>Текст книги «»Небесный огонь» и другие рассказы»

Автор книги: Олеся Николаева

Жанры:

Современная проза

,

Религия

сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Вместо предисловия

…Я понимаю, это может быть сочтено нескромным, более того – дерзновенным и даже прелестным, с ударением на первом слоге, то есть в церковном смысле этого слова: вот так и рассказывать чудесные истории, которые произошли с тобой или твоими близкими… Я знаю многих замечательных людей, ведущих духовную жизнь, и они остерегаются говорить о чудесах, которые случались в их жизни, считая это предметом очень личным, очень сокровенным…

И тем не менее, взвесив все «за» и «против», я иду на риск, ибо всякие истории, свидетельствующие о действии Промысла в мире и душе человека, о милости нашего Спасителя и Бога, о том, что «творит Бог елико хощет» и тогда «превышается естества чин», – утешительны, радостны, духоподъемны.

Философ А. Лосев рассматривал чудо как совпадение двух планов бытия, осуществляющееся в плане одной и той же личности. Это – внутренний план личностной заданности, то есть замысла Божиего о человеке, творческой идеи, и план исторический, развернутый во времени и становлении, то есть план судьбы. Эти два плана вдруг соединяются в неком неделимом образе: «Личность… вдруг хотя бы на минуту выражает и выполняет свой первообраз целиком, становится тем, что сразу оказывается и веществом, и идеальным первообразом. Это и есть настоящее место для чуда. Чудо – диалектический синтез двух планов личности, когда она целиком и насквозь выполняет на себе лежащее в глубине ее развития задание первообраза».

Такие моменты открываются человеку в Церкви, хранящей и являющей «тайны Царства Небесного», в церковных Таинствах, богослужении и молитве. Но порой происходит это и в любви, и в ощущении надвигающейся смерти, и в момент решающего нравственного выбора, и в ликовании, и в скорби, – и особенно явственно это происходит тогда, когда человек, обращаясь к Богу, начинает хотя бы чуть-чуть, хотя бы близоруко, хотя бы как «сквозь мутное стекло» смотреть на мир глазами веры, чувствовать свою непреложную связьс Творцом всяческих, просить у своего Промыслителя помощи и ответа и в конце концов получает их. Таким образом, вся жизнь верующего человека претворяется в развернутое непрестанное чудо, в чтение удивительных словес, где ему, конечно, понятно далеко не все, а только отчасти, чуть – чуть, едва – едва…

Каждый раз, даже в самом, казалось, маленьком случае, это явление славы Божией. Порой это невозможно воспроизвести на человеческом языке, это неописуемо. Порой это адресовано лично тебе и если начнешь кому‑нибудь, в страхе, изумлении и трепете об этом рассказывать, собеседник может просто и не понять: а чего тут, собственно, чудесного?

Так, как‑то раз я приехала в Лавру к старцу архимандриту Кириллу. Меня одолел страшный недуг – бессонница. Ночью я засыпала, в лучшем случае, на час – полтора и вдруг, как бы от внутреннего толчка, просыпалась и, несмотря на изнуряющую усталость, уже не могла сомкнуть глаз. Так продолжалось почти два года. А тут еще добавилось то, что я перестала есть.

Истощенная, одурманенная от своей немощи, я и предстала пред отцом Кириллом. Он выслушал меня, как всегда, ласковый, любящий, сострадающий, дал мне коробку конфет и сказал:

– Тебе нужен покой…

– Батюшка, какой покой? Где же мне его взять? У меня семья большая, забот столько, страхов, трудов, суеты, страстей…

– Тебе нужен покой, – повторил отец Кирилл. – Пойди сейчас к преподобному Сергию…

В недоумении я вышла из его кельи.

«Ну да, покой, – думала я, – легко сказать! А что же мне сделать, чтобы его получить? Господи, погибаю!»

С этими мыслями я и вошла в Троицкий храм. Как раз в этот момент священник начал читать Евангелие – отрывок, который я не только, конечно же, знала, но помнила наизусть. И я замерла на пороге.

«Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы. Возмите иго Мое на себе, и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете ПОКОИ душам вашим».

Слово «покой» ударило мне в сердце и… наполнило его покоем. Слышанное мною много раз вдруг претворилось в живое слово, слово бытийное, несущее в себе реальность, слово исцеляющее, слово, обращенное лично ко мне.

Забыть это или оставить втуне мне кажется актом неблагодарности.

«Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя»!

Но есть и истории из церковной жизни забавные, нелепые, смешные… Их порой рассказывают друг другу монахи, священники, прихожане… И почему бы, слушая их, не улыбнуться в ответ?

В древних патериках есть история про одного авву, подвижника, человека святой жизни, который порой шутил и посмеивался над чем‑нибудь со своими учениками.

Его спросили:

– Как же так?

А он ответил:

– Если тетиву лука долго натягивать, она может лопнуть от напряжения. Поэтому нужно время от времени ее ослаблять.

Многие имена и названия в историях – подлинные, но есть и такие, которые автор изменил: в данном случае для читателя это несущественно, а подлинных героев повествования убережет от любопытных глаз.

Ко всему произошедшему и написанному здесь автору нечего больше прибавить, кроме как: Господи, слава Тебе!

Повелитель дождя

Про архимандрита Серафима (Тяпочкина) рассказывают такую историю. Архимандрит Серафим (Тяпочкин) служил в селе Ракитное Белгородской области. Был он сюда направлен священноначалием после долгих лет лагерей, которые изменили его облик до неузнаваемости. Когда он вернулся домой, в свой родной Днепропетровск, его не узнала родная мать.

Храм в Ракитном, когда он приехал туда, пребывал в плачевном состоянии – достаточно сказать, что в огромном куполе была дыра и снег падал на престол и жертвенник, когда отец Серафим служил литургию.

Однако его подвижническими трудами, молитвами и помощью Божией церковная жизнь здесь стала возрождаться, и вскоре отремонтированный и отреставрированный храм наполнился прихожанами и паломниками, приезжавшими сюда из всех уголков земли и почитавшими отца Серафима как старца.

Есть много рассказов о чудесной силе его молитвы, о его благодатности, прозорливости, милосердии и любви. Он исцелял неизлечимые болезни, утешал отчаявшихся, обращал к Господу неверующих, изгонял бесов…

Служение его приходилось на времена безбожной власти, которая, видя такое процветание и многолюдство в его обители, чинило препятствия как ему самому с его клиром, так и приезжавшим к нему людям: их порой задерживала милиция или пугала проинструктированная где надо местная шпана.

Докучали батюшке и уполномоченный, и местная администрация, наступая на него всем своим идеологическим фронтом, но особенно ретиво боролся с ним секретарь обкома. Однако отец Серафим переносил это все благодушно. Когда кто-нибудь из прихожан заговаривал с ним о безбожной советской власти, старец мягко отвечал:

– Это попущение Божие. Давайте лучше поговорим о духовном…

И вот летом, кажется, это был 1972 год, страну поразила долгая страшная жара и засуха. Больше месяца не было дождя, все выгорало, урожай погибал. А секретарю обкома это грозило не то что строгим выговором, а вообще изгнанием с занимаемой должности, чего он, конечно, очень боялся.

И вот как‑то раз такой удушливо – знойной ночью слышит отец Серафим, как кто‑то стучится в его священнический домик.

Открыл он дверь, а там – секретарь обкома стоит, дрожит, палец к губам прикладывает: мол, тише, – тс! – товарищ святой отец Серафим, я к вам тайно и по очень важному государственному делу.

