Жизнь прихода — дело общее

Одна из насущных проблем современной церковной жизни — развитие приходских общин. Важно, чтобы верующие, объединенные Чашей Евхаристии, стали не просто случайными знакомыми, но подлинными единомышленниками, помогающими друг другу в общем деле — деле спасения. Необходимо, чтобы человек не чувствовал себя в церкви случайным гостем, от которого ничего не зависит, чтобы храм действительно стал для него вторым домом, а община — второй семьей.

О том, как организовать жизнь прихода, а также о трудностях и проблемах, которые возникают на этом пути, мы беседуем с настоятелем храма Святой Живоначальной Троицы в Хохлах протоиереем Алексием Уминским.

— Отец Алексий, расскажите, как складывался Ваш приход?

— Постепенно. Наш храм находится в центре Москвы. Жилых домов здесь немного. Практически все здания, которые нас окружают, — это офисы, рестораны, кафе. И храмов вокруг достаточное количество. На расстоянии буквально вытянутой руки от нас находятся Иоанно-Предтеченский женский монастырь, храм святого равноапостольного князя Владимира, храм Трех Святителей на Кулишках, храм Живоначальной Троицы на Грязех. «Классических» прихожан, которые должны были бы быть приписаны к нашему приходу по месту жительства, у нас немного. А вначале их не было совсем. Поэтому, когда в 1992 году храм был возвращен Русской Православной Церкви, наш приход сосуществовал с приходом храма во имя святого равноапостольного князя Владимира, и настоятелем обоих храмов был протоиерей Сергий Романов.

— Храм был разрушен советской властью?

— Не разрушен, а закрыт в 1935 году.

— А что здесь было до 1992 года?

— Чего здесь только не было! И жилые помещения, и разные организации. Хотели даже разместить антропологический музей, в котором планировали хранить останки великих людей. К сожалению, судьба нашего храма нисколько не уникальна. Бывало и хуже… В алтаре храма Владимирской иконы Божией Матери, например, находились туалеты.

Храм Святой Живоначальной Троицы в Хохлах

— Ваша община отличается особой сплоченностью. Как Вы этого добились? Вы что-то делали специально, чтобы люди познакомились, узнали друг друга лучше?

— Понимаете, все-таки храм — это место, где совершается Евхаристия, а не клуб общения. Конечно, хорошо, если прихожане между собой знакомы, если у них есть возможность где-то пообщаться после службы. Но такое общение не должно становиться самоцелью. Я не думаю, что священник должен специально что-то такое придумывать, чтобы всех подружить. Верующих в храме объединяет общая Чаша, совместная молитва. И вся наша разнообразная деятельность вырастала не из желания непременно познакомиться, а из желания вместе жить духовной жизнью.

Пока храм стоял в разоренном состоянии, весь наш приход (20–30 человек) помещался в небольшом выгороженном уголке с простенькими, наклеенными на дощечки иконами. Прихожане стояли очень близко от алтаря, им было хорошо видно и слышно, что происходит, и смысл богослужения становился более понятным. А сложные моменты я объяснял после службы. Так как нас было не очень много, у меня было достаточно времени и возможностей, чтобы подробно исповедать каждого прихожанина: с каждым поговорить, на каждый вопрос ответить.

Все, что происходит в нашей общине, выросло в ней естественным путем. Подросли дети — появилась воскресная школа. Летом нужно куда-то поехать с детьми — нашлись прихожане-родители, которые стали организовывать поездки в лагеря. Из общения с детьми вырос наш маленький молодежный театр, он существует уже много лет. После Литургии прихожане хотят пообщаться с батюшкой и друг с другом? Значит, народ нужно покормить. А кто будет этим заниматься? Конечно, сами прихожане. Значит, нужно составить расписание, кто, что и когда готовит. Так появились списки тех, кто не просто время от времени заходит в наш храм — таких тоже много, но кто имеет возможность регулярно трудиться на приходе. За этих людей мы молимся на каждой Литургии, помимо того, что нам подают обычные записки на поминовение.

Вообще, у нас заведено такое правило: если прихожанин что-то умеет и как-то хочет этим послужить, он приходит и говорит: «Батюшка, я могу сделать вот это и вот это». И делает. Так у нас на приходе собралось очень много талантливых, живых людей. И сейчас дела обстоят так, что у нас нет необходимости в наемных работниках со стороны. В храме трудятся только наши прихожане, и нет ни одного работника, который не был бы членом нашего прихода.

— И на клиросе у Вас поет только любительский хор?

— Что значит «любительский»? Вы знаете, я ведь тоже любитель. Как священник, я любитель, потому что я люблю свое дело. У нас все «любители». Если Церковь — это мы, то здесь не может быть чужих людей, которые что-то делают не по велению сердца, а за деньги. А иначе как мы будем созидать дом духовный, о котором пишет апостол Петр (см.: 1 Пт. 2, 5)? Те, кто поет на клиросе, — это наши прихожане. То есть они сначала стали прихожанами, а потом начали петь на клиросе. Кто-то уже умел. Кто-то научился. Эти люди не просто профессионально поют, они молятся и причащаются за Божественной литургией. Наши прихожане читают на клиросе. Организацией чтения занимается регент и главный алтарник. Конечно, чтобы петь и читать на клиросе, нужно учиться. При храме у нас этому не учат, но при Свято-Владимирской православной гимназии, в которой я преподаю, можно получить уроки церковного пения и церковно-уставного чтения.

У нас в храме нет уборщиц, которым мы платили бы зарплату. Наши прихожане сами делятся на бригады, и в течение года каждая из таких бригад когда-то готовит, когда-то полностью убирает храм и, соответственно, приходской двор. Наши прихожане преподают в воскресной школе, читают лекции о культуре и искусстве на наших традиционных встречах; ведут киноклуб и подбирают фильмы для обсуждения.

