Протоиерей Андрей Лемешонок

Протоиерей Андрей Лемешонок (1956 г., Минск) – клирик Минского Свято – Петро – Павловского собора, духовник Православного Сестричества во имя преподобномученицы Великой Княгини Елисаветы и Свято – Елисаветинского монастыря.

Свои беседы отец Андрей Лемешонок начал проводить более пятнадцати лет назад. Тогда они проходили еще в Свято-Петро-Павловском соборе Минска. Небольшое помещение воскресной школы наполнялось до отказа. Чтобы туда попасть, нужно было прийти заранее. Все с замиранием сердца слушали слова отца Андрея. Сначала батюшка говорил слово на свободную тему, после чего люди подавали записочки с вопросами.

Каждый раз свое слово отец Андрей начинал молчанием. Однажды он признался, что никогда не готовится заранее, а говорит, помолившись, то, что «Господь на сердце положит». И от многих людей я потом слышал удивленные признания: в бесхитростных словах батюшки они нашли ответы на свои сокровенные вопросы.

Отец Андрей родился в 1956 году в Минске, в семье служащих. Мучительные поиски смысла жизни вели его от хиппизма к толстовству, от увлечения восточной философией к Достоевскому… В 1978 году он принял крещение в Православной Церкви. Сам отец Андрей вспоминает, что когда он зашел в Минский Свято-Духов Кафедральный собор, «как будто родился заново… В храме почувствовал, что могу любить! И эту любовь никто у меня не отнимет». Он оставил театрально-художественный институт, где успел проучиться год, и устроился работать сторожем в соборе. Так были сожжены все мосты с миром. В течение тринадцати лет будущий священнослужитель трудился при храме: сторожил, пел в хоре, был звонарем… Одним из самых важных событий в его жизни стала встреча со старцем Николаем Гурьяновым. Старец, к которому отец Андрей ездил очень часто, поддерживал его в самые тяжелые периоды духовной жизни. Именно старец Николай благословил его принять священный сан. В 1996 году отец Андрей начал окормлять больных Республиканской клинической психиатрической больницы. В этом служении ему помогали духовные чада. Возникло Сестричество. Когда некоторые сестры решили посвятить себя монашеству, Митрополит Филарет благословил отца Андрея строить монастырь и назначил его духовником обители.

Архимандрит Софроний (Сахаров), которого глубоко почитает отец Андрей и опытом которого руководствуется в своем духовническом служении, вспоминал после встречи со старцем Силуаном: «Он стал для меня первой и главной опорой всей моей дальнейшей жизни». Я думаю, что многие из духовных чад отца Андрея скажут о нем то же самое… Как кормилица нежно обходится с детьми своими (1 Фес. 2: 7), так и отцу Андрею приходится буквально нянчиться с сотнями взрослых людей. Сколько терпения, любви нужно, чтобы взвалить на себя все эти человеческие тяготы, скорби и болезни! И груз этот растет с каждым годом. Прилежание отца Андрея в исполнении своего духовного послушания является для всех нас самым главным свидетельством победы Христовой любви над всеми нашими немощами, которыми мы ежедневно нагружаем священника. И сия есть победа, победившая мир, вера наша (1 Ин. 5: 4).

Благодаря беседам отца Андрея многие люди открыли для себя сущность и красоту Православия, многим его слово помогло встретить Бога Живого. Надеемся, что каждый читатель отыщет в предлагаемых беседах духовное семя, посеянное ради него.

— Отец Андрей, я читала, что Вы шли к вере и Церкви непростым, долгим путем. Расскажите, пожалуйста, об этом.

— Не зря же сказано, что душа человеческая по природе христианка… Родившись в семье, где о Боге никогда не говорили, не будучи даже крещеным, потому что родители были партийные, я еще ребенком бессознательно искал правду. Я видел фальшь во всем том, что меня окружало, в отношениях между людьми; и, наверное, душа моя реагировала на эту фальшь, и в ней возник протест, желание найти для себя что-то другое — настоящее, истинное. И, когда я учился в школе, в старших классах, у нас появилась такая, как нам тогда казалось, правда: что можно жить независимо от всего мира, свободно, игнорируя все те ценности, которыми живут твои родители и все окружающие тебя люди. Как это меня захватило!
Я включился в движение хиппи. Я пытался жить свободной жизнью — путешествуя, общаясь с друзьями… Поначалу это было так романтично, так радостно: люди живут, улыбаясь, они свободны, они не думают о заработке, о завтрашнем дне, довольствуются одним куском хлеба… Но постепенно выяснилось, что это тоже тупик, что это все временно и ненадежно. Мы не понимали, что наша свобода и независимость — самообман. На моих глазах многие мои друзья стали именно зависимыми — от алкоголя, от наркотиков…

