«Несвятые святые»-2

Архимандрит Тихон: Книга для меня — часть священнического дела. Фото: РИА Новости www.ria.ru

Выдвинутую на известную литературную премию «Большая книга» книгу архимандрита Тихона Шевкунова «Несвятые святые» уже не раз называли «православным бестселлером».

Книга издана не только в России, она переведена и переводится на многие языки. Два тиража вышли в Греции. В США в Библиотеке конгресса недавно презентовался ее перевод на английский. Весной будет представлено французское издание. Готовится испанское, болгарское, сербское, японское, арабское, грузинское, румынское. Последняя новость — книга переводится на китайский. Наш корреспондент связался с автором, наместником Сретенского монастыря, архимандритом Тихоном Шевкуновым.

Отец Тихон, у «Несвятых святых» уникальный для современной книги тираж — 1 миллион 100 тысяч экземпляров за год. Чем вы объясняете такой невероятный тиражный успех книги?

Архимандрит Тихон: Думаю, оценка здесь — не мое дело. Могу только благодарить читателей за такое вниманию к книге.

1 миллион 100 тысяч экземпляров — тираж «Несвятых святых»

Какие отклики на нее вам как автору показались самыми интересными?

Архимандрит Тихон: Книга для меня — часть священнического дела. Важнейшим для меня являются десятки тысяч откликов читателей, где они говорят, как после прочтения книги открыли для себя Церковь, духовный мир Православия, неожиданно укрепили свою веру. Пишут, как церковная жизнь после прочтения книги стала для них гораздо яснее. Как впервые после прочтения книжки пришли в храм. Для меня это главное признание, какое только может быть. И награда гораздо более высокая, чем самые лестные рецензии на книгу.

Немало откликов мне передают при личном общении, и они могут быть самыми неожиданными. Знаете, книга как-то зажила своей жизнью, а я могу лишь со стороны за этим с интересом наблюдать. Совсем недавно меня просто поразила история, которую рассказал иеромонах Матфей (Самохин) — к нему на исповедь впервые пришла женщина, у которой сложились такие отчаянные, трагические обстоятельства, что накануне ночью она решила покончить жизнь самоубийством. Приготовила таблетки, медлила, собиралась с духом, в последний момент ее взгляд случайно упал на кем-то подаренную книгу. Женщина взяла ее в руки, стала проглядывать страницы и не смогла оторваться от чтения. К утру у нее возникла твердая решимость пойти в храм.

Кто вдохновил вас на создание этой книги?

Архимандрит Тихон: Вообще-то первым мне посоветовал и даже благословил записать эти рассказы владыка Василий (Родзянко). В какой-то момент я и сам понял, что хорошо бы собрать вместе истории, которые я не раз рассказывал на проповедях, братии монастыря, своим студентам.

Как вы выбирали стиль книги?

Архимандрит Тихон: Наиболее важным для меня было — ввести читателя в мир Церкви. Не в тот, что придумывается журналистами, не тот, что представляется после прочтения или просмотра церковного официоза, не мифологизированный и лакированный, а настоящий. Учить я никого не собирался: нравоучительность и дидактика всегда скучны и совсем неубедительны. А вот живые свидетельства — это самое важное, что у нас есть. Ведь и Евангелия — это свидетельства апостолов об их жизни со Христом.

Не собиратесь ли вы писать что-то вроде продолжения?

Архимандрит Тихон: После издания книги я часто слышу от людей непридуманные, прекрасные, удивительные истории из нашей церковной жизни. Быть может, следует собрать из них книгу «Несвятые святые — 2». Эти рассказы можно было бы публиковать, например, на нашем сайте Pravoslavie.Ru. Лучшие из них — выкладывать для обсуждения, а из самых лучших — делать книгу. Но это будет общая, а не моя личная книга. А я с радостью в этом деле поучаствую.

Сейчас в Интернете можно встретить нечастые, но все-таки призывы на тему «ни в коем случае не давать премию книге отца Тихона». Как вы к ним относитесь?

Архимандрит Тихон: Покаюсь, но скажу откровенно: не готов всей душой поддержать такие призывы. Но все же отношусь к ним спокойно и во многом с пониманием, даже с благодарностью — стараюсь с иронией и критично относиться к своей персоне.