Вот вы сегодня впервые пришли к нам в храм. Вас встретил, проводил в трапезную и накормил наш прихожанин — дядя Андрей, сторож, катехизатор и просто замечательный человек. Пока храм открыт, он стоит за свечным ящиком, беседует с теми, кто заходит в церковь в течение дня. Он обязательно с каждым поздоровается, каждому все расскажет, каждому все объяснит, всему научит. А когда храм закрыт, он делает уроки с нашими детьми, потому что по образованию он физик и математик. Вот такое у него разнообразное служение на нашем приходе.

— Как стать вашим прихожанином? Может ли к вам прийти просто, как говорится, человек с улицы?

— Ну, как люди становятся прихожанами? Приходят, начинают молиться, причащаться, осматриваться, и если они чувствуют себя тут комфортно, то остаются. У нас есть прихожане, которые не записаны ни в какие списки, не несут никаких послушаний — не все ведь имеют такую возможность, но ходят в храм в течение многих лет.

— Но не происходит ли в результате деление на чужих и своих?

— Такое искушение всегда существует. Многое зависит от священника. Иногда священник дает слабину: кого-то приближает к себе особенно, кого-то держит немножечко в стороне, причем часто в числе приближенных оказываются те, кто может обеспечить приход. Так появляются «ближний круг», «дальний круг», деление на своих и чужих. Приходом, в котором есть такая проблема, легко управлять, если не сказать резче — манипулировать.

Конечно, у священника могут быть какие-то личные симпатии. С кем-то он, может быть, просто дружит. Например, у меня на приходе есть старые друзья детства. Конечно, я буду ходить к ним в гости чаще, чем к каким-то другим прихожанам. Это нормально.

Но иногда складывается ситуация, когда прихожане со стажем считают, что они прямо такие «прихожане-прихожане», что имеют право на особое к себе отношение.

Приведу пример из нашей приходской жизни. К сожалению, у нас не очень большая трапезная, поэтому бывает так, особенно по большим праздникам, что места хватает не всем. В праздничные дни у нас собирается много людей, которые появляются не каждое воскресенье. Кто-то приезжает издалека, из Московский области, тратит на дорогу много денег. А на Пасху и Рождество в наш храм приходят не только наши прихожане, но и их друзья и родственники… Что же делать? Уступить им место за праздничным столом? Но ведь наши прихожане трудились весь год: и храм убирали, и готовили, и воскресные школы вели, всем помогали и чего только не делали…

И вот как-то раз перед Пасхой захожу я в трапезную и вижу, что наши прихожане места уже заняли: положили записки «Коля», «Таня», «Вася»… Я ужасно огорчился… Поговорил с ними серьезно. Больше подобных случаев у нас не было и, надеюсь, не будет. Стараемся как-то все помещаться… Хотя это трудно… Потому что, если в первые годы у нас было 20–30 человек, в этом году на Пасху у нас только причастников было 500.

— У вас на приходе собрались люди определенных взглядов и вкусов или вы все разные?

— Политические взгляды у наших прихожан, как мне кажется, все-таки разнообразные, хотя, конечно, не диаметрально противоположные. Нет среди нас крайних либералов или крайних фундаменталистов. А вкусы… Вкус мы воспитываем, начиная с того, каким мы сделали иконостас нашего храма, какие песнопения выбирает хор. Мы регулярно проводим обсуждение фильмов, книг.

— На эти обсуждения к вам могут прийти не только ваши прихожане?

— Конечно, все могут прийти.

— А по какому принципу вы выбираете фильмы для обсуждения?

— Мы выбираем то, что нам интересно, как правило, это признанные шедевры кинематографа… Ну, скажем, мы обсудили трилогию Луиса Бунюэля «Назарин», «Виридиана» и «Симеон Столпник». Сам Луис Бунюэль, хотя он и закончил иезуитскую школу, считал себя атеистом, он даже говорил: «Слава Богу, я атеист». И его фильмы показывают в общем-то крах христианства. Но не только. На мой взгляд, Бунюэль, как гениальный режиссер с потрясающей интуицией, показал нечто гораздо большее. Здесь есть о чем поговорить.

— Есть ли у этого начинания какой-то миссионерский потенциал?

— Ну, какой-то специальной миссионерской цели мы перед собой не ставим… Нет такого: «Вот, мы сейчас будем фильм обсуждать, но на самом-то деле мы, такие хитрецы, всех сейчас заманим в свои православные сети». Мы пытаемся смотреть на проблематику фильмов, которые обсуждаем, с христианской точки зрения. Может быть, на кого-то наши дискуссии могут оказать влияние. К нам действительно приходят разные люди. Вот, вчера, например, на обсуждении я многих видел впервые.

— Насколько для духовного развития прихожан важно просвещение, образование в вопросах веры?

— Любые знания для человека важны. Но прежде, чем давать прихожанину богословское образование, нужно убедиться в том, что он просто образован. Без общей базы знаний сложные богословские проблемы невозможно воспринять правильно. Богословие — это высокая наука, и она требует соответствующей степени понимания и восприятия. Церковные догматы не могут быть выучены как арифметические формулы или теоремы. Чтобы свидетельствовать о своей вере, нужно глубоко изучить ее основы. Это может сделать только человек думающий, мыслящий, читающий и образованный.

На нашем приходе прихожане, как мне кажется, при желании могут получить образование не хуже, чем в семинарии. Мы говорим с ними и о догматике, и о литургике, и о церковном искусстве. У нас читают лекции известные библеисты и церковные историки. Каждую субботу один из наших священников проводит беседу о Священном Писании. Каждую среду у нас собирается религиозно-философский клуб «София». В Москве, да я думаю и не только в Москве, при многих храмах существуют такие духовно-образовательные центры.

— Есть ли в Вашем храме фиксированная или рекомендованная сумма пожертвований за свечи, требы, книги и прочее?

