«Не противься злу»

Фраза из Библии: «Не противься злу» часто вызывает удивление и не всегда правильно истолковывается. Чтобы понять ее, сначала надо определить, что такое зло. Есть ли такие конкретные поступки или вещи, на которые можно указать как на зло? Без сомнения, люди неоднократно пытались сделать это, но ничто не может быть злом в соответствии с фиксированным принципом. Тогда что же это такое? Это нечто лишенное гармонии, чему не хватает любви и красоты, и, кроме того, это то, что не вмещается в нашу жизнь. То, что приходит в согласие с условиями, которые предоставляет жизнь, не может быть злом.

Зло можно уподобить огню

Природа огня заключается в разрушении всего, что лежит на пути, но хотя сила зла так же огромна, как и сила огня, зло все-таки слабо — так же, как слаб огонь. Как огонь не может долго продержаться, так и зло не долговечно. Как огонь уничтожает сам себя, так и зло становится своим собственным разрушителем. Почему сказано: «Не противься злу»? Потому что сопротивление дает жизнь злу; непротивление позволяет ему выгореть дотла. Зло видят в формах гнева, страсти, жадности, а также упрямства, гнева или предательства, но корень зла всегда один — эгоизм. В одном человеке зло возможно и проявлено на поверхности, а в другом — запрятано в глубинах сердца.

«Не произноси имя сатаны, а не то он выскочит из своей могилы»

Неосмотрительные или бездумные люди очень часто впадают в ошибку, пробуждая спящего дьявола, потому что не знают музыки жизни. Чтобы научиться жить в мире, надо стать музыкантом жизни. Каждый человек в мире — это нота; человек, воспринимающий мир таким образом, получает в руки музыкальный инструмент. Весь мир становится оркестром, призванным сыграть симфонию.

Даже в мелочах можно заметить влияние того же закона. Часто самые тяжелые проблемы в жизни возникают не из-за трудностей, созданных другими, а из-за неспособности самого человека понимать человеческую натуру. Для того, кто понял человеческую натуру, становится ясно, что первый и последний урок, который надо усвоить в жизни,- это не сопротивляться злу. Ведь сопротивление становится топливом для огня. Говоря другому: «Не делай этого», или спрашивая его: «Почему ты делаешь это?», коря его: «Ты должен делать так-то и так-то», мы делаем зло только сильнее, лишь крепче привязываем человека к ошибке.

Каждый в этом мире может быть кем-то вроде учителя

Но не учителем в подлинном смысле, потому что настоящий учитель это тот, кто всегда учит сам себя; и чем больше он учит себя, тем яснее осознает, что в мире надо еще стольким вещам выучиться, что всей жизни не хватит на это. Чем больше человек учится, тем меньше зла он видит в других. Это не значит, что в других зла больше или меньше,- это значит, что такой человек осознает: враг, которого он привык видеть в других, в действительности находится в нем самом. Худший враг, с которым доводилось сталкиваться в жизни, обнаруживается в собственном сердце. Это вызывает чувство унижения, но это и правдивый урок: ищи в себе тот элемент, которому ты сопротивляешься в другом человеке.

Жизнь — это место, где необходимо двигаться нежно

В мыслях, речи или действиях надо держать под контролем ритм; во всем, что делаешь, необходимо соблюдать закон гармонии. Даже если идешь босиком по колючкам, не избежишь обвинений: колючки обвинят тебя в том, что ты топчешься по ним. Если жизнь в мире — такая тонкая вещь, может ли кто-нибудь сказать, что обрел достаточную мудрость? И может ли кто-нибудь надеяться прожить в мире, не задумываясь над этой проблемой?

Кисть не сможет занять место ножа

Меня однажды спросили, каким образом глава корпорации или учреждения может следовать правилу непротивления злу. Я ответил, что видел возглавляющих заводы людей, которые завоевали сердце каждого работающего там, тогда как там были и другие руководители, которых все ненавидели. Возможно, последние приносили больше прибыли, чем первые, хотя в конечном итоге все равно обнаружилось бы, что доходы первых были более надежны и постоянны. Пути мудрости и нежности нельзя описать в форме четких правил, которым люди должны следовать. Кисть не сможет занять место ножа, и поэтому каждый из нас должен использовать любой метод в соответствии с обстоятельствами. Однако за всем должна стоять мысль о непротивлении злу.

Проблема зла велика. Многие не желают даже слышать о ней, хотя сталкиваются с ней каждую минуту жизни, а оставив проблему нерешенной, горю не помочь. Любой готов судить, замечать или наблюдать зло в другом, не задумываясь о том, что подчас поверхность вещи отличается от ее глубины. Хотя, возможно, то, что кажется злом, таит добро в глубине, а то, что кажется добром, содержит искры зла. И по какому стандарту мы можем узнать зло и добро, и кто может судить о добре и зле в другом человеке? Если о чем и можно судить, так только о собственном добре и зле. Никто кроме Бога не имеет власти судить другого. Чувство справедливости дано человеку только для того, чтобы он мог судить свои собственные поступки; именно для этой цели ему и было дано это чувство.

Если мы посмотрим на жизнь, то увидим, что она есть не что иное, как борьба — индивидуальная и коллективная

Похоже, что если в жизни и есть что-нибудь другое кроме борьбы, то это лишь способность дарить и получать доброту и любовь и совершать бескорыстные поступки. Как бы ни был человек опытен в разных вопросах жизни, его опыт достигает только определенной точки и он не может пойти дальше. А что ему действительно требуется, так это понимание жизни, понимание закона, который работает за всем этим. Только это знание способно уменьшить непрерывную борьбу человека, потому что заставит его меньше сопротивляться. Оно сделает его более терпимым к естественному состоянию людей. Как только человек понимает, что не должен требовать от другого невозможного, он становится терпимым.

Трудность заключается в том, что любой из нас требует от другого больше понимания, разумности, доброты и любви, чем от себя самого. Человек хочет от другого большей справедливости и чистоты, чем сам готов дать; и его стандарты могут быть такими высокими, что другой человек оказывается не в состоянии дотянуться до них, отчего чувствует себя разочарованным. Вот что обычно случается: человек, столкнувшийся с несправедливостью, хранит молчание, он сопротивляется, и таким образом жизненная борьба продолжается. Человек не должен ожидать, что сливовое дерево принесет розы или розовый куст произведет жасмин. Все люди — как растения, но не одинаковые. Мы можем любить розы, но не каждое растение приносит розы; если нам нужны розы, давайте искать их лишь на том растении, на котором они растут; если же то, что мы нашли, не окажется розовым кустом, мы не должны разочаровываться. Таким образом мы исправим наш самообман.

Когда люди говорят, что кто-то плох, в действительности это означает, что поверхность стала плохой. Глубина не может быть плохой, каким бы скверным ни казался человек. Ведь жизнь как таковая есть добро, и человек, состоящий из одного только зла, просто не мог бы жить. Сам факт того, что он жив, доказывает, что в нем есть проблески доброты. Кроме того, многообразие типов людей так же бесконечно, как и многообразие вещей: некоторые кажутся внешне жесткими, являясь нежными в душе; некоторые по видимости мягки, а внутри жестки; одни очень добры в глубине, но злы на поверхности; другие злы на поверхности, но добры в глубине. Чем больше разнообразия в мире, тем более разнообразны души.

Какое воспитание, какая точка зрения, какое отношение к жизни являются наилучшими и дают наибольшее счастье?

Это такая позиция, при которой не замечаешь зло, вместо того чтобы оказывать ему сопротивление. Есть 3 способа прожить жизнь, и каждый можно сравнить с борьбой пловца в море, чьи волны все время падают и поднимаются. Один будет бороться, покуда позволит его жизнь; но подъем и падение волн в море будет продолжаться и продолжаться, и в конце концов он утонет. Так же и с человеком. Он борется, опьяненный борьбой, продолжая до тех пор, пока не иссякнет энергия. В этой борьбе он может казаться сильным, может представляться побеждающим других, может казаться имеющим больше вещей, чем другие, но каков будет итог? В конце он утонет. Но есть другой человек, знающий, как плавно двигаться в воде, он понимает ритм движения рук и ног; он плывет в согласии со взлетом и падением волны. Он не борется. Такой человек может надеяться доплыть до порта, если тот близко. Если его идеал не слишком отдален, тогда он выполнит это. Третий же человек — это тот, кто ходит по волнам. Именно в этом смысл хождения Христа по воде.

Жизнь подобна непрерывному движению волн

Тот, кто позволяет ей тревожить себя, будет раздражаться и беспокоиться все больше с каждым днем; тот, кто не обращает на нее внимания, всегда будет спокоен и безмятежен. Тот, кто видит все и все-таки возвышается над этим, идет по волнам. Никто не в состоянии в одно мгновение достичь высшей мудрости, высшего понимания жизни; весь век человеческий может оказаться слишком коротким для этого. И все же нужна надежда, потому что тот, кто надеется и видит возможности, восходит на вершину, тогда как утративший надежду не имеет ног, чтобы взойти на гору мудрости, вершина которой и есть желанная цель.

Инайят Хан
Источник: книга «Учение суфиев»

Зло. Что значит «непротивление злу»?

Фраза из Библии «Не противься злу» часто вызывает удивление и не всегда правильно истолковывается. Чтобы понять её, сначала надо определить, что такое зло. Есть ли такие конкретные поступки или вещи, на которые можно указать как на зло? Без сомнения, люди неоднократно пытались сделать это, но ничто не может быть злом в соответствии с фиксированным принципом. Тогда что такое зло? Это нечто такое, что разрушает гармонию, чему недостаёт любви и красоты и, прежде всего, это то, что не может ужиться с жизнью. То, что приходит в согласие с условиями, которые предоставляет жизнь, не может быть злом. Источник — Эзотерика. Живое Знание

Зло можно уподобить огню. Природа огня заставляет его уничтожать всё, что лежит на пути, но хотя сила зла также огромна, как и сила огня, зло всё-таки слабо — так же, как слаб огонь. Как огонь не может жить вечно, так и зло не вечно. Как огонь уничтожает сам себя, так и зло пожирает себя изнутри. Почему сказано «не противься злу»? Потому что сопротивление продлевает жизнь зла; непротивление заставляет его выгореть дотла. Зло видят в формах гнева, страсти, жадности, а также упрямства, гнева или предательства, но корень зла всегда один: эгоизм. В одном человеке зло может быть видно с первого взгляда, в другом — запрятано в тайниках сердца.

На Востоке есть поговорка: «Не произноси имя дьявола, а не то он выскочит из своей могилы». Неосмотрительные или бездумные люди нередко пробуждают дьявола, когда он спит, потому что не знают музыку жизни. Чтобы научиться жить в мире, надо стать музыкантом жизни. Каждый человек в мире — это нота; человек, воспринимающий мир таким образом, получает в руки музыкальный инструмент. Весь мир становится оркестром, призванным сыграть симфонию.

Даже в мелочах можно заметить влияние того же закона. Часто самые тяжёлые проблемы в жизни возникают не из-за трудностей, созданных другими, а из-за неспособности самого человека понимать человеческую натуру. Для того, кто понял человеческую натуру, становится ясно, что первый и последний урок, который надо усвоить в жизни — это не сопротивляться злу. Ведь сопротивление становится топливом для огня. Говоря другому «не делай этого», спрашивая его «почему ты делаешь это? «, коря его «ты должен делать так-то и так-то», — мы делаем зло только сильнее, лишь крепче привязываем человека к пути зла.