Впустил его отец Серафим. А секретарь обкома и говорит так заискивающе и просительно:

– Святой отец, засуха, урожай гибнет! Помолитесь, чтобы дождь пошел!

И даже неловко поклонился в пояс священнику.

На следующее утро после литургии отец Серафим устроил большой крестный ход – на поля, где и совершил водосвятный молебен, прося Господа не погубить посевы и сохранить урожай.

Только успел он переступить порог своего домика, как на небе собрались тучи и хлынул крупный Дождь.

Он шел целый день и целую ночь, и снова день и ночь, и неделю, и две. Колосья уже стали чернеть от воды, а дождь все идет. Все стучит по крыше ночь напролет. Так и весь урожай сгнить может, а секретаря обкома за это погонят с его места поганой метлой.

И снова – как‑то ночью раздается отцу Серафиму стук в дверь.

И опять на пороге стоит вымокший и жалкий секретарь.

– Отец Серафим, спасибо вам, конечно, за ваши труды, за дождь, но как бы теперь его приостановить, а? Мол, хватит уже, так сказать, спаси Господи! Может, вы там снова у себя наверху просигнализируете, чтобы солнце засияло, чтобы урожай успеть убрать, траву покосить, стога высушить? Замолвите уж словечко!

Отец Серафим на следующее утро после литургии отслужил молебен, и на небе засияло солнце, высохли лужи, и установилась ясная ровная погода.

Новый Никодим

Вообще эти уполномоченные по делам религии, которым в советское время была дана такая власть, требуют своего отдельного рассказа. Именно от них порой зависела судьба священника и прихода: они имели полномочия или вовсе не дать иерею Божьему регистрацию, или ее отобрать, и тогда он оставался без храма, меж небом и землей, или просто – шантажировали его этой угрозой… Но, как правило, многоопытные священники, знатоки человеческих душ, умели с ними обращаться: те были падки на деньги, выпивку, жадные, сребролюбивые, и, как правило, их просто подкупали и подпаивали. Как называли их в церковном народе, «упал, намоченный»…

А отец Анатолий, многочадный деревенский священник, духовный сын архимандрита Серафима, тоже много чего претерпевавший от своего уполномоченного, в конце концов обратил его в свою веру. Вот как это было.

Уполномоченный попался ему очень идейный, агрессивный и «занозистый» – все время норовил сделать какую‑нибудь пакость священникам. И завел такой порядок: как только иерей Божий, назначенный в храм, обживется на своем месте, прихожанами пообрастет, только детишек в школу поотдает, крыльцо подремонтирует, огородик посадит, так его сразу и переводить в другое село, в противоположном конце епархии. Формально он придирался к тому, что священник ведет в храме чуть ли не антисоветскую агитацию. Однако для таких серьезных обвинений, подводящих иерея Божьего под уголовную статью, нужны были серьезные свидетельства. И вот поначалу этот уполномоченный сам захаживал во время проповеди, пытаясь поймать священника на слове, а потом, как бы чего‑то испугавшись, стал засылать туда с той же целью своих сексотов. И, давая им инструкции, на какой‑то своей летучке произнес фразу, которая вышла за пределы и стала крылатой: «Вы, в основном, вокруг все слушайте, а в саму церковь‑то не особо часто заходите и не надолго, а то ведь – за – со – сет!»

Короче говоря, так и не набрав улик против этого отца Анатолия, он его все же с его девятью детьми изрядно помытарил, перебрасывая из деревни в деревню, из села в село.

А тут еще ему идея в голову пришла: в стране то и дело какая‑нибудь вспыхивает эпидемия – то гриппа, то кори, а то и вовсе – холеры. И заказал он местному художнику написать такие красочные плакаты, на которых изображен толстенный поп с красно – фиолетовым злодейским лицом, который стоит с Чашей и причащает худосочных старух. А на Чаше – написано: «эпидемия гриппа» или «эпидемия холеры». И старухи эти, отходя от священника, вроде как претыкаются и падают и ложатся штабелями – уже мертвехонькие.

Развесил уполномоченный эти плакаты повсюду где можно – и на вокзале, и в поликлинике, и у себя в кабинете и вызывает к себе отца Анатолия.

– Вот, Анатолий Васильевич, полюбуйтесь, – обращается он к нему по – светски, по имени – отчеству. – В стране эпидемия, а вы заразу распространяете – всем одну ложку в рот кладете. Не положено так. Не гигиенично! Должен я вам запретить на это время причащать‑то! Санэпидемстанции просигнализировать!

– Так мы причащаем во исцеление души и тела, – начал было отец Аннатолий, но уполномоченный повторил:

– За – пре – тить!

Посмотрел отец Анатолий на эту мазню на плакате, вздохнул, оглядел какую‑то плюгавенькую фигурку уполномоченного, тухленькое такое личико и сочувственно говорит:

– Я вот тоже иногда думаю – ведь ко мне причащаться всякие люди ходят. У них и туберкулез, и онкология, и гепатит, и что угодно. А я потом, когда они причастятся, все то, что в Чаше осталось, потребляю. И лжицу за ними – облизываю. И все это – палочки Коха, бациллы, вирусы, инфекции – вроде во мне оказывается…

Уполномоченный радостно закивал:

– Вот – вот! Переносчики заразы!

– Все это – во мне, – задумчиво продолжал отец Анатолий, – а я – вон каков!

И поднялся перед уполномоченным во весь рост. А рост у него – под метр девяносто, в плечах – косая сажень, кожа на лице гладенькая да натянутая, розовая – так и пышет здоровьем и красотой. А зубы‑то ровные, белоснежные, чистый рафинад, а волосы – против плешивого уполномоченного – что грива роскошнейшая, кудри крупные завиваются, глаза смотрят ясные, что два сокола…

Одним словом, красавец отец Анатолий! Богатырь!

Посмотрел – посмотрел на него уполномоченный снизу вверх и как‑то совсем скис.

Ушел от него отец Анатолий и занялся своими делами: богослужения, паства, детишки, матушка…

А через полгода появляется у него уполномоченный, совсем желтый, скукоженный, засохший, как полевая трава. Смотрит на цветущего священника – красавца и здоровяка – мутным взором:

– Рак, – говорит, – у меня нашли. Онкологию. Покрестите меня, отец Анатолий. И потом дайте мне из этой вашей Чаши целебной, из которой сами вы причащаетесь. Только в тайне. Партийный я. Нельзя мне.

Покрестил его отец Анатолий, и сделался уполномоченный у него тайным христианином. Вроде евангельского Никодима. Тот ведь тоже – членом синедриона был. А сам по ночам приходил к Иисусу, и когда настал час, собственноручно погребал Его, обернув в пелены, умащенные благовониями: алоэ и смирной.

Конфуз

Как рассказывали мне монахи, отец А. прежде был насельником Троице – Сергиевой лавры, откуда его сослали «с глаз долой» в Псково – Печерский монастырь.

И вот за что. Еще в советские времена в нижнем храме Успенского собора он устраивал отчитки бесноватых, и к нему приезжало отовсюду множество народа. А Лавра была в брежневские времена официальной «туристической точкой» – туда возили и иностранные делегации, и высокопоставленных лиц. Это имело важное идеологическое значение, ибо должно было засвидетельствовать гражданам других государств отсутствие у нас гонений на Церковь и полную свободу совести.

