Читать онлайн «Литературная критика. Том 3.» автора Чернышевский Николай Гаврилович — RuLit — Страница 78

Мы привели в извлечении все важнейшие страницы общей части обоих последних годичных обозрений Белинского. Во второй половине того и другого обозрения, где дается оценка замечательнейших литературных явлений предшествовавшего года, особенного внимания заслуживает одна общая черта: ученые труды, преимущественно по русской истории, рассматриваются с такою же подробностью, как и беллетристические произведения. Этого прежде не было: об ученых книгах представлялись только краткие суждения. В самом деле, в последнее время деятельности Белинского одна отрасль нашей ученой литературы, именно разработка русской истории, благодаря трудам новой исторической школы (гг. Соловьев, Кавелин и др.), получила для общества важность, какой не имела прежде. С того времени это общее сочувствие к ученым вопросам постепенно возрастает, и мало-помалу наше общество начинает расширять круг своих умственных интересов. В последнее время мы даже видели, что журнал, вызывающий к себе внимание публики преимущественно статьями ученого содержания, пользуется в публике вниманием не меньшим того, какое обращено на журналы, успех которых основан преимущественно на беллетристике и беллетристической критике. Пятнадцать, даже десять лет тому назад едва ли было бы возможно такое явление. Нет сомнения, что этот новый прогресс в умственной жизни нашей публики благотворным образом отразится и на развитии всей нашей литературы. Белинский предугадывал это, и вот причина того, что в последнее время он почел необходимым расширить горизонт своих годичных обозрений, обратив на труды по русской истории столько же внимания, как и на произведения изящной словесности. Если бы в настоящее время мы имели критиков, подобных ему, конечно, они увидели бы возможность и необходимость еще более расширить круг нашей критики.

Выписки наши из статей Белинского были многочисленны и обширны. Легко было бы заменить их изложением их содержания; но читатель, вероятно, одобряет тот метод, которому мы следовали. Наши статьи имели целью не только историческое изложение различных направлений русской критики: мы хотели также указать на основания, от которых не должна уклоняться современная критика, если не хочет впадать в бессилие, мелочность, пустоту. Справедливые понятия об этом были высказываемы у нас Белинским, и на его критику до сих пор надобно смотреть не только как на замечательное историческое явление, но также и как на руководительный пример. Наши собственные слова не имели бы того авторитета, какой имеют его слова. Кроме того, если бы мы не приводили его мнений его собственными словами, иным, быть может, вздумалось бы говорить, что мы приписываем Белинскому мнения, которых он не имел: мы уже говорили, что память у многих из нас очень коротка. Выписки из Белинского предупреждают возможность такого сомнения и придают мыслям, которые должны быть считаемы справедливыми, авторитет, который немногие решатся отвергать.

Два важные принципа особенно должны быть хранимы в нашей памяти, когда дело идет о литературных суждениях: понятие об отношениях литературы к обществу и занимающим его вопросам; понятие о современном положении нашей литературы и условиях, от которых зависит ее развитие. Оба эти принципа были выставляемы Белинским, как важнейшие основания нашей критики, разъясняемы со всею силою его диалектики и постоянно применяемы им к делу, успех которого и зависел в значительной степени от их соблюдения. С того времени, как писал Белинский, развитие наше не сделало еще столь значительных успехов, чтобы его мысли потеряли прямое отношение к нашему настоящему, и кто заботится об истине, по необходимости до сих пор держится литературных воззрений, представителем которых был он в нашей критике.

Во всех отраслях человеческой деятельности только те направления достигают блестящего развития, которые находятся в живой связи с потребностями общества. То, что не имеет корней в почве жизни, остается вяло и бледно, не только не приобретает исторического значения, но и само по себе, без отношения к действию на общество, бывает ничтожно. Когда дело идет о стремлениях и фактах, принадлежащих к сферам материальной, научной и общественной жизни, эта истина признается бесспорно всеми. Когда дело идет о живописи, скульптуре, архитектуре, также ни один сколько-нибудь сведущий человек не будет спорить против мысли, что каждое из этих искусств достигало блестящего развития только тогда, когда это развитие условливалось общими требованиями эпохи. Скульптура процветала у греков только потому, что была выражением господствующей черты в их жизни, — выражением страстного поклонения красоте форм человеческого тела. Готическая архитектура создала дивные памятники только потому, что была служительницею и выразительницею средневековых стремлений. Итальянская школа живописи произвела дивные картины только потому, что была выразительницею стремлений общества в том веке и в той стране, служила духу века, состоявшему в слиянии классического поклонения красоте человеческого тела с заоблачными стремлениями средних веков.