«»Несвятые святые» и другие рассказы (сборник)» — цитаты из книги

Есть много старинных сборников рассказов о жизни и подвигах древних монахов — Пролог (который вообще-то Синаксарь), Лавсаик, разные Патерики. «Несвятые святые» Тихона Шевкунова легко вписываются в этот ряд — это тоже сборник историй о конкретных иноках, схимниках и иеромонахах, о тех событиях, в которых они участвовали, и о тех невзгодах, которые им пришлось пережить в странном, смутном и страшном русском ХХ веке. Небольшое отличие от древних поучительных сборников в том, что «Несвятые святые» практически полностью составлены из воспоминаний одного человека, выпускника ВГИКа и послушника Псково-Печерского монастыря Георгия Шевкунова, впоследствии ставшего архимандритом и, теперь уже, митрополитом Тихоном.

Шевкунов, конечно, вовсе не профессиональный писатель, но литературные способности у него явно есть. Текст читается легко, не вызывает скуки и елеем отнюдь не пропитан — то есть, чересчур сладкого нарочито-умилённого тона в книге совсем немного. Разве что, приторно-благочестивой и совершенно неестественной мне показалась история о византийской девушке и двух юношах, её поклонниках, которую Шевкунов позаимствовал из Пролога. Крайне маловероятно, что эта история произошла в действительности; скорее, это просто благочестивая притча, к которой автор отнёсся некритически — ведь его самого тянуло в монастырь ещё с юности.

Большой плюс книги — это её грамотная компоновка. Составленная из небольших рассказов о конкретных людях и конкретных случаях, она удобна для восприятия; читательское впечатление дополняется большим количеством фотографий, удачно встроенных в текст. Заодно уж отмечу превосходное качество издания — на хорошей белой бумаге, с комфортным для глаз шрифтом.

На мой взгляд, удачнее всего получились «печорские» части книги — те, в которых автор рассказывает о жизни монахов Псково-Печерского монастыря и «эмигрантов» из него — иеромонаха Рафаила Огородникова и компании его друзей. «Московские» части сборника вызывают меньше эмоций. Начавшись с колоритных историй о Печерском монастыре, книга немного проседает в середине, которая не столь интересна, и завершается удивительно-светлыми рассказами об иеромонахе Рафаиле.

Тех, кто называет себя верующими, часто обвиняют в том, что они не соблюдают требования собственной религии, принадлежность к которой они так громко декларируют. В том, что они ходят в храм и участвуют в обрядах потому, что это модно, потому, что это даёт уважение и социальные связи, или попросту выгодно (ведь у каждого попа, как всем известно, есть «Мерседес» или по крайней мере БМВ).

Герои «Несвятых святых» ходили в храм, когда это не было модно и выгодно. Более того, это было опасно. Иногда — смертельно опасно. Иоанну Крестьянкину следователь на допросах переломал пальцы на руках, после чего отправил его в лагеря. Монаха Серафима Розенберга в 1945 году едва не расстреляли — мало того, что он был монахом, так впридачу ещё и оказался этническим немцем. Отшельника Досифея убили пьяные охотники — просто ради развлечения. Александр Огородников, брат иеромонаха Рафаила, несколько лет провёл в тюрьме — уже не в сталинское, а в брежневское и андроповское время. Несмотря на всё это, эти люди оставались там, куда пришли.

Что делает человека христианином? Да, на эту тему можно написать целый трактат со ссылками на Евангелие, послания апостолов и поучения святых отцов, и получить за него какую-нибудь степень. Ну или обвинение в ереси, это уж как повезёт. Одно можно сказать точно. Главная черта искренне верующих — это чистосердечность. Настоящее христианство — это искренняя и неподдельная любовь к людям, бесконечная доброта и уважение к человеку, уважение к его свободе и его выбору.

С уважением к другим людям пересекается и такое качество, как смирение — добровольный отказ от бесплодной гордыни и высокомерия, при сохранении естественного чувства собственного достоинства. Образцов искреннего смирения в книге хватает; самые яркие — это, пожалуй, Иоанн Крестьянкин, отшельник Досифей и любитель чаепитий иеромонах Рафаил. А чего стоит старый и уважаемый всеми монах Серафим, который обращается к молодым послушникам на «вы»? Сам Шевкунов, упоминая о своём конфликте с архимандритом Агафодором, наместником Донского монастыря, пишет, что отношения испортились по его собственной вине и воздерживается от обвинений в адрес своего оппонента.