Привезли туда как‑то раз группу важных чиновников, к тому же – иностранного, капиталистического происхождения. И один из наших крупных чинов, ответственный работник, повел их на экскурсию в Троице – Сергиеву лавру.

Они подивились ее величию, неземным красотам монастырскиххрамов, особой благорастворенности воздухов, а ответственный работник, чтобы они не слишком увлекались всем этим опиумом, стал им рассказывать о монахах какие‑то байки – про подземный ход, по которому они якобы вылезают далеко за пределами монастыря и вольно разгуливают по городам и весям, про то, как они добавляют в воду химические вещества, а потом выдают ее за святую, – словом, нес какую‑то такую чушь. Потом что‑то «на юморе» от себя добавил, скабрезное, не уставая напрягать лицевые мышцы иронической гримаской: мол, мы‑то с вами все правильно понимаем!

А стояли они стайкои на площади перед Успенским собором, по которой отец А. – уже в епитрахили, в поручах – как раз шел на «вычитку» в нижний храм. И что‑то зацепило его на ходу, так что он на минуту задержался возле этих экскурсантов – какая‑то фраза этого ответственного работника его насторожила, царапнула: он даже подошел к нему поближе – послушать. И вот когда он приблизился, этот безбожный краснобай вдруг изменился в лице, сложил губы трубочкой, прижал руки к груди, сломав их в запястьях, как собачка, которая, стоя на задних лапках, «служит», и завыл по-собачьи, а потом еще и залаял.

Экскурсанты переглянулись, но поскольку лай был очень уж натуральным, они решили, что это он так шутит. И талантливо шутит, надо сказать. Точь-в – точь немецкая овчарка заливается. Поэтому они заулыбались, засмеялись, а потом еще и зааплодировали: «Ишь, артист!»

А он – минуту, другую – знай себе брешет. Схватил самого себя за горло и – не может остановиться. Красный весь, глаза навыкате – вот – вот из орбит выпрыгнут, а он все – гав – гав – гав – гав – гав, гав – гав – гав – гав – гав…

Постоял, постоял возле него отец А., потом накрыл его голову епитрахилью, и тот умолк. А старец ему и говорит:

– Милый, тебе лечиться надо. Болен ты. Бес в тебе! Приезжай ко мне, я тебе помогу.

С тем и пошел себе в храм.

…Через несколько дней этого старца и услали в далекий провинциальный Псково – Печерский монастырь, подальше от людских глаз и толп. На всякий случай. А то – мало ли какому высокому чиновнику еще понадобилось бы посетить Лавру, и кто знает, какой еще конфуз мог бы там с ним при отце А. выйти: стал бы вдруг орать, как ишак, ржать, как лошадь, или кричать петухом, смущая народ. Мало ли что…

Денька два – три

Мой близкий друг детский писатель Геннадий Снегирев еще в советские годы часто ездил в Пустыньку к архимандриту Серафиму (Тяпочкину). Старец его очень любил и, когда приглашал на трапезу в свой священнический домик, то всегда усаживал рядом с собой.

И вот погостили, помолились, поисповедовались, причастились Снегиревы у старца Серафима и засобирались домой.

Татьяна – жена Геннадия – специально съездила на дребезжащем автобусе за пятьдесят километров в Белгород, простояла очередь в кассе и купила им билеты в Москву.

Вернулась в Ракитное, загодя договорилась с таксистом, что он довезет до поезда, собрала вещи, попрощалась с хозяйкой, у которой они снимали комнатку в избе, отдала ей деньги, которые у нее еще оставались, и Снегиревы тронулись в путь.

Оставили вещи в машине, зашли к старцу Серафиму за благословением на дорогу. А он им и говорит:

– Не надо бы вам сегодня‑то ехать!

– Да как же так, – возопила Татьяна, – отец Серафим, у нас и билеты, и такси, и вещи – все – все!

– Нет, – покачал головой старец, – поезжайте‑ка вы лучше денька через два – три. Побудьте здесь еще.

– Ой, отец Серафим, у нас и денег уже нет, и дела в Москве. Благословите уж лучше – поедем мы! Настроились мы уже. Всех дома предупредили.

– Денька, – мягко произнес старец и поднял руку для благословения, – через два – три, – повторил он, легонько ударяя Татьяну тремя перстами в лоб, – а то и через четыре, – он перенес свои персты и дотронулся до груди, – тогда Бог вас, – он коснулся ее правого плеча, – благословит, – и он опустил персты на ее левое плечо.

Повздыхали – повздыхали Снегиревы, но ничего не поделаешь – поворотились домой. Отпустили таксиста. Выгрузили и вновь разобрали вещи.

Татьяна пошла на телеграф и попросила срочно прислать ей денег на обратный путь. А на следующий день она снова поехала в тряском автобусе за билетами.

«Ну, отец Серафим, – думала она, – живет в каком-то своем духовном мире, ничего не знает о нашей реальной жизни. Вот это все – дела, заботы, деньги. А он уже в Царстве Божьем. И ему кажется, что все там. Но мы‑то пока – здесь, на земле».

С такими мыслями она и приехала в Белгород. Но уже на входе в вокзал она поняла, что здесь творится что‑то не то: толпы людей теснились у касс, штурмовали кабинет начальника вокзала, сидели на подоконниках и даже спали прямо на полу.

– А что случилось? – спросила Татьяна.

– Да вот вчера вечером на выезде из Белгорода столкнулись два поезда – пассажирский и товарняк. Народу погибло множество, а остальные – кто в реанимации, кто просто в больнице. И путь в Москву пока перекрыт – говорят, дня через два – три только и восстановится нормальное движение.

Вернулась Татьяна в Ракитное и провела там несколько замечательных дней, оглядывая все вокруг так, словно она родилась заново.

Цветы для плащаницы

Мой друг Геннадий Снегирев и его жена – моя крестная мать Татьяна – то и дело ездили к старцу архимандриту Серафиму в Ракитное и жили в его Пустыньке по нескольку недель. Возвращались они, исполненные света и радости, и рассказывали такие чудесные истории, что мне, конечно, тоже очень хотелось поехать к нему. Но я чувствовала, что Татьяне что‑то мешало взять меня с собой. Может быть, ей казалось, что я привнесу туда дух той московской жизни, от которой они бежали, а может быть, она считала, что человек должен сам приложить какие‑то усилия, чтобы попасть к старцу. И всякий раз, когда я восклицала: «Ой, а возьмите меня с собой!», она как‑то умолкала и отводила глаза.

Но к старцу мне все равно очень хотелось попасть – даже мое подсознание кричало об этом в снах. Несколько раз мне снился один и тот же сон, будто бы я стою на платформе метро, и вот подъезжает поезд, двери открываются, и там, прямо перед этими открытыми дверями, стоит старец Серафим – точно такой, каким я видела его на фотографии, с двумя наперсными крестами на груди. Он стоит и словно подзывает меня рукой: иди сюда, иди. И я могу остаться стоять, где стояла – на этой платформе, а могу впрыгнуть в вагон и уехать с ним…

Вместе с тем снились и сны искусительные – от лукавого. В них ко мне приходили гладко выбритые господа в котелках, и вроде бы это были протестантские пасторы. Они приподнимали свои котелки, здороваясь со мной, и тоже звали меня к себе, но во сне я почему‑то понимала, что это даже никакие не пасторы, а просто бесы. И тогда я пробовала перекреститься, но рука наливалась свинцовой тяжестью и я не могла поднять ее ко лбу… Словом, это было время искушений и самостоятельно, своими силами, я добраться до старца не могла.

