О духовной жизни

Мы все очень часто слышим, произносим сами эти слова – «духовная жизнь». Однако далеко не всегда они бывают наполнены одним и тем же смыслом. Порою мы видим, как слово «духовность» произносят люди, чей образ жизни, поведения однозначно свидетельствуют о том, что они вряд ли вообще могут иметь какое бы то ни было представление о том, что это такое. Впрочем, зачастую очень смутное представление о духовности приходится наблюдать и у людей церковных. Поэтому прежде, чем начинать эту беседу, я уточню, что в собственном смысле духовная жизнь есть жизнь человеческого духа.

Мы знаем, что человек, согласно учению святых отцов, трехсоставен, – при этом имеются в виду дух, душа и тело. (Некоторые святые отцы говорят, что человек двухсоставен, имея в виду душу и тело, и при этом считают, что дух – это некая способность, высшая сила человеческой души, так что это различие во мнениях не меняет сути.) Если говорить о человеческом духе, то, наверное, точнее всего можно объяснить, что это такое, словами Священного Писания, Книги Бытия, о том, как Господь, сотворив человека, вдохнул в его лицо дыхание жизни (Быт. 2: 7). Вот это самое дыхание жизни, этот дух, который в человеке, который, как сказано, от Бога пришел и к Богу отходит (см.: Еккл. 12: 7), – это есть то, что проявляется в нас некоей неутолимой, постоянной жаждой Бога; то, что в нас служит источником подчас подсознательного, нам самим непонятного стремления к Богу, нашей потребности в Нем. И, казалось бы, раз мы имеем дух, который к Богу стремится, то совершенно естественно для нас духовной жизнью и жить. Но оказывается, что в человеке после грехопадения совершенно нарушилась та иерархия сил, стремлений, желаний, которая была присуща ему первоначально. И, как говорят некоторые церковные писатели, человек уподобился перевернутой пирамиде: должен был быть выше всего дух, затем душевные потребности, а потом уже непосредственно потребности плотские, всем нам хорошо знакомые. Оказывается же всё совершенно иначе: у нас первыми идут потребности нашей плоти, они, в свою очередь, воздействуют определенным образом на душу и на ее потребности, а дух оказывается совершенно задавлен и плотью, и душой. Под душой, под ее потребностями мы в данном случае понимаем человеческие отношения, сферу земных привязанностей, пристрастий, удовольствий, которые сами по себе не греховны, но которые, безусловно, гораздо ниже, нежели те радости и те устремления, которые свойственны духу. И получается, как я уже сказал, что дух в нас совершенно задавлен.

Каждый из нас приходит в храм, молится дома, читает какие-то книги о спасении и, опять-таки, о духовной жизни. И каждый раз, делая всё это, мы не можем не ощущать, что на нашем сердце как бы лежит некая пелена нечувствия. Мы молимся – но можем ли мы сказать, что на каждое слово молитвы откликается наше сердце? Нет, зачастую это бывает не так. Мы приходим в храм, и огромное количество каких-то посторонних мыслей, воспоминаний, забот, попечений овладевают нашим умом и сердцем. То же самое порой происходит и при чтении. Вот приходит человек и говорит: «Батюшка, я начал читать такого-то святого отца; я читаю одну страницу, вторую страницу, десять страниц, а потом задаюсь вопросом: “А что я прочел?” И не могу ответить себе на этот вопрос, потому что не помню». Или же человек садится читать книгу и засыпает. Его бессонница мучила, а когда он читать начал, сон тут же им овладел. Почему? Потому что настолько тяжело нам дается этот духовный труд. Тяжело – поскольку, опять-таки, наш дух постоянно находится в задавленном, угнетенном, неестественном для него состоянии. И только лишь в какие-то отдельные моменты мы чувствуем, как наше сердце оживает. Мы чувствуем, как во время службы нас увлекает то или иное песнопение, то или иное молитвословие. Мы чувствуем, когда становимся молиться, как какая-то молитва не только произносится устами, но и исходит собственно из нашего сердца, и мы понимаем, с чем, почему, зачем обращаемся к Богу, так что наша молитва превращается в то, чем она действительно должна быть, – в разговор нашей души с Богом. Это время, когда в нас действует Божественная благодать, которая как бы показывает нам, что на самом деле может с нами быть, какими могут быть наши взаимоотношения с Богом, какова может быть жизнь нашего духа. Но потом это состояние проходит, и мы снова сталкиваемся с повседневностью, так что вновь всё оказывается погребено под какими-то житейскими заботами, нуждами, нашими физическими состояниями. И возникает, конечно, вопрос: можем ли мы этим процессом хотя бы в какой-то степени управлять, зависит ли он от нас, от нашей воли, или же мы всецело преданы этому состоянию – плотскому и душевному – и никак не можем стать людьми духовными, как бы мы ни бились?