Рядом со смирением стоит другая проблема — подчинение священноначалию. Священник и монах не могут не выполнять волю своего начальства, даже если они с ней глубоко не согласны, потому что сохранение единства Церкви и предотвращение раскола важнее, чем их личное мнение. Вспомним, что лояльность к церковной иерархии, несмотря на все её недостатки, сохранял и Сергий Радонежский — тем более что тогда, в годы феодальной раздробленности русских земель и зависимости от Орды, сохранение единства Церкви было особенно важно. С другой стороны, Алипий Воронов, «великий наместник» Псково-Печерского монастыря, проигнорировал вынужденный указ своего епископа о прекращении богослужений в пещерах. Получается, о безоговорочном подчинении речи всё-таки не идёт.

Иногда говорят, что Шевкунов, как человек государственнических убеждений и, по слухам, приближённый Путина, в своей книжке пропагандирует подчинение государству. Это не совсем так. О монашеском смирении и подчинении священноначалию в книжке сказано очень много. Но смирение христианина не означает бездумного подчинения государственной власти. Подчинение власти возможно до тех пор, пока это не противоречит правилам христианства и евангельским заповедям. Здесь, скорее, дело в лояльности Церкви к государству и взаимосвязанности с ним, из-за чего она естественно вызывает отторжение у тех, кто этим государством недоволен и воспринимает Церковь как его союзника. И всё же, воспринимать Церковь и государство как одно целое, или Церковь как государственное ведомство по духовным делам в стиле Петра I явно не стоит.

В монахи люди уходили по разным причинам. Кто-то — в покаяние, как Сергей-Августин. Кто-то — потому, что испытал блаженство монастырской жизни и не захотел возвращаться в мир, как сам Шевкунов и его друзья. Кто-то, как матушка Фрося, она же схимонахиня Маргарита, — потому что не мог и не хотел жить в миру, среди беспробудного пьянства, бессмысленной жестокости, бесконечной тупости и эгоизма. Для Фроси уход в Дивеевский монастырь, в желанный мир благочестия и любви, стал реальным осуществлением эскапистских стремлений, желания спастись из мира, где вечно пьяные мужья лупят своих жён и швыряют в них тарелками с остатками ужина. Это сколько же мрака и мерзости должно быть в жизни, чтобы постриг и отречение от мира стали мечтой и спасением?

Разумеется, неправильно будет считать, что все люди в Церкви непременно святые. Например, предельно странно выглядит наместник Псково-Печерского монастыря Гавриил Стеблюченко, впоследствии служивший епископом в нескольких епархиях на Дальнем Востоке. Вообще, в Сети Гавриила обвиняют во множестве грехов, из которых сотрудничество с КГБ — один из самых лёгких. Справедливости ради — замечу, что и доброжелательные воспоминания о Гаврииле в Сети тоже попадаются, в том числе от людей, познакомившихся с ним уже на Дальнем Востоке.

Маленькое отступление: я вообще не вижу смысла сейчас, в 2019 году, ворошить прошлые грехи давно умерших церковных иерархов. Особенно странно выглядит, когда те, кто сотрудничал с гитлеровцами, обвиняют советских епископов в сотрудничестве с коммунистами. Нет, забывать этого не нужно, но и припоминать при каждом удобном случае не стоит — ничего, кроме свар и раздоров, это не принесёт. Уж лучше собирать камни, чем бросаться ими — пользы от этого будет явно больше. Вот, к примеру, месяц назад в Московский патриархат был принят последний осколок эмигрантской Церкви — Архиепископия западноевропейских приходов русской традиции.

Возвращаясь к Гавриилу — конечно, я не могу судить о том, как его поведение воспринимается внутри монастыря, теми, кто живёт там постоянно. Снаружи, посторонним человеком, поведение наместника воспринимается как самодурство и наслаждение своей властью в тжелейшей форме — и это притом, что сам Шевкунов его всячески оправдывает (уж не из-за стокгольмского ли синдрома? Впрочем, ко времени написания книги Шевкунов уже сам получил опыт наместничества в монастыре, и на многие вещи мог смотреть другими глазами). Я могу понять требование беспрекословного послушания наместнику монастыря. Я могу понять урок смирения, который Гавриил дал приезжему питерскому дьякону. Но я не могу понять издевательств над Иоанном Крестьянкиным, которому наместник «под настроение» вручал тяжеленное кадило, с которым слабеющий старый монах обращался с огромным трудом. Не могу понять и издевательства над монахом М. — судя по тому, что Шевкунов не называет его имени, этот человек на момент написания книги был ещё жив. Может быть, я не могу понять этого именно потому, что я не монах и подхожу к осмыслению этих событий со своими мирскими критериями. Но — на христианскую доброту поведение наместника Гавриила не слишком похоже.