Странным исключением из общего закона была бы литература, если бы могла производить что-нибудь замечательное, отрешаясь от жизни. Но мы уже говорили в одной из прежних статей, что таких случаев никогда и не бывало. Каким же образом может находить себе защитников так называемая теория «чистого искусства» (искусства небывалого и невозможного), требующая от литературы, чтобы она исключительно заботилась только о форме? Тут все основано на том, что приверженцы так называемого чистого искусства сами не замечают истинного смысла своих желаний или хотят вводить других в заблуждение, говоря о чистом искусстве, которого никто не знает и никто, ни сами они, не желает. Не останавливаясь на общей фразе, которою заведомо или без ведома для самих себя прикрывают они свои истинные желания, надобно ближе всмотреться в факты, свидетельствующие о их стремлениях, надобно посмотреть, в каком духе сами они пишут и в каком духе написаны произведения, одобряемые ими, и мы увидим, что они заботятся вовсе не о чистом искусстве, независимом от жизни, а, напротив, хотят подчинить литературу исключительно служению одной тенденции, имеющей чисто житейское значение. Дело в том, что есть люди, для которых общественные интересы не существуют, которым известны только личные наслаждения и огорчения, независимые от исторических вопросов, движущих обществом. Для этих изящных эпикурейцев жизнь ограничивается тем горизонтом, который обнимается поэзиею Анакреона и Горация: веселая беседа за умеренным, но изысканным столом, комфорт и женщины, — больше не нужно для них ничего. Само собою разумеется, что для таких темпераментов равно скучны все предметы, выходящие из круга эпикурейских идей; они хотели бы, чтобы и литература ограничивалась содержанием, которым ограничивается их собственная жизнь. Но прямо выразить такое желание значило бы обнаружить крайнюю нетерпимость и односторонность, и для прикрытия служат им фразы о чистом искусстве, независимом, будто бы, от интересов жизни. Но, скажите, разве хороший стол, женщины и приятная беседа о женщинах не принадлежат к житейским фактам наравне с нищетою и пороком, злоупотреблениями и благородными стремлениями? Разве поэзия, если бы решилась ограничиться застольными песнями и эротическими беседами, не была бы все-таки выразительницею известного направления в жизни, служительницею известных идей? Она говорила бы нам: «пойте и любите, наслаждайтесь и забавляйтесь, не думая ни о чем больше»; она была бы проповедницею эпикуреизма, а эпикуреизм точно так же филофоская система, как стоицизм и платонизм, как идеализм и материализм, и проповедывать эпикуреизм значит просто-напросто быть проповедником эпикуреизма, а не служителем чистого искусства.

Итак, вот к чему сводится вопрос о так называемом чистом искусстве: не к тому, должна или не должна литература быть служительницею жизни, распространительницею идей, — она не может ни в каком случае отказаться от этой роли, лежащей в самом существе ее, — нет, вопрос сводится просто к тому: должна ли литература ограничиваться эпикурейскою тенденцией), забывая обо всем, кроме хорошего стола, женщин и беседы на аттический манер с миртовыми венками на головах собеседников и собеседниц? Ответ, кажется, не может быть затруднителен. Ограничивать литературу изящным эпикуреизмом значит до нелепости стеснять ее границы, впадать в самую узкую односторонность и нетерпимость. Нет нужды на односторонность отвечать другою односторонностью; за остракизм, которому защитники так называемого чистого искусства хотели бы подвергнуть все другие идеи и направления литературы, кроме эпикурейского, нет нужды платить остракизмом, обращенным против эпикурейской тенденции, хотя она скорее всякой другой тенденции заслуживала бы осуждения, как нечто праздное и пошловатое. Нет, избегая всяких односторонностей, скажем, что эпикурейское настроение духа, существуя в жизни, имеет право выражаться и в литературе, которая должна обнимать собою всю жизнь. Но справедливость требует сказать, что вообще эпикуреизм может играть важную роль в жизни только немногих людей, расположенных к нему по натуре и обстановленных в жизни исключительно благоприятными обстоятельствами; потому и в литературе эпикурейское направление может приходиться по вкусу только немногим счастливым празднолюбцам, а для огромного большинства людей такая тенденция всегда казалась и будет казаться безвкусна или даже решительно противна. Если же речь переходит к настоящему времени, то надобно заметить, что оно решительно неблагоприятно для эпикуреизма, как время разумного движения , а не праздного застоя, и так как эпикуреизм в жизни для нашего времени есть занятие холодно-эгоистическое, следовательно, вовсе не поэтическое, то и в литературе эпикурейское направление нашего времени, по необходимости, запечатлевается холодною мертвенностью. Поэзия есть жизнь, действие, , страсть; эпикуреизм в наше время возможен только для людей бездейственных, чуждых исторической жизни, потому в эпикуреизме нашего времени очень мало поэзии. И если справедливо, что живая связь с разумными требованиями эпохи дает энергию и успех всякой деятельности человека, то эпикуреизм нашего времени не может создать в поэзии ровно ничего сколько-нибудь замечательного. Действительно, все произведения, написанные нашими современниками в этой тенденции, совершенно ничтожны в художественном отношении: они холодны, натянуты, бесцветны и реторичны.

вернуться

Могло ли не отразиться в литературе это новое общественное движение, — в литературе, которая всегда бывает выражением общества! В этом отношении литература сделала едва ли не больше: она скорее способствовала возбуждению в обществе такого направления, нежели только отразила его в себе, скорее упредила его, нежели только не отстала от него. Нечего говорить, достойна ли и благородна ли такая роль; но за нее-то и нападают на литературу иные. Мы думаем, что довольно показали, из каких источников выходят эти нападки и чего они стоят… («Соврем», 1848 г., т. VIL «Русская литер», стр. 10–26).