— Нельзя рекомендовать сумму пожертвования… Пожертвование — дело добровольное.

— А что же делать? Ведь храму нужны средства?

— А нужно доверять… Это же твои люди… Нужно воспитать людей так, что они поняли, что жизнь храма зависит от них. В нашем храме нет вообще никаких цен. У нас все требы и свечи за пожертвования. Ну, кроме самых дорогих свеч, которые стоят 150 рублей. Может быть, кому-то важно купить дорогую свечу, и мы даем прихожанам такую возможность. А так… Хочешь купить свечу за копейку — пожалуйста!

Наш приход содержат не захожане, а прихожане. Они все делают своими руками. Они в курсе того, что происходит в их храме, на что живет приход, сколько получает священник за свои труды. Вся бухгалтерия Церкви должна быть совершенно прозрачна для прихожанина.

— Может быть, стоит вернуть практику церковной десятины?

— Я считаю, речь должна идти не о десятине, но о посильной и регулярной материальной помощи храму. Человек должен осознавать, что храм живет благодаря его труду, его пожертвованиям. Что приход — это его семья. Нужно сказать, что десятины в чистом виде в Русской Православной Церкви никогда не было. Десятину у нас платил только князь, простой народ никогда не был ею отягчен: для него десятина — это много.

— Социального работника на ставке у вас тоже, как я понимаю, нет, а как быть с социальной работой?

— Социальная работа — это в собесе. В Церкви — дела милосердия. У нас всяким делом всегда занимается весь приход. Хотя, конечно, есть лидеры — люди, ответственные за то или иное дело. Но, когда наступает зима, бездомным мы помогаем — всем приходом. Проводим и сбор средств, и сбор одежды, и благотворительные ярмарки, в которых участвуют все наши прихожане.

Раз в месяц у нас совершается Божественная литургия для детей, больных раком. Наши прихожане становятся волонтерами, привозят этих детей в храм на богослужение, кормят их, потом увозят обратно. Нет у нас такого, да и не может такого быть в Церкви, чтобы кому-то не было дела до того, чем занимается другой. Жизнь прихода — как и Литургия — это общее дело.

Фото Евгения Беспалова

Журнал «Православие и современность» № 38 (54)

Мы продолжаем рассказ о храмовых профессиях. Казалось бы, что интересного в работе уборщицы? Ведро, тряпка, швабра… Всё так. Но если обычным уборщицам для звания «лучший по профессии» достаточно старания и расторопности, то для автора чистоты в храме Божием на первый план выходят совсем другие качества. Сегодня о своей работе нам рассказывает Галина Соколова из Архиерейского храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» г. Саратова.

Мне совсем не нравится слово «уборщица». И не потому что я плохо отношусь к представителям этой профессии — наоборот! Кажется, что слово это, в силу до боли несправедливых стереотипов, стало клеймом: уборщица и всё тут. Существо примитивное, «бездуховное», которое может только мокрой тряпкой махать. И вроде все мы знаем, что это не так — сколько замечательных, высокообразованных и интеллектуальных женщин в голодные и трудные девяностые (а также в не менее голодные и трудные недевяностые — в редкой семье не случается своих «маленьких трагедий»), отложив диплом, брали швабру в руки…

К чему это лирическое отступление? Да все к тому, что в начале разговора с милой, хрупкой, ясноглазой Галиной из храма «Утоли моя печали» чувствовала я себя предельно глупо. Дело в том, что спросить: «Как вы стали художником? Как вы стали учителем?» — это одно, а узнавать: «Как вы стали уборщицей?» — это, согласитесь, совсем другое.

— Вообще-то я акушерка,— улыбнулась Галина,— закончила медицинское училище, работала в родильном доме…

Галина не просто работала, а дежурила — столько, сколько просили: полутора суток, двое. Такая профессиональная самоотдача кончилась капитально подорванным здоровьем. В горздраве, несмотря на диагностированное профзаболевание, в помощи отказали. Работать как раньше, несмотря на горячо любимую профессию, Галина физически не могла. Выхода из ситуации не виделось. Но, что человек не может, Господь управляет. Спасением стала дочка Ксюша, третий ребенок в семье. Слабая здоровьем, одним своим появлением на свет она разом решила вопрос с «трудоустройством» своей мамы. На десять лет единственным «местом работы» для Галины стали дом, семья, дети.

— Я не переставая молилась Пресвятой Богородице о здоровье дочери — как умела, когда молитв еще толком не знала,— вспоминает собеседница.— Стала ходить в храм. А когда дочка подросла, подошла к настоятелю, отцу Нектарию — я постоянно исповедовалась у него тогда — и сказала, что решила выйти на работу в роддом, хотя предвижу для себя в этом трудности. «А почему в роддом? — спросил батюшка.— У нас место есть!»

Работать в храме Галина и не мечтала, поэтому обрадовалась несказанно. Вот только в себе засомневалась: хватит ли сил? Дома всю работу по «наведению» порядка делали дочери. Оказалось, опасения были совершенно напрасными: чудесным образом те физические усилия, что кажутся непосильными дома, в храме не вызывают ни усталости, ни затруднений. Да и «уборщицей» в привычном смысле слова Галину не назовешь.

— Прихожу в храм, как в родной дом… — подбирает Галина слова для ответа на мой стандартный вопрос «Как вам работается?».— Даже не так: я прихожу в дом Божий, и смотрю, чтобы все тут было чисто. Может, на обычной работе человек и думает, как бы скорее сделать, да уйти, но разве здесь так можно? Нельзя в храме работать второпях: ну сделал, и ладно. Как подумаешь, для Кого делаешь-то — желание оставить уборку в дальнем уголке «на потом» пропадает. Ведь как мы чистим дом Божий, так и Господь очищает нашу душу от страстей, ни в каких «уголках» их не оставляя! Я всегда работаю с молитвой…

Хотя «Утоли моя печали» — храм и относительно маленький, работы в нем — как в самом большом. Два придела, священническая, да еще подвал: лестница, ризничая, кабинет бухгалтера, пономарка… Так и набегают квадратные метры, каждый из которых нужно вымыть, вычистить! А еще «Утоли» — одна из самых любимых саратовцами церквей, поэтому тут всегда есть народ. Когда нет службы — крестины, венчание. Это в магазине можно повесить табличку «Обед»— и у уборщицы есть время спокойно навести порядок. Храм — другое дело. Нет днем такой минуты, чтобы его двери были закрыты.

