отшельника.
Темная южная ночь, но работа по хозяйству еще в разгаре.
Закат.

преподобный Серафим Глинский (Романцов)

День памяти: 9 (22) сентября (Собор Глинских святых)

Схиархимандрит Серафим (Романцов Иван Романович) родился 28 июня 1885 года в Курской губернии, Крупецкой вол., в деревне Воронок, в крестьянской семье. Окончил церковно-приходскую школу. После смерти родителей поступил в Глинскую пустынь. С 1910 по 1914 год занимал должность послушника. В 1914г. он был взят в армию и участвовал в первой мировой войне, в 1916г. был ранен и после выздоровления возвратился в обитель.

В 1919 году, там же, в Рождество-Богородичной пустыни его постригли в монахи с именем Ювеналий. Его рукоположил настоятель Глинской пустыни архимандрит Нектарий. Его старцем стал иеромонах Аристоклий (Ветер), научивший его чистосердечному ежедневному исповеданию. Благодать Божия дала ему вкусить сладость духовной жизни и тем пресекла вкус ко всему земному.

Под руководством Глинских старцев он терпеливо переносил искушения, приобретал навык полного послушания и смирения. «Горячая молитва, – говорил он, – ограждала меня во всех трудных обстоятельствах моей жизни».

В 1920 году епископ Рыльский Павлин рукоположил монаха Ювеналия во иеродиаконы. После закрытия Глинской пустыни, 1922 год, о.Ювеналий поселился в Драндском Успенском монастыре (Сухумская епархия).

В 1926 году старца удостоили сана иеромонаха. Рукоположил его епископ Никон. Затем постриг его в схиму.

В 1928г. был закрыт и Драндский монастырь. По воспоминаниям духовных чад старец Серафим некоторое время жил в пустыни на Сухой речке, недалеко от Сухуми, под руководством иеромонаха Савватия. До 1930г. жил в окрестностях Алма-Аты и работал сторожем на пасеке.

В 1930 году старца осудили и заключили в концлагерь Белбалтлага (на строительство Беломоро-Балтийского канала). Был освобожден в 1934 г.

Жизнь о.Серафима была поистине аскетической, отшельнической. Он весь предался молитве, богомыслию. Зимой он жил в благочестивой семье Казулиных, много ему помогавшей. Возрастая духовно, о.Серафим не оставлял и других без духовного окормления. По ночам совершал он богослужения, исповедовал и причащал, проповедовал, давал душеспасительные наставления и всех приходивших к нему обращал на путь спасения.

Из воспоминаний Надежды Григорьевны Казулиной: «…Папа перевез нашу семью к своему брату в Токтогульские горы, а меня отдали в Ташкент учиться. В Ташкенте я жила под руководством старца Глинской пустыни отца Серафима (Романцова). Он в 1934г. вышел из лагеря очень истощенным, без паспорта, и наша семья 12 лет его прятала. Он то поживет у нас в Ташкенте, то отвезем его к брату отца в Киргизию, в Токтогульские горы, потом – к другому брату в Таш-Кумыр… » Почти год старец Серафим служил в кафедральном соборе г.Ташкента.

В 1947г. о. Серафим вернулся в Глинскую пустынь. Жил на втором этаже двухэтажной башни, за что его называли «столпником». В 1960г. назначен игуменом. Находился в монастыре до его вторичного закрытия.

О.Серафим был духовником опытнейшим, знатоком всех сокровенных движений человеческого сердца, обладателем духовных сокровищ, которые он приобрел долгим многотрудным подвигом.

Особым духовным даром старца было умение принимать исповедь, вызывать людей на откровенность. О.Серафим умел дать почувствовать, что земная жизнь – это лишь подвиг временного странствования на пути к вечной жизни, он призывал людей к жизни христианской, совершенной, возвышенной. Все его наставления имели своей целью святость в смысле отрешенности от всего мирского. Пастырство о.Серафима было многогранно. Более всего стремился он привести своих духовных чад ко смирению, о котором писал: «…Всего необходимее для спасения смирение истинное, внутреннее убеждение, что вы хуже и грешнее всех и всего, но это величайший дар Божий, и приобретается он многими трудами. Тогда человек в душе своей ощущает такое спокойствие, которое никакими человеческими словами неизъяснимо.

Истинно смиренный, если имеет какие от Бога дарования – молитву, или слезы, пост, то все оное тщательно скрывает, ибо похвала людская, как моль, все изъедает». В своих письмах и наставления о.Серафим постоянно предостерегал от осуждения ближних.

День старца начинался с 2-х часов ночи, когда он исполнял свое келейное правило, затем неопустительно бывал на богослужении, после которого всего себя отдавал на служение ближним: принимал богомольцев, распределял их на жительство в пустыни, исповедовал, решал все возникающие вопросы, и так до позднего вечера. Ночью отвечал на письма. Переписывал сам и духовных детей благословлял переписывать отрывки из творений святых отцов, которые потом рассылал. Времени на отдых у о.Серафима оставалось совсем мало, но даже и это время он использовал для молитвы о своих пасомых.

После закрытия Глинской пустыни схиигумен Серафим переехал в Сухуми.

Никогда до этого Сухумский храм не был переполнен так, как при о.Серафиме. Он не только принимал людей, но и рассылал множество писем, отвечая на вопросы своих духовных детей.

Как пастырь он жил во Христе, утвердился в истиной святости, был истинным мучеником, был достойным носителем благодати Христовой. В 1975 году схиигумена Серафима рукоположили в схиархимандриты. Рукоположил его митрополит Сухумский и Абхазский Илия в г. Сухуми.

До своей кончины старец служил у престола Божия.

Духовное окормление общины принял схиархимандрит Серафим Романцов (1885-1976), обитавший после закрытия Глинской пустыни в 1961 году первоначально в Очамчири, у одного из прихожан села Илори, затем перебравшийся в Сухуми, где бывал еще в 20-е годы, подвизаясь в Драндском монастыре в Абхазии.

18 декабря 1975 г., во время всенощного бдения, о.Серафим почувствовал себя плохо. Он слег в постель. Все время старец читал вслух молитву Иисусову, а когда уставал, то просил других продолжать ее чтение. В течении двух недель он ежедневно причащался Святых Христовых Таин. 31 декабря старец закрыл глаза и уже ни с кем не говорил.

1 января 1976 г. благодатный старец мирно предал дух свой Богу.

Канон на исход души старца Серафима читал игумен Исайя. Все присутствующие в благоговейном молчании стояли вокруг одра своего духовного отца, не смея нарушить тишину во время свершения таинства разлучения души от тела.

Весть о кончине схиархимандрита Серафима облетела многие места нашей родины, она наполнила глубокой грустью сердца его духовных чад.

2 января гроб с телом схиархимандрита Серафима был поставлен в кафедральном соборе г.Сухуми. Три дня не прекращались чтения Евангелия и служение панихид. И все это время собор был заполнен духовными детьми о. Серафима, которые пришли проститься со своим наставником и молитвенником.