Каждый в этом мире может быть кем-то вроде учителя, но не учителем в подлинном смысле, потому что настоящий учитель всегда учит сам себя; и чем больше он учит себя, тем яснее осознаёт, что в мире надо ещё стольким вещам выучиться, что всей жизни не хватит на это. Чем больше человек учится, тем меньше зла видит в других. Это не значит, что в других зла больше или меньше, — это значит, что такой человек осознаёт: враг, которого он привык видеть в других, в действительности находится в нём самом. Худший враг, с которым доводилось сталкиваться в жизни, обнаруживается в собственном сердце. Это вызывает чувство унижения, но это и правдивый урок: ищи в себе тот элемент, который ты хотел бы искоренить в другом.

Жизнь — это такое пространство, в котором надо двигаться осторожно. В мыслях ли, в речи или действиях надо держать под контролем ритм; во всём, что делаешь, необходимо соблюдать закон гармонии. Даже если идёшь босиком по колючкам, не избежишь обвинений: колючки обвинят тебя в том, что ты попрал их ногами. Если жизнь в мире — такая тонкая штука, может ли кто-нибудь сказать, что обрёл достаточную мудрость? И может ли кто-нибудь надеяться прожить в мире, не задумываясь над этой проблемой?

Проблема зла велика. Многие даже слышать о ней не желают, хотя сталкиваются с ней каждую минуту жизни, а оставив проблему нерешённой, горю не помочь. Каждый готов судить, замечать или наблюдать зло в другом, не задумываясь о том, что подчас поверхность вещи отличается от её внутреннего содержания. Может, то, что кажется злом, таит добро в глубине, а то, что кажется добром, содержит искры зла. И по какому стандарту мы можем узнать зло и добро, и кто может судить о добре и зле в другом человеке? Если о чём и можно судить, так только о собственных добре и зле. Никто, кроме Бога, не имеет власти судить другого. Чувство справедливости дано человеку только для того, чтобы он мог судить свои собственные поступки; именно для этой цели ему было дано чувство справедливости.

Если мы посмотрим на жизнь, то увидим, что она есть не что иное, как борьба — индивидуальная и коллективная. Похоже, что если в жизни есть что-нибудь другое, кроме борьбы, то это лишь способность дарить и получать доброту и любовь и совершать бескорыстные поступки. Как бы ни был человек опытен в разных вопросах жизни, его опыт простирается до определённой границы и не ступает дальше. А что ему действительно требуется, так это понимание жизни, понимание закона, который стоит за ней. Только это знание способно уменьшить непрерывную борьбу человека, потому что заставит его меньше сопротивляться. Оно сделает его более терпимым к естественным условиям человеческого существования. Как только человек понимает, что не должен требовать от другого невозможного, он становится терпимым.

Трудность заключается в том, что каждый из нас требует от другого больше понимания, разумности, доброты и любви, чем от себя самого. Человек ждёт от другого большей справедливости и чистоты, чем сам готов дать; и его стандарты могут быть такими высокими, что другой человек оказывается не в состоянии дотянуться до них, отчего чувствует себя разочарованным. А разочарованный человек почти никогда не сохраняет спокойствие, он начинает сопротивляться, и вечная борьба жизни разгорается вновь. Разве мы ждём, что сливовое дерево принесёт розы? Разве ищем цветы жасмина на розовых кустах? Люди, как и растения, все разные, не похожие друг на друга. Мы можем любить розы, но не каждое растение приносит розы; если нам нужны розы, давайте искать их лишь на том растении, на котором они растут; если же то, что мы нашли, не окажется розовым кустом, не станем разочаровываться. Так мы сумеем излечиться от самообмана.

Когда кого-то называют плохим человеком, это в действительности означает, что плохим стало то, что находится на поверхности его существа. Внутренняя суть не может быть плохой, каким бы скверным ни казался человек. Ведь жизнь как таковая есть добро, и человек, состоящий из одного только зла, просто не мог бы жить. Сам факт того, что он жив, доказывает, что в нём есть проблески хорошего. Кроме того, многообразие типов людей так же бесконечно, как и многообразие вещей: некоторые кажутся внешне жёсткими, являясь нежными в душе; некоторые по видимости мягки, а внутри жёстки; одни очень добры, но выглядят злыми; другие злы, но выглядят добрыми. Сколько на свете душ человеческих, столько и вариантов.

Какое воспитание, какая точка зрения, какое отношение к жизни являются наилучшими и дают наибольшее счастье? Это такая позиция, при которой не замечаешь зло, вместо того чтобы оказывать ему сопротивление. Есть три способа прожить жизнь, и каждый можно сравнить с соответствующим поведением пловца в бурном море, где волны снова и снова швыряют его вверх и вниз. Один будет бороться, пока хватит сил; но волны не знают усталости, и в конце концов пловец утонет. Так и в жизни. Человек, непрерывно сражающийся и измученный сражением, продолжает борьбу до тех пор, пока у него есть силы. Порой он может казаться сильным, может представляться победителем и героем, свершившим то, что другим не под силу, но каков будет итог? Он утонет. Другой пловец знает, как плавно двигаться в воде, и чувствует ритм движения рук и ног; он плывёт в согласии со взлётом и падением волны. Он не борется. Такой человек может надеяться доплыть до ближайшей цели. Если его идеал не слишком отдалён, тогда он выполнит это. А третий человек — это тот, кто ходит по волнам. Именно в этом смысл хождения Христа по воде.

Жизнь подобна непрерывному движению волн. Тот, кто позволяет ей тревожить себя, будет раздражаться и беспокоиться всё больше с каждым днём; тот, кто не обращает на неё внимания, всегда будет спокоен и безмятежен. Тот, кто видит всё и всё-таки возвышается над этим, идёт по волнам. Никто не в состоянии моментально достичь высшей мудрости, высшего понимания жизни; весь век человеческий может оказаться слишком коротким для этого. И всё же надо надеяться, потому что тот, кто надеется и считает цель достижимой, карабкается к вершине, тогда как утративший надежду не имеет ног, чтобы взойти на гору мудрости, вершина которой и есть желанная цель.

Хазрат Инайят Хан. «Учение суфиев»

Святые покровительницы жертв насилия

Что мы делаем, когда с кем-то поблизости происходит беда? Хотелось бы надеяться, что – следуем примеру, поданному Самим Христом, и приходим на помощь. Не только радуемся с радующимися (хотя это тоже тема для отдельного разговора), но и плачем с плачущими. Подобно доброму самарянину, делаем все возможное для спасения ближнего. Помимо помощи «телесной» – и сострадаем душевно, утешаем, помогаем вернуть обесчещенному доброе имя или хотя бы стараемся удержать от отчаяния.

Однако на самом деле нередко, увы, протаскиваем мы с собой в ограду Церкви своих непогребенных мертвецов. И, случись беда с ближним, мыслим по образу и подобию язычников: раз с ним это случилось – значит, он сам виноват. Значит, чего-то натворил. А я правильный, я не такой, со мной никогда не случится ни бесчестья, ни тяжелой болезни, ни «сумы и тюрьмы», – не таков я, как те мытари. «Дыма без огня не бывает» и прочие, нередко очень грязные, поговорки слетают с наших уст, лишь бы успокоить свой животный страх: нет, такое происходит только с плохими, а я хороший. Будто не для нас сказал Господь о болящем: «Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии» (Ин.9:3). Будто не мы читали о сляченной восемнадцать лет женщине, о которой Господь прямо сказал: «сатана связал» (Лк.13:16). Будто не к нам обращены грозные слова о башне Силоамской и о пролитой Пилатом крови: «…. Но, если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк.13:1-5).

И особенно страшно, когда эти самые слова «сама виновата» изрекают по поводу обесчещенных девушек и женщин. Часто жертвы насилия – совсем еще дети. И они, вне зависимости от возраста, слышат от общества те же слова. Жертва насилия морально раздавлена, находится в страхе и потому является самой удобной мишенью для тех, кто так любит кого-то обвинить, чтоб потешить собственное самолюбие: вот, я – судия… Ставя себя на место Судии, такой «обвинитель» не просто обнаруживает свои жестокие наклонности и становится, по сути, соучастником насильника, но и прямо нарушает первую заповедь, в которой сказано, Кто есть Бог наш. Потому что право суда принадлежит только Господу – ибо Он за нас распялся. Жалкую картину являет собой досужий обвинитель растерзанного ребенка – ребенка, который «виноват» уж тем, что не может дать ему отпор.

Меня как-то спросили: а есть ли святые покровители у жертв насилия? Те, что пострадали сами или хотя бы приходили утешить пострадавших?

Вопрос был сложным. Так как обычно пострадавшая девушка уже осведомлена о житии, например, Проскудии, Виринеи и Домнины, которые, дабы избежать насилия, утопились в реке. Рассказывают это жертве обычно с назидательной целью: вот, и ты должна была сделать что угодно, лишь бы этого не произошло. Осознают ли рассказчики, что судят человека за то, что он не совершил самоубийства?

«Сама виновата, была бы не виновата – не напал бы», – эту феноменальную глупость точно уж слышала наша девушка. Что ж, тогда обвинители говорят это и в лицо святой Фомаис (Фомаиде) Египетской, которая жила в честном браке тихой и мирной жизнью, пока на ее свекра внезапно не нашло беснование. Он попытался обесчестить молодую женщину, угрожая оружием, но та не поддалась на угрозы – и безумец рассек ее пополам. В тот же момент бес оставил его, в дом вбежал несчастный молодой муж, уходивший на ловлю рыбы, и прочие люди, но было поздно…

Святая Двинвен

Святая Двинвен

А вот история древней святой Двинвен (Dwynwen), которую валлийцы считают покровительницей влюбленных. Как и житие русских святых Петра и Февронии, ее житие в народе породило множество сказочных версий, и если слушать традиционные для ее праздника сказки, то получается очень запутанная история. Есть девушка, богатая наследница, влюбленная в бедного юношу. Есть отец, который хочет выдать ее за нелюбимого. Почему-то вдруг она просит Бога помочь забыть возлюбленного, почему-то ангел превращает юношу «в ледяную глыбу», и она просит превратить его обратно – а сама удаляется в монастырь. Вот вам и покровительница влюбленных.

Свет начинает брезжить, когда обнаруживается наиболее правдоподобное из всех преданий о уэльсской преподобной. Девица, опечаленная вестью от отца о грядущем браке с нелюбимым, поспешила при очередной встрече сообщить возлюбленному о беде. Непонятно, испугался ли горе-жених потерять богатую невесту или просто разозлился на судьбу, вот только он бросился на Двинвен. С очень гадкими намерениями. Двинвен вырвалась и побежала прочь, умоляя Господа спасти ее. Господь отозвался на ее мольбу, и юношу парализовало. Испуганная Двинвен просила Господа простить его и дать возможность покаяния. Однако тут же и благодарила Его за избавление от бесчестия и высказала вслух желание, чтобы пропали в ее сердце остатки чувств к недостойному избраннику – дабы впредь думать только о Боге и служить только Ему.