Уборка — это не только мытье полов, хотя и оно имеет в церкви свои особенности. То, что зимой и осенью грязи с обуви на полу больше всего («А полы светлые, все сразу видно — так за каждым человеком следом и “бегаем” с тряпкой»), для меня новостью не было. Капли застывшего воска на полу — тоже. Но то, что, оказывается, мраморные полы не без труда приходится отмывать от свечной копоти, стало для меня открытием.

Еще есть подсвечники, которые надо чистить, смазывать маслом (чтобы воск не наслаивался), гасить и убирать в специальный ящик свечные огарки. Прихожане все эти порядки знают, а вот люди, которые в церковь заходят либо в большие праздники, либо после того, как что-то в их жизни случилось, начинают ругаться: «Зачем мою свечку трогаете!» Это — самый вежливый вариант; приходилось нашей героине слышать и другое. Тем более что внешне «опознать» в Галине технического работника без швабры в руках практически невозможно: привычного синего халата уборщицы на ней нет (в «Утоли» их не носят). Самое смешное, что даже когда в ее руках швабра — зачастую люди тоже почему-то не замечают, что рядом человек делает свою работу: иногда идут, да прямо на тряпку и наступят, а уж ведро с водой уборщицы и вовсе стараются поукромнее поставить — не ровен час прямо по нему пойдут… Случаются и совсем необъяснимые вещи: в слякотные дни на пороге Галина обязательно стелет коврик, чтобы приходящие люди ноги вытирали, уличную грязь в святое место не несли («Чтобы грязь в храм не ходила» — так она выразилась). Но бывает, что люди вытирают ноги… выходя из храма.

— Вижу иногда, что в храме многие теряются, не знают как себя вести,— делится наблюдениями собеседница.— Обидно бывает, когда стараешься подсказать, посоветовать, а в ответ слышишь грубость.

Галина в таких случаях… просит прощения у грубияна. Потому что, как она говорит, «он уйдет, а грех на мне останется». Обиде, злости ни в храме, ни в душе не место: «Господь смиряет»,— говорит она. Зато как приятно, когда люди уважительно обращаются к ней, называя «матушкой»! А однажды одна женщина пришла, предложила свою помощь: «У меня тут дочка пока экзамен сдает, время есть — давайте я уберусь!»

— С каждым годом народ все ближе к храму становится,— радуется Галина.— Я это замечаю по своим соседям: раньше никого из них в храме не встречала, а сейчас многих в «Утоли моя печали» на службе вижу!

Жизнь идет, растут на радость маме и папе три дочери. Старшая учится на иконописца в Петербургской Духовной академии, средняя закончила исторический факультет Саратовского государственного университета. Младшая, Ксюша,— в православной гимназии, а еще маме на работе помогает. Галину труд уборщицы не тяготит. Потому что место работы — особенное: по ее признанию, работа в храме не только дает телесные силы, но и окрыляет душу. Очень нравилось работать Галине в роддоме, а вот стихи писать она стала, только когда в «Утоли» пришла. Свою сегодняшнюю работу она любит. И когда по графику выпадают выходные, снова идет в ставший родным храм — дом Божий, дом ее души.

Маргарита Крючкова

Главная » Наш приход » Уборка храма

Уборка храма

Расписание дежурств >>

Послушание есть совершенное отречение от своей души, действиями телесными показуемое.

Прп.Иоанн Лествичник

Ответственная за послушание по уборке нашего храма — Анна Владимировна Ковалева.

Уборка храма бывает двух видов — текущая, то есть каждодневная, и большая, которая проводится, вернее, должна проводиться, два — три раза в год. В «большую» уборку входит капитальная мойка пола — кроме мытья, его необходимо сначала отскрести от воска. Затем — мытьё окон, очистка стен и настенных светильников от паутины. Кроме того, необходимо приводить в порядок ковры и коврики, мыть вазы для цветов, прибираться в ризнице. Когда мы разговаривали с Аней, она просила напечатать обращение к прихожанам — помочь в проведении такой «большой» уборки. Однако когда интервью с ней готовилось к печати, выяснилось, что Аня справилась с большинством работ самостоятельно. Спаси её Господь за усердие, но, наверное, в следующий раз нам всем следует поактивнее участвовать в таких тяжелых работах, особенно нашим мужчинам — мытье высоких окон и обирание паутины со стен не каждой женщине по плечу.Естественно, любая уборка требует соответствующего инвентаря — скребков для пола, тряпок, щеток, моющих средств. У нас нет отработанной практики сбора средств на эти храмовые нужды, поэтому просьба ко всем желающим и имеющим такую возможность — помочь материально в приобретении инвентаря. Это не очень дорогие предметы.И последнее, о чем просила написать Аня. Раньше существовала такая практика: за кем-то из прихожан был закреплен определенный подсвечник, и его чистили в удобное для себя время. Делалось это для облегчения работы дежурных по оперативной уборке храма: вычистить как следует подсвечник — занятие чрезвычайно трудоемкое. Существует даже список прихожан, за которыми закреплены подсвечники. Аня просит всех, кто есть в этом списке, подойти к ней и подтвердить взятое послушание — или отказаться. У нас последнее время появилось несколько новых сестер и братьев, их мы тоже просим активнее включаться в работу.