После того Белинский оправдывает натуральную школу с эстетической точки зрения, развивая истинные понятия о сущности и значении искусства. Этот эпизод был уже представлен нами в приложении к седьмой главе «Очерков».

Мы привели в извлечении все важнейшие страницы общей части обоих последних годичных обозрений Белинского. Во второй половине того и другого обозрения, где дается оценка замечательнейших литературных явлений предшествовавшего года, особенного внимания заслуживает одна общая черта: ученые труды, преимущественно по русской истории, рассматриваются с такою же подробностью, как и беллетристические произведения. Этого прежде не было: об ученых книгах представлялись только краткие суждения. В самом деле, в последнее время деятельности Белинского одна отрасль нашей ученой литературы, именно разработка русской истории, благодаря трудам новой исторической школы (гг. Соловьев, Кавелин и др.), получила для общества важность, какой не имела прежде. С того времени это общее сочувствие к ученым вопросам постепенно возрастает, и мало-помалу наше общество начинает расширять круг своих умственных интересов. В последнее время мы даже видели, что журнал, вызывающий к себе внимание публики преимущественно статьями ученого содержания, пользуется в публике вниманием не меньшим того, какое обращено на журналы, успех которых основан преимущественно на беллетристике и беллетристической критике. Пятнадцать, даже десять лет тому назад едва ли было бы возможно такое явление. Нет сомнения, что этот новый прогресс в умственной жизни нашей публики благотворным образом отразится и на развитии всей нашей литературы. Белинский предугадывал это, и вот причина того, что в последнее время он почел необходимым расширить горизонт своих годичных обозрений, обратив на труды по русской истории столько же внимания, как и на произведения изящной словесности. Если бы в настоящее время мы имели критиков, подобных ему, конечно, они увидели бы возможность и необходимость еще более расширить круг нашей критики.

Выписки наши из статей Белинского были многочисленны и обширны. Легко было бы заменить их изложением их содержания; но читатель, вероятно, одобряет тот метод, которому мы следовали. Наши статьи имели целью не только историческое изложение различных направлений русской критики: мы хотели также указать на основания, от которых не должна уклоняться современная критика, если не хочет впадать в бессилие, мелочность, пустоту. Справедливые понятия об этом были высказываемы у нас Белинским, и на его критику до сих пор надобно смотреть не только как на замечательное историческое явление, но также и как на руководительный пример. Наши собственные слова не имели бы того авторитета, какой имеют его слова. Кроме того, если бы мы не приводили его мнений его собственными словами, иным, быть может, вздумалось бы говорить, что мы приписываем Белинскому мнения, которых он не имел: мы уже говорили, что память у многих из нас очень коротка. Выписки из Белинского предупреждают возможность такого сомнения и придают мыслям, которые должны быть считаемы справедливыми, авторитет, который немногие решатся отвергать.

Два важные принципа особенно должны быть хранимы в нашей памяти, когда дело идет о литературных суждениях: понятие об отношениях литературы к обществу и занимающим его вопросам; понятие о современном положении нашей литературы и условиях, от которых зависит ее развитие. Оба эти принципа были выставляемы Белинским, как важнейшие основания нашей критики, разъясняемы со всею силою его диалектики и постоянно применяемы им к делу, успех которого и зависел в значительной степени от их соблюдения. С того времени, как писал Белинский, развитие наше не сделало еще столь значительных успехов, чтобы его мысли потеряли прямое отношение к нашему настоящему, и кто заботится об истине, по необходимости до сих пор держится литературных воззрений, представителем которых был он в нашей критике.

Во всех отраслях человеческой деятельности только те направления достигают блестящего развития, которые находятся в живой связи с потребностями общества. То, что не имеет корней в почве жизни, остается вяло и бледно, не только не приобретает исторического значения, но и само по себе, без отношения к действию на общество, бывает ничтожно. Когда дело идет о стремлениях и фактах, принадлежащих к сферам материальной, научной и общественной жизни, эта истина признается бесспорно всеми. Когда дело идет о живописи, скульптуре, архитектуре, также ни один сколько-нибудь сведущий человек не будет спорить против мысли, что каждое из этих искусств достигало блестящего развития только тогда, когда это развитие условливалось общими требованиями эпохи. Скульптура процветала у греков только потому, что была выражением господствующей черты в их жизни, — выражением страстного поклонения красоте форм человеческого тела. Готическая архитектура создала дивные памятники только потому, что была служительницею и выразительницею средневековых стремлений. Итальянская школа живописи произвела дивные картины только потому, что была выразительницею стремлений общества в том веке и в той стране, служила духу века, состоявшему в слиянии классического поклонения красоте человеческого тела с заоблачными стремлениями средних веков.