4 января, в Неделю 28-ю по Пятидесятнице, перед Рождеством Христовым, святых отец, митрополит Илия в сослужении многих клириков совершил Божественную литургию и отпевание почившего инока. Митрополит сказал сердечное надгробное слово, в котором охарактеризовал старца как человека подлинно христианской души, смиренного труженика и благодатного молитвенника.

После продолжительного прощания гроб с телом почившего при погребальном звоне был обнесен священниками вокруг престола и всего храма и доставлен на Михайловское кладбище в городе Сухуми. У ворот кладбища процессию встретил притч кладбищенской церкви во главе с настоятелем протоиереем Иоанном Андрющенко, который после литии сказал надгробное слово, назвав благодатного старца светильником, горящим на подсвечнике Христовом. При пении «Вечной памяти» тело о. Серафима было предано земле.

9 февраля 1976 г., на сороковой день по кончине схиархимандрита Серафима (это был день празднования перенесения мощей святителя Иоанна Златоуста), в кафедральном соборе Сухуми митрополит Илия с прибывшими из разных мест священниками — духовными чадами о. Серафима совершил панихиду и произнес слово. Обращаясь к почившему, как к живому, Владыка Илия сказал: «Молись за нас, отче, Богу, потому что ты приобрел пред Ним дерзновение». После панихиды в кладбищенском храме была совершена заупокойная литургия. До поздней ночи совершались панихиды на могиле старца. Верующий народ долго не расходился. Для многих православных была очень ощутима потеря о. Серафима. Но они утешались мыслью, что он не умер, а лишь отошел в тот мир, о котором тайнозритель говорил: «Блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними» (Откр. 14:13).

Схиархимандрит Серафим канонизирован УПЦ МП как местночтимый святой 21.08.2010, память 19 декабря/1 января. Прославлен на Юбилейном Архиерейском соборе в лике святых 2 декабря 2017г. в Храме Христа Спасителя в Москве.

Тропарь Глинским святым, глас 4-й:

Преподобнии и богоноснии отцы наши Глинстии, / ученьми древних отцев старчество в обители утвердившии, / молитвою, кротостию, постом и смирением / с послушанием любовь Христову стяжавшии: /во дни гонения в разсеянии за веру православную, / яко звезды на небесех всю Вслеленную просветившии / и ко Христу приведшии. / Молитеся ко Господу / помиловати и спасти души наша.

Житие прп.Серафима (Романцова) +1976

Так как мой френд начал писать о подвижниках-старостильниках, отрицательно относящихся с экуменизму и модернизму,решил опубликовать житие недавно канонизированного прп.Серафима (Романцова).
Это поистине великий святой современности. Он воспитывался в легендарной,просиявшей святыми Глинской пустыни,с ним советовался св.Патр.Алексий I,этот святой постригал о.Иоанна (Крестьянкина) и наконец, нынешний Патриарх грузинский молился ему сразу после его смерти.
Так же интересны его мысли о синкретизме,имяславии и советы современным христианам.
СХИАРХИМАНДРИТ СЕРАФИМ (РОМАНЦОВ) (1885-1976)
(Память 19 декабря ст. ст. / 1 января нов. ст.)
Великий глинский старец схиархимандрит Серафим (в миру Иван Романович Романцов) родился 28 июня 1885 г. в деревне Воронок Крупецкой волости Курской губернии в семье крестьянина. О жизни его сохранилось совсем немного сведений, так как «старец о себе ничего не говорил по своей скромности». Окончил церковно-приходскую школу. В августе 1910 г. после смерти родителей, Иван поступил в Глинскую пустыни. Сначала он был определен на послушание при хлебне, а через год — при бондарне. В 1914 г. он был взят в армию и участвовал в первой мировой войне, в 1916 г. был ранен и после выздоровления возвратился в обитель. В 1919 г. Иван Романцов принял монашеский постриг с именем Ювеналий. Старцем его, как и у о. Андроника (Лукаша), стал иеромонах Аристоклий (Ветер), научивший его чистосердечному ежедневному исповеданию помыслов и внимательности ко всем движениям сердца. Впоследствии о. Серафим считал это внутреннее делание очень важным для духовного возрастания и спасения души.
Под руководством мудрых Глинских старцев он терпеливо переносил искушения, приобрел навык полного послушания и смирения. Кроме стяжания этих добродетелей, юный подвижник с усердием предался подвигу молитвы; любовь к молитве настолько пленила его сердце, что он не расставался с ней всю свою жизнь. «Горячая молитва, — говорил он не раз впоследствии, — ограждала меня во всех трудных обстоятельствах моей жизни». В 1920 г. монах Ювеналий был рукоположен во иеродиакона епископом Рыльским Павлином.
После закрытия Глинской пустыни о. Ювеналий поселился в Драндском Успенском монастыре (Сухумская епархия), где в 1926 г. епископом Никоном был рукоположен во иеромонаха и пострижен в схиму с именем Серафим.
В 1928 г. был закрыт и Драндский монастырь. До 1930 г. о. Серафим жил в окрестностях Алма-Аты и работал сторожем на пасеке. В 1930 г. он был арестован и выслан на строительство Беломорканала.