И тут мне помог Господь.

Как‑то раз – это было в апреле 82–го года – мне предложили поехать в писательскую поездку – читать стихи в город Шебекино Белгородской области и за это обещали заплатить какие‑то деньги. Поскольку эти деньги мне были очень нужны, я и поехала. Выступила там перед школьниками, насельниками общежитий и работниками клубов и отправилась домой. В руках у меня был огромный букет белых, словно восковых цветов – каал, которые выращивали в местных оранжереях.

Я села на автобус, едущий в Белгород, с тем чтобы там пересесть на московский поезд. Но когда автобус наконец прибыл на автобусную станцию, я вдруг услышала объявление: «Через пять минут с третьей стоянки отправляется автобус на Ракитное».

И тут со мной что‑то произошло. Я вдруг поняла, что должна пересесть на него и поехать к старцу. Я сейчас должна не думать о том, что мне, на самом деле, нужно ехать в Москву, где меня ждут муж и дети. Я должна, быть может, вообще ни о чем не думать, а просто побежать к кассам, купить билет и вскочить на подножку. И голос этот из репродуктора для меня – не просто голос диспетчера, а голос моей судьбы, обращенный лично ко мне. Я так и сделала.

Как только я вышла около храма в Ракитном вместе со своим огромным букетом, ко мне подошла женщина церковного вида – в длинном платье и платке – и сказала:

– Ну, слава Богу, что ты наконец‑то приехала. Батюшка так и сказал: жди. А то нам нечем украшать плащаницу.

Взяла у меня цветы и пошла к храму. Это была Страстная Пятница.

«Небесный огонь» и другие рассказы

Читатель! Мы искренне надеемся, что ты решил читать книгу «»Небесный огонь» и другие рассказы» Николаева Олеся по зову своего сердца. С невероятной легкостью, самые сложные ситуации, с помощью иронии и юмора, начинают восприниматься как вполнерешаемые и легкопреодолимые. При помощи ускользающих намеков, предположений, неоконченных фраз, чувствуется стремление подвести читателя к финалу, чтобы он был естественным, желанным. Умеренное уделение внимания мелочам, создало довольно четкую картину, но и не лишило читателя места для его личного воображения. С первых строк понимаешь, что ответ на загадку кроется в деталях, но лишь на последних страницах завеса поднимается и все становится на свои места. В рассказе присутствует тонка психология, отличная идея и весьма нестандартная, невероятная ситуация. Не часто встретишь, столь глубоко и проницательно раскрыты, трудности человеческих взаимосвязей, стоящих на повестке дня во все века. Яркие пейзажи, необъятные горизонты и насыщенные цвета — все это усиливает глубину восприятия и будоражит воображение. Все образы и элементы столь филигранно вписаны в сюжет, что до последней страницы «видишь» происходящее своими глазами. Главный герой моментально вызывает одобрение и сочувствие, с легкостью начинаешь представлять себя не его месте и сопереживаешь вместе с ним. Чувствуется определенная особенность, попытка выйти за рамки основной идеи и внести ту неповторимость, благодаря которой появляется желание вернуться к прочитанному. «»Небесный огонь» и другие рассказы» Николаева Олеся читать бесплатно онлайн очень интересно, поскольку затронутые темы и проблемы не могут оставить читателя равнодушным.

Николаева Олеся » «Небесный огонь» и другие рассказы

Николаева Олеся

Жанр: Православие

В сборник рассказов Олеси Николаевой вошли как новые произведения, так и уже успевшие полюбиться читателю сюжеты. Издание продолжает собой серию, начатую книгой архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» и другие рассказы». Ее главная тема — Промысл Божий в жизни человека.Издание снабжено множеством иллюстраций.

Читать книгу онлайн бесплатно

Скачать книгу бесплатно:

• (5 Мб)
• (5 Мб)
• (256 КБ)
• (5 Мб)
• (246 КБ)

Какой формат выбрать?

Похожие книги

• Дед Терентий и другие рассказы — Изюмова Евгения
• Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы — Киплинг Редьярд
• Битва дикой индюшки и другие рассказы — Джонсон Элвин
• Ярость, ярость и другие рассказы — Кисина Юлия
• Чудо человека и другие рассказы — Балабуха Андрей
• Единственный чеченец и другие рассказы — Блажко Антон
• Самая красивая женщина в городе и другие рассказы — Буковски Чарлз
• Зеленая креветка и другие рассказы — Емцев Михаил
• «Борьба за души» и другие рассказы — Гашек Ярослав
• «Мастерский выстрел» и другие рассказы — Мартинхеймо Аско
• Персидские новеллы и другие рассказы — Робсман Виктор
• Хозяева леса и другие рассказы — Перешивкин Михаил
• Небесный огонь — Роуз Лоуэлл
• Сладкий воздух и другие рассказы — Эппель Асар

Читать онлайн «»Небесный огонь» и другие рассказы» автора Николаева Олеся Александровна — RuLit — Страница 4

Взяла у меня цветы и пошла к храму. Это была Страстная Пятница.

Монах Леонид

Муж мой, узнав, что я в Ракитном, тоже приехал туда. А на следующий день после Пасхи, уже вечером, старец умер, и мы остались на отпевание и похороны.

Отпевать и хоронить отца Серафима отовсюду съехалось множество его духовных детей: епископы, священники, монахи, миряне. Старец словно напоследок соединял своей смертью людей, которых любил и молитвенно помнил. Во всяком случае из Ракитного мы уехали, обретя гам на всю жизнь близких людей. Один стал нашим духовником, другой — наставником, третий — учителем, четвертый — другом.

А поскольку с самой Страстной Пятницы мы практически и не выходили из храма — молились, исповедовались, причащались, слушали Евангелие, которое священники по очереди неусыпно читали над телом лежащего посреди храма старца, то это явилось подлинным началом нашей церковной жизни.

Именно там, у гроба старца, мы и познакомились с монахом Леонидом и его послушницей — старушкой инокиней Пелагеей. Монах Леонид был убог от чрева матери: до пояса он был похож на женщину — хорошая такая, симпатичная бабуся, а вот ноги с огромными ступнями были мужские. Из‑за этого у него всегда были проблемы в мужских монастырях, а в одном из них его так даже и «проверяли». Он вспоминал об этом со слезами.

Был он монахом славной Глинской Пустыни, пока ее не разогнали при Хрущеве. Идти ему было некуда, поскольку мать от него отказалась и даже пыталась его сжечь в деревенской баньке, но Богородица его спасла. И поэтому он стоял на паперти и просил милостыню. Там‑то и заметила его тайная инокиня Пелагея и забрала к себе, несмотря на то что у нее в бараке, в коммунальной восьмиметровой комнатке, лежала на диванчике парализованная сестра — девица Варвара. Девица Варвара ничего не делала — только молилась, и у нее над диванчиком проступил на стене крест. Молитвенно постоять возле сей чудной девицы и приложиться к нерукотворному кресту, говорят, тайно приезжали даже иные архиереи!..

Но когда мы познакомились с монахом Леонидом и Пелагеей, девица Варвара уже почила, а сами они переехали в московскую однокомнатную квартирку в нескольких трамвайных остановках от «Электрозаводской». Узнав, что я пишу стихи, отец Леонид очень этим заинтересовался и попросил меня приезжать к нему записывать исповеди. Одно с другим вроде бы не было никак связано, и все же он, наверное, рассчитывал, что человек, владеющий пером, сможет придать его покаянным воздыханиям форму.