Читая «Несвятых святых», лишний раз удивляешься тому, сколько же зла творилось в нашей стране в ХХ веке. В том, сколь частым и привычным делом стало предательство. Донос на священника Иоанна Крестьянкина в 1950 году написали три человека из его же храма, в котором он служил — настоятель, протодиакон и регент церковного хора. Простой и обыденной трагедией, одной из множества подобных себе, звучит история дивеевской монахини Маргариты — матушки Фроси, — видевшей разграбление монастырского хозяйства, закрытие Дивеевского монастыря и разгон монахинь, побывавшей в тюрьме и ссылке — и дожившей до падения СССР и восстановления своего монастыря. Да, революцию задумывают романтики, мечтающие об освобождении и всеобщем счастье — но на практике она очень быстро, в первые же дни, оборачивается пресловутым пушкинским бунтом, грабежами, убийствами и, само собой — пьянством, без которого у нас в России не обходится ни одна беда. Мужики из окрестностей Дивеева первым разграбили имение именно того помещика, который держал винный завод. Явившаяся «власть, человек четырнадцать вроде», отлив часть себе в бутылки, вылила спирт в землю — и мужики с бабами из окрестных деревень приезжали, чтобы процеживать этот песок и пить то, что получилось в итоге. Я не сторонник мнения, что религия нужна и полезна лишь для пропаганды нравственности. Но поневоле думаешь — а что, кроме остатков религиозных верований, удерживает наш замечательный народ от окончательного превращения в бессмысленно-жестоких зверей и вечно пьяных скотов?

Советская власть… Пожалуй, это был самый противоречивый государственный строй за всю историю нашей страны. Построенный на основе из традиционных христианских ценностей — коллективизма, взаимопомощи, бескорыстия и самопожертвования, — и при этом ведущий религиозные гонения и провозглашающий государственный атеизм. Одолевший в яростной схватке величайшее зло ХХ века — и пускавший пули в затылок в коридорах с щербатым кирпичом и полом из кафельной плитки, который легко отмывать от крови. Раздававший хлеб и тушёнку побеждённым берлинцам — и сгноивший сотни тысяч собственных граждан в лагерях.

Для Шевкунова и его друзей, молодых монахов и послушников, советская власть была неизбежным злом, существовавшим где-то там, за священной оградой монастырских стен, и периодически устраивавшим христианам мелкие пакости. На крупные пакости тогда, за несколько лет до своей гибели, она уже не была способна. Для монахов скорое падение советской власти было чем-то самим собой разумеющимся, и они искренне удивлялись идейным диссидентам, отдававшим все свои силы на непримиримую борьбу за её свержение.

А ведь в то же время для миллионов людей советская власть была защитницей и кормилицей, которая строила атомные ракеты для сдерживания угрозы от заокеанских злыдней, что бьют и угнетают негров, и давала котлеты с гречкой в заводской столовой и комнату в заводском же общежитии. А лет через двадцать — и квартиру. И после того, как советское государство рухнуло, эти люди оказались на дне. Среди них были и те, кому пришлось кормить детей распаренным комбикормом, а потом, к ужасу сретенских монахов, проситься к ним «хоть в крепостные».

Некоторые эпизоды в сборнике вызывают недоумение, причём не всегда лёгкое. Например, это включённый в книгу отрывок из Пролога про двух византийских юношей и девушку. Опуская подробности, чтобы не спойлерить тем, кто «Несвятых святых» ещё не читал — в один момент девушка требует, чтобы юноша ничего не ел десять дней, после чего предлагает ему заняться сексом. Чем история заканчивается, я говорить не буду (но финал у неё, естественно, предельно благочестивый). Но… вот вы после десяти дней вообще без еды, только на воде, смогли бы что-нибудь сделать, даже если речь идёт о любви всей жизни? Логики в поступках персонажей этого рассказа я не вижу.