Как я понимаю теперь, мы стремились к чему-то хорошему, но не понимали, что в нас самих сидит грех; мы бессознательно искали Бога, но не знали, где Его можно найти. Действующие церкви ведь были уже и тогда, хотя и не так их было много. Но я почему-то не шел в них, я искал в иных направлениях: Китай, Индия, Тибет, русские духоборы… Ступенькой к Православию, как это ни парадоксально, оказалось для меня толстовство: я ездил в Ясную Поляну, общался там с толстовцами…

Но в какой-то момент мне стало настолько скучно, грустно, тоскливо… Вся эта романтика — ездить, жить где-то на хуторах — была уже невыносимой. Это был тупик. Очень трудно, очень тяжело стало жить, потому что не было никакого движения и не было смысла. А душа требовала именно смысла. И подлинной красоты. И любви. И веры, конечно.

Мне помогло, наверное, еще и то, что у меня появилась семья. Жену и ребенка надо как-то кормить, по хуторам уже не побегаешь. И я стал, наконец, работать — не урывками, как раньше, а постоянно. Кем? Грузчиком, сторожем, потом рабочим сцены в театре — я до этого немножко учился в институте театральных художеств и бросил.

И вот настал момент, когда я, будучи еще некрещеным, вошел в православный храм — и меня посетила благодать… И я уже не умом, не с помощью каких-то знаний, а сердцем почувствовал: вот она, здесь та правда, которую я так долго искал.

После Крещения я родился заново. Я действительно это пережил — новое рождение. У меня открылись глаза, и я увидел мир по-новому. Это был удивительный период моей жизни! Но я не мог правильно понять, принять то, что со мной происходило, и потому мне самому казалось, что я немножко не в себе. Горящие глаза, желание непрерывно молиться, каждый день быть в храме… И никаких вопросов — все ясно!

В 1979 году я устроился работать сторожем в кафедральный собор. И это было уже настоящее счастье. Я общался со своими ровесниками, пришедшими к Православию, перепечатывал на машинке православную литературу. Начал петь на клиросе. Познакомился с удивительными людьми, с теми, кто пострадал за веру, сидел за нее… Труд в храме был очень тяжелым, но и очень радостным: мы восстанавливали собор, вычищали его, никакой техники, все только руками… Все это вместе стало для меня школой жизни. Это очень радостный был период — в каждом священнике я видел Христа. Это было удивительно!

Но долго человек в таком состоянии находиться не может. Благодать кончилась, и началось разочарование: «Куда я попал? Здесь все не так, как надо; все не по-Божески, а по-человечески; здесь одни лицемеры…»

Начал с осуждения, а дошел до уныния, до полного отчаяния. Раньше причащался каждую неделю, а теперь год не причащался… Возвращалась старая жизнь, снова привлекало то, что однажды уже отверг. Но удовлетворить меня это старое уже не могло, и это было сущее мучение.

В 1980 году меня полунасильно завезли на остров Залит к отцу Николаю Гурьянову, и только встреча с ним дала мне силы остаться в Церкви. После этого я еще тринадцать лет трудился в кафедральном соборе сторожем. Хотя и порывался не раз из него уйти. Но батюшка каждый раз останавливал меня… нет, не поучениями, а любовью. Одной любовью меня спасал и давал мне возможность двигаться по верному пути.

Именно потому, что я тогда это пережил, мне легко сейчас разговаривать с людьми, которые тоже осуждают — священника, правящего архиерея, Патриарха, кого угодно. Я могу помочь этим осуждающим, разочарованным людям понять, что причина потери ими благодати, радости — не в других людях, а в них самих; что это они сами больны, и не нужно им пытаться лечить других, ставить оценки кому-то, тем более священноначалию, священникам. Это очень опасный соблазнительный момент, так можно и веру потерять, и уйти из Церкви. С людьми об этом говорить можно, только пережив это. Тем более сейчас, когда против Церкви ведется такая информационная война.

— Когда и как Вы стали священником?

— Бог сохранил меня от преждевременного рукоположения. Меня хотели рукополагать, но я не хотел, противился, потому что видел людей, которые становились священниками и после этого менялись совсем не в лучшую сторону: терялась чистота веры, появлялось какое-то чувство собственной значимости… И у меня не было никакого вдохновения на этот шаг.