— Я больной, убогий от чрева матери, инвалид детства, у меня парализация, шифрания, до старца архимандрита Кирилла в Лавру доехать не могу, а исповедоваться я ему должен. Так ты придешь, я тебе все продиктую, а ты ему и отвезешь, чтобы он прочитал разрешительную молитву.

Что ж, быть по сему. Вот я к нему и ездила.

— Отец Леонид, да разве ж это — грех? — порой изумленно спрашивала я его, услышав нечто невинное и трогательное и отрывая ручку от тетради. — Это ж в порядке вещей! Нормально! В чем же тут каяться?

— Ты, это, сиди, пиши за мной, не переспрашивай, — краснея и отворачиваясь, отвечал он. — И не смотри на меня, — прибавлял он, давая понять, что в данном случае я должна стать всего — навсего «тростью книжника — скорописца», а не влезать со своими комментариями и вопросами.

Порой мы исписывали по две тонкие ученические тетради в клетку, но при этом исповедь его, как я сейчас понимаю, свидетельствовала о том, что это был человек святой жизни.

То и дело он вызванивал моего мужа к себе и давал ему всякие поручения, а однажды попросил, чтобы тот помыл его в ванне.

— Год уж не мылся! — сокрушенно вздыхал отец Леонид. — Все тело в коросте. А сам я без твоей помощи ни в ванну не влезу, ни вылезти из нее не смогу. Парализация у меня! И вообще я — инвалид детства!

Мой муж и взялся его мыть. Помог забраться в ванну, намылил голову, тело, потер мочалкой, окатил душем… Смотрит — вот диво: мыльные пузыри по поверхности плавают, но сама вода в ванне — чистая!

— Отец Леонид! — изумленно произнес мой муж. — Вас, наверное, недавно кто‑то мыл, вы просто забыли!

— Никто меня не мыл. Год уже, — буркнул тот.

— Ну что вы мне говорите — вода‑то с вас чистая!

— Тише! Ну и не говори о том никому!

…Вот Господь и откликался на его святые молитвы.

Как‑то раз муж мой уехал в Троице — Сергиеву лавру, а я собиралась с детьми в храм на всенощную (это было на Святителя Николая). Но перед службой мы решили попить чайку. Я стала зажигать плиту, чиркнула спичкой, кусочек горящей серы отлетел и попал мне прямо в левый глаз — аж зашипело. И тут же на глазу, на самой радужной оболочке, стало образовываться огромное бельмо!

А надо сказать, что через месяц я должна была родить третьего ребенка, и эти двое — маленькие, а дома никого нет, а на дворе — лютый мороз и гололед. Словом, плохо мое дело. Я даже мысленно представила себе, как буду доживать жизнь без одного глаза. Такая смиренная обреченность: что ж, на все воля Божья!

И вдруг, как почувствовал, позвонил монах Леонид. Я ему тут же и рассказала, в каком я ужасном положении: сижу с огромным животом, маленькими детьми и бельмом на глазу:

— Помолитесь за меня, отец Леонид!

— Ты оливковым маслом в глаз‑то закапай! А одна — никуда не езди! — сказал он и повесил трубку.

Наутро бельмо прошло — только глаз был красный, словно я проплакала одним глазом всю ночь. Но к вечеру постепенно прошла и краснота.

Из Лавры вернулся мой муж и повез меня в глазную больницу. Врач осмотрел меня, проверил зрение и спросил:

— Так что, вы говорите, у вас произошло?

— Горящая сера в глаз! Зашипело! Бельмо!

— Да все в порядке! Нет у вас ничего! Никаких следов.

И посмотрел так, словно ему неловко за меня оттого, что я оказалась такая врунья…

А через две недели после этого я страшно заболела гнойным бронхитом — задыхалась так, что могла спать только сидя и кашляла кровью. К тому же у меня начисто пропал голос и я могла только сипеть. В больницу меня не брали, потому что я вот-вот должна была родить. Но не брали и в роддом, потому что у меня был гнойный бронхит. В общем, конец мой приближался: «Душе моя, душе моя, востани, что спиши, конец приближается…». То ли я должна была умереть, то ли ребенок, то ли мы вместе.

Отец Леонид прислал мне священника, чтобы он меня пособоровал. Я даже как‑то стала свыкаться с мыслью, что срок мой вышел, что уже пора… Двадцать восемь лет как‑никак прожила — больше Лермонтова и Есенина, не говоря уже о Рембо… И тем не менее было невыносимо жаль — всего, всего: жизни, детей, мужа, постаревших больных родителей… И тут у меня начался отек Квинке, я задыхалась, еще чуть — чуть, и горло закрылось бы совсем. И лишь тогда скорая отвезла меня в больницу.

— Да я молюсь за нее, молюсь! — говорил моему мужу отец Леонид, словно оправдывался, словно он в чем‑то провинился. — Сейчас еще канончик за нее почитаю.

Наконец доставили меня в больницу, а сестра в приемном покое не хочет меня принимать:

— А ну сними крест! У нас не положено роженицам никаких побрякушек иметь.

А я ей — без голоса‑то хриплю и, как немая, руками показываю:

— Мне так легче с ним! Не сниму!

— А я тебя не приму. Вон — скорая твоя уже уехала. Так и будешь ты у меня тут одна всю ночь, неоформленная, в приемном покое сидеть. А ну снимай!

А я ей опять:

— Не сниму!

Она чуть не с кулаками на меня, трясется, подпрыгивает, как одержимая, брызжет слюной. Я даже вспомнила, как у протопопа Аввакума: «человек, суете уподобився, скачет, яко козел, раздувается, яко пузырь, гневается, яко рысь, съесть хощет, яко змия, ржет, зря на чужую красоту, яко жребя, лукавнует, яко бес».

«Небесный огонь» и «Исполнение желаний»

В издательстве «Вече» скоро выходит книга Олеси Николаевой «Русское чудо». Эссе из этой книги мы предлагаем вниманию наших читателей.

Олеся Николаева

Не прошло и нескольких месяцев, как мне стали приходить письма читателей. Один из них с возмущением отмечал, что, что Ракитное, где служил старец архимандрит Серафим Тяпочкин, – это вовсе никакая не «Пустынька», как я называю. Он разразился филиппикой, что, дескать, все это ложь, Ракитное – райцентр! Но сам отец Серафим называл место своего служения именно так, и тому есть множество свидетелей. Это его собственное слово.

И действительно – я попала туда, когда не просто вовсю шла атеистическая пропаганда, милиция у приезжавших проверяла документы, а то и задерживала, но тамошние работники идеологического фронта еще и подпаивали и натравливали комсомольцев на верующих. Те врывались во время богослужения в храм, точно как скандальные «пусси», дергались, размахивали руками и ногами, мяукали, гавкали, пьяные, раскачивались из стороны в сторону, растягиваясь цепью. Вокруг была мерзость запустения. Где-то поблизости орудовали секты – на кладбище нашли ребенка, из которого была выпущена вся кровь. Помимо сектантов, были здесь и бабки-ворожеи, и колдуны, и всякая нечисть. Это поистине была духовная пустыня! Пустынька. Хотя если смотреть по карте, то – да, действительно, райцентр!

Другой внимательный читатель сетует, что истории об одном и том же событии, рассказанные архимандритом Тихоном (Шевкуновым) в его книге «Несвятые святые» и мной в «Небесном огне», не во всем совпадают.