С 1934 по 1946 г. о. Серафим жил в Киргизии — сначала в Токтогуле, затем в Таш-Кумыре. Летом он уходил высоко в горы, где к большому камню была пристроена плетеная хижина, внутри нее было лишь плетеное сиденье из лозы и каменный выступ вместо стола. Внизу из-под камня бил родник, а еду ему приносили из ближайшего селения. Жизнь о.Серафима была поистине аскетической, отшельнической. Он весь предался уединению, чтению Божественного Писания, молитве и богомыслию, спал мало, прямо на полу. Под воскресение и праздники совершал всенощное бдение, стоя на молитве с вечера до утра, и весь день потом не давал себе отдыха. Так приносил он искреннее покаяние Богу. Зимой о. Серафим жил в одной благочестивой семье, много ему помогавшей (живы еще родственники этой семьи, которых знает автор). . За курятником, скрытно от всех, была сделана келлия, в которой были лишь печка, кровать и стол. Возрастая духовно, о. Серафим не оставлял и других без духовного окормления. По ночам совершал он богослужения, исповедовал и причащал, проповедовал, давал душеспасительные наставления и всех приходивших к нему обращал на путь спасения.
В 1946—1947 гг. о. Серафим жил в Ташкенте, где был духовником при кафедральном соборе.
30 декабря 1947 г. он вернулся в Глинскую пустынь, а в 1948 г., видя духовную опытность и совершенство его монашеского подвига, архимандрит Серафим (Амелин) назначил иеросхимонаха Серафима на должность духовника.
С самых первых дней пребывания своего в обители о. Серафим всецело посвятил свою жизнь делу духовного окормления братии и богомольцев, все обращавшиеся к нему видели к нем духовного руководителя и наставника на пути ко спасению.
Это был духовник опытнейший, знаток сокровенных движений человеческого сердца, обладатель духовных сокровищ, которые он приобрел долгим многотрудным подвигом. Особым духовным даром старца было умение принимать исповедь, вызывать людей на полную откровенность. Наделенный духовным рассуждением, о. Серафим всякому приходящему к нему давал наставления. Его беседы, преисполненные истинного смирения, согревали охладевшие сердца людей, открывали им душевные очи, просвещали разум, приводили к раскаянию, душевному миру и духовному возрождению.
Отец Серафим умел дать почувствовать, что земная жизнь — это лишь подвиг временного странствования на пути к вечной жизни; он призывал людей к жизни христианской, совершенной, возвышенной.. Советы о. Серафима имели огромный вес, так как он соблюдал сам в своей жизни то, чему учил других.
Более всего стремился он привести своих духовных чад ко смирению, о котором писал: «Всего необходимее для спасения смирение истинное, внутреннее убеждение, что вы хуже и грешнее всех и всего, но это величайший дар Божий, и приобретается он многими трудами и потами. Тогда человек в душе своей ощущает такое спокойствие, которое никакими человеческими словами неизъяснимо.
Смирение же самого старца было изумительно. Старец иногда посещал келлии своих учеников и приходил всегда благовременно, имея цель духовную: ободрить и вразумить инока. Но смирение сочеталось в нем с ревностью о спасении душ пасомых. Поэтому на исповеди он мог быть и строгим, когда требовалось, обличал прямо и смело.
Отец Серафим получал много писем от своих духовных детей: всем он старался ответить, всех утешить и поддержать. Так, монахиням, изнемогающим в скорбях и трудах, он пишет: «Радуйтесь о Господе, а не унывайте. Вы сами знаете, что в унынии нет спасения, уныние помрачает душу и расслабляет чувства. Зачем унывать? Прочь уныние. Да возрадуется душа моя о Господе и уповает на Него. Молитесь, трудитесь, пойте, читайте, — все во славу Божию творите, утешайте себя и говорите все, что душу назидает и к Царствию Божию ведет.
Дает он в письмах и подробное наставление о том, как спасаться: «Прошу вас и молю: мир имейте между собой и святыню во всем — и в мыслях, и в делах; без сего никто не узрит Господа.. Полезно для этого непрестанно содержать в памяти молитву Иисусову. Берегитесь почасту оставлять свою келлию и ходить без крайней надобности к другим сестрам, дабы не согрешать празднословием, а если и приходит к вам кто бы то ни был, то ради Бога старайтесь беседовать только об одном, что избрали себе на потребу, — яже суть Божия, а не человеческая, в противном случае, то есть, когда будут говорить что-нибудь непотребное душе, то тотчас же отдайте поклон с прощанием, просите святых его молитв и садитесь за чтение или рукоделие. Что себе желаю, то и вам передаю и советую. Не от искры ли одной, иногда весьма малой и едва заметной, бывают великие пожары, и от малого зерна вырастает с течением времени великое дерево. Так и у нас: не из сердца ли исходят все помышления злые, за помышлением слова и беседы, а так уже дела и деяния.