Если мы посмотрим на все те аскетические делания, которые имели место в жизни святых отцов и подвижников благочестия, то увидим, что это и есть средства, направленные на то, чтобы ослабить узы плоти, душевных привязанностей и пристрастий и дать силу и свободу нашему духу. На самом деле его не надо как-то специально укреплять, растить – он сам, как только почувствует свободу, отдастся своему естественному стремлению к Богу. И мы тогда увидим, какой его жизнь может быть.

Бывает очень большой ошибкой, когда человек воспринимает те делания, о которых я сейчас говорю, будь то пост, бдение, предстояние Богу в молитве, как-то изолированно и считает, что каждое из них имеет ценность само по себе. Безусловно, ни один наш подвиг сам по себе ценности иметь не может. Мы трудимся, мы подвизаемся, мы постимся и чего-то не едим, мы еще от чего-то отказываемся – и всё это нужно не Богу, а нам самим. И только лишь тот результат, к которому должен этот труд привести, является по-настоящему ценным.

Листья и плоды

Чтобы не давать себе повода гордиться, нужно вкушать пищу так, чтобы даже еда влекла нас к смирению.

Один древний святой отец уподобил телесное, внешнее делание человека листьям на дереве, а те добродетели, которые человек должен стяжать, – собственно плодам. Я постараюсь объяснить на примере, что представляет собой та цель, к которой нас средства подвижничества должны вести. Вот, скажем, пост. Безусловно, сам по себе человек не может сильно измениться оттого, что он ест больше или меньше, – это может повлиять на его физическое состояние, на его вес, на какие-то другие характеристики организма, но само по себе неядение духовного состояния человека изменить не может. Это изменение происходит тогда, когда человек начинает поститься, как говорят святые отцы, в духовном разуме. Что это значит? Прежде всего человек начинает относиться к еде как к дару Божиему – не просто как к тому, что он может купить в магазине, приготовить и съесть столько, сколько захочется, а как к тому, что дает ему для пропитания Господь. Когда-то протопресвитер Александр Шмеман написал такие интересные слова: он сказал, что с его точки зрения еда – это овеществленная любовь Божия. Человек нуждается в том, чтобы чем-то питаться, – и Господь создал многоразличные продукты, которыми человек себя может пропитать, это забота Бога о человеке. Но вместе с тем еда – это и некое удовольствие, и мы можем есть по необходимости, а можем есть ради услаждения. И вот когда мы решаемся ради удовольствия не есть, а есть только ради необходимости, то пересекаем ту границу, которая отделяет нас от поприща борьбы со страстями. Мы себе впервые отказываем в некоем наслаждении, которое каждому из нас хорошо знакомо, привычно. Мы говорим себе: вот столько я съем, потому что это действительно нужно, а вот это я есть не буду. И тогда вдруг оказывается, что у нас появляются силы своей плоти отказывать в каких-то других удовольствиях, каких-то других потребностях, которые не являются собственно необходимыми, которые являются следствием ее испорченности и поврежденности грехом. И человек становится немного свободнее. Ну и еще, наверное, когда речь идет о посте, нужно принять во внимание то, что говорит на эту тему преподобный авва Дорофей. Он говорит, что человек должен не только ограничивать себя в еде и вкушать пищу в определенную меру. Человек, когда ест, должен, во-первых, благодарить Бога, а во-вторых, должен себя укорять, вспоминая тех, кто подвизался в посте очень строго, как он подвизаться не может. Почему это бывает необходимо? – Потому что нередко человек постящийся, как ни странно, начинает тем, что он постится, гордиться. И чтобы не давать себе повода к этому, нужно вкушать пищу так, чтобы даже еда влекла нас к смирению.

Выработав навык молиться внимательно, мы заметим изменения, которые и в нашей внутренней жизни станут происходить.