Но – странно было бы требовать от нас абсолютно аналогичных воспоминаний и интерпретаций! Даже святые Евангелисты расходились в некоторых словах и деталях. Что уж говорить о нас, многогрешных!

Да, мы с отцом Тихоном, каждый со своего холма, описали одну и ту же историю о лжемонахе. Какие-то подробности, о которых он упоминает, совершенно прошли мимо моего рассказа, (либо улетучились из памяти, либо показались несущественными) и наоборот. Таково свойство человеческого сознания и, в частности, этого жанра.

Или вот в книге у архимандрита Тихона есть коротенькая история (на одну страничку) о том, как моему мужу – протоиерею Владимиру Вигилянскому – в присутствии архиепископа Павла Рязанского и самого отца Тихона позвонил писатель Андрей Битов и поведал, что ему явилась во сне его покойная мать.

Она сказала, что ему надо поисповедоваться у некоего старца Авеля. Андрей как человек с «мистическим измерением», пребывал в трепете и недоумении и поначалу – несколько раз в течение нескольких месяцев! – все спрашивал у меня про этого старца. Я хорошо знала его мать – Ольгу Алексеевну – удивительно красивую, изящную женщину, рафинированную, интеллигентную – подлинную дворянку. За несколько лет до ее смерти мы с ней и с Андреем ездили на беседу в Даниловский монастырь к архимандриту Зинону, а почти накануне смерти я привозила к ней в Переделкино, где она жила в ту пору жила, иеромонаха Агафангела: она хотела поисповедоваться и причаститься, что ей и удалось.

Словом, Андрей, потрясенный сном, все будоражил нас своими рассказами о явившейся ему во сне Ольге Алексеевне и вопросами о старце Авеле, который – увы! – был нам неизвестен и о котором никогда не слышали дружественные нам священники и монахи.

И вот когда Битов в очередной раз обратился ко мне, не отыскала ли я этого чудного старца, я и предложила ему позвонить моему мужу – ведь он тогда работал в пресс-службе Московской Патриархии и мог там на месте хоть что-то разузнать о загадочном отце Авеле.

Итак, Битов звонит, у моего мужа – повторяю – сидят владыка Павел и архимандрит Тихон. Отстраняясь от трубки, отец Владимир переадресовывает вопрос Андрея к ним. На что владыка отвечает, что старец Авель очень даже ему хорошо знаком, поскольку подвизается в монастыре как раз в его Рязанской епархии. Только он очень стар и немощен и почти никого уже не принимает. Но в то же время владыка тут же выказывает готовность лично попросить старца принять писателя Битова. Мало того, он великодушно приглашает Андрея Георгиевича остановиться там же в монастыре, как только тот найдет возможность туда приехать. А архимандрит Тихон, который как раз накануне вечером навещал отца Авеля, принимает в этом деятельное участие, обещает дать сопровождающего и помочь с машиной. Это – первая часть его истории.

А вторая часть – о том, что Андрей Георгиевич такой возможности не нашел, и через весьма малое время (немногим больше полугода) старец отошел к Господу.

Такая простая история о невстрече. Отец Тихон даже не написал, ибо не знал об этом, что покойная мать, посылая сына на исповедь к старцу, словно предупреждала о грядущих страданиях, которые неожиданно через несколько месяцев обрушились на него: смерть жены, совсем еще не старой и крепкой женщины, трудный подростковый возраст младшего сына, поджог прекрасной дачи под Питером…

Писатель Андрей Битов

И что? Захотелось недружественному антицерковному порталу, уязвленному триумфальным успехом «Несвятых святых», «поддеть», а то и вовсе скомпрометировать архимандрита Тихона, уличив его в обмане. Приехал корреспондент этого раскольничьего портала к Андрею Георгиевичу и спрашивает: а что, являлась ли ему во сне покойная мать и посылала ли она его к старцу Авелю?

А он – забыл! Пять лет прошло! Пять лет тяжких испытаний, болезней и скорбей! Напрочь забыл, хотя несколько месяцев до того, как мы все-таки отыскали местонахождение старца, он при каждой встрече все допытывался о нем, искал!..

Итак, Андрей Георгиевич отвечает корреспонденту, что нет, покойная мать ему не являлась и о старце Авеле он, якобы, слышит впервые. Тот, конечно, поднимается шум, что отец Тихон-де «все о Битове напридумывал» и «как ему можно после этого верить».

Ну ладно. Звонит Андрею Георгиевичу мой муж, с которыми они не только друзья, но и, можно сказать, духовные родственники, и ему все это напоминает – как он весьма настойчиво все спрашивал о старце, как старец неожиданно отыскался, как Битову об этом сообщили по телефону, как самого Битова ждали в Рязанском монастыре… И тут Андрей Георгиевич признается, что он что-то стал все забывать. И что совсем недавно он видел сон, в котором мать его, стоя между корней со свечкой, сообщила ему час его рождения. И что он проснулся и кому-то это сказал. А сам – забыл. И час своего рожденья, и кому он это сообщил.

– А ведь, – добавил он, – это очень важно для гороскопа!

Ну и еще какие-то отзывы о книге я получала, слышала эхо. Одна из читательниц, которая одним абзацем фигурирует в моей книге, очень смутилась, оттого что я написала о ней, что она «вроде бы была человеком церковным». «Вроде бы» – вот что уязвило ее. А другой читатель, напротив, обиделся, что я нигде его не упомянула, хотя могла бы, – ведь он тоже участвовал в описанных мною событиях, он тоже там был!

Приходили и письма, полные дружественных чувств, чудесные письма! Было и письмо от некоего «друга, с которым я пока еще не знакома», но который хочет мне довериться. Потому что за ним идет слежка. Отовсюду – из радиоточки, из монитора, из СВЧ. Он просит меня принять участие в борьбе и написать воззвание, чтобы из квартир в его доме изъяли все электроприборы. Но, пока он писал мне письмо (восемь страниц – бисерным почерком), он вдруг… усомнился. Не я ли писала ему в блоге под именем некой Алены Водоплясовой? Поэтому он должен проверить. Он должен перечитать все записи, начиная с 2008 года. И поэтому заканчивает письмо… А то написал бы еще…

Приходили мне письма, в которых мои читатели рассказывали мне свои чудесные истории. Да это и не удивительно: у каждого верующего человека есть такие. Но один сюжет особенно меня поразил, поскольку был так или иначе связан с моей книгой и подарен мне людьми, которых я хорошо знаю и люблю. Привожу его в оригинальном изложении.

***

Ларнака, Кипр. Церковь святого Лазаря

«…Этим летом мы были на Кипре, который очень любим, наверное, главным образом за хорошее отношение к нам местных жителей, провинциальность города и окрестностей, задумчивую и древнюю природу тех мест.

И вот отдыхая в этом году только в составе нашей семьи, без друзей, мы задались целью найти компанию нашим чадам, что нам и удалось. Мы познакомились с семьей, где младшее поколение было представлено семилетними братиком и сестричкой – Женькой и Агушей, Августой. Наш Данилка быстро нашел с ними общий язык, Августа «влюбилась» в Дашу, и они стали одной командой буквально с первой встречи. Родители ребят – Таня и Костя – оказались чуть-чуть моложе нас, хотя и выглядели старше. С ними мы тоже быстро нашли общий язык, тем более, что у них тоже свое маленькое семейное дело, да и к тому же они тоже оказались людьми верующими. Последнее обстоятельство стало крайне важным по следующей причине.