Странным исключением из общего закона была бы литература, если бы могла производить что-нибудь замечательное, отрешаясь от жизни. Но мы уже говорили в одной из прежних статей, что таких случаев никогда и не бывало. Каким же образом может находить себе защитников так называемая теория «чистого искусства» (искусства небывалого и невозможного), требующая от литературы, чтобы она исключительно заботилась только о форме? Тут все основано на том, что приверженцы так называемого чистого искусства сами не замечают истинного смысла своих желаний или хотят вводить других в заблуждение, говоря о чистом искусстве, которого никто не знает и никто, ни сами они, не желает. Не останавливаясь на общей фразе, которою заведомо или без ведома для самих себя прикрывают они свои истинные желания, надобно ближе всмотреться в факты, свидетельствующие о их стремлениях, надобно посмотреть, в каком духе сами они пишут и в каком духе написаны произведения, одобряемые ими, и мы увидим, что они заботятся вовсе не о чистом искусстве, независимом от жизни, а, напротив, хотят подчинить литературу исключительно служению одной тенденции, имеющей чисто житейское значение. Дело в том, что есть люди, для которых общественные интересы не существуют, которым известны только личные наслаждения и огорчения, независимые от исторических вопросов, движущих обществом. Для этих изящных эпикурейцев жизнь ограничивается тем горизонтом, который обнимается поэзиею Анакреона и Горация: веселая беседа за умеренным, но изысканным столом, комфорт и женщины, — больше не нужно для них ничего. Само собою разумеется, что для таких темпераментов равно скучны все предметы, выходящие из круга эпикурейских идей; они хотели бы, чтобы и литература ограничивалась содержанием, которым ограничивается их собственная жизнь. Но прямо выразить такое желание значило бы обнаружить крайнюю нетерпимость и односторонность, и для прикрытия служат им фразы о чистом искусстве, независимом, будто бы, от интересов жизни. Но, скажите, разве хороший стол, женщины и приятная беседа о женщинах не принадлежат к житейским фактам наравне с нищетою и пороком, злоупотреблениями и благородными стремлениями? Разве поэзия, если бы решилась ограничиться застольными песнями и эротическими беседами, не была бы все-таки выразительницею известного направления в жизни, служительницею известных идей? Она говорила бы нам: «пойте и любите, наслаждайтесь и забавляйтесь, не думая ни о чем больше»; она была бы проповедницею эпикуреизма, а эпикуреизм точно так же филофоская система, как стоицизм и платонизм, как идеализм и материализм, и проповедывать эпикуреизм значит просто-напросто быть проповедником эпикуреизма, а не служителем чистого искусства.

Итак, вот к чему сводится вопрос о так называемом чистом искусстве: не к тому, должна или не должна литература быть служительницею жизни, распространительницею идей, — она не может ни в каком случае отказаться от этой роли, лежащей в самом существе ее, — нет, вопрос сводится просто к тому: должна ли литература ограничиваться эпикурейскою тенденцией), забывая обо всем, кроме хорошего стола, женщин и беседы на аттический манер с миртовыми венками на головах собеседников и собеседниц? Ответ, кажется, не может быть затруднителен. Ограничивать литературу изящным эпикуреизмом значит до нелепости стеснять ее границы, впадать в самую узкую односторонность и нетерпимость. Нет нужды на односторонность отвечать другою односторонностью; за остракизм, которому защитники так называемого чистого искусства хотели бы подвергнуть все другие идеи и направления литературы, кроме эпикурейского, нет нужды платить остракизмом, обращенным против эпикурейской тенденции, хотя она скорее всякой другой тенденции заслуживала бы осуждения, как нечто праздное и пошловатое. Нет, избегая всяких односторонностей, скажем, что эпикурейское настроение духа, существуя в жизни, имеет право выражаться и в литературе, которая должна обнимать собою всю жизнь. Но справедливость требует сказать, что вообще эпикуреизм может играть важную роль в жизни только немногих людей, расположенных к нему по натуре и обстановленных в жизни исключительно благоприятными обстоятельствами; потому и в литературе эпикурейское направление может приходиться по вкусу только немногим счастливым празднолюбцам, а для огромного большинства людей такая тенденция всегда казалась и будет казаться безвкусна или даже решительно противна. Если же речь переходит к настоящему времени, то надобно заметить, что оно решительно неблагоприятно для эпикуреизма, как время разумного движения , а не праздного застоя, и так как эпикуреизм в жизни для нашего времени есть занятие холодно-эгоистическое, следовательно, вовсе не поэтическое, то и в литературе эпикурейское направление нашего времени, по необходимости, запечатлевается холодною мертвенностью. Поэзия есть жизнь, действие, , страсть; эпикуреизм в наше время возможен только для людей бездейственных, чуждых исторической жизни, потому в эпикуреизме нашего времени очень мало поэзии. И если справедливо, что живая связь с разумными требованиями эпохи дает энергию и успех всякой деятельности человека, то эпикуреизм нашего времени не может создать в поэзии ровно ничего сколько-нибудь замечательного. Действительно, все произведения, написанные нашими современниками в этой тенденции, совершенно ничтожны в художественном отношении: они холодны, натянуты, бесцветны и реторичны.

Что значит – поклоняться Богу в Духе и в Истине?

Блог Создано: 03 декабря 2018

5 / 5

Что значит – поклоняться Богу в Духе и в Истине?