Лествица Иоанна Лествичника Если говорить о таком подвижническом делании, как чтение, то мы должны к нему тоже подходить разумно. Можно читать для того, чтобы узнавать что-то новое. Можно читать для того, чтобы потом учить других людей. А можно читать для того, чтобы потом в конечном итоге над этими другими людьми надмеваться, кичиться тем, что они не знают того, что известно нам. Опять-таки, это порой становится поводом для гордости. А ведь читать человек должен с совершенно другой целью: чтобы в книгах святоотеческих, как в некоем зеркале, увидеть свое устроение. Мы должны читать и сравнивать то, что пишет тот или иной святой отец, со своим духовным состоянием. О какой-то страсти идет речь – а как во мне эта страсть действует? Указаны какие-то способы борьбы – а пользуюсь ли я этими способами или просто поступаю по страсти? А может быть, я даже не хочу замечать, что поступаю по страсти, а просто живу так, как мне хочется, и всё? То есть чтение тоже должно превращаться в элемент очень серьезной работы над душой. То же самое касается молитвы – ведь молиться можно очень по-разному. Можно прочитывать молитвенное правило, которое у каждого из нас есть, и считать, что этого в принципе вполне достаточно. А можно каждый раз за молитву буквально биться: вот мы встаем молиться, перед нами стоит задача постараться не отвлекаться и ум заключать, как говорит преподобный Иоанн Лествичник, в слова молитвы. Когда мы начинаем молиться так, то вдруг замечаем, насколько же это трудно, насколько – без преувеличения – мучительно: наш ум заключаться в слова молитвы не хочет, он постоянно отбегает, всё время где-то скитается – порой не просто в каких-то иных делах, а буквально в других частях земного шара и вселенной, – и нам очень трудно бывает его на место водворить. Но постепенно появляется навык молиться более внимательно, и мы начинаем замечать в себе изменения, которые и в молитве, и в нашей собственной внутренней жизни происходят. И так можно сказать о каждом делании. Даже если мы берем на себя такой труд, как бдение, – хотя, наверное, современному человеку не стоит себя особенно ограничивать в сне, – это тоже обязательно должно приводить человека к состоянию смирения, а не к состоянию некоего надмения и кичения тем, что он такой вот замечательный подвижник. Ведь что такое вообще эта ночная молитва, о которой мы читаем у многих святых отцов? Дело в том, что, согласно некоторым толкованиям, Страшный суд и Второе пришествие Спасителя должны произойти глубокой ночью, когда никто не будет ожидать этого. И вот приходит ночь – и человек встает, молится и просит Бога о том, чтобы его это пришествие не застало неготовым, чтобы его Господь застал трудящимся и пребывающим в покаянии. А если человек действительно пребывает в покаянии, то для гордости поводов уже не находится.

Я вкратце сказал о тех деланиях, которые должны быть нам присущи как людям, стремящимся оживить свой дух и освободить его из той подавленности, в состоянии которой он находится. Но самое главное, безусловно, не эти делания как таковые, ибо они, как я уже сказал, всего лишь навсего средства. Основа духовной жизни, ее центр, ее средоточие – это наши личные взаимоотношения с Богом. И очень важно понять, что самое главное, к чему ведут все подвижнические делания, – это жизнь в ощущении присутствия Бога, а еще определеннее говоря – жизнь с Богом.

В жизни есть масса вещей, о которых мы в принципе не задумываемся. Мы дышим воздухом – он есть, но мы не ценим его до тех пор, пока не ощущаем в нем недостаток. То же самое можно сказать о воде, о пище, о климатических условиях, в которые мы помещены. То есть, как правило, когда нам хорошо, мы ничего не замечаем – и обращаем внимание на что-то только когда нам становится плохо. И вот такое же отношение зачастую присуще людям и к Богу. Господь поддерживает нас в состоянии бытия – не будь Его воли нас в этом состоянии поддерживать, наше существование моментально прекратилось бы – а вспоминаем мы о Нем тогда, когда что-то в нашем привычном течении жизни нарушается: когда приходит болезнь, уходят в иной мир близкие, возникают другие тяжелые обстоятельства. Преподобный Иоанн Лествичник говорит: как вода, стесняемая со всех сторон, поднимается вверх, так и наша душа в стесненных условиях восходит к Богу. Действительно, тогда всё забывается и вспоминается Тот Один, Который может помочь. Но к этому состоянию – состоянию восхождения к Богу – нам нужно стремиться приходить и без внешних искушений, испытаний, то есть стремиться к этому тогда, когда у нас всё вроде бы хорошо.

Когда мы вспоминаем о Боге как о чем-то внешнем по отношению к нам, то это не есть собственно память о Боге.

Как этого достигнуть? Мы можем такой эксперимент предпринять – а на самом деле это не просто эксперимент, а то, что должно стать делом нашей жизни. Вот пробуждаемся мы утром и с момента пробуждения думаем о том, что для нас сегодня самое важное – не забывать о Боге или хотя бы как можно чаще о Нем вспоминать. А потом проходит день, и мы себя испытываем, как этот день был прожит, какую часть этого дня мы помнили о Боге и как часто мы о Нем забывали. И оказывается, что на самом деле о Боге мы забываем очень и очень часто. Мы говорим, не помня о Боге, мы действуем, не помня о Боге, мы едим, не помня о Боге, – причем мы можем даже помолиться перед едой, но о Боге не вспомнить. И самое поразительное, что мы порой стоим в храме на службе, слушаем то, что читается и поется, – и не помним при этом по-настоящему о Боге; мы умудряемся помолиться дома и по-настоящему не вспомнить о Боге. Как это возможно? Дело в том, что когда мы вспоминаем о Боге как о чем-то внешнем по отношению к нам, то это не есть собственно память о Боге. Это можно вот с чем сравнить: в нашей жизни есть масса людей, с которыми мы знакомы и в принципе о них помним, но они не занимают нашего сердца и нашего внимания по-настоящему. Порой на таком же месте в нашем сознании находится и Господь… А можно привести другую аналогию: есть в нашей жизни порою какой-то один, а может быть, два-три по-настоящему близких для нас человека. И когда с кем-то из этих близких людей что-то происходит – например, человек заболевает, ему угрожает какая-то опасность, – мы ни о чем, кроме него, думать не можем, наше внимание постоянно приковано к нему. Вот примерно то же самое должно быть и с нашим отношением к Богу: наши мысли, наше сердце должны быть заняты Им.