Не смог понять я позицию Шевкунова и в рассказе о проданной и пропитой Библии митрополита Питирима. По мысли автора, всё, что нужно делать при потере вещи — это молиться о её нахождении и возвращении, ничего не предпринимая и ни к кому не обращаясь. Нет, молитва, конечно, дело хорошее. Почему бы и не помолиться, если человек верит. Но если эту молитву дополнить собственными действиями, эффекта будет явно больше. В конечном-то итоге книга нашлась благодаря активным действиям Виктора, использовавшего свои старые тюремные связи. Скорее, логика тут в соработничестве, то есть в сочетании помощи Божией (данной в ответ на просьбу об этой помощи) и собственных усилий человека — вот только в этом конкретном рассказе эта мысль выражена как-то невнятно.

И ещё — я хохотал. Много. Над тем, как наместник отец Гавриил ходил в гости к казначею отцу Нафанаилу. Над тем, как монахи голосовали за несокрушимый блок коммунистов и беспартийных на выборах в Верховный совет СССР. Над тем, как монастырский привратник Аввакум заставлял псковского уполномоченного по делам религий читать Символ веры. Над тем, как потомки белоэмигрантов, приехавших в Москву на Всемирный конгресс соотечественников вместе с епископом Василием Родзянко, во время начавшегося путча ГКЧП в панике отказывались идти в сторону Лубянки. С чем с чем, а с чувством юмора у Шевкунова всё в порядке — он прекрасно понимает, что если строить книгу только на рассказах о благочестии и аскетических подвигах, то мало кто эту книгу станет читать.

Каким предстаёт в книге её автор, тогдашний наместник Сретенского монастыря и нынешний митрополит Псковский и Порховский Тихон? Покорным и послушным — не всегда, но как правило. По-детски или по-монашески беспечным — ведь для каждого дня довольно своей заботы. Он может быть и изобратательным, что заметно в истории про монаха Августина. И да, его вера выглядит искренней. Характерно, что Шевкунов стремится оставаться на позиции рассказчика, не выдвигая свою персону на передний план, даже если сам был одним из главных действующих лиц (например, это заметно в рассказе об обретении мощей патриарха Тихона). Из-за такой манеры факты его собственной жизни проскальзывают по страницам книги лишь мельком и не складываются в биографию. Например, только из рассказа о посещении старца Николая Гурьянова на острове Залит (то есть, уже во второй половине книги, после многочисленных историй о монастыре и послушничестве) мы узнаём, что Шевкунов хотел жениться, и что у него была невеста. Косвенно судить о его личности мы можем и по нескольким другим разрозненным фрагментам — например, в главе об Августине автор мельком упоминает о своей любви к Достоевскому.

«Несвятых святых» нельзя назвать внутрицерковной книгой, хотя из читающих православных её в своём багаже имеет каждый первый. Естественно, её нельзя назвать и светской, хотя бы потому, что она была написана монахом. Правильнее всего будет сказать, что эта книга обращена из Церкви во внешнюю среду — и в этом смысле её можно рассматривать как средство миссионерства. Да, это не катехизис, не рассказ об основах вероучения; это рассказ о нескольких христианах, которые жили или хотя бы старались жить в соответствии со своей верой. Книжка Шевкунова показывает, что православие — это не сообщество злых бабок и тёмных мракобесов, с которыми, увы, Церковь часто ассоциируется у посторонних. Конечно, такие люди здесь есть. Но других — искренних и доброжелательных, спокойных и рассудительных, с крепким внутренним стержнем, — здесь больше. Вот и среди персонажей «Несвятых святых» особое место занимает иеромонах Рафаил — увлекающийся человек, добродушный и ненавязчивый проповедник, который своими чаепитиями, наверное, привёл к вере больше людей, чем некоторые миссионеры — многолетними проповедями.

Мне сложно судить о том впечатлении, которое эта книжка производит на «внешних» читателей, атеистов и людей, исповедующие другие религии. Я вырос в этой культуре и её корни останутся во мне в любом случае. Кажется, что по крайней мере часть из них восприняли книжку вполне благожелательно — это заметно в том числе и по рецензиям на ЛЛ. Так что… миссия Шевкунова удалась?