Юноша исцелился и остался сидеть на месте – обдумывать свое поведение. А бесстрашная Двинвен удалилась из этих мест. Подальше и от него, и от отца, и от неизвестного суженого , и от всех, кто хотел бы распоряжаться ею как вещью. К своей свободе в бесконечно любимом Христе. Как и хотела – посвятила себя служению церкви и основала женский монастырь Лландвин на маленьком острове Инис Лландвин. Преподобную Двинвен чтили настолько, что даже угрей в колодце близ обители считали священными. И молодые молились ей о том, чтобы встретить и сберечь настоящую, чистую любовь, не омраченную никакой страстью – ни корыстной, ни блудной, ни завистливой.

– Ну да! – скажут наши обвинители. – Вот, Господь дал одной мученическую смерть, а другую чудом избавил от насилия! А есть ли святые, которые пострадали сами?

Есть.

Святая Тенея

Святая Тенея

… В древние времена у знатного человека, правителя своей области, была дочь, юная и очень доверчивая. Один человек, по легенде сын соседнего правителя, смог обманом пробраться в покои девушки и подверг ее насилию. Бедняжка не понимала, что происходит… Узнав о случившемся, отец велел вывести девочку из замка и бросить со скалы. Сделал ли он что настоящему виновнику произошедшего – неизвестно. История, видимо, оставила мертвым погребать мертвецов, сохранила лишь имена живых.

Но Господь не дал погибнуть любящей Его чистой девочке. Он чудом сохранил ей жизнь. Точнее – две жизни: она была беременна.

Выбравшись на берег, сильная и мужественная девочка нашла лодку и смогла сплавиться дальше по течению. Высадилась она в шотландском Калроссе. Во образ святого Иосифа, хранившего ожидающую Богомладенца Пречистую, её встретил, принял и сохранил прославленный христианский проповедник этого края святой – Серф. У юной матери родился мальчик, которого при рождении назвали именем Кентигерн.

Но в историю он вошел с другим именем, скорее – с ласковым домашним прозвищем. Наставник неизменно обращался к названному сыну “мой дорогой”. Это звучало как “Мунго”…

Да, мальчик вырос и стал тем самым прославленным святым Мунго, одним из величайших христианских просветителей шотландской земли. А его мама – это Saint Thaney. В наших источниках её называют святая Тенева или Тенея. Растерзанная и дважды преданная девочка-подросток, явившая чудеса стойкости, в том числе в вере, – ныне славится как покровительница города Глазго. А в Эдинбурге – как подсказывает мне вездесущий интернет – в честь нее назван русский приход.

Матушка Ольга

Есть и еще одна дорогая моему сердцу праведница, чья канонизация еще только готовится, и о ее жизни нам тоже полезно знать. В акафисте, составленном ее почитателями, она зовется «северным сиянием веры». Это матушка Ольга с Аляски, по национальности эскимоска-юпик, жена православного священника. Для всех она была всем: молилась за все селение и всех, кого знала, шила и вязала бедным одежду, стирала и убирала в домах больных, где-то заменяла и врача: Ольга была акушеркой и могла оказать помощь не только в родах. Помогая в женском здоровье, она нередко сталкивалась с последствиями насилия. Видела, как подавлена женщина, в каком она отчаянии. Тогда Ольга звала ее с собой…в баню. Подальше от любопытных глаз и ушей, туда, где не скрыть ни шрамы на теле, ни тяготу души наедине с доброй и опытной старшей подругой. Ольга лечила раны и недуги, лечила и души несчастных – утешением, советом, поддержкой, а после – своей горячей молитвой. Некоторые даже считали, что она сама пережила насилие – так сострадательно она относилась к своим подопечным.

Известно посмертное явление Ольги одной девушке. Девушка пострадала от насилия в детстве и всю жизнь несла в себе этот груз боли и ужаса. Однако ее надеждой был Христос, и она неотступно молилась Ему. Явившись ей во сне, святая Ольга помогла ей освободиться от душевной тяготы, дала утешение словами о Господе, Который понес на Себе всю нашу боль.

«Господь может создать красоту там, где было опустошение», – эти слова, прозвучавшие из уст матушки Ольги, теперь известны всем, кто знает о жизни и подвигах «целительницы поруганных и сломленных».

Дай Бог и каждому из нас верно служить Господу, творящему эту красоту. И никогда не встать на сторону тех, кто, напротив, обвинениями, домыслами и жестокостью старается сломить красоту и ввергнуть ее в опустошение.

Почему христиан пугает идея непротивления насилию?

Пожалуй, многие христиане ужасаются и гневаются не столько из-за проблемы насилия, сколько из-за проблемы отказа от насилия.

Когда поднимается этот вопрос, то христиане обычно встают на сторону применения насилия в разумных границах. Они утверждают, что у нас есть право на самозащиту. Если кто-то нападёт на них или их близких, то надо «разобраться». Другими словами, если мы убьём того, кто сделал попытку первым убить нас, то это нормально.

На первый взгляд такое рассуждение кажется логичным, если не брать в расчёт историю Церкви, не говоря уж о самой Библии.

Если уж у кого и была причина для самозащиты, так это у первых христиан. Римляне считали христиан подстрекателями и бунтарями, потому что те отказывались присягать в верности Цезарю и империи. Рим терроризировал христиан – их арестовывали, сажали в темницы, распинали, скармливали диким зверям и сжигали живьём. Если сегодняшние христиане правы относительно самозащиты, то первым христианам точно следовало защищаться.

Но почему-то они этого не делали.

Святой Иустин говорил: «Мы, кто был наполнен жаждой войны и крови и всяческого зла, каждый в своём уголке земле обменял свои мечи и копья на плуги, чтобы обрабатывать землю. Теперь мы взращиваем праведность, щедрость, веру и надежду, семена которых мы получили от Самого Отца через Него, Который был распят».

Павел настойчиво умолял: за каждое проявление ненависти, насилия или гонений христиане должны воздавать любовью, добротой, миром и благостью.

Перед лицом нависшей опасности ранняя церковь не воспользовалась тем, единственным выходом, который мог бы обезопасить её. И не потому, что они не знали о серьёзности их положения и реальной угрозе насилия и смерти. В другом отрывке Святой Иустин пишет: «Дабы не ввести наших гонителей в заблуждение и не лгать им, многие из нас погибли по собственной воле, исповедуя Христа». Многие из первых христиан хотели мира любой ценой и с готовностью отдавали свою жизнь за это.

Та же мысль прослеживается в наставлениях Павла церкви в Риме: «никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь. Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья. Не будь побежден злом, но побеждай зло добром» (Рим. 12:17-21).

Павел чётко инструктировал христиан не вступать в борьбу и был ярым сторонником ненасилия – даже в случаях самозащиты. Сегодня многие христиане предпочитают не замечать этот отрывок в Библии. Везде только и слышишь, что надо понимать текст Библии буквально, но когда речь заходит о многочисленных отрывках, где говорится об отказе применять силу, то необходимость в буквальном понимании сразу отпадает.

И всё-таки, Павел утверждал, что на любое проявление ненависти, злобы, насилия или гонений христиане должны были отвечать с любовью и добротой, неся с собой мир и благость.

В размышлениях Павла нет места для оправдания насилия, и, по-моему, христианам в Америке трудно это понять. Возможно, из-за того, что наше общество настолько пропитано идеей насилия, что мы и представить себе не можем, как по-другому отреагировать на насилие, кроме как ответить тем же.

Месть, самозащита и воздаяние по заслугам является само собой разумеющимся для многих из нас, или вынужденной необходимостью. Похоже, что создание собственной земной вооружённой империи – это всё, о чём мечтают христиане в Америке. Хотя, возможно, есть и другая причина того, почему мы не можем понять пассивность в самообороне ранних христиан.

Понимаете, ранняя церковь в основном состояла из маргиналов, а многие из нас – представители правящего класса, люди с привилегиями. Другими словами, мы больше похожи на римских граждан, наслаждающиеся всеми благами империи, чем на гонимых христиан ранней церкви. Также, как и римские граждане, мы имеем слишком много, чтобы потерять это без борьбы.

Христианская вера давно уже обрела величайшую победу на земле в виде смерти Христа на римском кресте. Он умер от руки яростного агрессора, ничего не предприняв в свою защиту.

Может, потому отказ от насилия так пугает нас. Отказавшись от него, нам придётся, случись чего, отдать всё – деньги, власть, ценные вещи и влияние, которые доставляют нам чувство временного самодовольства, безопасности и стабильности. Возможно, именно поэтому мы с пеной у рта начинаем выступать в защиту применения насильственных мер; мы боимся потерять нажитое тяжким трудом.

Вот мы и вооружаемся до зубов, поверив в ложь империй, будто насилие каким-то образом должно и сохраняет наш мир в мире. Идея отдать жизнь перед лицом врага кажется нам наивной и глупой. Мы уверяем себя, что самозащита оправданна, и забываем, что Иисус не говорил: «Нет больше той любви, как если кто убьёт всех врагов друга своего ради защиты его» (см. Иоан. 15:13).

Отказ от ненасилия имеет смысл только в том случае, если наша цель – это безопасность личная и в стране, и это важнее, чем благая весть Иисуса Христа. Усидеть на двух стульях тут не получится. В конце концов, трудно представить себе, как мы идём с песней ангелов пастухам о мире на земле, направив оружие в сторону врагов.

А пока мы спорим о том, остановит ли наше решение не иметь и не носить оружие тех, кто его имеет и носит, давайте не забывать вот о чём: христианская вера давно уже обрела величайшую победу на земле в виде смерти Христа на римском кресте. Он умер от руки яростного агрессора, ничего не предприняв в свою защиту. Эта победа – сердце нашей веры, которую мы считаем своей.

Но всё равно, многие, кто следует за Иисусом, используют ту же риторику, которая звучит с теми же нотками ненависти, что и риторика террористов. Они готовы пожертвовать огромным количеством людей, чтобы справиться со своим страхом, и говорят холодно и расчётливо о том, как надо убивать тех, кто собирается убить нас.

Похоже, настало время нам верующим объединить усилия и найти новые способы реакции на насилие. Но перед этим давайте исследуем наши сердца и спросим самих себя, кому мы обещали быть верными, кому мы посвятили свою жизнь. А потом, надо признаться самим себе, что мы слишком долго тешили себя доктриной оправдания насилия. И покаяться – начать думать иначе – и «культивировать праведность, щедрость, веру и надежду, которая есть у нас от Отца через Него, Кто был распят».

Да будет так.

Иван Ильин

О сопротивлении злу силою

И сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец, и волов, и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул.

Иоанна 2:15

Грозные и судьбоносные события, постигшие нашу чудесную и несчастную родину, проносятся опаляющим и очистительным огнем в наших душах. В этом огне горят все ложные основы, заблуждения и предрассудки, на которых строилась идеология прежней русской интеллигенции. На этих основах нельзя было строить Россию, эти заблуждения и предрассудки вели ее к разложению и гибели. В этом огне обновляется наше религиозное и государственное служение, отверзаются наши духовные зеницы, закаляется наша любовь и воля. И первое, что возродится в нас через это, – будет религиозная и государственная мудрость восточного Православия и особенно русского Православия. Как обновившаяся икона являет царственные лики древнего письма, утраченные и забытые нами, но незримо присутствовавшие и не покидавшие нас, так в нашем новом ви́дении и волении да проглянет древняя мудрость и сила, которая вела наших предков и строила нашу святую Русь!

В поисках этого ви́дения мыслью и любовью обращаюсь к вам, белые воины, носители православного меча, добровольцы русского государственного тягла! В вас живет православная рыцарская традиция, вы жизнью и смертью утвердились в древнем и правом духе служения, вы соблюли знамена русского Христолюбивого Воинства. Вам посвящаю эти страницы и вашим Вождям. Да будет ваш меч молитвою, и молитва ваша да будет мечом!