Свт. Феофан Затворник Многие из вас, наверное, читали произведения великого угодника Божия, подвизавшегося в нашем Отечестве, – святителя Феофана Затворника, которые до нашего времени сохранились как некий удивительный дар, или по крайней мере слышали их названия. Так вот, одна из его книг так и называется: «Что есть духовная жизнь, и как на нее настроиться». И, наверное, нигде так ясно и так просто не сказано о различных проявлениях духовной жизни, ее сторонах, сложностях, как там. Помимо этого у святителя Феофана есть масса писем, которые он писал разным людям, находящимся в конкретных обстоятельствах и обращавшихся к нему с конкретными вопросами. Эти письма, собранные в несколько томов, тоже являются драгоценным свидетельством о том, как человек к жизни духовной по-настоящему восходит. Безусловно, святитель Феофан в этих письмах изложил свой собственный опыт подвижнической, аскетической жизни, и я думаю, что если вы возьметесь за такой труд – прочитывать в день хотя бы одно-два письма и постоянно к этому чтению возвращаться, то ваша душа этим чтением будет согреваться и направляться на тот путь искания Бога, на который мы обязательно должны встать.

Человек, живущий духовной жизнью, ощущает свою постоянную связь с Господом. Мы должны чувствовать, что без Него не можем жить, без Него не можем обойтись; мы должны ощущать, что если на какое-то мгновение о Нем забыли, у нас словно почва из-под ног ушла, и должны о Нем тотчас же вспомнить. Каким образом приходит к этому человек? Вы знаете, что есть учение святых отцов о непрестанной молитве. Но я не буду говорить таких высоких слов, как непрестанная молитва, нерассеянная молитва, зрительная молитва, – я скажу о том, что мы должны подвизаться в молитве постоянной, то есть наш ум не должен быть непрерывно занят какими-то размышлениями, переживаниями и беспокойствами о земном: когда нам нужно обдумать то или иное дело, размышлять на эту тему интенсивно и продуктивно мы можем 5–10, максимум 15 минут. Мы же размышляем порой днями и ночами, и это размышление носит скорее разрушительный для нас, нежели созидательный характер. И поэтому нам для того, чтобы подумать, надо выбрать какое-то определенное время, которое должно быть этому посвящено, а всё остальное время нужно стараться обращаться к Богу и молиться. При этом молитва способна нас в гораздо большей степени просветить и вразумить в непростых обстоятельствах и ситуациях, нежели все эти наши мечущиеся из стороны в сторону помышления. И в то же время эта постоянная молитва – хотя она может быть еще недостаточно внимательной, может быть рассеянной, может не касаться по-настоящему глубоко нашего сердца – является для нас тем самым условием, при котором наш дух в какие-то моменты может пробуждаться и к Богу устремляться. И, кроме того, надо еще помнить: Господь, когда видит, что человек трудится, начинает ему помогать. И человек обретает те дары, которых своими силами он бы, безусловно, стяжать не сумел.

Научи меня, Господи, по Тебе тосковать – мучиться, страдать, скорбеть, когда я не имею постоянного общения с тобой!