Но в 1991 году, когда у нас в Минске открылся Петропавловский собор, меня все-таки рукоположили. Отец Николай сказал мне, что я не должен отказываться, что это воля Божия. И, когда меня Митрополит Филарет (Вахромеев; с 1990 по 2013 год Патриарший Экзарх всея Беларуси — М. Б.) вызвал и сказал, что хотел бы видеть меня священником, я это воспринял как призыв Самого Христа. И после рукоположения все еще раз изменилось для меня, ушли все мои сомнения, я просто видел, что живой Христос присутствует в Церкви, и Ему нужно служить, и в этом спасение. И я служил в соборе, и старался помогать людям, и говорил на каждой службе проповеди.

— А как Вы готовитесь к своим беседам, проповедям?

— Да никак я к ним не готовлюсь. Я живу просто! Я каждый раз как на смерть иду… Но я знаю, что люди не просто так пришли: им нужно что-то для себя решить, нужно получить помощь. Я неученый человек, меня вот заставили учиться, и я в этом году только первый курс семинарии окончил. Поэтому что я могу? Только постараться услышать людей, которые передо мною. Внутренне услышать. И сказать им то, что Бог мне дал сказать. Это всё — жизнь. Православие — это не учение, не философия, это жизнь. Ты сам это проживаешь и потом это говоришь, озвучиваешь. Не надо бояться озвучивать. Не надо бояться сказать, что ты сам ничего не понимаешь, сам трусишь, сам себя жалеешь. Это ведь действительно так. Кого ты обманешь? Никого. Надо быть просто искренним с самим собой и с людьми. И не фальшивить. Сознательно не фальшивить, по крайней мере, потому что совсем не фальшивить невозможно. Очень важно не прятаться за какими-то готовыми формами, выражениями, а искать правду в себе. Мне очень важно было заметить это в отце Николае Гурьянове. Его слово — оно никогда не было стандартным, готовым и потому попадало в цель.

— Скажите, пожалуйста, еще о том, почему именно отец Николай так много для Вас значит?

— У меня были такие тяжелые периоды в жизни — уже в церковной жизни, когда казалось: вот она, моя смерть. И тут один хороший, образованный священник начал мне давать советы: надо читать Евангелие, надо побольше молиться, и обязательно с поклонами… А я стоял и думал: что ты мне говоришь, батюшка? Я жить уже не хочу, а ты мне про поклоны… А отец Николай — он совсем иначе действовал: он просто обнимал меня и говорил: «У тебя все хорошо». И мне сразу становилось легче. Я понимал, что меня действительно Бог любит, несмотря на мое безобразное состояние; и больше ничего не надо.

В Церкви в людях иногда так удивительно проявляется благодать… Потом она может исчезнуть, человек может стать другим. Но, если внимательно смотреть на людей в Церкви, можно очень многому научиться. Образование — от слова «образ», а образ человека формируется в общении с людьми и, конечно, с Богом.

— А бывает у Вас такое, что очень тяжело с людьми говорить?

— Да, бывает, и очень часто. Так иногда бывает, что каждое слово — будто топором по сердцу. Конечно, по малодушию — не по честности, а по малодушию — хочется сказать: «Простите, я не могу сейчас с вами беседовать, не могу проповедь сказать». Но, если ты это преодолеваешь, если делаешь усилие, наступает момент, когда Бог тебе помогает, приходят нужные мысли, нужные слова. Но это тяжело дается каждый раз. А тяжелее всего дается исповедь. Потому что каждый раз прикасаться к боли другого человека и не привыкнуть к этому почти невозможно.

— Наверное, к Вам часто обращаются люди, которые говорят, что они хотели бы верить, но не находят в себе сил на веру; что они хотели бы научиться молиться, но у них не получается. Что Вы им говорите?

— Сейчас очень много людей в таком состоянии. Я им говорю: «Стерпится — слюбится». Нужно терпение, чтобы пришла любовь. Вера — это дар. Наше — только усилие. Поймите, то, что вы вот сейчас пришли в храм, что вы задаете мне вопрос — это уже действие благодати Божией. Потому что, если бы благодать отошла, вы бы трупом лежали и даже встать с постели бы не могли, я на себе это испытывал. А если вы все-таки как-то к Богу обращаетесь, что-то Ему говорите — пусть ваше сердце сухо, мысли путаются и вам кажется, что ничего не происходит, — значит, на самом деле с вами происходит то, что надо. Претерпевший же до конца спасется (Мф. 24, 13). Только не оставляйте своих усилий, только зацепитесь за что-то — и причащайтесь. Причастие — это главное. К Чаше человек должен подходить с пониманием того, что больше идти некуда. Никаких других возможностей спастись нет.