Ко всем друзьям и единомышленникам, которые помогли мне в этой работе, и особенно к издателю этой книги я навсегда сохраню в душе благодарное чувство.

Автор.

1. ВВЕДЕНИЕ

В страданиях мудреет человечество. Неви´дение ведет его к испытаниям и мукам, в мучениях душа очищается и прозревает, прозревшему взору дается источник мудрости – очевидность.

Но первое условие умудрения – это честность с самим собою и с предметом перед лицом Божиим.

Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? Вот двуединый вопрос, требующий ныне новой постановки и нового разрешения. Ныне особенно, впервые, как никогда раньше, ибо беспочвенно и бесплодно решать вопрос о зле, не имея в опыте подлинного зла, а нашему поколению опыт зла дан с особенною силою впервые, как никогда раньше. В итоге долго назревавшего процесса злу удалось ныне освободить себя от всяких внутренних раздвоенностей и внешних препон, открыть свое лицо, расправить свои крылья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои пути и средства; мало того, оно открыто узаконило себя, формулировало свои догматы и каноны, восхвалило свою, не скрытую более природу и явило миру свое духовное естество. Ничего равносильного и равнопорочного этому человеческая история еще не видала или, во всяком случае, не помнит. Столь подлинное зло впервые дано человеческому духу с такою откровенностью. И понятно, что при свете этой новой данности многие проблемы духовной культуры и философии, особенно те, которые имеют непосредственное отношение к идеям добра и зла, наполняются новым содержанием, получают новое значение, по-новому освещаются и требуют предметного пересмотра. И прежде всего – с виду морально-практический, а по существу глубокий, религиозно-метафизический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходимых и достойных путях этого сопротивления.

Этот вопрос надо поставить и разрешить философически, как вопрос, требующий зрелого духовного опыта, продуманной постановки и беспристрастного решения. Для этого необходимо прежде всего отрешиться от преждевременных и торопливых выводов применительно к своей личности, к ее прошлым действиям и будущим путям. Исследователь не должен предварять своего исследования отпугивающими возможностями или перспективами, он не должен торопиться судить свое прошлое или позволять чужому осуждению проникать в глубину сердца. Каково бы ни было последнее решение вопроса, оно не может быть практически единым или одинаковым для всех: наивность всеуравнивающей, отвлеченной морали давно уже осознана в философии, и требовать, чтобы «все всегда» сопротивлялись злу силою или чтобы «никто никогда» не сопротивлялся силою злу, – бессмысленно. Только неиспуганный, свободный дух может подойти к проблеме честно, искренно, зорко, все додумать и договорить, не прячась трусливо и не упрощая, не заговаривая себя словами аффектированной добродетели и не увлекая себя ожесточенными жестами. Весь вопрос глубок, утончен и сложен, всякое упрощение здесь вредно и чревато ложными выводами и теориями, всякая неясность опасна и теоретически, и практически, всякое малодушие искажает формулу вопроса, всякое пристрастие искажает формулу ответа.

Но именно поэтому необходимо раз навсегда отрешиться от той постановки вопроса, которую с такой слепой настойчивостью вдвигали и постепенно вдвинули в философски неискушенные души – граф Л. Н. Толстой, его сподвижники и ученики. Отправляясь от чисто личного, предметно не углубленного и не проверенного опыта «любви» и «зла», предрешая этим и глубину и ширину самого вопроса, урезывая свободу своего нравственного ви́дения чисто личными отвращениями и предпочтениями, не подвергая внимательному анализу ни одного из обсуждаемых духовных содержаний (напр.: «насилие», «зло», «религиозность»), умалчивая о первоосновах и торопясь с категорическим ответом, эта группа морализирующих публицистов неверно поставила вопрос и неверно разрешила его и затем со страстностью, нередко доходившею до озлобления, отстаивала свое неверное разрешение неверного вопроса как богооткровенную истину. И так как материал истории, биологии, психологии, этики, политики и всей духовной культуры не укладывался в рассудочные схемы и формулы, а схемы и формулы претендовали на всеобщее значение и не мирились с исключениями, то, естественно, начался отбор «подходящего» материала и отвержение «неподходящего», причем недостаток первого восполнялся художественно «убедительными» построениями. Проповедовался наивно-идиллический взгляд на человеческое существо, а черные бездны истории и души обходились и замалчивались. Производилось неверное межевание добра и зла: герои относились к злодеям, натуры безвольные, робкие, ипохондрические, патриотически мертвенные, противогражданственные – превозносились как добродетельные. Искренние наивности чередовались с нарочитыми парадоксами, возражения отводились, как софизмы; несогласные и непокорные объявлялись людьми порочными, подкупными, своекорыстными, лицемерами. Вся сила личного дара вождя и вся фанатическая ограниченность его последователей обращалась на то, чтобы духовно навязать другим собственную ошибку и распространить в душах собственное заблуждение. И естественно, что учение, узаконивающее слабость, возвеличивающее эгоцентризм, потакающее безволию, снимающее с души общественные и гражданские обязанности и, что гораздо больше, трагическое бремя мироздания,– должно было иметь успех среди людей, особенно неумных, безвольных, малообразованных и склонных к упрощающему, наивно-идиллистическому миросозерцанию. Так случилось, что учение графа Л. Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру.

Иван Александрович Ильин и его книга «О сопротивлении злу силою»