Многие послушания, например на кухне, — работа благодарная, она всегда на виду. На праздниках за дежурных скажут тост, выпьют за здоровье. А послушание в храме очень незаметное. Кто скреб пол, кто таскал тяжелые ведра, никто не знает, но если случается ЧП, нагоняй получает ответственный за уборку, который не может всех проконтролировать. Хотя каждый убирает храм в одиночку, но ответственность — общая.
Действительно, не всегда удается убрать храм как следует. Иногда не хватает сил, иногда времени, а иногда желания.
Убирают храм женщины, а дело это физически очень трудное. Приходится по часу по два ходить согнувшись или передвигаться на корточках. Часто вся уборка проходит в таком согнутом виде. Иногда колени и спина устают так, что не всегда удается сразу разогнуться. Есть команды сильные, но есть и физически слабые. Мужчины здесь нужны не меньше, а может быть и больше, чем в трапезной. Они могут носить ведра, мыть пол и делать другую тяжелую работу.
Очень много времени уходит на то, чтобы отскрести пол от воска, почистить подсвечники. Конечно, двух людей для этого мало. Хорошо было бы возобновить прежний порядок — закрепить каждый подсвечник за определенным человеком. Как следует можно очистить один подсвечник, а все сразу практически невозможно.
Но иногда не хватает желания. Перед праздником все кидаются убирать, нервно и суетно, но обычно после таких бурных работ люди начинают расслабляться. Лучше делать свою работу постоянно, не совершая подвиги, а всегда выполняя то, что нужно, не больше, но и желательно не меньше. На самом деле это постоянство и будет настоящим подвигом.
Святые отцы говорят, что послушание превыше поста и молитвы. Кто взял на себя послушание, должен оставить свои дела на товремя, когда он его несет, и с упорством довести его до конца. Каждый должен следить за тем, что он делает сам, и не торопить других. Дежурство, как в трапезной, так и в храме, бывает всего лишь раз в месяц, а то и реже. Можно устроить так, чтобы в этот день не иметь других дел и не торопиться уйти, потому что не личная жизнь важнее послушания, а послушание важнее личной жизни.
Тогда работа принесет не только практическую пользу, но и духовную радость. А уборка в храме — одно из самых умиротворяющих и благодатных дел. Есть ли другая возможность побыть одному в тишине пустого храма? Тяжесть, незаметность и кажущаяся неблагодарность послушания окупается радостью, которая неожиданно переполняет человека.

«Я не сторож. Я – церковнослужитель»

«Для уборщицы в храме уборка – это дополнительная работа»

Людмила Александровна Тереневич, 48 лет, уборщица Свято-Покровского кафедрального собора г. Гродно.

Для меня церковь – это свято. Я прихожу на работу и радуюсь. Меня радует вот эта тряпка половая, вот эти подсвечники, которые надо чистить. Часто бывает такое чувство: «Сейчас полечу». Но потом конечно понимаешь, что крылышек нет, и даже не намечается. И еще наша работа заключается не только в том, чтобы полы мыть и подсвечники чистить. Для уборщицы в храме уборка – это дополнительная работа.

Хотя, конечно, в церкви должно быть все идеально чисто. И мне всегда приятно, когда приходит человек и говорит: «Ой, как у вас чистенько и аккуратненько!»

Но это для меня не самое важное. Самое важное – это когда человек придет в церковь и ему понадобится хотя бы мизерная помощь, и ты сможешь ему хоть чем-то помочь. Даже если его отправить к священнику или человеку знающему – ты же ему все равно оказываешь помощь.

Людмила Александровна

Я помню, как в храм зашла бедная, мятущаяся мать, у которой вот-вот может умереть новорожденный ребенок в больнице, которого нужно обязательно быстро крестить. А в этот момент весь храм готовится к праздничной службе. Вот в такие моменты все ненужное отпадает. Ты понимаешь, что нужно во что бы то ни стало найти священника.

Помню, тогда вышел кто-то из пономарей, и я ему говорю, что вот у женщины проблема, надо скорее сообщить настоятелю. А он то ли застеснялся, то ли замялся, ну, бывает с каждым, мол, не могу, мне кадило надо чистить. Я ему говорю: «Что значит – не могу?! Иди и скажи!» И настоятель уже через 5 минут нашел священника и отправил в больницу. Проблема решилась.

Вот это, как я понимаю – главное в нашей церковной работе. Причем все делают одинаковую работу: и сторож, и кассир, и уборщик. Это люди, которые постоянно находятся при церкви. Они постоянно должны помогать тем, кто приходит. Это наша миссия, наше служение.

И я такими моментами в храме живу. Бывает, иногда не хочется общаться. Бывает и сам человек не хочет открываться. Мрачный такой приходит. Но надо уж как-то себя перебороть и помочь ему.

Но при этом всегда нужно помнить об одной очень важной грани. Все мы должны направлять этих людей к священникам, чтобы их вопрос был разобран знающим человеком. Моя функция – успокоить, скоординировать, направить. А вот что-то советовать, говорить, наставлять – я не решаюсь. Есть священник, который для этого учился в семинарии и академии. Иначе можно такого наговорить… Тем более человек я грешный.

• «До того, как к Богу пришла – всякое было»

То, что до Церкви было – вообще вспоминать не хочется. Когда человек возрастает в Церкви с рождения, с детства, он хоть и ошибается, но это не миллион ошибок, как у того, кто не знает Христа. Вот я такой же миллионер, и мой депозит продолжает расти. До того, как к Богу пришла – всякое было.

А потом у меня папа умер. Любимый папа. И вот когда он умирал, я поняла, что все вокруг глупые, ненормальные. Неправильно так к смерти относиться, как у нас принято. «Там» все будет нормально. Он исповедовался перед смертью, причастился. И умер на день Ангела. И когда он умер, я все равно чувствовала, что я с ним. Он умер, но он рядом.