Одно из занятий касалось известных лишь узким специалистам многолетних исследований по спиритизму великих русских ученых Д. И. Менделеева и В. И. Вернадского. И хотя Паола честно предупредила, что увлечение подобного рода опытами чревато самыми непредсказуемыми последствиями, мы со всей юношеской любознательностью устремились в эти таинственные, захватывающие сферы.

Не буду углубляться в описание технических приемов, которые мы вычитали в ученых трактатах Менделеева и узнали от сотрудников музея Вернадского в Москве. Применив некоторые из них на опыте, мы обнаружили, что можем установить особую связь с какими-то непостижимыми для нас, но совершенно реальными существами. Эти новые таинственные знакомцы, с которыми мы принялись вести долгие ночные беседы, представлялись по-разному. То Наполеоном, то Сократом, то недавно умершей бабушкой одного из наших приятелей. Эти персонажи рассказывали порой необычайно интересные вещи. И, к нашему безмерному удивлению, знали подноготную каждого из присутствующих. Например, мы могли полюбопытствовать, с кем это тайком гуляет до поздней ночи наш однокашник, будущий известный режиссер Александр Рогожкин?

И немедля получали ответ: «С второкурсницей Катей». Саша вспыхивал, сердился, и было совершенно ясно, что ответ попал в самую точку.

Но случались «откровения» еще более поразительные. Однажды в перерыве между лекциями один из моих приятелей, особенно увлекавшийся этими опытами, с красными от бессонных ночей глазами кидался то к одному, то к другому однокашнику и страшным шепотом выспрашивал, кто такой Михаил Горбачев. Я, как и остальные, ничего не слышал о человеке с такой фамилией. Приятель объяснил: «Сегодня ночью мы спросили у „Сталина», кто будет править нашей страной. Он ответил, что какой-то Горбачев. Что за тип, надо выяснить!»

Через три месяца мы были огорошены известием, на которое раньше не обратили бы никакого внимания: кандидатом в члены Политбюро избран Михаил Сергеевич Горбачев, бывший первый секретарь Ставропольского крайкома партии.

Но чем дальше мы увлекались этими захватывающими экспериментами, тем яснее ощущали, что с нами происходит нечто тревожное и странное. Без всяких причин нас все больше охватывали безотчетная тоска и мрачная безысходность. Все валилось из рук. Неумолимое отчаяние овладевало нами. Это состояние нарастало из месяца в месяц, пока наконец мы не стали догадываться, что оно как-то связано с нашими ночными «собеседниками». К тому же из Библии, которую я так и не вернул баптисту, вдруг выяснилось, что подобные занятия не только не одобряются, но, как там написано, прокляты Богом.

Но все же мы еще не осознавали, что столкнулись с беспощадными и до неправдоподобия зловещими силами, вторгшимися в нашу веселую, беззаботную жизнь, от которых никто из нас не имел никакой защиты.

Как-то я остался ночевать у друзей в общежитии. Мой сокурсник Иван Лощилин и студент с режиссерского курса Саша Ольков уселись за свои мистические опыты. К тому времени мы уже несколько раз давали зарок бросить все это, но ничего не могли с собой поделать: общение с загадочными сферами влекло к себе как наркотик.

На сей раз мои друзья возобновили прерванную накануне беседу с «духом Гоголя». Этот персонаж вещал всегда исключительно образно, языком начала XIX века. Но сегодня он почему-то не отвечал на наши вопросы. Он жаловался. Стенал, сетовал, разрывая сердце. Рассказывал, как ему невыносимо тяжело. И главное, просил о помощи.

— Но что с вами происходит? — недоумевали мои друзья.

— Помогите мне! Ужас, ужас!.. — заклинало загадочное существо. — О, как нестерпимо тяжело! Умоляю вас, помогите!

Все мы искренне любили Николая Васильевича Гоголя и так же искренне думали, что беседуем именно с ним.

— Но что мы можем для вас сделать? — спрашивали мы, от всего сердца желая помочь столь любимому нами писателю.

— Помогите! Прошу, не оставляйте! Страшный пламень, сера, страдания… О, это нестерпимо, помогите…

— Но как? Как мы можем вам помочь?!

— Вы и правда хотите меня спасти? Вы готовы?

— Да, да, готовы! — горячо отозвались мы. — Но что мы должны сделать? Ведь вы в другом мире.