В Писании неоднократно говорится о поклонении Богу. Сам Господь определил, что Он хочет поклонения в Духе и в истине – «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине.» (Ин. 4:24). Кроме того, Богу поклоняются как в храмах, так и дома. Что значит – поклоняться в Духе и в Истине. Как разобраться, какое из поклонений является более важным и правильным? Что говорит нам Писание о самой сути поклонения Богу?

Действительно, важно поклоняться Богу так, как хочет Он, а не так, как мы имеем представление. На самом деле, поклонение – это поклонение сердца. Бог сердцеведец, Он видит нашу внутренность, судит намерения сердечные. Бог хочет, чтобы мы изменились сердцем. Снаружи можно делать много религиозных вещей: поклоняться в большом храме и даже в Иерусалиме, исполнять множество заповедей, но в сердце – не поменяться и остаться прежними. Богу не нужно такое служение, Ему нужно служение в Духе и в Истине, потому что «Бог есть Дух…» (Ин 4:24)! Бог хочет, чтобы мы служили Ему сердцем – сердечными намерениями, искренне, а не просто заученными молитвами или плановыми добрыми делами. Если мы обратимся к Господу, чтобы Он изменил наше сердце, и скажем: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня.» (Пс. 50:12), Он сделает это, потому что просим по воле Его. Господь сказал: «И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять.» (Иез. 36:26,27). Если мы изменимся сердцем внутри самого себя, то изменится и наш внешний мир, все вокруг поменяется! Видимый мир – это производное нашего невидимого сердца. Все что происходит внутри нашего сердца, – потом происходит в реальном, видимом мире. Поэтому, написано: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни.» (Прит. 4:23).

Чем отличаются козлы от овец в Евангелии от Матфея 25:32? Козлы ведь не грешили, они были в стаде Господина, у них был один Пастух – Иисус Христос. Но, они не творили дел любви, дел добра – потому что у них не было этого в сердце. А овцы – накормили, напоили, посетили – потому что это было у них в сердце. Если в сердце есть желание творить добро, любить, жертвовать, отдавать, миловать – это и значит – поклоняться в Духе и в истине.

Добро можно творить, если ты добрый сердцем!

Смиряться можно, только если ты смирен сердцем!

Любить можно, только если в сердце есть любовь!

Можно быть миротворцем, если есть мир в сердце!

Можно радоваться в скорбях, только если в сердце есть радость!

По поводу того, где поклоняться, то Бога вообще не интересует наружное поклонение: в храме ли, на горе ли? «Иисус говорит ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4:21,23,24).

Поклоняться в Духе – это когда после того, как мы уверовали, Бог внутри нас пребывает Духом Святым, и Он создает в нашем сердце желание: «… производит в вас и хотение и действие по благоволению.» (Флп. 2:13).

Если мы идем на молитву по плоти, то у нас всегда получается монолог – мы говорим к Богу, но никогда не слышим ответа. Потому что Бог есть Дух и отвечает Он в Духе. Постепенно мы привыкаем к тому, что не получаем ответ, и уже даже не ждем ответа, и молимся так – автоматически, потому что нужно же все-таки молиться. Это не молитва, потому что в сердце не было благоговения перед Богом, не было общения с Богом: потому Он и не отвечает на молитвы.

Когда мы уверовали в Иисуса Христа, когда мы отдали Ему душу, посвятили Ему свою жизнь, – то мы получили начаток Духа Божьего. Дух Божий в нас – это отношение с Богом. И вот это отношение нужно возгревать: через Слово Божье, через молитвы, через служение другим людям. Написано: «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.» (Откр. 2:4): Бог хочет, чтобы мы общались с Ним в любви! Если нет Духа, нет любви, нет благоговения в молитве, – то это просто лицемерие! Иисус говорит нам: «… знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.» (Откр. 3:15,16).

Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Литературная критика (79 стр.)

Странным исключением из общего закона была бы литература, если бы могла производить что-нибудь замечательное, отрешаясь от жизни. Но мы уже говорили в одной из прежних статей, что таких случаев никогда и не бывало. Каким же образом может находить себе защитников так называемая теория «чистого искусства» (искусства небывалого и невозможного), требующая от литературы, чтобы она исключительно заботилась только о форме? Тут все основано на том, что приверженцы так называемого чистого искусства сами не замечают истинного смысла своих желаний или хотят вводить других в заблуждение, говоря о чистом искусстве, которого никто не знает и никто, ни сами они, не желает. Не останавливаясь на общей фразе, которою заведомо или без ведома для самих себя прикрывают они свои истинные желания, надобно ближе всмотреться в факты, свидетельствующие о их стремлениях, надобно посмотреть, в каком духе сами они пишут и в каком духе написаны произведения, одобряемые ими, и мы увидим, что они заботятся вовсе не о чистом искусстве, независимом от жизни, а, напротив, хотят подчинить литературу исключительно служению одной тенденции, имеющей чисто житейское значение. Дело в том, что есть люди, для которых общественные интересы не существуют, которым известны только личные наслаждения и огорчения, независимые от исторических вопросов, движущих обществом. Для этих изящных эпикурейцев жизнь ограничивается тем горизонтом, который обнимается поэзиею Анакреона и Горация: веселая беседа за умеренным, но изысканным столом, комфорт и женщины, — больше не нужно для них ничего. Само собою разумеется, что для таких темпераментов равно скучны все предметы, выходящие из круга эпикурейских идей; они хотели бы, чтобы и литература ограничивалась содержанием, которым ограничивается их собственная жизнь. Но прямо выразить такое желание значило бы обнаружить крайнюю нетерпимость и односторонность, и для прикрытия служат им фразы о чистом искусстве, независимом, будто бы, от интересов жизни. Но, скажите, разве хороший стол, женщины и приятная беседа о женщинах не принадлежат к житейским фактам наравне с нищетою и пороком, злоупотреблениями и благородными стремлениями? Разве поэзия, если бы решилась ограничиться застольными песнями и эротическими беседами, не была бы все-таки выразительницею известного направления в жизни, служительницею известных идей? Она говорила бы нам: «пойте и любите, наслаждайтесь и забавляйтесь, не думая ни о чем больше»; она была бы проповедницею эпикуреизма, а эпикуреизм точно так же филофоская система, как стоицизм и платонизм, как идеализм и материализм, и проповедывать эпикуреизм значит просто-напросто быть проповедником эпикуреизма, а не служителем чистого искусства.