Конечно, мне хотелось никогда не терять этого чувства близости с ним. И в Церкви оно действительно не прерывается. Может это еще одна причина, по которой я здесь работаю – чтобы больше проводить времени в храме.

Я не сторож. Я – церковнослужитель

Виктор Николаевич Романович, 74 года, сторож Свято-Покровского кафедрального собора г. Гродно.

Я не сторож. Я – церковнослужитель. Это большая разница. Я знаю, что на мне большая ответственность. И не столько материальная, как у охранника, сколько духовная. Мы все, дежурные (сторожа), общаемся с людьми. Каждый день. Нам и по телефону звонят и так приходят. Что-то спросить, узнать. Попробуй ответить грубо – больше не придут. И скажут, что не я плохой, а Церковь плохая.

А вообще я благодарю Бога, что сподобил меня быть церковнослужителем. Я с удовольствием сюда пришел. Это Божия благодать. Я общаюсь во время дежурств со священниками, с прихожанами, и я хоть и маленький человек, но мне это приятно. Я много чему научился от священников.

Мама меня с детства учила Православию. Как только воскресенье, мы с мамой босиком, если лето, ходили в храм. Мама очень расстраивалась, если не ходила в церковь. Если тяжело или приболеет. Мамина мама, Алеся, т. е. моя бабушка, она привила всем нам любовь к церкви. Ее в селе все называли «Алеся святая». Это, конечно, неправильно, но люди так ее звали, потому что она очень была набожная.

И я старался жить по-православному. Меня хотели принять в партию, но как-то удалось отговориться. Остался беспартийным.

У нас колхоз образовался только в 49-м году. Может, поэтому традиции сохранялись долго. Клуб от нас был через дом. На «Вяликдзень» (Пасху) целую неделю были танцы. Было очень весело. В нашей деревне было 4 музыканта, в том числе и мой отец. В одном конце деревни музыкант играет на улице, девчата танцуют, пыль стоит. И на противоположном конце деревни поют.

Вот допустим, Коляды. У нас Нового года не было. Мы знали, что 1 января уже надо вешать другой календарь, но праздником для нас было Рождество и Коляды. Мама поставит с отцом стол в центре зала, сена наложит, скатерть красивую застелит, кутью поставит. И мы, помолившись, кушаем и благодарим Бога за Его благодать.

На Рождество колядовали, на Пасху волокали. На второй день Пасхи музыкант и женщины пели пасхальные песни: «Хадзіў Хрыстос па ўсей зямлі, Хрыстос Уваскрэс – Сын Божы!». И вот так целая толпа людей с песнями подходили к домам, хозяева высматривали волокальников, и все вместе пели и радовались.

И потом уже кто что мог давал: кто яйцо крашенное, кто кулич, кто колбасу. И так до самого конца деревни. А потом шли в какую-нибудь хату и там разговлялись.

Господь сподобил немножко помочь в строительстве храмов. В трех храмах я успел потрудиться. У меня высшее строительное образование – грех не помочь.

Виктор Николаевич

Мы с женой сперва ходили в Коложскую церковь. Вообще, это храм 12 века, но в советские годы там был музей истории атеизма. Храм поэтому был, конечно, в запустении. Потом его передали Церкви. И как-то раз я посмотрел, что хор просто так стоит на солее, и я про себя думаю: «Ну неудобно же стоять и петь вот так вот просто».

Я после службы подошел к отцу Анатолию Неробову и сказал: давайте сделаем для хора хоть какой-нибудь клирос. Он говорит, что хорошо было бы. «А как вы сможете?» Я говорю: «Мои руки, а Божий промысел».

Вот и все, и начал трудиться. Я вообще думаю, что главное – только захотеть и знать, что это не я делаю, а Бог. И тогда Господь поможет во всем.

Вот и нам нужен был материал, лес. Поехал к лесничему – договорились без проблем. Потом стал вопрос, как это привезти. Я пошел в воинскую часть – вот вам, пожалуйста, тралер. Надо распилить – вот еще и пилорама. Это все Божий промысел. Не я.

А там уже летом, после работы начал работать. Один сделал и балкон для хора, и лестницу туда, соответственно, и свечной ящик. Не один, конечно. Бог и добрые люди помогали.

• «Батюшка поставил табуреточку посреди пустыря с бурьяном и отслужил молебен»

Потом мы узнали, что в одном из районов города будут строить новый храм. Мы пришли туда на молебен. Собралось нас где-то 10-15 человек. Батюшка поставил табуреточку посреди пустыря с бурьяном и отслужил молебен. Я когда эту табуретку увидел, у меня аж сердце сжалось. А после молебна он говорит: «Знаете, здесь будет строиться храм. Может, давайте хотя бы поклонный крест установим. Кто его может сделать?»

Я молчу. И все молчат.

Он во второй раз спрашивает. Я тогда своей жене говорю: «Мария, я подыму руку». А она: «Пожалуйста, если ты сможешь».

– Ты что – не веришь, что я смогу?

И я тогда сказал батюшке, что буду делать крест.

Я поехал в деревню. Взял повозку, пилу, спилил сосну. Привез домой. И сделал крест. Он и сейчас там стоит. Все просто. Главное захотеть.

После этого батюшка говорит, надо бы построить временный храм. Я говорю: надо с чего начать? Предложил найти большую хату и ее уже переделать под временный храм. И тут тоже помог Господь – нашли через месяц поисков подходящую. А когда узнали, что это для церкви – еще и в цене уступили.

Там уже и строить начали. Кажется, ну как строить: и людей нет, и денег нет, ничего нет! Зато Бог есть. Построили и освятили. Батюшка, отец Владимир Осадчий, сам помогал каждый день, молодежь организовал. За лето построили.