По-мирскому жить, как по течению воды плыть, но духовно жить — нужно противиться миру, уклоняться от суетного ласкания, презирая всякое плотское успокоение, умерщвлять духом всякие страсти и любить всякую нищету духовную, со всяким смирением ради Господа, как научает нас святое Евангелие. Хотя же вначале кажется трудным и горьким, но последствия бывают благие и добрые. Положи, Господи, хранение устам нашим и не уклони сердца наша в словеса лукавствия.
В своих письмах и наставлениях о. Серафим постоянно предостерегал от осуждения ближних, показывал всю тяжесть этого страшного греха. Убеждал в необходимости терпения на пути ко спасению. «Невозможно без креста спастись… Давайте терпеть и спасемся!»..
Отец Серафим неоднократно подчеркивал, что в деле спасения необходимо иметь руководителя, так как мало кто имеет дар духовного рассуждения и может различать плохое от хорошего. Монашествующих призывал хранить святое послушание, «ибо и Христос, когда пришел на землю, избрал не пустынное или столпническое житие, но образ и правило повиновения Отцу Небесному… Пребывая в повиновении, радуйтесь, что и вы жительствуете по подобию Господа нашего Иисуса Христа… есть ли что блаженнее сего».
День старца начинался с двух часов ночи, когда он исполнял свое келейное правило, затем неопустительно бывал на богослужении, после которого всего себя отдавал на служение ближним: принимал богомольцев, распределял их на жительство в пустыни, исповедовал, решал все возникавшие вопросы, и так до позднего вечера.
. За советами к нему обращались не только миряне и монахи, но и архиереи, видя в нем не плотского человека, а мужа духовного. Святейший Патриарх Алексий I лично знал о. Серафима, неоднократно принимал его и беседовал с ним как о духовных предметах, так и о нуждах обители. За усердие и примерные труды на пользу Церкви Божией Святейшим Патриархом Алексием 1 в 1954 и 1957 гг. о. Серафим был награжден наперсным крестом, в 1960 г. — возведен в сан игумена.
После закрытия Глинской пустыни схиигумен Серафим переехал в Сухуми, где продолжал свои старческие труды, будучи духовником кафедрального собора.
Отец Серафим считал главной целью своего приезда в Сухуми духовное окормление пустынников. Свой огромный опыт, молитвенный труд и, главное, свою отцовскую любовь он вложил в это духовное служение. Нередко в сопровождении нескольких спутников посещал он пустынников, проходя среди зарослей, пересекая речки, поднимаясь и спускаясь по склонам гор, проделывая дорогу в несколько десятков километров. Этот труд, непосильный для многих юношей, совершал семидесятилетний старец. Пустынники приходили к нему в Сухуми почти всегда по ночам: несмотря на то, что особых притеснений мы не испытывали, опасаться различных провокаций, неприятностей и даже высылки старца из города все же приходилось. Идеологическо-полицейский аппарат давил сверху, и поэтому нужны были какие-то доказательства, что антирелигиозная работа проводится. Отказать своим духовным детям во встречах старец не мог, ведь для них он жил. Легкий стук, дверь тихо отворялась, и посетитель быстро заходил во двор дома..
Отец Серафим сам был опытным делателем Иисусовой молитвы. И послушание считал необходимым для нее условием. Он говорил, что если человек упорным трудом стяжет навык к Иисусовой молитве, но не исцелит свою душу послушанием и не будет отсекать свою волю, то молитва, произносимая по привычке, окажется вовсе не той сокровенной, непрестанной молитвой, о которой писали подвижники, а всего лишь словами, так как гордый ум не может сочетаться с именем Иисуса Христа — этого непостижимого Смирения.
Глинский монах, на пожертвования, предназначавшиеся пустынникам, купил себе в Сухуми дом и прописку. Причиной падения этого монаха явилось его непослушание духовному отцу. Это непослушание началось уже в последние годы существования Глинской пустыни и кончилось самым страшным образом. Бывший монах Глинского монастыря снял с себя крест, ушел в мир и спился до такого состояния, что его пьяным подбирали на улице. Как скорбел об этом человеке отец Серафим! Как он плакал, молясь, чтобы Господь не оставил погибнуть несчастную душу! И действительно, перед смертью этот монах (не буду называть его имени) как бы очнулся, пришел в себя, принес глубокое покаяние, снова надел крест и умер, пособоровавшись и причастившись, открыто исповедуя свои грехи.
Монах должен находиться в послушании у старца и отсекать перед братьями свою волю. Про этот догмат монашества преподобный Ефрем Сирин писал: «смиренный монах страшен для демонов».
Он говорил о том, что для стяжания Иисусовой молитвы необходима борьба со страстями: в чистом сердце молитва пробуждается сама собой. Древние святые пребывали в постоянной молитве именно благодаря своей простоте и незлобию. Старец внушал, что молитва не должна быть оторвана от жизни. Он предостерегал от искусственных приемов ввождения ума в сердце и учил, что Иисусову молитву, особенно вначале, надо произносить вслух самому себе, при этом сосредотачивать внимание на движении губ. Старец говорил, что молитва затем сама найдет место. Он считал также полезным соединять Иисусову молитву с дыханием, когда молитва читается про себя.
Архимандрита Рафаила (Карелина) (духовного чада прп.Серафима-Л.С.) интересовало отношение глинских монахов к книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа», которая послужила причиной так называемого имяславского раскола и последующих споров. Но мне не удалось спросить об этом отца Серафима. Некоторые старцы осторожно говорили: «Истина где-то посередине». Что значит «посередине» – они богословски вряд ли могли определить. Я не смею подменять их слова своей интерпретацией, но все-таки у меня сложилось мнение, что, с одной стороны, они понимали, что в книге схимонаха Илариона собран богатый материал из святоотеческих писаний, и отрицать всю книгу — значит сжечь с плевелами пшеницу, то есть отрицать учение тех отцов, которые представлены в ней. Но в то же время они понимали и чувствовали, что тезис «Имя Христа — это Бог» может привести к самообольщению и духовной гордыне, если будет положен в основу «богословия молитвы» и таким образом примет умозрительную форму. Поэтому эти старцы советовали обращаться с книгой схимонаха Илариона очень осторожно, как со стоящими на полке флаконами, в одних из которых лекарство, а в других яд.
Они утверждали, что только человек, имеющий личный опыт в Иисусовой молитве, может взять из этой книги полезное для себя, но лучше не рисковать, а обращаться непосредственно к святым отцам, особенно наставникам последнего времени: Игнатию Брянчанинову и Феофану Затворнику (которые в то время еще не были прославлены). Отзыв о книге «На горах Кавказа» был затруднителен для них еще и в силу того, что как делатели Иисусовой молитвы они переживали состояние посещения благодати Божией и внутренних озарений, когда слова молитвы в субъективном восприятии как бы сливаются в одно с действием благодати — с внутренней феофанией, богоявлением. Поэтому они боялись нечаянно оскорбить имя Иисуса Христа, Которым они духовно жили и дышали. Но я не знаю ни одного случая, когда бы глинский старец рекомендовал пользоваться этой книгой своим ученикам. Можно сказать, что перевод определенных моментов субъективного молитвенного подвига в область богословских суждений породил несоответствие, принявшее форму раскола, а в некоторых случаях – и ереси.
Он считал, что монахи, кроме болезни или крайней немощи, должны непременно исполнять «пятисотницу». Из акафистов он очень любил акафист Успению Божией Матери. Ученых монахов отец Серафим уважал, но чувствовалось, что его душа стремится к общению не с ними, а с молитвенникам
К экуменизму старец относился, как и все монахи, отрицательно, но не любил, когда при нем говорили об этом и осуждали иерархов. «Покрой одеждой своей отца своего», — говорил он. Всю жизнь отец Серафим был гоним и преследуем, многие годы провел в тюрьме и ссылке, пережил два разгрома Глинского монастыря, но мы никогда не слышали от него слов осуждения или ропота, он все принимал как волю Божию. Об известном митрополите Николае (Ярушевиче) отец Серафим говорил: «Митрополит Николай глубоко покаялся. Он исповедовался у меня. Он любил нашу Глинскую обитель». Старец был высокого мнения о Патриархе Алексии I и считал, что тот делает все что может, но не все в его силах.
Я был свидетелем, как непослушание отцу Серафиму оканчивалось непредвиденными бедствиями, как опасно не слушаться старца, даже когда он дает простой совет. В Гудаутской церкви, где я служил в 70-х годах, был прихожанин — столяр по имени Павел. Он был человек церковный, но с каким-то уклоном. Выбрал себе в руководительницы пустынницу схимонахиню Елену, которая обычно поносила духовенство и рассказывала о каких-то бывших ей видениях. Отец Серафим не благословлял советоваться с этой пустынницей, а тем более называть ее духовной матерью. Однажды он сказал об этом Павлу, но тот ответил дерзко: «Осуждать всех людей грех. Только матушку Елену осуждать не грех?». Отец Серафим сказал: «Я предупреждаю тебя, а ты поступай так, как сам знаешь».
Тот съездил к пустыннице и, вернувшись домой, принялся за обычную работу. Мысленно вспоминая разговоры с этой монахиней, он отключился от своей работы, и электрическая пила отсекла ему несколько пальцев на руке. Впоследствии он признавался: «Если бы я не поехал к Елене, этого бы не случилось». Елена пророчествовала, что ее келья станет святым местом для паломников, что потом здесь построится большой монастырь. Но умерла она какой-то странной смертью, а место, где она жила, оказалось вскоре заброшенным и опустевшим.