Итак, вот к чему сводится вопрос о так называемом чистом искусстве: не к тому, должна или не должна литература быть служительницею жизни, распространительницею идей, — она не может ни в каком случае отказаться от этой роли, лежащей в самом существе ее, — нет, вопрос сводится просто к тому: должна ли литература ограничиваться эпикурейскою тенденцией), забывая обо всем, кроме хорошего стола, женщин и беседы на аттический манер с миртовыми венками на головах собеседников и собеседниц? Ответ, кажется, не может быть затруднителен. Ограничивать литературу изящным эпикуреизмом значит до нелепости стеснять ее границы, впадать в самую узкую односторонность и нетерпимость. Нет нужды на односторонность отвечать другою односторонностью; за остракизм, которому защитники так называемого чистого искусства хотели бы подвергнуть все другие идеи и направления литературы, кроме эпикурейского, нет нужды платить остракизмом, обращенным против эпикурейской тенденции, хотя она скорее всякой другой тенденции заслуживала бы осуждения, как нечто праздное и пошловатое. Нет, избегая всяких односторонностей, скажем, что эпикурейское настроение духа, существуя в жизни, имеет право выражаться и в литературе, которая должна обнимать собою всю жизнь. Но справедливость требует сказать, что вообще эпикуреизм может играть важную роль в жизни только немногих людей, расположенных к нему по натуре и обстановленных в жизни исключительно благоприятными обстоятельствами; потому и в литературе эпикурейское направление может приходиться по вкусу только немногим счастливым празднолюбцам, а для огромного большинства людей такая тенденция всегда казалась и будет казаться безвкусна или даже решительно противна. Если же речь переходит к настоящему времени, то надобно заметить, что оно решительно неблагоприятно для эпикуреизма, как время разумного движения , а не праздного застоя, и так как эпикуреизм в жизни для нашего времени есть занятие холодно-эгоистическое, следовательно, вовсе не поэтическое, то и в литературе эпикурейское направление нашего времени, по необходимости, запечатлевается холодною мертвенностью. Поэзия есть жизнь, действие, , страсть; эпикуреизм в наше время возможен только для людей бездейственных, чуждых исторической жизни, потому в эпикуреизме нашего времени очень мало поэзии. И если справедливо, что живая связь с разумными требованиями эпохи дает энергию и успех всякой деятельности человека, то эпикуреизм нашего времени не может создать в поэзии ровно ничего сколько-нибудь замечательного. Действительно, все произведения, написанные нашими современниками в этой тенденции, совершенно ничтожны в художественном отношении: они холодны, натянуты, бесцветны и реторичны.

Литература не может не быть служительницей того или другого направления идей: это назначение, лежащее в ее натуре, — назначение, от которого она не в силах отказаться, если бы и хотела отказаться. Последователи теории чистого искусства, выдаваемого нам за нечто долженствующее быть чуждым житейских дел, обманываются или притворяются: слова «искусство должно быть независимо от жизни» всегда служили только прикрытием для борьбы против не нравившихся этим людям направлений литературы, с целью сделать ее служительницею другого направления, которое более приходилось этим людям по вкусу. Мы видели, чего хотят защитники теории чистого искусства в наше время, и едва ли можно думать, чтобы их слова могли иметь какое-нибудь влияние на литературу, как скоро смысл этих слов открыт. Нашему времени нет никакой охоты для эпикуреизма забыть обо всем остальном, и литература никак не может подчиниться этому узкому и мелкому направлению, чуждому здоровым стремлениям века.

Как христианам в духе и истине поклоняться Богу

Господь Иисус сказал: «Когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4:23-24). Господь требует, чтобы мы поклонялись Богу в духе и истине, ибо только так мы можем обрести Его одобрение. Но что именно подразумевает поклонение Богу в духе и истине? Некоторые братья и сестры верят, что усердная молитва и чтение Библии каждый день — это поклонение Богу, другие верят, что посещение собраний вовремя и посещение церкви каждую неделю — это поклонение Богу. Третьи верят, что труд, работа, жертва и посвящение себя Господу — это поклонение Богу и так далее. Есть много способов практиковать поклонение Богу, но поклоняемся ли мы Ему в духе и истине? Одобряет ли Бог такую практику? Давайте побеседуем об этом.