Мы путешествуем за границей, разъезжая по стране на взятой в аренду машине. Наши новые друзья медики-предприниматели предпочитали отдыхать лежа на пляже в границах арендованного отеля. Путешествовать одним, конечно, весело и интересно, но с компанией – еще лучше. Поэтому нам удалось уговорить Костю и Таню тоже взять в аренду машину, соблазнив их (главным образом – жену) поездками, в том числе, по монастырям, которые для пешего паломника недоступны.

Пришлось приложить некоторые усилия, к тому, чтобы сбалансировать паломнические устремления наших друзей (особенно Тани) и «обычный человеческий» отдых в виде поездок не только по храмам, но и замкам, красивым природным местам, иногда — весьма удаленным.

И тут, кстати будет сказать, что христианские взгляды и юмор наших новых друзей сподвигли нас на то, чтобы дать им почитать книгу Олеси «Небесный огонь и другие рассказы», которую мы взяли с собой.

Итак, начались наши далекие поездки, о которых сохранилось много теплых, веселых, порой – просто незабываемых воспоминаний, вызывающих улыбку и удивление у всех участников этих путешествий до сих пор.

А последнее наше паломничество было в г. Ларнаку, где мы хотели посетить церковь Святого Лазаря.

Святой мученик Трифон

Надо сказать, что как раз в это время наши новые друзья читали «Небесный огонь» – как раз то место, где рассказывается о чудесах Святого мученика Трифона.

Ларнака от Пафоса, где мы проживали, расположена довольно далеко, и на эту поездку все настраивались несколько дней. По дороге желали заодно заехать и на «место рождения» Афродиты (живописную бухту с пенной бурной и холодной, обжигающей водой, в которой, тем не менее, не простужаются и дети), и в цивилизованный шумный Лимассол, и в средневековый замок Колосси, и на соленое озеро, поскольку все это было нам по пути.

Все задуманное мы осуществили: после посещения церкви Св. Лазаря, побывали везде, везде фотографировались, перекусывали, купались.

И вот, вернувшись вечером в отель, переодевшись и встретившись вновь за ужином, мы узнали неприятную новость – Костя в этот день где-то потерял портмоне с деньгами, правами и тремя кредитными картами. Не то чтобы кто-то излишне драматизировал этот факт, но приятного в таком событии мало. Ситуацию усугубляло и то, что Костя последний раз держал свое портмоне в руках в Ларнаке, а что с ним было дальше, – не помнил.

Мы строили разные предположения о том, где Костя мог оставить или потерять портмоне (причем довольно приличных размеров): то ли в Ларнаке, то ли в Лимассоле, то ли в замке, то ли на берегу соленого озера, то ли на пляже Афродиты… Короче говоря, это могло случиться везде – на протяжении всего нашего пути, на расстоянии восьмидесяти километров от Пафоса могло валяться Костино портмоне.

Владик предложил поехать в полицию заявить о пропаже, а на следующий день проехать по близлежащим местам «боевой славы», разыскивая кошелек. Так и сделали. В полиции, переписав все предполагаемые нами места пропажи, девушка-полицейский без энтузиазма заметила, что кошелек найдут… может быть, но слишком уж широка и пространна география поиска.

Вот тебе и рассказ про Трифона-мученика, прочитанный накануне… Таня и Костя стали молиться ему тут же и не переставали молиться после. Однако кошелек мы так и не нашли нигде, где бывали и спрашивали о нем, а через два дня наша семья улетела в Москву.

Костя и Таня вернулись с детьми в Москву неделей позже. История с кошельком стала уже темой для наших совместных шуток. Но, как выяснилось, они, вернувшись в Москву, не только не переставали молиться Святому мученику Трифону, но и посетили храм Знамения Божией Матери, о котором рассказано в книге «Небесный огонь», – именно там находится его чудотворная икона с частичками мощей.

И вот сегодня, шестого сентября, по прошествии двух с половиной месяцев, мы получаем от наших новых друзей письмо по электронной почте, в котором они сообщают нам, что на днях им в Москву доставили потерянный Костей на Кипре кошелек – со всей наличностью!!!»

А еще через несколько дней я получила еще одно письмо – в дополнение к истории о потерянном кошельке, где описывались подробности его обретения.

«В социальной сети «В контакте» Костю нашла совершенно никому не известная незнакомая девушка. Она сообщила, что в Никосии (до которой мы так и не доехали – этот город находится от Пафоса на приличном расстоянии), в Представительстве лежит кошелек с документами на имя Константина Х., и спросила, не он ли это. Костя сообщил, что это – он, описал содержимое кошелька. Далее она поинтересовалась, не будет ли он в обозримом времени на Кипре. Он ответил, что, возможно, будет через год. После этого переписка прекратилась.

А еще через некоторое время Косте позвонили из представительства Кипра в Москве, и сообщили, что ему надлежит встретиться с некоей дамой в посольстве и забрать свой кошелек, что он и сделал. Раскрыл его и… Все было на месте! Даже евро – ровно столько, сколько было на момент потери: ровно сто одно!

Да, и никто даже не намекал на какую-либо благодарность!»

Как Трифон-мученик все это устроил – Бог весть!

Небесный огонь

В издательстве «ОЛМА Медиа Групп» вышла книга Олеси Николаевой «Небесный огонь» и другие рассказы», продолжая добрую и, как оказалось, очень востребованную тему, поднятую архимандритом Тихоном в книге «Несвятые святые» и другие рассказы».

18 августа я ехала в экскурсионном автобусе по направлению к горе Фавор. Это и был самый пик паломнической поездки: к полуночи подняться на самый верх и там, прямо на Фаворе, в греческом монастыре, в самый праздник Преображения Господня помолиться за Божественной литургией и причаститься.

Паломники уже побывали у Гроба Господня, у яслей, где родился Младенец Господь, пересекли Иудейскую пустыню, поднявшись в монастырь Хозевитов, посетили обитель преподобного Герасима Иорданского, которому служил лев, и заглянули в Кану Галилейскую, где Христос совершил Свое первое чудо. Теперь они бурно обсуждали памятку экскурсанта, в которой была написана программа.

— Ишь, в одиннадцать сбор у подножья горы, восхождение. В двенадцать — всенощная и литургия. А в три часа ночи — схождение благодатного облака.

— Что ж — у них благодатное облако строго по часам, что ли, сходит?

— Ну да, раз оно является частью программы…

— Ты веришь?

— Что-то сомневаюсь… Мне кажется, это трюк какой-то. Греки все мудрят. Нет, ну как можно заранее спланировать то, что ты сам не можешь организовать?

Паломническая группа была пестрая и по своему социальному составу, и по возрасту, и по степени воцерковленности. Были и благоговейно-молчаливые, и «замолившиеся», «продвинутые» — они все время в автобусе читали вслух акафисты, а за трапезой от них то и дело слышалось: «А мне мой батюшка говорил…», «А вот мне мой старец…», «А мне мой духовный отец…»

Но были и совсем не просвещенные. В частности — старая сухонькая деревенская бабка со злыми-презлыми глазами, кучей денег и костылем, которым она чуть что — била попутчиков по ногам. Так, ей не понравилось, что я села в автобусе на переднее сиденье, откуда открывается прекрасный вид, и она согнала меня: ни слова не говоря, просто выковыряла меня своим костылем и уселась сама.

Или — в Кане Галилейской. Экскурсовод завел нас в магазин сувениров, где бабка не могла объясниться с продавщицей, говорившей кроме иврита лишь по-английски, и попросила меня ей переводить. Когда подошла пора расплачиваться за покупки, она достала из сумочки пачки и пачки долларов, на которые я от неожиданности воззрилась в изумленьи, а она со словами: «Чего вылупилась?» — двинула меня локтем в бок и прикрыла от меня деньги рукой.