Мы были свидетелями того, что монахи-пустынники, приходившие к отцу Серафиму за благословением и советом, отличались даже внешне — каким-то спокойствием, скромностью и тем, что мы бы назвали «монашеским благородством» — смиренной простотой. И что еще отличало их — они старались быть незаметными. Напротив, те, кто не был в послушании, отличались или резкостью слов, категоричностью суждений о других людях, или, напротив, внешним, подчеркнутым смирением. Они могли кланяться при встрече с мирянами до земли, целовать у них руки, называть себя самыми падшими, последними грешниками, хотя их об этом никто не спрашивал. В этих людях была какая-то внутренняя неслаженность, какое-то скрытое беспокойство. Пророк сказал: проклят человек, который надеется на человека (Иер. 17, 5). Но самая худшая надежда — это надежда на себя.
Отец Серафим считал, что монашество в миру требует даже большего послушания, чем в обыч¬¬ной монастырской жизни. Монах в миру словно проходит через поле, усеянное иглами и колючками, а послушание, как калугарий (кожаная обувь пилигримов), помогает ему пройти этот путь, иначе он уже через несколько шагов изранит свои ноги. Для монаха послушание — это как бы восьмое Таинство. Слова 90-го псалма ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих (Пс. 90, 11) – прежде всего относятся к послушанию, которое, как крылья Ангелов, защищает душу. Если послушник в чем-нибудь согрешит, то по молитвам старца его духовные раны заживают быстро, как у прокаженного, который, по слову пророка, вошел в воды Иордана и вышел исцеленным (см.: 4 Цар. 5, 14). Если даже он падет, то старец, как самарянин в притче, подымет его и возьмет на свои руки (см.: Лк. 10, 30-35); но истинное послушание не падает.
Старец говорил о том, что один из признаков послушания — это сердечная радость, всегда сопутствующая ему. Послушник носит в своем сердце духовную радость, даже когда кается в грехах. Второе свойство или дар послушания — это умирение помыслов. Послушник ни о чем не тревожится — он вручил себя Промыслу Божию через старца, старец принимает решения за него, поэтому у послушника нет противостояния мыслей, постоянного колебания ума сомнениями и помыслами: все решает старец. Он не только отвечает на вопросы ученика, но еще до вопроса говорит то, что ему нужно. Если человек сам определяет, что ему нужно делать, то решение бывает правильным или неправильным — за ним следует или успех или неудача. Если успех, и даже в добром деле, то человек все же никак не может освободиться от чувства тонкой гордости и превозношения: как правильно он решил, как хорошо он сделал. Если же дело его разрушилось, то человек не может не испытывать досады и раздражения. И в одном, и в другом случае он не найдет духовного мира. Послушник же все доброе приписывает молитвам своего старца.
Послушание и смирение, как и все добродетели, должны быть сокровенными. Мы встречали монаха, который, рассказывая о своем беспрекословном послушании отцу Серафиму, говорил, что по его слову он готов тотчас броситься в реку, — и что же? Этот монах сначала стал скрывать от отца Серафима свои грехи, о чем тот прямо сказал ему, а затем и вовсе оставил своего старца. Истинный послушник всегда чувствует недостаточность своего послушания.
Отец Серафим придавал очень большое значение преемственности монастырской жизни, включая устав богослужения, ежедневную исповедь, откровение помыслов и т. п. Он рассказывал, что когда архимандрит Таврион (Батозский) , назначенный настоятелем Глинской пустыни, стал вводить новый устав, читать какие-то составленные им или неизвестно откуда взятые молитвы, то это вызвало недоумение и недовольство братии монастыря. Это нарушало монастырскую традицию. И потому, несмотря на подвижническую жизнь отца Тавриона, глинские старцы принуждены были просить Святейшего Патриарха Алексия I о замене настоятеля (что тот и исполнил). Этим была сохранена традиция монастыря, заложенная с его основания, и духовная преемственность, носителями которой являлись глинские старцы.
И никогда никто не слышал от него гласа нетерпения, или ропота, никто не видел его в унынии. Как пастырь, он жил во Христе, утвердился в истинной святости, был истинным мучеником, распинался со Христом ради паствы, был достойным носителем благодати Христовой. За ревностное служение Святой Церкви митрополитом Сухумским и Абхазским Илией II (ныне Католикос-Патриарх всея Грузии) в 1975 г. о. Серафим был возведен в сан архимандрита.
До конца жизни о. Серафим сохранил бодрость духа и ясность ума, крепкую веру в Бога и глубокую молитвенность. Он имел дар непрестанно умной молитвы Иисусовой.
18 декабря 1975 г., во время всенощного бдения в канун праздника Святителя Николая, о. Серафим почувствовал себя плохо. Он слег в постель. Все время старец читал вслух молитву Иисусову, а когда уставал,то просил других продолжать ее чтение. В течение двух недель он ежедневно причащался Святых Христовых Тайн. Будучи в полном сознании, старец сподобился увидеть многих своих братии по духу, которые, по его словам, пели стихиру Божией Матери «Совет Превечный». И затем слабым голосом старец сам запел: «Вкусите и видите, яко благ Господь. Аллилуйя». После видения он сказал: «О чем я молился всю жизнь и чего искал, то открылось сейчас в моем сердце; моя душа исполнилась благодати настолько, что не могу ее даже вместить». И далее сказал: «Теперь я буду умирать». (Я думаю, что он говорил о непрестанной, сердечной Иисусовой молитве, о том, что душу его наполняют волны благодати, что молитва открылась ему в неведомой для нас глубине-архим.Рафаил Карелин)
Прп.Исаак Сирин писал: “когда кто сподобится непрестанного пребывания в молитве-достигий ее достиг высшего предела добродетелей и с этого момента делается жилищем Святого Духа
Едва из тьмы человек найдется один, который бы исполнил, хотя и недостаточно, заповеди и постановления закона и достиг в чистоту души: так разве один из тысячи найдется такой, который бы, при великом наблюдении над собою, достиг в чистую молитву и, расторгнув этот предел, получил таинство духовного видения. И чистой молитвы сподобились весьма немногие, но редкие. ”
И далее: Купец, — говорит прп. Исаак, — когда закончиться дело его и получится следующая ему часть прибыли, спешит возвратиться в дом свой. И монах, доколе не совершено поприще делания его, не хочет разлучиться с телом. Когда же ощутит в душе своей, что поприще им совершено и он получил залог, тогда начинает желать будущего века…
Ум, обретший премудрость Духа, подобен человеку, нашедшему корабль на море. Когда он поместится в этот корабль, то немедленно уплывает в нем из моря мира преходящего и приплывает на остров, принадлежащий будущему веку. Ощущение будущего века в сем мире подобно малому острову на море: приставший к этому острову уже не будет более трудиться в волнах мечтаний сего века.
.
31 декабря старец закрыл глаза и уже ни с кем не говорил.
1 января 1976 г. благодатный старец мирно предал дух свой Богу.
Канон на исход души старца Серафима читал игумен Исайя. Все присутствующие в благоговейном молчании стояли вокруг одра своего духовного отца, не смея нарушить тишину во время свершения таинства разлучения души от тела.
9 февраля 1976 г., на сороковой день по кончине схиархимандрита Серафима (это был день празднования перенесения мощей святителя Иоанна Златоуста), в кафедральном соборе Сухуми митрополит Илия с прибывшими из разных мест священниками — духовными чадами о. Серафима совершил панихиду и произнес слово. Обращаясь к почившему, как к живому, Владыка Илия (Св.Патриарх Грузинский Илия II сейчас-Л.С. ) сказал: «Молись за нас, отче, Богу, потому что ты приобрел пред Ним дерзновение». После панихиды в кладбищенском храме была совершена заупокойная литургия. До поздней ночи совершались панихиды на могиле старца. Верующий народ долго не расходился. Для многих православных была очень ощутима потеря о. Серафима. Но они утешались мыслью, что он не умер, а лишь отошел в тот мир, о котором тайнозритель говорил: «Блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними» (Откр. 14, 13).
Использованы восспоминания о святом архим.Иоанна (Маслова),преподавателя МДА и книга его духовного сына, архимандрита Рафаила (Карелина),известного богослова,прподавателя Грузинской духовной академии.