1. Практикуем ли мы истину или придерживаемся правил и ритуалов?

Хотя мы можем молиться, читать Библию и петь гимны каждый день, ходить в церковь, славить Господа и слушать проповеди каждую неделю с того момента, как мы начинаем верить в Господа, входят ли такие внешние практики в поклонение Богу в духе и истине? Мы можем вспомнить, что когда женщина-самарянка спросила Господа Иисус, где она должна поклоняться Богу, Господь Иисус ответил ей: «Наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу… когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4:21, 23-24). Господь Иисус ясно рассказал людям о Божьей воле и требованиях: неважно, где человек поклоняется Богу, человек не должен соблюдать какое-то правило или церемонию, он должен поклоняться Богу в духе и истине. Это также наш принцип практики для поклонения Богу. Но чаще всего мы устремляем наши усилия на внешние практики. Мы стараемся молиться чуть дольше, говорить чуть больше. Мы читаем стихи в Библии снова и снова, пытаясь запомнить их. Мы посещаем церковь в любую погоду, в ветер и дождь, в жару и стужу, мы организуем различные мероприятия, ставим различные представления, чтобы славить Господа, мы всегда участвуем с позитивным отношением и так далее. Снаружи кажется, что мы тратим так много усилий и платим высокую цену, чтобы славить Господа, что мы много страдаем, но сколько раз мы рассказываем о том, что в нашем сердце, когда мы молимся Богу? Сколько раз во время чтения Библии, пения гимнов или посещения церкви и слушания проповедей мы прикладываем усилия, чтобы быть ближе к Богу и размышлять над словами Господа? Как часто, когда мы поклоняемся Господу, мы ищем волю Господа и понимания Его слов? Некоторые братья и сестры практиковали таким образом много лет, но они все равно не понимают истину, не имеют познания Господа, и когда с ними что-то происходит, они все равно часто грешат и живут в рабстве и узах греха. В этом мы сталкиваемся с серьезной проблемой, состоящей в том, что большую часть времени мы проводим в молитве, чтении Библии, хождении в церковь и слушании проповедей, мы просто исполняем пустые действия. Мы по-настоящему не поклоняемся Богу в духе и истине, мы не практикуем истину, чтобы угодить Богу. Как бы хорошо мы ни соблюдали эти внешние практики, Бог не одобряет это.

Итак, как мы можем поклоняться Богу в духе и истине, когда мы молимся или читаем Библию? Давайте прочитаем отрывок из Божьих слов вместе. Божьи слова говорят: «Смысл настоящей духовной жизни заключается в том, чтобы проводить свою жизнь перед Богом. Когда вы молитесь, то можете успокоить свое сердце перед Богом, и через молитву искать просветления Святого Духа, знать Божьи слова и понимать Божью волю. Когда человек ест и пьет слова Божьи, для него становится более понятным и прозрачным все то, что Бог хочет сделать в текущий момент, он может обрести новый путь практики и не придерживаться старого, чтобы все то, что человек практикует, служило цели достижения прогресса в жизни. Так же, как и смысл молитвы заключается не в том, чтобы сказать несколько приятных слов или выплакаться перед Богом, создавая видимость признательности, но скорее для того, чтобы упражнять свой дух, чтобы усмирить свое сердце пред Богом, искать во всем водительства, чтобы сердце стало таким сердцем, которое ежедневно влечет новый свет, и чтобы вы не были пассивны или ленивы, и могли встать на верный путь претворения в жизнь Божьих слов» («О нормальной духовной жизни»).

Божьи слова показывают нам путь практики. Когда мы молимся, мы должны быть внимательными, чтобы обращаться к Богу от сердца, говорить искренне, доверять Богу наши практические трудности и реальное состояние. И когда мы читаем Библию, поем гимны, ходим в церковь и слушаем проповеди, наши сердца должны всегда быть устремлены к поиску истины, поиску просвещения и озарения Святым Духом, размышления над Божьими словами, чтобы мы могли понять Божью волю через Его слова, познать Бога, иметь путь практики и вхождения. Только это означает поклонение Богу в духе и истине. Если мы часто практикуем это, мы испытаем постоянный рост в жизни.

2. Посвящаем ли мы себя Богу ради любви к Нему и угождения Ему?