Часто бывает так, что первоначальное вдохновение человека, только что пришедшего в Церковь, проходит, благодать отступает, и человеком овладевает уныние. «Я хожу в храм, причащаюсь, но ничего не меняется, грехов у меня стало больше, в семье стало хуже…» На самом деле это неправда. Но мы в эту неправду верим. Мы не можем правильно оценить свое состояние, и нам нужна помощь. Если человек слушается, если он священнику доверяет, тогда это только вопрос времени. Но если он отчаялся и не доверяет, тогда остается только молиться об этом человеке, чтоб он не отвернулся от Бога окончательно.

— Расскажите, как родилось сестричество во имя святой преподобномученицы Елисаветы, о том, как оно переросло в монастырь.

— Сестричество родилось самым естественным образом: просто были больницы, в которые ходили наши прихожанки, в которых они пытались хоть чем-то помочь. И я сам стал ходить в психиатрическую больницу, во вторую клиническую, в психоневрологический интернат. И вот так потихоньку Господь нас вел…

Отец Николай Гурьянов, когда мы приехали к нему уже вместе с сестрами, увидел нас и сказал: «Вот, белые монахини идут!». Мы доросли до монастыря, и надо было строить и сестринский корпус, и храм, и потом подворья. Владыка Филарет нас благословил. Денег, конечно, не было. Но отец Николай дал мне пять рублей и сказал: «Остальное люди добавят». Люди добавили. Но у нас в Белоруссии нет каких-то особо богатых людей, которые могли бы дать нам сразу много денег. Нам просто не у кого выклянчивать! И мы стали думать, как нам жить дальше. У нас была швейная мастерская, ею моя супруга руководила, иконописная мастерская была, керамическая. И не мы сами все это устроили, а Сам Господь дал нам возможность понемногу приобщать к нашему делу многих людей, не только тех, кто избрал монашество, но и людей из мира, которые имеют какие-то таланты, умеют что-то делать и готовы делать это для Бога. И вот теперь мы строим два храма — на мужском подворье и на женском. Люди к нам приходят — и бездомные, и после тюрем, вот только что от меня ушел человек, который в жизни своей ни разу больше семи месяцев на свободе не задерживался. И чем мы можем таким людям помочь? Дать им денег? Они их сразу пропьют. Им нужно дать возможность изменить жизнь, дать на первое время кров, пропитание, труд. Наши подворья, женское и мужское, — это места, где таких людей ждут, где они реально смогут что-то в себе и своей жизни изменить, по-настоящему.

У нас большое хозяйство, и с практической точки зрения нам лучше было бы принимать людей молодых, более или менее здоровых, перспективных. Но выходит иначе — нам приходится принимать больных, немощных, может быть, в этом и заключается любовь. Отец Николай говорил нам: «Молитвами больных вы спасетесь». Поэтому все, что мы делаем и в туберкулезном диспансере, и в психиатрической больнице, и в интернате, — это, я полагаю, Божие дело. Не все нас понимают, но Господь нас хранит. Мы ощущаем Его помощь… хотя и теряем ее от нерадения, от каких-то еще наших грехов, проблем, потому что внешнее строительство — это одно, а строительство внутреннее — совсем другое. Если не будет любви, не будет доверия между людьми, не будет диалога, что останется? Форма, за которой скрывается неизвестно что, может быть, просто пустота. Внутреннее строительство — это то, на что нужно очень, очень много сил… И вообще, умирать надо, чтоб что-то живое у тебя получалось.

— Скажите, что нужно, чтоб помочь человеку с социального дна снова подняться на поверхность, чтоб поставить его на ноги? И насколько это реально? Что Вы можете сказать о практическом результате своих усилий на сегодняшний день?

— Поставить на ноги? Если кого-то удалось поставить на ноги, то не нам это удалось, а Богу. Мы сами на ногах еле стоим. Но именно Богом-то чудеса и совершаются у нас.

Хотя результата иногда нужно ждать десятки лет. А может быть, результат будет только в конце, когда человек этот будет умирать. У нас много примеров, когда человек жил безобразно, а уходил из жизни достойно. И его конец говорил, что все не напрасно.