Молиться в течение дня нужно не только молитвой Иисусовой или какой-то другой краткой молитвой – нужно, помимо этого, приобрести опыт обращения к Богу в тех нуждах, в тех трудных положениях, в которых мы испытываем необходимость Божией помощи. А испытываем мы необходимость в ней не только тогда, когда у нас в житейском плане что-то произошло, или когда на работе кто-то обидел, или дома что-то случилось. Мы имеем определенные духовные нужды: например, видим, что нам не удается молиться внимательно. Кого нужно просить о том, чтобы научиться внимательно молиться? Конечно, Бога. Мы чувствуем, что нам не удается справиться с какой-то страстью; мы понимаем, что сейчас идем куда-то, где будет масса поводов для того, чтобы та или иная страсть в нас снова восстала; мы ощущаем, что постоянно увлекаемся во что-то, что для нас, страшно сказать, интереснее Бога, привлекательнее Бога, нам страшно от этого, но ничего поделать с собой мы не можем. И нужно обращаться со всем этим к Богу, просить Его помочь. А то ведь бывает так, что есть мысль «Не надо о Боге забывать, надо помышлять о Нем», но есть и какое-то дело, которое для нас приятно и которое трудно совместить с памятью о Боге. Это может быть не какой-то явный грех, но любое предпочтение чего-либо Богу становится для нас грехом. В этом случае мы можем обращаться к Нему с молитвой и говорить: «Господи, помоги мне ни в чем не находить удовлетворения, кроме Тебя, ни в чем не находить подлинной радости, кроме Тебя. Научи меня, Господи, по Тебе тосковать – мучиться, страдать, скорбеть, когда я не имею постоянного общения с тобой». И Господь в ответ на молитву человека даст просимое, то есть его душа действительно начнет Бога искать; Господь его со всех сторон по его же собственной просьбе утеснит, и человек естественным образом к Нему устремится.

В целом духовная жизнь – это то, о чем можно рассказать в неких общих чертах, но что это на самом деле такое, каждый человек узнаёт только лишь тогда, когда к этой жизни приступает, когда начинает ею жить, когда она становится его собственной жизнью и начинает в его бытии преобладать. А до того все разговоры о ней носят в значительной степени внешний характер. Это всё равно что пытаться представить себе по описаниям какое-то блюдо, которое мы никогда в жизни не пробовали и не знаем, какой у него вкус. А когда человек хотя бы раз духовной пищи вкусит, то вкус ее он уже не забудет и будет испытывать потребность к этому духовному вкушению раз за разом возвращаться.

Если не будет второго – первое станет бессмысленным и даже опасным.

«Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине.» (Иоан.4:24)

Греческое слово «проскунео», которое чаще всего переводится в Новом Завете как «поклонение», значит «падать или склоняться перед кем-то/чем-то». Поклонение является выражением внутреннего, духовного состояния. Так как это внутреннее, индивидуальное действие, христиане поклоняются все время, семь дней в неделю. Когда христиане формально собираются для поклонения, ударение все равно должно ставиться на индивидуальном поклонении Господу. Даже в рамках собрания, каждый участник должны осознавать, что он поклоняется Богу на индивидуальной основе.

Характер христианского поклонения исходит изнутри человека и имеет два одинаково важных качества. Мы должны поклоняться «в духе и истине» (Иоанна 4:23-24). Поклонение в духе не имеет ничего общего с нашим физическим положением. Оно связано с нашей внутренней сущностью и требует нескольких моментов. Во-первых, мы должны родиться свыше. Без Святого Духа, пребывающего в нас, мы не можем поклоняться Богу, потому что не знаем Его. «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога,» (1Кор.2:11,12) Дух Святой в нас является Тем, Кто побуждает к истинному поклонению, ведь по сути Он прославляет Себя, а всякое истинное поклонение прославляет Бога.

Во-вторых, поклонение в духе требует, чтобы наш разум был сосредоточен на Боге и обновлен истиной. Павел призывает нас: «и не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная.» (Рим.12:2).

Лишь когда наш разум «переключается» от мирских вещей на Бога, мы можем поклоняться в духе. Тем не менее, отвлекающие факторы разных видов могут заполонять наши умы, когда мы пытаемся хвалить и прославлять Бога, препятствуя нашему истинному поклонению.

В-третьих, поклоняться в духе можно имея лишь чистое, открытое и раскаявшееся сердце. Когда сердце царя Давида был наполнено чувством вины за свой грех с Вирсавией (2 Царств 11), то он обнаружил, что не может поклоняться. Он чувствовал, что Бог был далеко от него, и воскликнул: «Весь день я кричу. Днем и ночью я чувствую руку Твою – как она тяжела!» (Псалом 31:3-4). Но когда Давид исповедал свой грех, общение с Господом было восстановлено, и он смог хвалить Господа и поклоняться Ему. Он понял, что «жертва Богу – сокрушенный дух, сокрушенного сердца не отвергнет Бог» (Псалтирь 50:19). Хвала и поклонение Господу не могут исходить из сердца, наполненного неисповеданным грехом.

Вторым качеством настоящего поклонения является то, что оно должно осуществляться «в истине». Поклонение является ответом на истину, а что может быть лучшим примером истины, чем Слово Божье? Иисус сказал Отцу: «Истина — это Слово Твое» (Иоанна 17:17). Псалом 118 говорит: «Закон Твой – истина» (ст. 142) и «Суть слова Твоего – истина» (ст. 160). Чтобы по-настоящему поклоняться Богу, мы должны понять, кто Он и что Он сделал, а единственное место, где Господь полностью открыл Себя – это Библия. Поклонение является выражением хвалы из глубины нашего сердца Богу, Которого можно понять благодаря Его Слову. Не зная истин Библии, мы не знаем Бога и не можем поклоняться по-настоящему.