Великую глубину мысли и духовного наследия хранит Православие, Православная Церковь. И в наших же интересах знать, помнить и ценить творчество тех людей, которые внесли достойный вклад в формирование этого богатства. И.А. Ильин является выдающимся представителем русской религиозно-философской мысли 20 века.
Краткое напоминание о внешних рамках жизни философа. Родился Ильин 10 апреля 1883 года (по другим источникам 9 апреля 1882 года) в дворянской семье в Москве. Жизнь его оборвалась 21 декабря 1954 года после тяжелой болезни, которая, однако, не парализовала его трудоспособность. Он был похоронен в Цоллеконе под Цюрихом, в своем последнем местопребывании в ссылке. Внутри этих рамок жизни — катаклизмы столетия, противостояние тоталитаризму, аресты, ссылки, но победа духа, нравственная победа, бесспорно, осталась за Ильиным. Внутренний духовный труд был и оставался для него важнейшим делом, тем не менее, он отзывался на самые различные политические и культурологические вопросы, волновавшие членов Русского Общевоинского Союза в Брюсселе и Париже. Литературное наследие Ильина насчитывает свыше тридцати книг, среди которых есть фундаментальные работы. Широко известна и очень актуальна книга «О сопротивлении злу силою». Ее выход в Берлине в 1925 году вызвал много споров в русском зарубежье. С годами актуальность этого труда Ивана Ильина возрастает, ибо возрастает и приумножается зло в мире и с ним все тяжелее справляться. Возрастает зло в умах и сердцах, между людьми и в обществе в целом.
Существуют различные варианты отношения ко злу, но более или менее основные формы таковы: можно считать, что зло столь же изначально и онтологично, как добро, и объявить борьбу с ним бессмысленной и бесполезной.
Можно надеяться на то, и это уже более глубокий и тонкий подход, что, приняв позицию непротивления (!), и при этом такая позиция будет совершенно осознанной, добровольной и даже, в определенном смысле, жертвенной, тем самым «постыдить» зло и что-то изменить в нем или уменьшить его. И, возможно, тем самым, изменить зло, то есть самое зло, как таковое, по сущности. Ибо, в данном случае, зло «однородно» и «односоставно», поэтому можно изменить только зло, а не что-то в нем. Но это аспекты философские и не для них сейчас время.
И последний взгляд заключается в том, что, как произнес Иван Карамазов, «один гад съест другую гадину», то есть некий процесс самоистребления зла. Конечно, не здесь и сейчас разбирать ущербность этих и подобных взглядов, но все три подхода отличаются пассивностью и каждый из них нашел сочувствие и отклик, в той или иной степени, в славянской душе.
Очень серьезные вопросы ставит здесь Ильин, но, что самое главное, он предлагает нам ответы на них. Теперь у нас есть пища для ума, есть повод для осмысления проблемы, переживания их сердцем для того, чтобы, оживляя их, помочь разуму в Богомудром рассуждении сделать какие-то выводы.
Применить ли силу и поднять ли меч на зло?
В кротости духа, в смирении и всепрощающей любви христианина тяжесть меча неимоверно возрастает.
Как совместить меч и любовь?
Обращаясь вновь к истории, нужно сказать, что очень многим такое сочетание и совмещение казалось просто невозможным. Это понятно в свете довольно сильного влияния идеи непротивленчества, главным проповедником которой был Л.Н. Толстой. Ильин ведет полемику с ним на страницах книги, но это совсем не главное. Содержание труда гораздо шире и глубже: любомудр ставит вопросы о структуре зла и активного противодействия ему.
Ильин против колеблющейся позиции при ответе на вопрос: простить или покарать? Ошибочно ставить вопрос альтернативно: или меч — или любовь. Поднять меч вынуждает беда, несчастье, горе и любовь вовсе не благословляет на меч и отнюдь не умаляет всей греховности этой ситуации, но… Когда все возможные и невозможные средства остановить зло уже исчерпаны — сила и меч становятся горестным и вынужденным, тяжким и скорбным, но необходимым оружием любви. Эти вопросы колоссальны по своей величине и значимости, по своей нравственной важности.
Перед тем, как приступить к тексту книги, хотелось бы привести слова Ивана Ильина из его выдающегося и последнего философского исследования «Аксиомы религиозного опыта», над которым он работал более 33-х лет и который является основополагающим философским и психологическим анализом принципов личного религиозного опыта. Так вот что пишет И.А. Ильин: «Сопротивляться злу силою надлежит с сознанием, что средство это есть единственно оставшееся, крайнее и неправедное; что это средство не «оправданное» и не «освященное», а принятое в порядке духовного компромисса; и что в силу этого оно должно быть при первой же возможности остановлено и заменено другими, более духовными, достойными и любовными средствами… Ибо дух человека преобразуется любовью, свободой, убеждением, примером и воспитанием, а не силою. Сила не строит дух, а только пресекает нападающую противодуховность». В этих словах, пожалуй, суть этики Ильина.
Итак, «О сопротивлении злу силою», об основных, стержневых и ключевых положениях и идеях, разумеется, в своеобразном пересказе, конечно, при абсолютном соблюдении цитируемости слов Ильина, но в своей композиции и компоновке.
В страданиях мудреет человечество. Невидение ведет его к испытаниям и мукам; в мучениях душа очищается и прозревает; прозревшему взору дается источник мудрости -очевидность. Но первое условие умудрения — это честность с самим собою и с предметом перед лицом Божиим.
Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? Вот двуединый вопрос, и прежде всего, — с виду морально-практический, а по существу глубокий, религиозно-метафизический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходимых и достойных путях этого сопротивления.
Этот вопрос надо поставить и разрешить философически, как вопрос, требующий зрелого духовного опыта, продуманной постановки и беспристрастного решения. Каково бы ни было последнее решение вопроса, оно не может быть практически единым или одинаковым для всех: наивность всеуравнивающей, отвлеченной морали давно уже осознана в философии, и требовать, чтобы «никто никогда» не сопротивлялся силою злу -бессмысленно. Только неиспуганный, свободный дух может подойти к проблеме честно, искренно, зорко; все додумать и договорить, не прячась трусливо и не упрощая; не заговаривая себя словами аффективной добродетели и не увлекая себя ожесточенными жестами. Весь вопрос глубок, утончен и сложен; всякое упрощение здесь вредно, чревато ложными выводами и теориями; всякая неясность опасна и теоретически, и практически; всякое малодушие искажает формулу вопроса; всякое пристрастие искажает формулу ответа.
Поэтому необходимо раз навсегда отрешиться от той постановки вопроса, которую с такой слепой настойчивостью вдвигали и постепенно вдвинули в философски неискушенные души — граф Л.Н. Толстой, его сподвижники и ученики. Вся сила личного дара вождя и вся фанатическая ограниченность его последователей обращалась на то, чтобы духовно навязать другим собственную ошибку и распространить в душах собственное заблуждение. Учение графа Л.Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную культуру. Все, что философское исследование может привести в качестве критерия для руководства при сопротивлении злу, сводится к нескольким, сравнительно, формальным правилам. Во-первых, сопротивляющийся должен развивать в себе чуткость и зоркость для распознавания зла и для отличения его от явлений, сходных с ним по внешней видимости. Это дается лишь постепенно, только в долгом нравственном и религиозном очищении личной души.
Во-вторых, сопротивляющийся должен стремиться к постижению тех путей и законов, по которым протекает жизнь зла в человеческих душах, а также всей, выработанной великими праведниками и аскетами техники его внутреннего одоления. В-третьих, выбирая в борьбе меры и средства, сопротивляющийся всегда должен мысленно начинать с духовных средств, нисходя к мерам внешней борьбы лишь постольку, поскольку духовные средства оказываются неосуществимыми, недействительными и недостаточными. И даже тогда, когда необходимость физического воздействия выясняется с самого начала и сразу, сопротивляющийся должен помнить, что эта мера есть несамостоятельная, вторичная, подчиненная и крайняя. В-четвертых, обращаясь к физическому воздействию, сопротивляющийся должен всегда искать умственно и практически тот момент и те условия, при которых физическое воздействие сможет быть прекращено, не повредив духовной борьбе. В-пятых, сопротивляющийся должен постоянно проверять подлинные, внутренние истоки и мотивы своей личной борьбы со злом, в уверенности, что от этого зависит и предметное постижение побораемого зла, и овладение духовной техникой борьбы, и выбор средств, и осуществление самой борьбы.
Вообще говоря, нужна сущая духовная слепота для того, чтобы сводить всю проблему сопротивления злу к прощению личных обид, к «моим» врагам, «моим» ненавистникам и к «моему» душевно-духовному преодолению этой обиженности; и было бы совершенно напрасно приписывать такую духовную слепоту Евангелию. Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в своем сердце свою обиженность; но именно своим личным сердцем и его личным ущербом ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и его призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права — прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы. В составе каждой неправды, каждого преступления, есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога. В самом деле, кто дал мне право «прощать» от себя злодеям, творящим поругание святыни, или гибель родины? И каков может быть смысл этого мнимого «прощения»? Что означает оно: что «я» их не осуждаю и не обвиняю? но кто же поставил меня столь милостивым судьею? Или, — что «я» примиряюсь с их злодеяниями и обязуюсь не мешать им? но откуда же у меня может взяться такое мнимое право на предательство, на предательство святыни, родины и беззащитных? Или, быть может, это «прощение» означает, что я воздерживаюсь от всякого суждения, умываю руки и предоставляю события их неизбежному ходу? Однако такая позиция безразличия, безволия и попущения не имеет ничего общего с христианским прощением и не может быть основана никакими ссылками на Евангелие. Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды, но в душе его не должно быть места наивным и сентиментальным иллюзиям, будто зло в злодее побеждено в тот момент, когда он лично простил его. Прощение есть первое условие борьбы со злом, или, если угодно, начало ее; но не конец и не победа. Ибо для этой великой борьбы со злом необходимо иметь поистине не менее «нежели двенадцать легионов ангелов» (Мф.26,53), и настоящий злодей, пока не увидит этих легионов, всегда будет усматривать в «прощении» прямое поощрение, а, может быть, и тайное сочувствие. Именно в этой связи следует понимать и евангельские слова «не противься злому» (Мф. 5, 39). Правило, заключающееся в них, определительно разъяснено последующими словами — в смысле кроткого перенесения личных обид. Разве предать слабого злодею — значит проявить кротость? Или человек волен подставлять нападающему и чужую щеку? Или растративший общественное достояние и отдавший своего брата в рабство — тоже проявил «щедрость»? Или предоставлять злодеям свободу надругиваться над храмами, насаждать безбожие и губить родину — значит быть кротким и щедрым? И Христос призывал к такой кротости и к такой щедрости, которые равносильны лицемерной праведности и соучастию со злодеями? Учение Апостолов и Отцов Церкви выдвинуло, конечно, совершенно иное понимание. «Божии слуги» нуждаются в мече и «не напрасно носят его» (Римл. 13,4); они — гроза злодеям. И именно в духе этого понимания учил св. Феодосии Печерский, говоря: «живите мирно не только с друзьями, но и с врагами; однако только со своими врагами, а не с врагами Божиими».
Внешнее понуждение и пресечение имеет троякую цель.
Во-первых, не допустить, чтобы данный человек совершил данное злодеяние, остановить эту злую волю в ее злом направлении; отрезвить ее внешней помехой и отпором; показать ей, что запретность запрещенного поддерживается не только мотивами совести и правосознания, но и внешнею силою. Для души, в корне благородной, но страстной и падшей, может быть достаточно первого проблеска внешнего пресечения, для того, чтобы установить равновесие и самообладание.
Второю задачей является ограждение всех других людей от злодеяния и его отравляющего воздействия — от того душевно-духовного ожога, примера, искушения, соблазна, призыва, который оно несет в себе и с собою; и, далее, — избавление других от опасности, от того страха за свою жизнь, за свободу, за права, за свой труд, за свое отечество, за свою семью, который вызывает в людях взаимное недоверие, настороженность, отчуждение, враждебность, ненависть и ожесточение.
Третья задача состоит в том, чтобы удержать от пути злодейства всех людей, способных соблазниться или увлечься им: пример понуждаемого и пресекаемого злодея учит воздержанию всех, слабых в добре и колеблющихся. Внешний стимул закрепляет и усиливает неуверенное действие внутренних мотивов и в полном смысле слова идет на помощь человеку в его внутренней борьбе с самим собою. Правовая угроза уменьшает и ослабляет силу взаимного отталкивания, взаимной агрессивности. Поддержание внешнего общественно-правового порядка, само по себе, не вызывает в душах расцвета христианской любви, но оно устанавливает в человеческом общении тот внешний ритм миролюбия, терпимости и корректности, который неизбежно, хотя и незаметно передается и в души людей. Этим расчищаются пути к возможности единения; создается почва для взаимного благоволения; и самое злопыхательство, не имея возможности излиться в злодеяние, бывает вынуждено искать себе иных исходов и внутренне перегорает в обращенности на свои собственные страдания.
Вопрос о сопротивлении злу — вопрос характера и религиозности, вопрос религиозного характера; это вопрос основной религиозной силы — любви, и, притом, мироприемлющей любви. Проблема меча есть практическая проблема, — и разрешение ее зависит от практического мироприятия, так, что отвергающий мир отвергает и меч (но не обратно). Для христианина вопрос мироприятия разрешается в последовании Христу. Христианин призван идти по Его стопам: как Он — принять мир и не принять зла в мире; как Он -воспринять зло, испытать его и увидеть, но не принять его; и повести со злом жизненно-смертную борьбу. И именно в этом последовании Христу настоящие христиане всегда принимали бремя мира и муку мира, а с тем вместе и муку зла, и бремя борьбы с ним — и в себе самом, и в других. И, приемля эту муку и борьбу, они готовились и к завершению своего крестного пути: к приятию смерти в борьбе от руки отвергнутого зла. Чтобы достойно принять мир, надо увидеть с очевидностью дело Божие на земле и творчески принять его, как свое собственное.
Отвергающие меч настаивают на том, что путь меча есть неправедный путь. Это верно — в смысле абсолютной нравственной оценки; это неверно — в смысле указания практического исхода. Понятна мечта о том, что для нравственно-совершенного человека не было неодолимых препятствий в чисто — духовном поборании зла, так, чтобы он мог остановить и преобразить всякого злодея одним своим взглядом, словом и движением. Эта мечта понятна: она есть отображение двух скрестившихся идей — идеи богоподобия нравственно- совершенного человека и идеи всемогущества Божия. Это благородная, но наивная мечта. И несостоятельность ее обнаруживается тотчас же, как только ее пытаются превратить в универсальное правило поведения. Эта мечта несостоятельна духовно потому, что обращение и преображение злодея должно быть его личным, самостоятельным актом, пламенем его личной свободы, а не отблеском чужого совершенства; и если бы это могло быть иначе, то он давно уже преобразился бы от дыхания уст Божиих.
Да, путь меча есть неправедный путь; но нет такого духовного закона, что идущий через неправедность идет ко греху… Если бы было так, то все люди, как постоянно идущие через неправедность и даже через грех, были бы обречены на безысходную гибель, ибо грех нагромождался бы на грех, и неодолимое бремя его тянуло бы человека в бездну. Нет, жизненная мудрость состоит не в мнительном праведничании, а в том, чтобы в меру необходимости мужественно вступать в неправедность, идя через нее, но не к ней, вступая в нее, чтобы уйти из нее.
Да, путь силы и меча не есть праведный путь. Но разве есть другой, праведный? Не тот ли путь сентиментального непротивления, как путь предательства слабых, соучастия со злодеем. Из этой ситуации нет идеального исхода. При наличности подлинного зла, изливающегося во внешние злые деяния, идеально-праведный исход становится мнимым, ложным заданием. При объективном отсутствии праведного исхода самая проблема его оказывается ложною и самое искание его становится безнадежным делом, за безнадежность которого иногда с успехом укрываются робость и криводушие. Напротив, мужество и честность требуют здесь открытого приятия духовного компромисса. Если в повседневной жизни и в обычном словоупотреблении компромисс состоит в расчетливой уступке человека, блюдущего свой (или групповой) интерес и надеющегося, что меньшая жертва спасет большую выгоду, — то устанавливаемый нами духовный компромисс совершается не в личном интересе и не стремится спасти никакую выгоду. Это есть бескорыстное приятие своей личной неправедности в борьбе со злодеем, как врагом Божьего дела. Тот, кто приемлет духовный компромисс, думает не о себе, а о Предмете; и если думает о себе, то не в меру своего житейского интереса, а в меру своего духовного и нравственного напряжения.
Компромисс меченосца состоит в том, что он сознательно и добровольно приемлет волею нравственно-неправедный исход, как духовно-необходимый; и если всякое отступление от нравственного совершенства есть неправедность, то он берет на себя неправедность; и если всякое сознательное, добровольное допущение неправедности волею — создает вину, то он приемлет и вину своего решения. Положение его является нравственно-трагическим. Он берет на себя неправедность, но не для себя, а во имя Божьего дела. И то, что он делает в этой борьбе, является его собственным поступком, его собственною деятельностью, которую он и не думает приписывать Богу. Это есть его человеческий исход, который он сам осознает, как духовный компромисс, и который есть в то же время его подвиг.
Трагедия зла и борьбы с ним разрешается именно через приятие и осуществление этого подвига. И самый подвиг оказывается тем выше, чем живее в совершающем его остается способность освещать его лучом Божественного совершенства. Борьба со злом требует всегда героизма. Героизм меча состоит в том, что меченосец нуждается в особых духовных усилиях для ограждения своего личного духовного Кремля: ибо его героизм есть героизм сознательно и убежденно приятой неправедности. Он подъемлет этим бремя мира, он религиозно приемлет эту безвыходность, принимает этот путь, как свою судьбу. В этом приятии своей судьбы и меча человек «полагает свою душу», но утверждает свой дух и его достоинство. Он принимает не только бремя смерти, но и бремя убийства; и в бремени убийства не только тягостность самого акта, но и тягость решения, ответственности и, может быть, вины. Его духовная судьба ведет его к мечу; он принимает ее; и меч становится его судьбой.
Христос учил не мечу; он учил любви. Но ни разу, ни одним словом не осудил он меча, ни в смысле организованной государственности, для коей меч является последней санкцией, ни в смысле воинского звания и дела. И уже первые ученики его, апостолы Петр и Павел (1 Петра, 2.13-17. Римл. 13.1-7) раскрыли положительный смысл этого неосуждения. Правда, Апостолам было дано указание, что меч не их дело и что «все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26. 52); и воинствующей обороны для Себя — Христос не восхотел; но именно в этом отказе от обороны, и в вопросе об уплате подати (Мф. 22.17-21.Мк. 12.14-17), и в разговоре с Пилатом (Ин. 18.33-38. 19. 9-11) веет тот дух свободной, царственной лояльности, который позднее утверждали Апостолы и который не постигли и утратили в дальнейшем такие мироотрицатели, как Афинагор, Тертуллиан и другие. И вот, земная гибель от взятого меча остается высшею Евангельскою «карою», предреченною для меченосца.
Христос учил любви; но именно любовь подъемлет многое: и жертву неправедности, и жертву жизни. Да, взявшие меч погибают от меча; но именно любовь может побудить человека принять и эту гибель. Взявший меч готов убить; но он должен быть готов к тому, что убьют его самого: вот почему приятие меча есть приятие смерти, и тот, кто боится смерти, тот не должен браться за меч. Однако в любви не только отпадает страх смерти, но открываются те основы и побуждения, которые ведут к мечу. Смерть есть не только «кара», заложенная в самом мече; она есть еще и живая мера для приемлемости меча. Ибо браться за меч имеет смысл только во имя того, за что человеку действительно стоит умереть: во имя дела Божьего на земле. Бессмысленно браться за меч тому, кто не знает и не имеет в мире ничего выше самого себя и своей личной жизни: ибо ему вернее бросить меч и спасаться, хотя бы ценою предательства и унизительной покорности злодеям. Но за Божие дело — в себе самом, в других и в мире, — имеет смысл идти на смерть. Ибо умирающий за него — отдает меньшее за большее, личное за сверхличное, смертное за бессмертное, человеческое за Божие. И именно в этой отдаче, именно этою отдачею он делает свое меньшее — большим, свое личное — сверхличным, свое смертное -бессмертным, ибо себе, человеку, он придает достоинство Божьего слуги. Вот в каком смысле смерть есть мера для приемлемости меча. Весь этот раскрытый и утверждаемый нами духовный компромисс неизбежен для человека в его земной жизни. К нему не сводится, но на нем в последней инстанции покоится начало внешне-понуждающей государственности: государственное дело совершенно не сводимо к мечу, но меч есть его последняя и необходимая опора. Вести государственную борьбу со злодеями — есть дело необходимое и духовно верное; но пути и средства этой борьбы могут быть и бывают вынужденно-неправедные. Счастливы в сравнении с государственными правителями -монахи, ученые, художники и созерцатели: им дано творить чистое дело чистыми руками. Но не суд и не осуждение должны они нести политику и воину, а благодарность к ним, молитву за них, умудрение и очищение: ибо они должны понимать, что их руки чисты для чистого дела только потому, что у других нашлись чистые руки для нечистого дела. Они должны помнить, что если бы у всех людей страх перед грехом оказался сильнее любви к добру, то жизнь на земле была бы совсем невозможна.
http://www.russned.ru/stats.php?ID=443