Кавказский пустынник старец Патермуфий

После тяжёлой, ледяной и смертельной блокадной зимы Ленинграда военная судьба жарким летом 1942 года занесла меня в предгорья Северного Кавказа. Вместе с остатками разбитой немцами под Харьковом дивизии мы отступали через Ставропольские степи, станции Усть-Джигута, Черкесск, Микоян-Шахар и далее — в горное ущелье Большого Кавказского хребта. Отборные части немецкой горнострелковой дивизии «Эдельвейс» сидели у нас на хвосте. Пикирующие бомбардировщики барражировали над нашими головами, осыпая дорогу осколочными бомбами. Страдая от жары и жажды, мы спешили к Клухорскому перевалу, чтобы там, высоко в горах, занять оборону и получить подкрепление из Сухуми.

Смешиваясь с войсками и затрудняя нам передвижение, по дороге шли беженцы из кубанских колхозов. Медленно двигались обозы, нагруженные домашним скарбом, гнали стада скота и табуны лошадей. Дойдя до начала перевала, беженцы бросали имущество, скот, табуны лошадей из-за невозможности со всем этим перейти через перевал. Дальше по узкой тропе шли налегке, неся на руках малых детей. Перед перевалом была страшная толкучка: горная тропа не могла пропустить сразу такую массу людей, и здесь сидели и лежали люди, плакали дети. Между ними слонялись брошенные коровы, лошади, овцы. Стояли распряжённые телеги, валялись корзины, чемоданы, деревянные клетки с курами и гусями.

Бойцам была отдана команда — отдохнуть перед подъёмом на перевал, набрать во фляжки воды. Изнурённые длительным переходом бойцы повалились под деревья, некоторые задремали. Но недолго длился этот отдых: в небе появились немецкие транспортные самолёты, и всё небо запестрело белыми парашютами. Это был немецкий десант, который должен отрезать нам путь к перевалу. Начался переполох и настоящая паника среди беженцев. Бойцы палили из винтовок по парашютистам, те сверху стреляли из автоматов по мечущимся внизу фигуркам людей. Когда мины стали рваться в толпах людей, началась страшная неразбериха: и беженцы, и солдаты разбегались кто куда. Оставляя кровавый след, ползали и кричали раненые, тяжело и недвижно на земле распластались убитые. Вдруг словно толстым железным прутом стегануло меня по бедру и сбило с ног. Я принялся ощупывать ногу, галифе быстро намокало горячей кровью. Достав перевязочный пакет, я осмотрел бедро: вроде бы пока легко отделался, прострелены навылет только мягкие ткани. Я с трудом поднялся, боль была сильная, в голове шумело. С минуты на минуту здесь будут немецкие десантники. Опираясь на брошенный кем-то карабин, я заковылял в сторону от дороги, в глубь леса. Шёл всё дальше и дальше, поднимаясь вдоль небольшого ручья. Стрельба и разрывы мин прекратились, только временами раздавались одиночные выстрелы — это десантники добивали раненых красноармейцев.

Я был молод и умирать не хотел, но и животного страха перед смертью не было. С начала войны я видел столько смертей, что чувство страха притупилось, но инстинкт самосохранения остался, и, несмотря на сильную боль, когда каждый шаг был мучителен, я старался отойти подальше в лес, в горы, чтобы не столкнуться с немецкими егерями и не быть застреленным или пленённым. Временами я ложился на живот и пил из ручья чистую ледяную воду. От кровопотери всё время мучила жажда. К вечеру я вышел на чудную лесную полянку с сочной зелёной травой и нежными альпийскими цветами. Впереди отвесно поднималась скалистая стена, с которой маленьким водопадом стекал ручей. Это был тупик. В изнеможении я свалился под деревом на траву и закрыл глаза. В голове шумело, а в ране пульсировала боль. Лёжа я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Сзади хрустнул сучок, я хотел было схватить карабин, но большая нога, обутая в кожаные сыромятные постолы, наступив, прижала карабин к земле. «Мир тебе, чадо», — раздался над головой спокойный тихий голос. Передо мной стоял высокий худой старец в сером, почти до пят, балахоне, подпоясанном широким кожаным ремнём, на груди большой медный позеленевший крест с распятием, на голове суконная чёрная скуфья. Лик вытянутый, коричневый, как бы иконный, добрые голубые старческие глаза и длинная клиновидная сивая борода. На плече он держал блестящую, отработанную, острую лопату. Это был мантийный со старого Афона монах — о.Патермуфий. Корявым указательным пальцем он ткнул в нарукавные звёзды моей гимнастёрки младшего политрука и сказал: «Сымай, сынок, это — смерть». Я вспомнил, что у немцев есть приказ: политруков и комиссаров расстреливать на месте. Собрав сухой хворост, старец выбил кремнём на трут искру, поджёг хворост и кинул сверху гимнастёрку. Я в каком-то отупении смотрел на его действия, но, опомнившись, закричал: «Отец, там документы!» Он преградил мне лопатой доступ к горевшей гимнастёрке и сказал: «По-этому я и предаю её огню». Затем он вынул затвор из карабина и закинул его в чащобу, а сам карабин сунул в костёр. Опираясь на старца, я прошёл поляну, завернул за выступ скалы, где обнаружилась келья о.Патермуфия, окружённая огородом с разными овощами. Посадив меня на твёрдое монашеское ложе, он нащипал с висевших у икон сухих пучков травы и сварил в ковшике целебное зелье, остудил его и привязал в тряпице к ране. Подвинув ко мне большую чугунную сковороду с тушёной картошкой и кислой капустой и поставив кружку с водой, он приказал мне есть, а сам полез на чердак и принёс мне груду старой одежды. Там были узкие клетчатые брюки, какие носили франты в начале века, коричневая суконная рубаха черкесского покроя, старый чёрный подрясник и потёртая бархатная скуфья на голову. К сему ещё полагались кожаные постолы на ноги. «Сымай всё с себя, — сказал старец, — в это облачайся». Он свернул в узел мою одежду с командирскими сапогами, возложил себе на плечо лопату, перекрестил меня и, наказав никуда не уходить, ушёл в ночь — хоронить трупы наших солдат и беженцев.

Проснулся я от солнечных лучей, бивших мне прямо в глаза через маленькое оконце. Рана за ночь воспалилась и болела. Наверное, у меня была температура. Вскоре вернулся старец. На верёвке за собой он тянул корову, за ним бежала приблудившаяся лохматая кавказская овчарка, под мышкой он нёс икону. Зайдя в келью, он первым делом помолился на иконы, положив три земных поклона, потом, взяв ведро, пошёл доить корову. Подоив, налил в плошку молока и предложил собаке. Та жадно стала лакать, благодарно помахивая хвостом. «Значит, ты теперича мой послушник, Алексей человек Божий, и из моей воли не должен выходить. А я тебя буду Закону Божиему учить, питать, лечить, а там что Бог даст. Милостивый Господь наш Иисус Христос и Пресвятая Мати Богородица нас не оставят Своей милостью и сохранят от нечаянной смерти. А смерть, милый Алёша, здесь кругом так и ходит, так и кружит везде — и низом, и верхом. Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных, рабов Твоих неключимых. Всю-то ноченьку закапывал, погребал с молитовкой убиенных покойничков. И молодых, и старых, и детишек-младенчиков тож. Уже смердят, жара ведь стоит, да и шакалки на дух набежали, рвут покойничков-то, рвут сердечных, а вороны глазки им выклёвывают. А ведь люди были кому-то дороги, может, и Богу маливались. Вот я иконушку Господа Вседержителя подобрал. Карачаи с аулов наехали, скот ловят, разбирают возы, чемоданы потрошат, иконушку на дорогу кинули. Иконушка им не нужна, вера у них мухаметанская, как у турок, ни к чему им иконушка, вот я её и подобрал». Старец бережно обтёр рукавом пыль с иконы. «А тебе, Алёша, коровку привёл дойную, для поправки здоровья. Молочко-то, оно полезно для раны. И-и, как погляжу на тебя, какой славный монашек из тебя получится. Вот как Господь управил тебя. Вчерась был политрук —
сегодня монашек. Но пока монашек страха ради иудейска, а полюби Христа, и Он тебя полюбит».