Поскольку внешнее поведение является вторичным фактором в христианском поклонении, нет каких-то определенных правил относительно того, должны ли мы сидеть, стоять, падать, соблюдать тишину или громко петь во время общего служения поклонения. Эти вещи должны решаться в зависимости от особенностей общины. Самым главным является то, что мы должны поклоняться Богу в духе (в наших сердцах) и истине (в нашем сознании).

2. Духовная жизнь человека.

К духовной жизни человека относят: знания, чувства, потребности, переживания, способности, веру, убеждения, стремления и цели.

Духовная сфера жизни общества охватывает различные формы и уровни общественного сознания: нравственное, научное, эстетическое, политическое, правовое и религиозное сознание.

Духовная сфера жизни общества охватывает различ­ные формы и уровни общественного сознания: нравствен­ное, научное, эстетическое, религиозное, политическое, правовое сознание. Соответственно ее элементами явля­ются мораль, наука, искусство, религия.

Мораль — это совокупность правил поведения, про­изводных от представлений людей о добре и зле, спра­ведливости и несправедливости, хорошем и плохом, ко­торые являются следствием внутреннего убеждения че­ловека либо силой воздействия на него общественного мнения.

Наука — это теоретически систематизированные взгляды на окружающий мир, воспроизводящие его су­щественные стороны в абстрактно-логической форме понятий, теорий, законов) н основанные на результатах научных исследований.

Искусство — это специфическая форма общественно­го сознания, представляющая собой отражение окружающей действительности в художественных образах.

Религия — это совокупность определенных мифов, дог­матов, культовых и обрядовых действий, а также рели­гиозных институтов (церковь).

В отличие от материальных, духовные потребности не заданы биологически, не даны человеку от рождения. Они формируются и развиваются в процессе социализации личности.

Особенность духовных потребностей состоит в том, что они имею принципиально неограниченный характер: пределов роста для них не существует, а единственным ограничителем такого роста являются лишь объемы уже накопленных человечеством духовных ценностей и желание человека участвовать в их приумножении.

Ради удовлетворения духовных потребностей люди организуют духовное производство. К результатам духовного производства относятся:

— идеи, теории, образы, ценности

— общественные связи индивидов

— уровень развития самого человека

Ученые выделяют три вида духовного производства:

— наука и образование

— искусство и культура

— религия

Духовный мир личности (микрокосм человека) — целостное и в то же время противоречивое явление. Это сложная система, элементы которой:

1) духовные потребности в познавании окружающего мира, в самовыражении средствами культуры, искусства, других форм деятельности, в пользовании достижениями культуры и др.;

2) знания о природе, обществе, человеке, самом себе;

3) вера в истинность тех убеждений, которые разделяет человек;

4) представления;

5) убеждения, определяющие человеческую деятельность во всех ее проявлениях и сферах;

6) ценности, лежащие в основе отношения человека к миру и самому себе, придающие смысл его деятельности, отражающие его идеалы;

7) способности к тем или иным формам социальной деятельности;

8) чувства и эмоции, в которых выражается его отношение с природой и обществом;

9) цели, которые он сознательно ставит перед собой.

Важным элементом духовного мира человека является его мировоззрение, совокупность его взглядов на мир в целом и связанное с ними отношение к миру. Выделяют несколько типов мировоззрения:

1) обыденное (или житейское). Оно формируется под влиянием жизненных обстоятельств, опирается на личный опыт;

2) религиозное. В его основе лежат религиозные взгляды, представления и убеждения человека;

3) научное. Оно формируется на основе достижений современной науки, отражает научную картину мира, результаты современного научного познания;

4) гуманистическое. О нем говорят скорее как о цели, чем как о реальности. Гуманистическое мировоззрение объединяет лучшие стороны научного мировоззрения с представлениями о социальной справедливости, экологической безопасности, нравственном идеале.

Духовный мир личности выражает неразрывную связь индивида и общества. Человек вступает в общество, обладающее определенным духовным фондом, освоить который ему предстоит в жизни

Лучшие его, щемяще искренние стихи — «Смеялись люди за спиною», «Москва-Товарная», «Баллада о лотосе», «Со мною вот что происходит…» и еще, еще, все те, что вобрали дыхание времени. Читал он эти стихи распахнуто, люди светлели, слыша их, будто сами их только что написали.

Мы были братьями по аудитории.

Когда-то на вечере в Московском университете Илью Оренбурга спросили о Евтушенко и обо мне. Усталый мэтр, тончайший дегустатор мировой поэзии, горько усмехнулся: «Что у них общего?» И ответил притчей.