О сопротивлении злу силою

В самом преддверии проблемы необходимо установить с очевидностью, что о несопротивлении злу в буквальном смысле этого слова никто из честных людей и не думает, что одна склонность к такому несопротивлению превращает человека из нравственного врача и духовного субъекта — в нравственного пациента и в объект духовного воспитания. А это значит, что не он будет обсуждать проблему непротивления, а уже про него будет идти спор, что именно с ним делать и как именно следует противиться ему или чему-то, что есть в нем.

В самом деле, что означало бы «непротивление» в смысле отсутствия всякого сопротивления? Это означало бы приятие зла: допущение его в себя и предоставление ему свободы, объема и власти. Если бы при таких условиях восстание зла произошло, а несопротивление продолжалось, то это означало бы подчинение ему, самопредание ему, участие в нем и, наконец, превращение себя в его орудие, в его орган, в его рассадник — наслаждение им и поглощение им. Это было бы вначале добровольное саморастление и самозаражение, это было бы в конце — активное распространение заразы среди других людей и вовлечение их в сопогибель. Но тот, кто совсем не сопротивляется злу, тот воздерживается и от порицания его, ибо порицание, хотя бы вполне внутреннее и молчаливое (если бы таковое было возможно!),- есть уже внутреннее сопротивление, чреватое практическими выводами и напряжениями, борьбой и сопротивлением. Мало того, пока живо в душе неодобрение или хотя бы смутное отвращение, до тех пор человек еще сопротивляется: он, может быть, восстает нецельно, но он все-таки раздвоен, он борется внутри себя, и вследствие этого самое приятие зла не удается ему; даже совсем пассивный вовне, он сопротивляется злу внутренне, осуждает его, возмущается, разоблачает его перед самим собою, не поддается его страхам и соблазнам и, даже поддаваясь отчасти, корит себя за это, собирается с духом, негодует на себя, отвращается от него и очищается в покаянии, даже захлебываясь, сопротивляется и не тонет. Но именно поэтому полное отсутствие всякого сопротивления, и внешнего и внутреннего, требует, чтобы прекратилось осуждение, чтобы стихло порицание, чтобы возобладало одобрение зла. Поэтому несопротивляющийся злу рано или поздно приходит к необходимости уверить себя, что зло — не совсем плохо и не так уж безусловно есть зло, что в нем есть некоторые положительные черты, что их притом немало, что они, может быть, даже преобладают. И лишь по мере того, как ему удается уговорить себя, заговорить свое здоровое отвращение и уверить себя в белизне черноты,- угасают остатки сопротивления и осуществляется самопредание. И когда отвращение стихает и зло уже не переживается, как зло, тогда приятие незаметно становится цельным: душа начинает верить, что черное — бело, приспособляется и уподобляется, становится сама черною, и вот уже одобряет и наслаждается, и, естественно, восхваляет то, что дает ей наслаждение.

Таков духовный закон: несопротивляющийся злу поглощается им и становится одержимым. Ибо «зло» — не пустое слово, не отвлеченное понятие, не логическая возможность и не «результат субъективной оценки». Зло есть прежде всего душевная склонность человека, присущая каждому из нас, как бы некоторое, живущее в нас страстное тяготение к разнузданию зверя, тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата. Встречая отказы и запреты, наталкиваясь на стойкие пресечения, поддерживающие духовные и моральные грани личного и общественного бытия, оно стремится просочиться сквозь эти препоны, усыпить бдительность совести и правосознания, ослабить силу стыда и отвращения, принять приемлемое обличие, и если возможно, то расшатать и разложить эти живые грани, эти зиждущие формы личного духа, как бы опрокинуть и рассыпать волевые стены индивидуального Кремля. Духовное воспитание человека состоит в построении этих стен и, что еще важнее, в сообщении человеку потребности и умения самостоятельно строить, поддерживать и отстаивать эти стены. Чувство стыда, чувство долга, живые порывы совести и правосознания, потребность в красоте и в духовном сорадовании живущему, любовь к Богу и родине — все эти истоки живой духовности в единой и совместной работе создают в человеке те духовные необходимости и невозможности, которым сознание придает форму убеждений, а бессознательное — форму благородного характера. И вот эти духовные необходимости поступать «так-то» и невозможности поступить «иначе» — сообщают единство и определенность личному бытию; они слагают некий духовный уклад, как бы живой костяк личного духа, поддерживающий его строение, его оформленное бытие, сообщающий ему его мощь и державу. Размягчение этого духовного костяка, распадение этого духовного уклада означало бы духовный конец личности, превращение ее в жертву дурных страстей и внешних воздействий, возвращение ее в то хаотически-разрешенное состояние, где духовных необходимостей нет, а душевные возможности неисчислимы.

Понятно, что чем бесхарактернее и беспринципнее человек, тем ближе он к этому состоянию и тем естественнее для него совсем не сопротивляться злу. И обратно, чем менее человек сопротивляется злу, тем более он приближается к этому состоянию, попирая сам свои «убеждения» и расшатывая сам свой «характер». Несопротивляющийся сам разламывает стены своего духовного Кремля, сам принимает тот яд, от действия которого размягчаются кости в организме (1). И естественно, что от несопротивления злу — злая страсть расширяет свое господство до полноты: куски страсти, уже облагороженные, совлекают с себя ризы своего благородства и вливаются в общий мятеж; они уже не держат грань и предел, но сами предаются бывшему врагу и вскипают злом. Злая одержимость становится цельною и влечет душу на своих путях, по своим законам. Одержимый злою страстью несопротивляющийся буйствует потому, что сам отверг все удерживающее, направляющее и оформляющее: вся сопротивлявшаяся сила стала силою самого буреносящего зла, и дыхание гибели питается ожесточением самого погибающего. Вот почему конец его неистовства есть конец его душевно-телесного бытия: безумие или смерть.

Такое разложение духовности в душе может наступить у слабого человека в зрелом возрасте, но оно может вести свое начало от детства и притом или так, что первоначальное зерно духовности, потенциально имеющееся у каждого человека, совсем не было вызвано к живой самодеятельности или же оно оказалось, в результате внутренней слабости и внешних соблазнов, творчески нежизнеспособным и бесплодным. Во всех случаях слагается картина внутреннего недуга, имеющая чрезвычайное психопатологическое значение и интерес. Человек, духовно дефективный с детства, может выработать в себе даже особый душевный уклад, который при поверхностном наблюдении может быть принят за «характер», и особые воззрения, которые по ошибке принимаются за «убеждения». На самом же деле он, беспринципный и бесхарактерный, остается всегда рабом своих дурных страстей, пленником выработавшихся душевных механизмов, одержащих его и всесильных в его жизни, лишенных духовного измерения и слагающих кривую его отвратительного поведения. Он не сопротивляется им, но изворотливо наслаждается их игрой, заставляя наивных людей принимать его злую одержимость за «волю», его инстинктивную хитрость за «ум», порывы его злых страстей за «чувства». Влачась в противодуховных страстях, он выговаривает свою природу в соответствующей противодуховной -«идеологии», в которой радикальное и всестороннее безбожие сливается воедино с немучительной для него самого душевной болезнью и законченным нравственным идиотизмом. Естественно, что духовно здоровые люди вызывают у такого человека лишь раздражение и злобу и разжигают в нем больное властолюбие, в проявлениях которого вспышки мании величия неизбежно чередуются с вспышками мании преследования.