По молитвам старца и благодаря его целебным мазям и всяким снадобьям, как то: барсучий жир, горная смола мумиё, пчелиный клей прополис — рана моя на удивление быстро зажила. И я уже по ночам стал ходить со старцем погребать останки убиенных. Жуткие это были ночи. Разложившиеся трупы скалились при лунном свете. От ужасного запаха спирало дыхание и кружилась голова. Мы копали общую могилу и потом стаскивали их, укладывая рядами. Старец Патермуфий пел над ними краткую литию, потом закапывали и ставили из веток крест. Старец говорил, что Господь Бог зачтёт нам многие грехи за наш труд.

Старец опоясал меня ремнём, учил при ходьбе и работе подтыкать полы подрясника за пояс, учил молиться по чёткам Иисусовой молитвой, читал мне Евангелие — и вера постепенно входила в мою душу, и Господь нашёл место в моём сердце. Уже закончили погребать мёртвых. Занимались огородом, запасали на зиму дрова, пасли корову, собирали в лесу ягоды и грибы. Я как-то отошёл, отстранился от этого ужасного и страшного мира и вошёл в другой мир, мир моего батюшки Патермуфия, — мир, в котором царили Христос, доброта и милосердие. Я вырос в старозаветной русской религиозной семье, но веяние времени, советская школа, комсомол и университет за-тмили моё первоначальное детское религиозное сознание, и я забыл о Боге, забыл о Церкви. В военкомате мне, как студенту университета, по их мнению, политически подкованному, присвоили звание младшего лейтенанта и определили в политруки, хотя я не был членом партии.

Около батюшки Патермуфия я как-то оттаивал душой. Кровавые кошмарные военные сны сменились лёгкими детскими снами. Я видел своих добрых отца и мать, хлопотливую бабушку, нашу светлую горницу, угол со святыми иконами, зелёные парголовские рощи, слышал гудки дачных паровиков, рёв проходящего по утрам на выгон стада, щёлканье пастушеского бича. У меня отросла бородка, появилось желание часто осенять себя крестным знамением. Какая-то умилительная теплота порой появлялась на сердце, и невольно на глаза набегали слёзы. Я жалел себя и старца Патермуфия, жалел и молился за весь этот погибающий безумный мир. Батюшка хотел меня крестить в ручье, но я сказал ему, что во младенчестве был крещён в храме. Тогда он отыскал в коробочке нательный серебряный крест и со словами: «Огради тя Господи силою Честнаго и Животворящаго Своего Креста и сохрани от всякаго врага видимаго и невидимаго» повесил мне его на шею.

Как-то к нам пожаловал военный патруль немецких егерей. На них с яростным лаем бросилась наша собака. Шедший впереди фельдфебель короткой автоматной очередью уложил её наповал. Немцы шли гуськом и, подойдя к нашей келье, выстроились в цепь, направив карабины на окна и дверь. «Кто есть квартир, выходи!» — закричал фельдфебель. Мы вышли. Солдат вошёл в келью и осмотрел её, другой слазил на чердак. «Кто есть ви?» — спросил фельдфебель. Батюшка поднял и поднёс к лицу свой медный крест. «Понимайт, ви есть анахорет. А другой, молодой»? — «Он мой келейник… Это слуга, помощник». — «А, помочник, понимайт. Komm, komm — иди сюда. Покажи свои руки, помочник!» Я показал свои тёмные от земли, покрытые мозолями, огрубевшие от копания могил руки. «Gut!» — сказал немец, посмотрев. Они повернулись и так же гуськом ушли по тропе вниз. Батюшка перекрестился и сказал: «Если бы не руки, тебя бы увели. Мёртвые спасают живых. Вот тебе первая Господня защита и благодарность. Охти, собачку-то нашу убили, нехристи. Поди, Алёшенька, закопай её». Я рассмотрел немцев вблизи. Это были бравые ребята из полевой жандармерии дивизии «Эдельвейс». На груди у них на цепочках висели овальные знаки полевой жандармерии. На зелёных шапках — алюминиевая альпийская астра, такая же, только вышитая, была на рукаве мундира, на другом красовался металлический полуостров с надписью «Krim». Видно, что они только что прибыли сюда из-под Севастополя. На ногах здоровенные, на металлических шипах, горные ботинки. Вооружены в основном карабинами. Я слышал про эту знаменитую дивизию горных егерей, укомплектованную парнями из Баварских Альп. Они с боями захватили Норвегию, сражались под Севастополем. А теперь их бросили завоёвывать Кавказ, чтобы добраться до кубанской пшеницы и бакинской нефти. Они стремились через Кавказ, Иран, Афганистан пройти в Индию, сбросить в океан британцев и положить эту прекрасную и таинственную страну к ногам своего обожаемого фюрера, который тяготел к арийской культуре и мистическим индийским культам. Под багровым знаменем со свастикой — этим чёрным индийским символом огня, — с лихими песнями: «Ола вилла о ла-ла, олла вилла ол!» — многократным эхом отдающимися в ущельях, они рвались ко Клухорскому перевалу — батальон за батальоном. Я после видел, как они, прекрасно оснащённые горным снаряжением, с целым караваном крепкокопытных испанских мулов с плетёными корзинами по бокам, нагруженными боеприпасами, миномётами, продовольствием, спальными мешками, поднимались ко Клухорскому перевалу, но прорваться на Военно-Сухумскую дорогу так и не смогли. Наши стояли насмерть. Назад на этих мулах в корзинах они везли обмотанных бинтами раненых и трупы убитых егерей. Живые солдаты походили на тени. Грязные, в рваных мундирах, зашпиленных булавками, измождённые, измотанные тяжёлыми горными боями. Их мыли в походных автобусах-банях, переодевали в новое обмундирование, неделю откармливали, на отдыхе показывали фильм «Девушка моей мечты» с Марикой Рёкк и вновь бросали в бой. А в Теберде в госпитале умножалось число искалеченных, и в тихой роще росло военное кладбище. «Нет, ребята, не видать вам Индии, — думал я, — останетесь вы все лежать в русской земле, а там, в далёкой Баварии, восплачут по вас ваши матери и невесты и ещё многие годы будут выходить на дорогу и ждать в тоске, пристально всматриваясь вдаль в надежде увидеть вас».