«Однажды разбойники поймали двух путников. Сначала одного, потом другого. И привязали их вместе к одному дереву одной веревкой. Так вот, общее у них — это одно и то же дерево, та же веревка и те же разбойники».

К сожалению, литразбойники, увы, до сих пор существуют.

Сейчас стало модой пренебрежительно говорить о нем. Дефицитники, путающие Северянина с сервилатом, переключились на АББА.

Увы, его есть в чем упрекнуть — но не вам же! Недостатки проистекают из его достоинств.

Но вспомните ночную площадь Маяковского, взволнованный воздух дышащих многотысячных толп, худую фигуру и хватающий воздух жест — будто человек тонет! — вспомните бледное, искаженное мукой и упоением лицо поэта и стон его: «Граждане, послушайте меня!» Человек тонет. Человек тонет на площади.

Мнемозина на метле

Что сказать о музе Юнны Мориц?

Голос Юноны повенчан в ней с гуннами, классические тропы — с бешеным ритмом погони, с гневными набухшими жилами стихотворных строчек. Уже давно запомнился читателю ее отклик:

Кто это право дал кретину

Совать звезду под гильотину?

Содержание и смысл поэзии Юнны Мориц жизнь наша, суетная, затурканная, трагичная и прекрасная по сути своей.

О жизни, о жизни — о чем же другом? —

Поет до упаду поэт.

Ведь нет ничего, кроме жизни, кругом,

Да-да, чего нет — того нет!

О жизни, о ней лишь, — да что говорить!

Не надо над жизнью парить?

Но если задуматься, можно сдуреть —

Ведь не над чем больше парить!

Нелегкая жизнь досталась поэту. Детство ее, голодное детство войны, определило характер ее поэзии — с аудиторией от Олимпа до Лысой Горы.

Я не езжу на Пегасе,

Я летаю на метле! —

так написала она в своей книге «При свете жизни».

Заброшенное, рано повзрослевшее детство ее поет на пепелищах, играет не на моцартовски жемчужной флейте, не на губной гармошке, а на старой расческе, обернутой папиросной бумагой, — таков, увы, был нехитрый инструмент детства войны.

Если шла мировая война

В раннем детстве, от двух — до шести,

Или, скажем, с шести — до десяти,

В час, когда за куском

Дети лезут ползком

Под колеса великой истории,

Покатившей на наши калории.

Белый мельник,

Дай кружку муки на сочельник!

Белый ангел голодного детства,

Мой принц, мой жених,

Дай нам выжить на скудные средства,

А также без них!

Черный цвет — любимый цвет, автоцвет нашего поэта. В нем все оттенки черной гаммы.

Я — черная, буду я черной землицей,

Ты — белая, будешь черемухой виться

И черную землю сосать.

Это не летучий цвет Лорки, а плотный, густой, это голландская сажа.

Как многоголос этот черный — от бархатной каймы бабочки махаона до «черных дней, где трудно отшутиться». Но это не цвет монашества, схимы, в нем таится тот стон, запредельный взлет, как в лучшем, может быть, ее стихотворении с рефреном: «Я черная птица, а ты — голубая!»

Этот черный только подчеркивает праздничную голландскую живопись жизни. Как хищен и цепок взгляд живописца, как роскошна и гобеленно остра вышивающая игла!

Зеленым шелком вышитые елки

На леденяще сизом серебре,

Снегирь вишневый на зеленом шелке

И зяблый листик сердца в снегире.

Слово — духовная жизнь народа, материализованная в звуке, затем в высвеченном начертании. Отпадающие поколения уносят с собой отсохшие словообразования. Слово биологично, растительно. Даль, Хлебников — великие биологи слова.

Слагать вещь из слов — это все равно что строить стены из живых, трепещущих птиц, из птичьих стай!

Ты работаешь с живой историей. В поэзии слово чисто, обнаженно, вынуто из словесной толпы, поставлено отдельно с круговым обзором, как храм на холме.

Вот уже неделю я брожу под гипнозом старорусской любовной песни, записанной у Киреевского. В ней звук — цвет, а за ним акварельное чувство.

Нет цвета, нет цвета,

Ах, нет цвета алого!

Аль его, аль его

Песком желтым вынесло?

Аль его, аль его

Боярыни вырвали?

Аль его, аль его

Совсем в поле не было?

Вслушайтесь: «Аль его, аль его…» Все как прошито алой лентой! Прямо старорусский Матисс какой-то. Сурик с желтым и изумрудкой. Так писали портреты и иконы на алом подмалевке, и грунтовка порой проступала.

Сравните у Есенина: «Черный человек, черный, черный человек…» Как в технике сграффито, образы поэмы обведены черной каймою.

Жил мальчик

в простой крестьянской семье.