После духовных бед, разразившихся над миром в первую четверть двадцатого века, нетрудно представить себе, что может создать кадр таких, одержимых злобою, агрессивно изуверствующих людей.

В противоположность этому всякая зрелая религия не только открывает природу «блага», но и научает борьбе со злом. Вся дохристианская восточная аскетика имеет два уклона: отрицательный — поборающии и положительный — возводящий. Это есть то самое «не во плоти воинствование» («стратейя»), о котором разъясняет Коринфянам апостол Павел (2). Однако нигде, кажется, это внутреннее сопротивление злу не разработано с такою глубиною и мудростью, как у аскетических учителей восточного православия. Объективируя начало зла в образ невещественных демонов (3), Антоний Великий, Макарий Великий, Марк Подвижник, Ефрем Сирианин, Иоанн Лествичник и другие учат неутомимой внутренней «брани» с «непримечаемыми» и «ненасилующими» «приражениями злых помыслов», а Иоанн Кассиан прямо указывает на то, что «никто не может быть прельщен диаволом, кроме того, кто «сам восхощет дать ему своей воли согласие» (4). Духовный опыт человечества свидетельствует о том, что несопротивляющийся злу не сопротивляется ему именно постольку, поскольку он сам уже зол, поскольку он внутренне принял его и стал им. И потому предложение, всплывающее иногда в периоды острого искушения,- «предаться злу, чтобы изжить его и обновиться им»- исходит всегда от тех слоев души или, соответственно, от тех людей, которые уже сдались и жаждут дальнейшего падения: это прикровенный голос самого зла.

Нет сомнения, что граф Л. Н. Толстой и примыкающие к нему моралисты совсем не призывают к такому полному несопротивлению, которое было бы равносильно добровольному нравственному саморазвращению. И неправ был бы тот, кто попытался бы понять их в этом смысле. Напротив, их идея состоит именно в том, что борьба со злом необходима, но что ее целиком следует перенести во внутренний мир человека, и притом именно того человека, который сам в себе эту борьбу ведет; такой борец со злом может найти в их писаниях даже целый ряд полезных советов. «Непротивление», о котором они пишут и говорят, не означает внутреннюю сдачу и присоединение ко злу; наоборот, оно есть особый вид сопротивления, т. е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Их «непротивление» означает противление и борьбу, однако лишь некоторыми, излюбленными средствами. Они приемлют цель: преодоление зла (5), но делают своеобразный выбора путях и средствах. Их умение есть учение не столько о зле, сколько о том, как именно не следует его преодолевать.

Само собою разумеется, что только такая борющаяся природа их «непротивления» дает основание философически обсуждать их утверждения. Однако такое обсуждение не может принять ни выдвинутую ими постановку вопроса, ни тем более даваемый ими ответ.

Цит. по: http://philosophy.ru/library/il/01/01.html

Отношение к злу: сопротивление силой или непротивление

Вопрос об обоснованности насилия сводится к вопросу о том, правомерно ли делить людей на добрых и злых. На этот вопрос следует ответить отрицательно. Такое разделение означает, что одна воля признается исключительно (безусловно, абсолютно) доброй, а другая исключительно (безусловно, абсолютно) злой. Но ни то, ни другое невозможно, по крайней мере, в силу двух причин.

Во-первых, безусловно добрая и безусловно злая воля представляют собой противоречия определения. Безусловно добрая воля, предполагающая и осознающая себя в качестве таковой, невозможна в силу парадокса совершенства (святой, считающий себя святым, святым не является). Безусловно злая воля невозможна, потому что она уничтожила бы саму себя: ведь, будучи безусловно злой, она должна быть злой, т.е. изничтожающей, и по отношению к самой себе.

Во-вторых, понятия безусловно доброй и безусловно злой воли фактически отрицают понятие свободной воли, а тем самым и самих себя. Воля не может считаться свободной, если ее свобода не доходит до свободы выбора между добром и злом, и она перестает быть свободной, если теряет возможность такого выбора. А там, где нет свободы выбора, не может быть и вменения, нравственно ответственных решений. Индивида, воля которого была бы безусловно злой, т.е. злой беспричинно, изначально, злой до такой степени, что она даже не знает о возможности иного состояния, следовало бы признать существом психически невменяемым. Как, впрочем, и того, чья воля была бы безусловно доброй. Осуждать одного так же бессмысленно, как и восхвалять другого. Если бы можно было помыслить безусловно добрую или безусловно злую волю, то первую нельзя было бы считать доброй, а вторую — злой.

Понятия безусловно злой воли и безусловно доброй воли могут существовать в человеческой практике только как идеальные конструкции, некие точки отсчета, но не как характеристики реальных воль, и при этом они могут существовать не как логически строгие понятия, а как эмоционально насыщенные образы, призванные устрашать, вдохновлять, но не доказывать. Не случайно их персонификация в опыте культуры приобрела нечеловеческие обличья дьявола и Бога и осуществлялась всегда за пределами философии.

Самое сильное и до настоящего времени никем не опровергнутое возражение против насилия заключено в евангельском рассказе о женщине, уличенной в прелюбодеянии и подлежащей, по канонам Торы, избиению камнями. Как известно, в том рассказе Иисус, призванный фарисеями осуществлять правосудие, предложил бросить первый камень тому, кто сам безгрешен. Таких не нашлось. Иисус сам также отказался быть судьей. Люди — не ангелы, никто не обладает привилегией выступать полномочным представителем добра и указывать, в кого бросать камни. И если кто-то берет на себя нравственное право объявить других носителями зла, то ничто не мешает другим сделать то же самое по отношению к нему. Ведь речь идет о ситуации, когда люди не могут прийти к соглашению по вопросу о том, что считать добром, а что считать злом.

Если враждующие стороны имеют одинаковое право выступать от имени добра (а они имеют такое право, так как сама вражда возникает из-за отсутствия общего, обязывающего обе стороны понятия добра), то это как раз означает, что они своей враждой выходят за рамки морали и вступают в сферу, где решения принимаются не силой разума, а безумием силы.

Обратимся к книге И. А. Ильина «О сопротивлении злу силою». Здесь можно выделить, пожалуй, самые главные вопросы: «Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и своё место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою?».

Русский философ отвечает на данные вопросы следующим образом: «… физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотической обязанностью человека; и тогда он вправе от них уклониться».

В данной книге Ильин достаточно аргументировано высказывает критику в сторону учения Л.Н. Толстого о непротивлении. Рассматривая в данном случае физическое принуждение или предубеждение как зло, не становящийся добром от того, что за неимением других средств человек для противопоставления злу не только имеет право, но и может иметь обязанность применять силу. «Насилием» же согласно Ильину, оправданно называть только произвольное, безрассудное принуждение, исходящее из злой воли или само непротивление к злу.

С его точки зрения отношение ко злу — это прежде всего проблема нравственного выбора личности, ее нравственного долга. Но чтобы долг был исполнен, он должен быть понят, т. е. жизненная ситуация, в которой оказался человек, должна быть опознана как взывающая к его нравственному самоопределению. Наблюдая одну и ту же жизненную ситуацию, один человек воспринимает ее безлико и безучастно, просто как повод для нравственного самовыражения.

Другой может переживать эту же жизненную ситуацию как обращенную лично к нему, к его непосредственному участию. Чтобы это могло произойти, надо за поверхностью явления разглядеть его глубинный смысл, смысловые связи ситуации. Наложение вечных заповедей на конкретную жизненную ситуацию не происходит автоматически. Я сам должен осознать, что между ними есть соответствие. Я должен пережить как откровение явленность этой связи. Заповеди вечны, но в понимание их смысла надо каждый раз «впадать» заново.

Нельзя, раз получив смысл, положить его в карман и вынимать его по мере надобности. Нет никакого единообразного и постоянного механизма понимания экзистенциального опыта и долга. Одна и та же нравственная заповедь вечной любви «положи жизнь за други своя» может быть понята — причем с равным основанием — и как благословение крайнего непротивления, и как призыв к активному и даже вооруженному вмешательству.

Поэтому не может быть однозначного и категоричного ответа на вопрос, поставленный в книге Ильина. Он не предписывает в качестве обязательного сопротивление злу силою, не навязывает какого-либо одного типа поведения при встрече со злом. Он лишь поясняет, что в принципе учение Л.Н. Толстого не более чем ересь, т. е. учение, возводящее частный случай, конкретную частную ситуацию во всеобщую и универсальную, абсолютизирующее ее. Безусловно, для нравственного здоровья человека лучше противостоять злу лишь любовью и добром, если нужно, то принять на себя и удар, не защищаясь.

Однако, подчеркивает Ильин, существуют и другие ситуации, когда в интересах человека и общества необходимо прибегнуть к принуждению и силе. Но чтобы не ошибиться и правильно уловить, что преобладает та или иная конкретная ситуация в данный момент, надо знать, что ответ может быть в принципе разным. Возможность разных ответов и обосновывает Ильин. Какой из них и в какой ситуации мы услышим — зависит от нашей внимательности, нашей нравственной интуиции.

Мы должны слушать: «…только чистое око способно верно увидеть, где недуг или зло. Увидеть и найти их «верный смысл» и «верную меру», «вынь прежде бревно из твоего глаза» тогда увидишь… И тогда увидишь, «необходим ли меч и где именно». Позитивное решение проблемы преодоления морального зла Ильиным основывается на различии между насилием принуждением, грехом и неправедностью. Апелляция к силе, ее применение не может стать добродетелью.

Бороться со злом надо любовью, т. е. ненасильственными средствами: убеждением, добрым примером, религиозным и нравственным самосовершенствованием, духовным воспитанием других, и только когда все духовно-нравственные, ненасильственные методы испробованы, и они не принесли успеха, то правомерным становится и обращение к использованию принуждения. С точки зрения Ильина, применение силы, и особенно смертной казни, при всех обстоятельствах является делом неправедным. Применение насилия, в особенности его крайних форм, он называл трагедией человеческого бытия.

Обращение к силе, требующее определенного нравственного компромисса, предполагает, во-первых, высокий уровень духовного развития человека, вынужденно прибегающего к насильственным средствам, во-вторых, сознание неправедности этих средств и связанную с этим постоянную заботу о самоочищении и покаянии. Вопрос о противостоянии злу силой, по Ильину, затрагивает не только сферу индивидуально-нравственного выбора личности, но и ее отношения к государству и его институтам — вооруженным силам, полиции, суду и далее.

Является ли нравственно оправданным использование всей мощи государственной машины для пресечения социального и морального зла и какую позицию нравственно здоровый человек (для Ильина человек, наделенный христианским сознанием) должен занять по отношению к государству? Рассматривая эту проблему, он следует той же логике, что и в решении вопроса о нравственном выборе личности при встрече ее со злом.

Государство, полагал Ильин, может и должно поощрять добро и сдерживать зло. Хотя возможности государственных (властных) начал в нравственном воспитании человека ограничены, это не значит, что нужно совершенно отказываться от опоры на государство в вопросе о преодолении зла.

Главное, согласно Ильину, это воспитание в самом русском народе национального духовного характера. Именно из-за его недостатка в интеллигенции и в массах Россия и рухнула во время революции. «Россия встанет во весь рост и окрепнет только через воспитание в народе такого характера. Это воспитание может быть только национальным самовоспитанием, которое может быть проведено самим русским народом, т.е. его верной и сильной национальной интеллигенцией. Для этого нужен отбор людей, отбор духовный, качественный и волевой».