Начав верить в Господа, многие братья и сестры оставляют все и посвящают себя Господу, исполняют свои задачи посреди великого сопротивления. Некоторые часто дают приношения, кто-то уделяет время распространению Евангелия, кто-то проповедует везде, где бы ни был, кто-то оставляет свой брак и начинает служить Господу до конца дней… Многие братья и сестры верят, что таково поклонение Богу в духе и истине. Но задумывались ли мы когда-либо, платим ли мы такую цену, чтобы любить Господа и угождать Ему? Если мы внимательно подумаем над этим, хотя мы трудимся и проповедуем Евангелие для Господа, иногда мы все равно выставляем себя напоказ и свидетельствуем о себе, представляя Библию, чтобы обрести уважение и поддержку других, чтобы утвердить собственное положение и образ. Хотя некоторые братья и сестры забывают о себе, посвящают себя полностью, трудятся и работают, они обладают многими пороками, они делают эти ради обретения наград и венцов, чтобы им насладиться благословениями небесного царства… Мы видим, что мы платим цену и посвящаем себя не искренним сердцем, не ради Божьего бремени или для угождения Божьей воле, но мы трудимся, проповедуем Евангелие, лишаем себя чего-то и посвящаем себя ради угождения собственным эгоистичным желаниям. Мы боремся ради собственного положения и будущего. Это не поклонение Богу в духе и истине. Платить цену и посвящать себя таким образом означает вести торговлю с Богом, это не может быть одобрено Господом. Господь Иисус сказал: «Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф. 7:22-23). Господь осудил людей, которые проповедовали и трудились для Него, назвав их людьми, делающими беззаконие. Это потому, что они не поклонялись Богу в духе и истине, они не посвящали себя Богу искренне. Напротив, они желали работать для Господа в обмен на награды и благословения. Они боролись и трудились ради собственного окончательного места назначения, ради славы, богатства и статуса. В конце концов они не только не получили одобрения Господа за уплаченную ими цену, наоборот, они были осуждены Господом. Например, фарисеи того времени. Многие поколения они читали Писание и посещали храм в любую погоду, чтобы поклониться Богу Иегове. Они шли землей и морем, чтобы распространить Евангелие Иеговы, посвящали себя, оставляя свои семьи и дела, много страдали. Но что бы они ни делали, не было сделано ради любви к Богу или ради угождения Богу. Напротив, все делалось ради их собственного положения и благосостояния. Когда Господь Иисус пришел совершить Свою работу, они отлично знали, что труд и слова Господа Иисуса имеют власть и силу, что все это исходит от Бога, но они не стремились к этому и не исследовали это. Вместо этого они заключили Господа в рамки своих собственных представлений и концепций, веря, что человек, которого не называют Мессия, никак не может быть Богом. В частности, когда они увидели растущее число простых людей, последовавших за Господом Иисусом, они испугались, что никто больше не будет следовать за ними, что их положение и благосостояние не выдержат. Поэтому они сделали все возможное, чтобы напасть на Него, осудить Его, обвинять, поносить Его, пока наконец не распяли Господа Иисуса. Отсюда мы видим, что фарисеи не поклонялись Богу в духе и истине. Они казались благочестивыми снаружи, но их сущность была лицемерной и обманчивой, поэтому Господь Иисус осудил их: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!» (Мф. 23:13).

Господь Иисус сказал: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» (Мф. 22:37). Бог требует, чтобы мы стремились любить Его, чтобы, когда мы посвящаем себя Богу и занимаемся трудом для Бога, мы делали это на основании любви к Богу и угождения Богу. Мы должны искренне помнить о Божьем бремени и угождать Его воле, освободиться от любого осквернения или личной выгоды, делать это не ради получения благословений или венца — только тогда это будет поклонение Господу в духе и истине. Например, как Петр. После воскресения Господа Иисуса Он спросил Петра три раза: «Симон Ионин! любишь ли ты Меня?.. паси овец Моих» (Ин. 21:16). Из Его вопроса Петр понял требования Господа и задачу, которую доверил ему Господь: стремиться стать тем, кто любит Бога и угождает Ему, делать все возможное, чтобы пасти овец Божьих, исполнять поручение Божье. Задача, доверенная Петру Господом, была запечатлена на его сердце, и позже в своей работе он еще больше стремился любить Бога и угождать Ему всем своим сердцем и душой. Он распространял Евангелие Господа везде, он свидетельствовал слова Господа и Его волю еще большему числу людей. В своей работе он превозносил Господа и свидетельствовал о Нем. Он вел своих братьев и сестер, используя истину, которую понимал. Он привел их всех к Господу и научил их почитать Господа превыше всего. Более того, когда Петр столкнулся с гонениями и сопротивлением, он смог поклясться в верности Господу до смерти, чтобы в конце отдать все, что у него было, даже свою жизнь, ради Господа. Он был распят головой вниз, неся свидетельство своей высшей любви к Богу и своей готовности повиноваться до смерти. Петр поклонялся Богу в духе и истине, он посвятил себя всем сердцем, любящим Бога, а в конце стал тем, кто принес радость Господу, кого Господь похвалил.

Из беседы выше мы видим, что если мы желаем поклоняться Богу в духе и истине, мы должны использовать свои сердца, чтобы приближаться к Богу, искать понимания Божьей воли и требований Его слов, практиковать Божьи слова в повседневной жизни, не придерживаться ритуалов и правил. В то же время мы должны быть способны искренне оставить себя и посвятить себя Богу, не прося ничего взамен, не выставляя условий. Мы должны любить Господа и угождать Ему всем своим сердцем и душой. Так мы можем поклоняться Богу в духе и истине. Только практикуя таким образом, мы можем понять истину и достичь роста в нашей жизни. Только тогда мы получим Божье одобрение за посвящение.

Сяньсинь