Иной человек перестает пить, перестает колоться, работает, живет нормальной жизнью год, два, а потом опять срывается. И к этому мы должны быть готовыми. И не нужно видеть в этом какую-то катастрофу — это просто борьба. Если человек два десятка лет в общей сложности провел за решеткой, чтоб он стал добрым христианином сразу — на это рассчитывать несерьезно. Он привык ко греху. Он годами будет тебе не доверять, он всегда может тебя обмануть. Он может уйти и потом всем говорить: «Меня там эксплуатировали».

Но у нас правило: каждую неделю все исповедуются. Два раза в неделю совершаются всенощное бдение и Литургия, все причащаются. Каждый день читается акафист иконе Божией Матери «Неупиваемая Чаша». Круглосуточно читается Псалтирь. Псалтирь мы начали читать, когда приехали омоновцы и сразу сорок человек с нашего подворья забрали, потому что многие были без паспортов. И я сказал: «Если мы не хотим, чтобы нас разогнали, давайте попробуем защититься, давайте читать Псалтирь». И знаете, как умилительно, когда человек, давно отвыкший что-то читать вообще, по складам читает эти псалмы… И это дорогого стоит.

Жизнь продолжается в вечности, и потому здесь рано говорить о результатах, о том, сколько людей исцелилось, кто из этих людей что-то от нас получил… Я думаю, что все получили. Если человек у нас на подворье пожил короткое время, если он хотя бы один, первый и последний, раз в своей жизни исповедался и причастился, у нас есть надежда на его спасение.

Нас много ругали. Говорили, что мы здесь бизнес делаем… И мы привыкли. Когда ругают — это хорошо. Вот когда хвалить начинают — это уже что-то не то.

Самое важное для нас сейчас — построить культурно-просветительский центр и бороться за молодежь. Потому что у нас в Белоруссии на самом деле есть кому ее обрабатывать, есть свои националисты… Коробка уже стоит, она давно стоит, там будет зал на шестьсот человек, с хорошей акустикой, будут концерты, встречи… Также в этом году нам нужно достроить Дом трудолюбия, к нему мы уже все коммуникации подвели. И Дом православной книги.

— Неужели вы сами зарабатываете средства на все это?

— Конечно. У нас нет ни одного спонсора. И на самом деле все наши планы похожи на план полета на Луну: вот прямо сейчас и полетим. Если мы что-то начинаем, за что-то беремся, то только потому, что доверяем Богу. Потому что, когда мы начинаем считать, мы видим, что все это совершенно нереально. И когда ты все время в этом: вот, надо делать, надо строить, а где взять денег, у кого их одолжить, как возвращать… тебе действительно не верится, что может что-то получиться. А оно получается в конечном итоге.

Вот сейчас наши сестры поехали в Польшу на гору Грабарку, вы знаете, что там на Преображение собираются православные со всей Польши; и наши сестры будут там предлагать нашу продукцию. Они ездят с нашими изделиями по всей Европе. И люди видят, что продукция хорошая. И Бог помогает нам, у нас возникают какие-то новые связи. Но этого, конечно, недостаточно. Потому что у нас полторы тысячи людей работают по трудовым книжкам, половина из этих людей — больные, инвалиды. И когда приходит день их зарплаты — это просто конец… Нет, я не жалуюсь. А то получается, что я все время жалуюсь. У нас все есть. Бог нам все, что нужно, дает. Все у нас хорошо.

— Вы устаете? Я имею в виду и Вас лично, и сестер обители.

— Очень устаем. Я не то что усталым, я себя мертвым чувствую очень часто. Но мы ведь причащаемся. Я не знаю, может быть, кому-то это слишком материальным, утилитарным подходом покажется, но я очень хорошо это ощущаю: вот только что никаких сил не было, а причастился — можно жить дальше. Это мой личный опыт.

— Периодически приходится читать об эмоциональном выгорании священников, волонтеров, педагогов, людей так называемых помогающих профессий. При всем том, что Вы сказали только что об усталости, Вам это не грозит?

— Разговоры о выгорании — это панические атаки. Это бывает, когда человек живет на одних эмоциях. А надо спокойно и трезво делать свое дело. И не рассчитывать на то, что тебе от этого дела всегда будет хорошо. Ты ползешь в отделение больницы, ты насилу открываешь там рот, чтобы что-то людям сказать, и, если тебе что-то удалось, ты понимаешь, что это только благодаря Богу. Ну как может священник выгореть? Я не знаю, может быть, актер может выгореть, танцор какой-нибудь. А священник как? Он же солдат. Как солдат может выгореть? Солдат идет и выполняет приказ. Солдат должен воевать, а если попадет в плен, то бежать из него: за одного битого двух небитых дают.