По вечерам, после молитвенного делания келейного правила и чина двенадцати псалмов, старец рассказывал о своей жизни: как в двадцать лет по обету приехал для монастырского послушания на Святую Гору Афон. Думал пробыть там послушником года три, а потом вернуться в Россию, но Господним усмотрением пробыл в скиту десять лет. Затем греки — хозяева Афона — повели политику эллинизации острова, и скит его был закрыт. Он вернулся в Россию, в Новгородскую губернию, в монастырь прп.Саввы Крыпецкого, но тут случилась революция, большевики монахов разогнали, а кого и к стенке поставили, и батюшка уехал в Петроград, в Свято-Троицкую Александро-Невскую Лавру. В Лавру его по причине новых порядков не приняли, и ему пришлось ютиться на Никольском кладбище, в часовне над склепом какого-то богатого купца. Он там даже печурку оборудовал, а днём ходил на церковные службы и окормлялся у лаврского духовника иеромонаха Серафима Муравьёва. Но и здесь стало очень неспокойно. По Лавре постоянно шастали озверелые пьяные матросы. Они же на ступенях Троицкого собора застрелили священника о.Петра Скипетрова. Батюшка помогал нести его до пролётки. Отец Пётр был ещё жив, он хрипел, выдувая кровавую пену, закатив глаза. Пуля попала ему в рот. Ночью на Никольском были слышны выстрелы. Утром батюшка узнал, что ЧК расстреляла двух царских министров и десятки священников и монахов Лавры. Батюшка помолился за упокой душ невинно убиенных отец и братии наших и тем же вечером уехал в теплушке в сторону Северного Кавказа, где, как он слышал, господствовала Белая армия. С тех пор батюшка и пребывает тут.

«Здесь живут карачаи — народ добрый, простой, не обижают, хотя и мусульмане. Приглашают лечить скот, лошадей, а то и самих карачаев приходится пользовать травами. Они меня зовут Хаким-бабай — значит «старый лекарь». А травы здесь зело целебные, с молитвой их собираю. Иногда сюда ко мне приходит братия из Абхазии, из Бзыбского ущелья, из Кодорского, из Псоу, из Грузии с Сурамского перевала, даже из Кахетии. Везде есть наши русские монахи-пустынники. Жалуются, что грузины их не понимают, спрашивают: «Зачэм бегаешь от людей в лес и живёшь, как собака? Зачэм женщин нэ знаешь, зачэм хлэб-соль кушаешь бедно? Зачэм себя мучаешь?» Вот Грузия — удел Божией Матери, и грузины, на шестьсот лет раньше Руси принявшие христианство, сейчас в большинстве отошли от Христа и предались мамоне. Всё у них на уме деньги, деньги. По-грузински деньги — пули. Да, пули. Это для них отрада, а для нас, пустынников, это винтовочные пули, которые и тело, и душу убивают. В Абхазии пустынникам тяжелее, чем здесь. Разоряют их там охотники, пастухи, иногда бандиты убивают. Совсем при коммунистах народ одичал без Бога».

Сегодня у нас с батюшкой был тяжёлый день. Мы оплакивали русского лётчика, разбившегося у нас на глазах. Выпалывали мы в огороде сорняки и вдруг обратили внимание на гул самолёта, делавшего круги над Тебердинским ущельем. Когда самолёт пронёсся над нами — сердце дрогнуло от радости. Это был наш ястребок. Немцы открыли по нему бешеную стрельбу. Наш не отвечал на стрельбу, но летел всё медленнее и ниже, и вот мы содрогнулись от ужаса и боли: ястребок врезался в гору, встал на крыло, перевернулся и немного прополз вниз. Ни взрыва, ни огня не было. Батюшка встал на колени, слёзы катились у него по лицу. Он молился об упокоении души русского воина. Наблюдая гибель самолёта, я понял, что лётчик, выполняя боевое задание, израсходовал весь боезапас и горючее и уже не мог перевалить через горы в Сухуми, а приземляться на территории врага не хотел и предпочёл плену смерть в горах. Батюшка взял топор и вытесал большой двухметровый поминальный крест и поставил его напротив кельи. И каждый день мы молились за упокой души русского лётчика перед этим крестом, глядя на лежащий на скалах истребитель. Карачаи с большим трудом добрались до самолёта, похоронили лётчика, принесли его шлем и лётные перчатки.

Часто по вечерам мы с батюшкой сидели у кельи на лавочке. Небо было чёрное, как бархат. На нём рассыпались звёзды разной величины. Одни дают яркий свет, другие переливаются, третьи мигают. Какая-то из них вдруг срывается с небесной тверди и летит вниз. И батюшка говорил, что желательно бы ему узнать, что это за светящиеся миры? Есть ли на них жизнь? Или они мертвы? Да и зачем Господу столько мёртвых миров? Всё сотворено для славы Божией. И в Писании сказано: «Не мёртвые восхвалят Тебя, Господи, но живые». Но Господь не благоволит открыть нам тайны звёздного неба. Да будет, Господи, на всё Твоя воля.

Когда выпал первый снежок, пришли карачаи и стали просить батюшку отдать им корову. Старец упрямиться не стал, вывел из сарая бурёнку. Карачаи хлопали себя по ляжкам, щёлками языками, говорили: «Хорош урус, якши бабай. Ходы аул, беры кукурузны мука, сладка карджин (кукурузный хлеб) делай. Скора праздник — Ураза байрам, беры мука, беры бурдюк с айран (кислое молоко). И, эх! Хорош айран, совсем пьяный, весёлый будешь».

…Неожиданно у немцев объявили великий траур по погибшей под Сталинградом армии фельдмаршала Паулюса. На площади посёлка немцы устроили траурное богослужение. На постаменте был поставлен гроб, покрытый знаменем Третьего рейха. Католический капеллан в облачении, из-под которого виднелись зелёные солдатские брюки и горные ботинки, отслужил панихиду. Каре солдат в касках с карабинами и примкнутыми тесаками дали вверх три залпа, прогрохотавших эхом в горах, и разошлись. Вскоре после этого немцы забезпокоились, засобирались и ночью ушли, взорвав за собой мост через реку. На следующий день с Клухорского перевала спустился отряд лыжников советской армии. Над комендатурой поднялся красный флаг. Тогда батюшка обнял меня, поздравил и сказал: «Ну, Алёша, видно, кончилось твоё келейное сидение. Пора выходить тебе к своим». — «Благословите, батюшка, и я пойду, но как?! Как я объявлюсь без документов?» Тогда батюшка, улыбаясь, вынул из кармана подрясника и подал мне мою книжку командира Красной Армии. «Как, вы её тогда не сожгли?!» — «Нет, Алёша, я знал, что придёт время, и она тебе ещё понадобится. Она у меня была припрятана на чердаке. Прощай, Алёша, сейчас только начало 1943 го-
да, впереди тебя ждёт большая военная дорога, много скорбей тебе ещё придётся испытать, но Господь тебя сохранит. Тебя не убьют, но ранен тяжело будешь. После войны приезжай навестить старого монаха».

…После войны я приезжал на Домбай, но батюшки Патермуфия уже здесь не было. Пастухи сказали, что ушёл монах на новые места. Не то в Красную Поляну, не то в горы Абхазии. Да благословит Господь твою святую душу, батюшка Патермуфий! Я всегда помню, как ты говорил: «Ищи прежде всего Царство Божие, а все остальное приложится». И что вера без дел мертва есть.

(С сокр.)