Дух помедлил и осторожно ответил:

— Добрые юноши! Если вы и вправду готовы сжалиться над страдальцем…

— Конечно! Скажите только — как?

— О, если так!.. Тогда я… Тогда я бы дал вам… яду…

Когда до нас дошел смысл этих слов, мы окаменели. А подняв глаза друг на друга, даже при тусклом пламени свечного огарка, увидели, что наши лица стали белы как мел. Опрокинув стулья, мы опрометью вылетели из комнаты.

Придя в себя, я сказал:

— Все правильно. Чтобы помочь ему, нам надо вначале стать такими же, как он. То есть… умереть!

— И мне все понятно, — стуча зубами от ужаса, проговорил Саша Ольков. — Он хочет, чтобы мы… совершили самоубийство.

— Я даже думаю, что вернусь сейчас в комнату и увижу на столе какую-нибудь таблетку, — добавил зеленый от страха Иван Лощилин. — И пойму, что мне ее обязательно надо проглотить. Или захочется броситься из окна… Они будут заставлять нас сделать это.

Мы не могли уснуть всю ночь, а наутро отправились в соседний храм Тихвинской иконы Божией Матери. Больше мы не знали, где просить совета и помощи.

Спаситель… Это имя от частого употребления порой теряет даже для христиан изначальный смысл. Но теперь это было для нас самое желанное и самое важное — Спаситель. Мы поняли, как ни фантастически это звучит, что на нас объявили охоту могущественные неведомые нам силы и избавить от их порабощения может разве только Бог.

Мы боялись, что в церкви нас поднимут на смех с нашими «гоголями», но молодой священник, отец Владимир Чувикин, совершенно серьезно подтвердил все худшие опасения. Он объяснил, что мы общались, конечно же, не с Гоголем и не с Сократом, а с самыми настоящими бесами, демонами. Признаюсь, это прозвучало для нас дико. Но в то же время мы ни секунды не сомневались, что услышали правду.

Священник твердо сказал: подобные мистические занятия — тяжкий грех. Он настоятельно посоветовал тем из нас, кто не был крещен, не откладывая, подготовиться к таинству и креститься. А остальным прийти к исповеди и причастию.

Но мы вновь все отложили, хотя с того дня больше никогда не возвращались к прежним экспериментам. Началась подготовка к выпускным экзаменам, работа над дипломом, построение планов на будущее, снова вольготная студенческая жизнь… Но Евангелие я читал каждый день, и постепенно это стало настоящей потребностью. Тем более что Евангелие оказалось единственным лекарством, спасающим от тех самых мрака и отчаяния, которые время от времени возвращались, беспощадно накатывая на душу.

Только через год я окончательно признался себе, что жизнь без Бога будет лишена для меня всякого смысла.

Крестил меня замечательный батюшка, отец Алексий Злобин, в храме Николы в Кузнецах. Со мной крестились полтора десятка младенцев и несколько взрослых. Дети так истошно орали, а батюшка произносил молитвы настолько неразборчиво, что я ничего за эти полтора часа не понял.

Моя крестная, уборщица в этом храме, сказала:

— У тебя будет несколько очень благодатных дней, береги их.

— Как это — благодатных? — спросил я.

— Бог будет очень близко. Помолись, пожалуйста, обо мне. У тебя, пока не растеряешь, будет очень действенная молитва.

— Какая молитва? — снова переспросил я.

— Сам увидишь, — сказала крестная. — Если сможешь, поезжай обязательно в Псково-Печерский монастырь. Там есть старец Иоанн по фамилии Крестьянкин. Тебе бы хорошо с ним встретиться. Он все объяснит, ответит на твои вопросы. Но когда приедешь в монастырь, сразу не уезжай, проживи не меньше десяти дней.

— Хорошо, — сказал я, — посмотрим.

Я вышел из храма и сразу почувствовал нечто особое. Даже остатки гнетущей безысходности и мрака начисто исчезли. Но я не стал слишком углубляться в новые ощущения, а сразу решил поделиться своей радостью с самым близким мне тогда человеком — нашим институтским наставником и замечательным сценаристом Евгением Александровичем Григорьевым. Мы учились у него в творческой мастерской, это был кумир всего нашего курса. Жил он у метро «Беляево», на окраине Москвы. Я не знал, дома ли он (телефоны тогда имелись не у всех), и решил поехать в гости наудачу.