— В одной из своих бесед Вы сказали, что любить человека непросто… А как Вам удается любить людей — очень многих, очень разных, далеко не только приятных, изо дня в день, не остывая в этой любви?

— Надо просто понимать, что ты сам никого не можешь любить, ты эгоист. Ты даже самых близких не любишь. Ты любишь только самого себя, да и то странною очень любовью: всё делая себе во вред. Но у тебя есть Источник любви, и, если ты прибегаешь к Нему, ты можешь почувствовать в себе какое-то движение: сострадание, умиление. Какую-то красоту вдруг увидишь в другом человеке… Но это все не твое. Это все Божие. И чем больше входит в тебя любви Божией, тем лучше ты видишь свое собственное безобразие. И это очень трудно понести.

— Расскажите о своей семье.

— У меня есть семья: супруга, сын, дочь, зять и две внучки. Семьянин я, наверное, плохой, потому что очень мало дома бываю, пропадаю сутками. Сын Дмитрий работает сейчас у нас в монастыре. У нас не всегда гладко складывались отношения, но я очень рад, что сын — верующий человек, что он много молится, всегда тщательно готовится к исповеди, к причастию. Дочь София — художник, иконописец, сейчас воспитывает детей. Зять Роман тоже художник, он расписывает храмы. Сейчас трудится в России, в Псковской области.

Да, не всегда просто с детьми. Но я забыл, о чем просил, когда они были совсем маленькие. Я просил, чтобы они выросли верующими людьми, православными, чтоб в центре их жизни всегда была Чаша, а остальное приложится. И Бог мою молитву услышал, а я все чего-то еще хочу. Мои дети — хорошие люди. Лучше меня. И я благодарен за них Богу.

Я детям никогда ничего не навязывал. Не заставлял их в церковь идти, если они не хотели. Старался спокойно относиться к тем их увлечениям, которые мне не нравились. Я по своему пионерскому детству знаю: когда тебе что-то навязывают, ты делаешь наоборот. Мнение ребенка нужно уважать. И унывать, если что-то вдруг не так пошло, не нужно. Иногда обстоятельства кажутся безнадежными и непонятными для тебя, но, если ты успокоишься и потерпишь, ты увидишь во всем происходящем Промысл Божий. И не наделаешь тогда ошибок, и не будет у тебя потерь внутренних, эмоциональных, которые изматывают.

Мы привыкли суетиться, торопиться, а надо доверять Богу. Когда ты доверяешь не Богу, а вот этому своему состоянию — «всё плохо», ты унываешь. И так можно довести себя до психического заболевания, до депрессии. У нее ведь всегда духовные корни. Человеку нужно просто помочь понять, что происходит в его душе, и подсказать, что есть Врач, Который вылечит любую болезнь. Если бы все это знали, меньше было бы несчастных в психбольницах.

— Как Вы, коренной белорус, видите будущее вашей маленькой и по-своему удивительной республики? Мне представляется, что белорусы — очень мудрый, спокойный, смиренный народ, что ими невозможно манипулировать, что они сами определяют для себя, как жить…

— Вы правы: белорусы — спокойный народ, вывести их на какие-то баррикады, заставить что-то громить сложно. Пытались, и средства немалые вкладывали, но не прошло это. Но обстановка у нас действительно непростая. Почему? Потому что Церковь Православная сейчас заново рождается, потому что она строится, потому что в России есть Путин, потому что сейчас из ничего рождается новая страна. Почему сейчас нападки такие? Потому что с православной Россией не сделает ничего никакой Запад, никакая Америка. Ничего никто с нами не сделает, потому что с нами Бог. И я этой надеждой живу, хотя я белорус. Потому что Беларусь — это тоже часть великой России, как и Украина. У нас вера одна, и никто меня никогда не убедит, что киево-печерские святые — иностранные. Это единое пространство, и надо просто, чтобы здесь была любовь. Если каждый из нас будет что-то изменять в себе, то быстрее наступит время, когда мы совсем по-другому посмотрим на себя. С нами Бог, значит, победа будет за нами. Только Он побеждает Крестом. Не мечом, а Крестом Своим.

Фото из архива Свято-Елисаветинского монастыря

Журнал «Православие и современность» № 41 (57)