В наши дни, когда вновь предпринимаются попытки истолковать христианскую этику в духе этики ненасилия и одновременно возродить предрассудки о враждебности сильного государства и власти становлению свободной личности, можно говорить о втором рождении этой книги, ибо поднятые в ней вопросы и предложенные автором подходы к их решению обретают новую остроту и актуальность.

Противостояние злу в христианстве и его отличие от философии непротивления Л. Н. Толстого

Вопрос существования зла и добра в рамках христианской культуры не снимался никогда на протяжении всей истории развития учения. Уверенно можно сказать, что в христианской теологии проблема теодицеи, а именно оправдания существования зла в благом божественном творении, являлась и является центральной. Еще в первые века появления христианства вопрос о соотношении зла и добра был поднят в спорах с учением гностицизма. Позднее на сцену мировой истории вышло синкретическое учение Мани, которое определило два противоположных принципа — источника Добра и исчтоника Зла — онтологически существующими. В средние века в христианской мире возникают учения богомилов, катаров, а также стригольников на Руси, которые прежде всего строили свои богословские системы на особом понимании онтологической сущности добра и зла и их роли в мире. Позднейшая Реформация так же привнесла свои нововведения в рассмотрение соотношения зла и добра в божественном творении.

Не останавливаясь на деталях, можно сказать, что во всех приведенных учениях вопрос существования Зла и Добра стоял с особой остротой, ввиду того, что в ортодоксальном учении христианства присутствуют не до конца проясненные нюансы. В частности, решение вопроса о существовании Зла как второго принципа создавало фактически двух Богов, что видно на примере манихейства и радикального катаризма. Или же гностическое определение зла, как имманентного свойства лишь материального мира, порождало категорическое неприятие мира, который, по общей гностической картине мира, являлся полем битвы между вечным Добром и невечным Злом. Естественно, каждое учение кроме создания своей теологии оформляло свои предельные максимы и в этическом виде, определяя поведение человека в обществе и изменяя судьбы целых наций (богомилы на Балканах, катары во Франции).

Так же следует отметить, что в ходе решения проблемы теодицеи, соотношения благого Бога и существования зла, естественным образом происходила выработка ортодоксального взгляда на свободу воли человека. То есть, в ходе решения вопроса о метафизической сущности зла, христианскими богословами определялась степень возможности свободного выбора между благом и злом.

Таким образом, вопрос зла в его отношении к постулируемому в учении доброму и всеблагому Богу в христианской мысли являлся и будет являться самым значимым. Именно вывод о метафизической, не зависящей от человека, природе Зла определяет этическую систему Христианства. Более того, рассматривая историю становления христианской Церкви, можно проследить следующую эволюцию понимания необходимости объективного противостояния проявлениям метафизического зла в тварном мире: если до третьего века главным полем противостояния злу была лишь духовная жизнь аскетов, то с третьего века остро ставится вопрос о противостоянии злу в социуме. Развитие этих мыслей нашло свое выражение в трудах Климента Александрийского, Оригена, Тертуллиана. Более полно и основательно метафизика существования Зла разрабатывалась в рамках трудов отцов церкви с четвертого века, в частности в работах Аврелия Августина. Так последний разработал общую схему христианской теодицеи, суть которой следующая: человек создавался Богом как свободное существо, и сам волен выбирать зло. Зло существует как результат отпадения от Бога. Человеческое общество — предопределено к совершению зла, даже предполагая, что творит добро. В дальнейшем продолжением этой логики стало развитие идеи противостояния проявлениям зла, понимаемых как препятствия к торжеству христианства. В итоге, определение исхождения зла не от Бога и его исторического существования приводит к специфическим положениям христианской этики о необходимости личностного смирения и отказа от умножения зла с одновременно имеющейся установкой на деятельную борьбу с проявлениями зла в сверхличностном масштабе. Хорошим примером поясняющий христианский взгляд на проблему сопротивления злу — воины монахи.

Что касается Л. Н. Толстого, то в своей философии он предлагает свой вариант понимания источника зла и, соответственно, развивает особую этику. Не вдаваясь слишком подробно в теорию Толстого, можно сказать, что он рассматривает зло в мире, как происходящее прежде всего от человеческой неполноценности, которая связана прежде всего с социальным причинами, среди которых Толстой выделяет особо христианскую Церковь, извратившую, по его мнению, суть христианства. Для Л. Н. Толстого вопрос свободы воли решен положительно, а в след за этим, зло, в его понимании, происходит от искаженной нравственности общества, которое не имеет никакого положительного этического базиса. И как путь преодоления и качественного изменения ситуации Толстой предлагает возврат к чистоте апостольской жизни. И в таком понимании принцип непротивления Злу, выраженный в Евангелии, становиться для него основой для построения той этики, которая способна изменить, по его мнению, человечество. В итоге, Л. Н. Толстой добро определяет категорией лишенной активной деятельной составляющей по отношению ко злу. Стоит отметить, что данного взгляда, в определенной мере, придерживались богомилы и катары — крупнейшие средневековые гетеродоксальные учения.

Не смотря на то, что Толстой основывает свое учение на Евангелии, его учение о зле и добре неортодоксально.

Следует напомнить, что ортодоксальное христианство, как католическое, так и православное, признает основой учения Священное Писание и Священное Предание, сборник рассуждений наиболее авторитетных богословов. Таким образом, отрицание Священного Предания, которое делается Толстым, уже выводит его теорию из области ортодоксального христианства, сближая его во многом с христианскими ересям. Отрицание Предания и обращение лишь к проповеди Христа в Евангелии, причем в Евангелии ортодоксальной редакции, неизбежно приводит к восприятию засвидетельствованных слов Христа в качестве максим поведения. Рассматривая одни логии Христа, Толстой целенаправленно обходит другие, например слова Христа «Не мир принес я, но меч» и т. п. Ортодоксальная же позиция понимания зла строиться на совокупном понимании Евангелия, а так же на Предании, которое рассматривает Зло и Добро не как просто этические категорий, а в качестве космологических в их неразрывной связи с Бытием, с вопросом Свободы Воли и «грехопадением человека». В итоге позиция ортодоксального христианства, состоит в том, что зло не имеет собственной субстанциальной природы и вопрос его происхождения корениться в человеческом несовершенстве. Так же ортодоксальное христианство возникновение зла связывает с мифом «падения ангелов», что приводит к теории «Церкви Небесной и Церкви Борющейся». Церковь Борющаяся, то есть социальная организация верных в вере, ведет в этом мире нескончаемую войну со злом. Именно развитие этой идеи, подобно развитию идеи газавата в исламском мире, позволило на базе религиозного учения создать европейскую цивилизацию. То есть, в отношении внешнего зла христианин имеет лишь один долг — противление злу активным действием. Однако, в личных отношениях, согласно христианской этике, первейший долг истинного христианина — простить обиду своему ближнему.

Таким образом, ортодоксальная традиция выработана прежде всего из богословских положений самого учения, а Л. Н. Толстой в основу своего учения поставил прежде всего этику индивидуальных отношений. Л. Н. Толстой, рассматривая межличностные отношения, делает обобщение на все общество. В ортодоксальном же христианстве точки зрения «в общем» и «частном» различаются. Долг христианина — борьба. Будь это борьба с искушением, злом или самим собой. Именно разделение в ортодоксальном христианстве на два подхода — «общий» и «частный» — создало достаточно обоснованную систему отношения ко злу. Толстой же переводит межличностное отношение на все общество. Следует отметить, что Вл.С. Соловьев с позиции ортодоксального христианина умело оппонировал с Толстым, в особенности это образно показано в произведении «Три разговора». В данном произведении Вл.С.Соловьев ставит перед теорией Толстого серьезный вопрос, на который последняя дать ответ не способна. В одном из мест произведения «Три разговора» Соловьев рассматривает ситуацию, когда отряд турок истребил беззащитный караван армянских женщин и детей. При чем истребил с проявлением особой жестокости и извращенного насилия над детьми и женщинами. И здесь Соловьев ставит вопрос, о том, что должен сделать истинный христианин — остановить Зло или же дать случиться новой трагедии? И, следуя ортодоксальной позиции, Соловьев описывает акт уничтожения отряда турок как высший момент духовной жизни солдата-христианина: «Единственный раз в жизни испытал я полное нравственное удовлетворение…и мое единственное доброе дело — когда убил я более тысячи человек». (Вл.С.Соловьев «Три разговора», Сочинения в 2-х т. — М.: Мысль, 1988.- 822 с. –2000).

Таким образом, отличие непротивления злу Толстого от непротивления злу в ортодоксальном христианстве состоит прежде всего в том, что Толстой переносит межличностное понимание зла на все общество. Он рассматривает мир, как единую душу, чего не делает христианство. Христианство верит, что в мире всегда будут те, кто сознательно идут ко злу, так как введены в заблуждение его псевдосвободой. И по этой причине отстаивается деятельная позиция добра. Христианину вменяется сопротивление злу. И христианство рождает особую воинскую этику, которая направлена на понимание акта вынужденного насилия во имя добра, только в свете духовного смирения и духовного подвига.

Так же следует вновь повторить, что путь которым шел Толстой был не нов. В истории христианского мира его уже прошли «еретики» катары, отрицавшие насилие, как орудие борьбы, признававшие «евангелие» источником жизни, а также соблюдавшие множество обетов, которые свойственны и толстовскому движению (например, вегетарианство, общинная жизнь и т. п.). И то, что путь Толстого не уникален в христианской истории, лишь доказывает его гениальность, выходящую за рамки творчества писателя.

Как итог данного краткого обзора, следует определить разницу в понимании противостояния злу между ортодоксальным христианством и Толстым:

— христианское учение основано на принятии перманентного наличия зла в человеческом обществе, а соответственно, необходимости ему противостоять, защищая праведность. Человек волен в своих поступках, но природа его извращена. Зло рассматривается на личностном уровне и на уровне социума. Противление злу обязанность христианина.

— Толстой воспринимает наличие зла в мире как результат акта нравственного выбора личности. Зло рассматривается только на этическом уровне. Возможность исчезновения зла лежит в зависимости от всеобщего этического совершенствования. Неумножение зла — основная цель.

Литература:

1. Болотов В. В. История древней Церкви.- М., 1994.

2. Рассел Б. История западной философии. — Ростов: Феникс, 2002. — 992с.

3. Осокин Н. История альбигойцев и их времени М., 2000

4. Философия непротивления Л. Н. Толстого: Систематическое учение и духовный опыт. — Тула: Изд-во во Тул. гос. пед. ун-та им. Л. Н. Толстого,1999. — 269 с.

5. Христианская этика Л. Н. Толстого / Е. Д. Мелешко; Ин-т философии РАН. — М.: Наука, 2006. — 309 с.

6. Гусейнов А. А. Учение Л. Н. Толстого о непротивлении злу насилием // Свободная мысль. 1994.

7. Никитин В. А. «Богоискательство» и богоборчество Толстого // Прометей: Историко-биографический альманах. М., 1980. Т. 12. С. 129–130.

8. Cоловьев В. С. Сочинения в 2-х т. — М.: Мысль, 1988.- 822 с. –2000

9. Аврелий Августин Собрание сочинений, — М.: Алетея, 2011