На первой службе мне вручили медаль святителя Кирилла Туровского за подписью митрополита Минского и Слуцкого Филарета, Патриаршего Экзарха всея Беларуси. Мне конечно было приятно, но как-то неудобно. Мы все заслужили этой награды, все, кто трудился. А что я? Я только руководил.

А потом отец Владимир посоветовал меня отцу Игорю Шило помогать в строительстве храма в деревне Заболоть, что за 80 км. от Гродно. Мы добирались туда с отцом Игорем его машиной, а если он был занят, я ездил на своем «жигуленке». Мне тогда уже за 70 было. При строительстве активное участие принимали местные жители. Дай Бог им здоровья.

А потом проблема – эта хата стояла так, что от входа в храм на расстоянии двух метров был забор другого хозяина. Католика. Крестным ходом очень неудобно было бы ходить. И притвор нельзя пристроить. И я по благословению батюшки разыскал этого человека. Хорошо помню его слова. Он сказал, что земли нам хватит всем и сказал, чтобы мы брали столько, сколько надо. Люди были очень довольны.

Я счастлив быть сторожем!

Григорий Степанович Гармаш, 67 лет, сторож Свято-Покровского кафедрального собора г. Гродно

Вот меня спрашивают – не стыдно ли быть сторожем. Я счастлив быть сторожем! Меня сюда каждый день тянет. У нас график работы — день через три, так я уже на следующий день скучаю. Правда. Я люблю собор, люблю здесь быть.

По сравнению с той, что у меня была до выхода на пенсию, работа не сложная. После окончания Ленинградского института практически всю жизнь был на руководящих должностях. Последние годы был зампредседателя исполкома в Гродно. Поэтому закрыть-открыть калитку и храм на сигнализацию поставить не сложно. Тут, конечно, ничего тяжелого нет.

• «Если и вижу бездомных, то не прогоняю. Только пьяными прошу в церковь не заходить».

Но, с другой стороны, люди ведь, приходя в церковь, первыми встречают не священников, а сторожей и уборщиков. Первую информацию люди тоже от меня получают. Когда службы, как проходят крещения, зачем нужны собеседования. Спрашивают иногда и о вопросах веры. Я уже тут стараюсь не отвечать или у батюшек переспрашиваю. И людей стараюсь не гонять. Я на своем опыте знаю, как неприятно, когда с тобой грубо общаются. Если и вижу бездомных, то не прогоняю. Только пьяными прошу в церковь не заходить.

Поэтому служба наша, конечно, ответственная.

Всю свою жизнь я явственно чувствую, как действует промысел Божий. Мне не надо доказательств, что Бог есть. Когда у меня в советские времена спрашивали, верю ли я в Бога, я отвечал: «Знаю, что Бог есть». В моей жизни Он постоянно был рядом.

Григорий Степанович

Я это ощутил еще в детстве. Я из Украины, из Черниговской области. Родился я в маленьком селе на 100-150 дворов. Я учился тогда в первом классе. Был какой-то праздник. Уже не помню, какой. Я прибежал в класс, кинул портфель и убежал на службу.

У нас в селе не было церкви. Самая близкая церковь была за 8 километров в селе Степанивка. Надо было бежать полем, через жито, которое уже было выше меня. Я не знаю, как я не заблудился. Но я успел на службу в церквушку и назад вернулся. Разве это не промысл?

Вообще же религия была запрещена. В школе если узнают, что дома икона… В общем, вы сами понимаете. Но мой отец пришел с фронта без ноги, и два моих дяди тоже воевали, и нас потому не трогали. Да и сами люди, несмотря на запреты, все равно оставались людьми.

А в нашей начальной школе учителем была еврейка. Ее сына во время войны живым закопали в землю. Она была коммунистка и с орденом Ленина. Она знала, что я удирал в церковь. И в религиозные праздники сама втихаря каждому клала под парту кусочек халвы, а мне, поскольку я пропустил школу, вечером приносила домой.

Людей идейных всегда очень мало. Много ли кто считал комсомол прям-таки делом всей своей жизни? Мы все обыватели и думаем о более простых, земных вещах. Иногда это хорошо. Люди вступали в коммунистические организации, и, может, даже не читали устав, где написано о недопустимости религии у советского человека. Просто вступали в некую общественно-полезную организацию. А ведь многие идеи коммунизма просто заимствованы из христианства.

Просто мы об этом не задумывались. Мне повезло, потому что у меня была очень религиозная мама. Она много знала религиозных песен. Она даже когда умирала, просила, чтобы ее хоронили с песнями. Мы так и сделали.

А теперь все чаще задумываюсь: столько в жизни было разных случаев, что я вообще удивляюсь, как это все могло бы произойти без Божьего промысла.

Помню, перед выпускным вечером мы с моим другом на телеге с лошадью поехали за бочкой пива к железной дороге. Погода начала портиться, надвигалась гроза, и вдруг куда-то побежали люди, обгоняя нашу повозку. Уже потом мы увидели толпу во дворе Патюты – к ним недавно в увольнительную из армии пришел сын Миша. В тот день в него ударила молния. Некоторые уже взяли лопаты и стали его зарывать в землю. Раньше считалось, что это помогает.

Мы с Алешей, моим другом, раскидали этих бабок по сторонам, вынули Мишу из ямы и стали делать искусственное дыхание. Короче говоря, мы его спасли. Что это, если не Божий промысел? Так бы и закопали его, если б Господь нас не послал. Только уже навсегда.

Потом меня призвали в армию, в ракетные войска стратегического назначения. Обслуживал ракеты шахтного варианта. Служба была тяжелейшая. Сначала школа ШМАС (школа младших авиационных специалистов) в военном городке «Остров–3» на Псковщине.

А затем в Заполярье я участвовал в пуске ракеты. Вот это у меня армейская память (Показывает огромный шрам в области шеи). Это от проникших паров окислителя. Мне еще повезло, что он попал именно сюда. 15 человек, которым он попал в дыхательные пути, умерло сразу.