Желтоволосый

с голубыми глазами —

эта непритязательная строчка загорается бирюзой и золотым кадмием на черном фоне («черный, черный, черный»), как горят на черном чистые цвета мастеров Палеха и Мстеры. Черный лаковый цилиндр ставит точку в конце, черную дыру небытия.

Ю. Мориц — певец нравственный и благородный. Пускай иные стихотворцы пытаются восполнить слабости своей поэзии окололитературной шумихой, комплексуя, разражаясь пугающими статьями, — Ю. Мориц честна, сила ее в стихе, стихи ее говорят сами за себя.

Духовная сила, вернее, духовная биология — духовность, спрессована до материальности в ее ритмах. Это захлебывающаяся сила жизни, чувственная молодая страсть, огненное заклятье, кончающееся просветленной улыбкой гармонии:

На трижды радость, радость, радость

В базарной гуще, гуще, гуще,

Где вечно мимо, мимо, мимо!

За эти прутья, прутья, прутья,

За то, что — братья, братья, братья,

Да будет втрое, втрое, втрое,

И много больше, больше, больше,

Избегнув пошлости и фальши,

Огонь утроит тени в мире!

Когда мы будем втрое дальше,

Улыбка станет втрое шире.

Читает Юнна Мориц как подлинный поэт — не заискивая перед аудиторией, без эстрадной жестикуляции — читает как пишет. Она владеет ритмом, вернее, ритм ею. Поэтому так и внимает ей аудитория, читая над головами, что диктуют ей «сестра-ирония и лирика-сестрица».

Юрий Казаков

Годы летят, а он все сидит за столом — набычась, опустив глаза долу, прикрыв их махонькими светлыми ресничками своими, сидит, сложив трубкой губы, так близко сведенные к дрожащим ноздрям, что они кажутся одним общим органом обоняния — этаким соплом, дыхалом противогаза: так вот и сидит он, вытянув это чудесное нюхало свое, втягивая звук фужеров, цвет сумерек, нас, эпоху, все чует, все пробует на вкус своего нюха. Кажется, не зрение, не слух (хотя он и был виолончелистом в Большом театре), а обоняние — основное художническое чутье Юрия Казакова.

Он так и живет среди нас, как представитель рощ, водоемов, неба, как тяжело дышащий кусок тишины, как напоминание о подлинном темном и вечном, что есть в нас — людях, как в ветвях, рассветах и волчьей шкуре.

Большинство писателей описывает природу, глядя на нее — на ольху, затоны, просеки — глазами сегодняшнего человека. Казаков же глядит на сегодняшнего человека глазами леса, вепря, дворняги, глядит с нежностью, сокрушенным сожалением и родством. Он не описывает ее отстраненно — как описывают эпоху Алой и Белой розы, скажем. Нет, он — целое с ней, они, эти деревья, близки ему и вещественны, как большие пальцы ступни: болят, ноют, чешутся.

Он психолог леса.

Вернее, он сам — большой палец существа, называемого небом, полем, тропинкой. Смешны дискуссии о прогрессе — технике, машинах, лесах и городах. Двух культур не существует. Ибо города — это такой же продукт природы, продукт биотоков мозга. Как будто азотистые или железистые соединения, став автобусом, перестали быть биологическими компонентами процесса, называемого природой.

Готовое домашнее задание №77 по учебнику Учебник по русскому языку 8 класс. Разумовская М.М 2001

Наш робот распознал:
77. Слово духовная жизнь народа, материализованная в звуке, зачтем в высвеченном начертании. Отпадающие поколения уносят с собой отсохшие словообразования. Слово биологично, растительно. Даль, Хлебников великие биологи слова.
Слагать вещь из слов это все равно что строить стены из живых, трепещущих птиц, из птичьих стай.
Ты работаешь с живой историей. В поэзии слово чисто, обнажено, вынуто из словесной толпы, поставлено отдельно с круговым обзором, как храм на холме.
А. Вознесенский
Владимир Иванович Даль 1801-1872 был человеком необыкновенным. Морской врач, путешественник-этнограф, писатель, он колесил по России, изучал ремесла и все время чутко прислушивался к речи разных людей, узнавал множество удивительных русских слов и пословиц, которые прежде не были известны ему. Даже на войне он не забывал о своем занятии.
В.И. Даль собрал большое количество слов. Но пока они прятались у него в тетрадках, бесценное сокровище принадлежало ему одному. А чтобы отдать это сокровище всем, сберечь для всех язык народа, Даль издал Толковый словарь живого великорусского языка, включающий 200 тысяч слов.
Больше 100 лет Толковый словарь… Даля удивляет и восхищает читателей, радует точными, яркими народными словами, мудрыми и веселыми пословицами. А для лингвистов словарь Даля неиссякаемый источник, из которого они черпают знания о русских словах. Словарь помогает донять и значения многих диалектных слов.