В конце концов она обронила, что в паломничество ее послал сын, богатый. И все, кто уже успел испробовать на себе ее костыль, решили, что, верно, сын ее, по всей видимости, не то что бы «реальный коммерс», а просто — «конкретный пацан».

Еще одним таким же диковинным человеком в этом паломничестве был мужик лет сорока пяти, дюжий и видный, но простецкий, со следами нездоровой жизни на помятом лице. Он признался, что его послала в эту поездку жена в надежде, что, может быть, это на него подействует исправительно. Он собирался идти ко Гробу Господню просто в белой майке, но наш экскурсовод — молодой иеромонах — попросил его принять надлежащий вид, и тогда он переоделся в черную футболку, на которой был нарисован белый череп.

— Это у меня так — на юморе и на приколе, — благодушно пояснил он, проводя ладонью по груди с рисунком.

После посещения Гроба Господня, за трапезой, когда разговор пошел на всякие возвышенные темы, он тоже присоединился.

— А я в Бога верю! — признался он. — И знаю, что Он мне помогает.

Иеромонах радостно закивал:

— Хорошо, что вы это чувствуете!

— А чего чувствовать? Я это вот как тебя — вижу… Как-то раз просыпаюсь — голова болит, в горле пересохло — помираю, думаю, если сейчас не приму. Но в доме — ничего нет. А жена — на работе, и деньги все унесла. «Ой-е» — думаю. Ну, вышел из дома, пошел по улице, в землю гляжу, так мне погано. И тут прямо передо мной на тротуаре — не поверите! — пятьсот рублей! Лежат, родимые, прямо как меня только и ждут. Вы, батюшка, видели когда-нибудь чудо такое?

Ну, говорю, Господи, поддержал Ты меня, понял! Слава Тебе! Прихожу в наш универсам, уже к полкам нужным направляюсь, а тут сосед мой: «Вовчик, — говорит, — я у тебя двести рублей одалживал — так вот, возвращаю». И дает мне еще двести. Тут я не выдержал. «Господи, — говорю, — что ж это такое? Да хватит мне уже! Я ж так сопьюсь!» Но деньги взял. Вот как бывает-то! Как после этого не верить?

Наш иеромонах как-то стыдливо хмыкнул и опустил глаза.

— А вот у меня еще случай был… Познакомился я как-то с одной лярвой, ну — с бабенкой…

Но тут уж его не стали слушать, да и трапеза подошла к концу. Теперь он сидел, развалившись сразу на двух сиденьях, в автобусе, везущем нас к горе, на которой преобразился Господь.

— Да это греки там нахимичили — с облаком! Небось, заранее стреляют в воздух капсулой с туманом, а к нужному часу она взрывается и спускается в виде облака. А им — паломники, барыши… А вот я нарочно — ничего там в монастыре у них не куплю. А еще мне рассказывали, как в одном монастыре монахи мазали икону подсолнечным маслом, а потом говорили бабкам: она мироточит! А те и рады — ну голосить, деньги тут же им понесли!

— Да ерунда все это! — возмутился иеромонах. — Не может такого быть! Очень надо — икону намазывать! Не станут монахи никого обманывать!

— Тише, тише, — зашикали на них поющие акафист.

Так и приехали в гостиницу. Скинули там вещи, перевели дух, почитали правило к причастию, а тут уже и к подножью Фавора пора ехать, а там либо подниматься в гору пешком, либо брать такси, потому что автобус туда не пройдет.

Пока ехали, опять только и разговоров было, что об этом облаке. Все волновались — появится или нет? И только я почему-то сохраняла к нему равнодушие: куда существеннее мне казалось, что мы попадаем на Преображение Господне именно туда, где оно и совершилось во время оно и продолжает совершаться за богослужением и ныне и присно и во веки веков.

Пока лезла в гору, поняла, что ничего большего мне для моей веры вроде бы и не нужно: ни мироточений, ни облаков. В греческом монастыре было уже полно народа — помимо собственно греков, еще и православные арабы, евреи, сербы, румыны, грузины, и конечно, — наши, русские, украинцы:

— Халя, Халя, я тут тебе место заняла!

В храме такая толпа народа никак не могла бы поместиться, и поэтому греки сделали выносной алтарь — нечто вроде веранды, примыкающей к храмовому алтарю, чтобы люди располагались по всему монастырю, под открытым небом.

Я просочилась вперед и встала прямо у перилец ,отгораживающих от остального пространства импровизированный алтарь. Так и простояла всю службу, до самого конца Евхаристического канона.
Но только священники стали причащаться в алтаре, в нескольких метрах от меня, как по толпе пронесся шепоток:

— Вот оно! Вот оно! Облако! Наверху!

Я задрала голову и действительно увидела, как прямо на купол храма, на самый крест спускается сизое, тугое, аккуратненькое такое облачко и движется все ниже, ниже, постепенно окутывая собой и купол, и крест.

И тут, когда священник вышел с Чашей на самодельный амвон и провозгласил: «Верую, Господи, и исповедую…» и все устремились к нему, облако вдруг будто лопнуло, распространяясь по всему монастырю и окутывая людей своим нежным, влажным и туманным дыханием. И тут же — то тут, то там — начались вспышки, вспышки, молнии…

Я поначалу подумала, что это эффект фотоаппаратов, которые начали запечатлевать чудесную картину. Но причастившись, отодвигаясь в сторону и присмотревшись, я увидела, что уже все пространство и в небе и на земле пронизано этими веселыми праздничными огненными птичками, змейками, молнийками, зигзагообразно пляшущими в воздухе и выхватывающими из тумана ликующие лица, протянутые руки, которые тянулись прикоснуться, а то и схватить небесный огонь, сошедший в мир.

«Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» И — радость, ликование, благоволение, жизнь, жизнь! Злющая бабка увидела меня среди веселящейся толпы, и что-то милое, детское, простодушное выглянуло из нее. Она схватила мою руку своей цепкой лапкой и, от избытка чувств, потрясла. Должно быть, этот огонь был того же свойства, что и тот, благодатный, сходящий в кувуклии Гроба Господня на Пасху, он не обжигал, хотя и не зажигал свечей…

Все это продолжалось до самого конца литургии. Потом небесное сияние стало ослабевать, туман — рассеиваться. Пора было уезжать. Мы с моей бабулькой вышли из ворот и стали ловить такси, чтобы спуститься к подножью. Вдруг из ворот показался наш мужик — тот самый, который подозревал греков в корысти и надувательстве.

— Я как пьяный, — возгласил он. — Пьяный, а ничего не пил! Возьмите меня на борт.

Мы взяли его в свое такси.

— Ну все, — сказал он. — Победили они меня! Сдаюсь!

— Да кто вас победил?

— Кто-кто — греки эти! Все у них четко, все натурально. Бог им это тут все устраивает! А я одну-то молнию чуть не поймал! Я даже двадцать евро им положил. «Признаю» — сказал. Верую, так сказать. Эх, мамаша, мамаша! — И он вдруг сжал руку в кулак, поднес его к голове и трижды с силой ударил себя по лбу.

— Ну что? — спросила я у себя — той, которая поначалу все говорила, умничая: мол, эти чудеса для моей веры не так уж и нужны.

Но той — больше не было. Она не отвечала. Да я и не стала ее искать.