Во время службы я участвовал в испытаниях ракет на сухом топливе. Это было секретное задание, зимой. Мы перевозили 4 ракеты, кругом болотистая местность. Вот впереди река. И мостов в округе нет. А задание по марш-броску было ограничено временем. И приняли решение идти по льду.

Первый тягач прошел, второй выехал на лед и еще не успел выехать к берегу, как зашел третий. Лед не выдержал, и один из тягачей начал тонуть. Представьте: 4 ракеты, у которых определенная температура хранения, допустимая влажность и остальные строгие параметры. Все! Мы не знали что делать. Это ж расстрел! Новейшее оружие, секретная операция.

Но тягач с ракетой можно было спасти, вытянув лебедкой. Только для этого надо было зацепить тягач крюком килограммов в 30. Помню, полковник Бондаренко сказал мне только одно слово: «Сынок». Я все сразу понял.

Первый раз нырнул без крюка, чтобы нащупать, а во второй раз уже с железякой. Меня в партию приняли без прохождения кандидатского минимума и записали золотыми буквами в книгу чести воинской части. Где все посмертно, а я при жизни.

Вот икона, которую мне дала моя крестная, очень верующая. Она всегда была со мной. Когда я нырял, она была в кармане гимнастерки рядом с военным билетом. Я уверен, что мне помог Бог. Потому что нырять с 30-килограммовым крюком под лед все равно, что с жерновом на шее… Из меня, конечно, в части сделали героя, но это был не я. Мне помог Бог!

Болезни приходской жизни

Кажется, пришла пора поговорить о некоторых мыслях и идеях по поводу проблематики приходской жизни.

«Моя община, мой батюшка!»

Действительно, люди, приходя в церковь, собираясь в общине, ищут главного. Прежде всего они ищут встречи со Христом, они рады вместе разделять Чашу. Конечно, священник, который руководит общиной, является для всех в этой общине авторитетом, и слово его проповеди и его советы на исповеди часто становятся определяющими для жизни многих и многих прихожан. Слава Богу, таких общин в Москве становится всё больше и больше. Люди, те, с которых эта община начинается, этот костяк общины, конечно очень дорожат тем, что в их жизни случилось.

Однако при этом человеческая натура такова, что она всё лучшее, всё хорошее пытается присваивать. Это очень часто бывает с талантами человека. Господь одарит человека каким-нибудь талантом, а человек пытается его присвоить — это моё, этого не касайтесь. Это бывает с отношениями между людьми — вот это мой друг, если он с кем-то другим начинает доверительно беседовать, меня тревожит какая-то собственническая ревность.

К сожалению, такое же самое чувство очень часто встречается в современных христианских общинах, которые вместо того, чтобы быть открытыми, доступными, привлекательными для людей, церковной жизни не знающих, церковной жизни никогда не вкусивших, не понимающих даже часто того, зачем нужна Церковь, кроме как поставить свечку и подать записочку, не знающих, что может быть в этой церковной жизни такого притягивающего и наполняющего жизнь, становятся закрытым обществом.

То же самое чувство эгоизма и собственничества начинает жить в общинах. Прежде всего проявление такой несколько искажённой общинной жизни — это отношение к священнику, отношение к руководителю общины, к духовнику. Здесь внутри таких общин тоже очень часто возникает ревность.

— Вот почему меня батюшка сегодня не исповедовал, а отослал исповедоваться к другому священнику?

— Почему этот прихожанин или эта прихожанка исповедовались по двадцать минут, а мне батюшка уделил всего три?

— А почему ко мне батюшка после исповеди был очень строг, а кому-то очень мягко и ласково улыбался?

Возникают определённые странные круги: первый круг близости к настоятелю, второй круг близости к настоятелю, третий круг близости к настоятелю, некие такие чуть ли не масонские, чуть ли не орденские круги посвящения в близости к духовнику.

Кто-то из какого-то круга горд тем, что он может батюшку навестить на дому, а другой круг — это те, кто может батюшке позвонить по домашнему телефону, третий круг — те, кто батюшку приглашает к себе на какие-то семейные даты, и так далее, так далее и тому подобное.

И все вступают тем самым в какие-то иерархические отношения и даже друг на друга начинают посматривать немножко свысока или с завистью, или с ревностью, — кто ближе. Это, конечно, проблема, которую, наверное, не избежала ни одна молодая община, потому что на самом деле болезни приходов все более-менее общие, и эта характерна для молодых приходов.

Элитное общество особо приближенных ко Христу

Следующая проблема прихода: братие, хорошо нам здесь быти, сделаем себе такие-то кущи, но никого другого в эти кущи мы не допустим. И поэтому бывает, что вот, всенощное бдение, Божественная литургия, приходят прихожане в храм, друг с другом все целуются, обнимаются, проявляют такую замечательную братскую христианскую любовь, апостольскую любовь друг ко другу. Но стоит зайти в эту общину человеку новому, человеку, никому не знакомому, на него так посмотрят горделиво-презрительно: что он за человек? что ему здесь надо? не хочет ли он войти в наше элитное общество особо приближенных ко Христу? не хочет ли и он тоже быть среди нас, которые как “живые камни” строили этот замечательный дом Божий, втесаться в наше прекрасное устроение? — Нет.

И здесь человека очень часто холодно и гордо, но очень интеллигентно поставят на своё место, дадут ему понять, что он здесь не приживётся, что вход здесь по особым приглашениям, которые высылаются в специальных конвертах на мелованной и гербовой бумаге, только для самых-самых. И человек, конечно, уйдёт из храма.

Очередь к исповеди. Фото nsad.ru

Я никогда не забуду тот случай, который произошёл в моей собственной общине. Я её, слава Богу, как-то сразу почувствовал, эту опасность, и отнёсся к ней, может быть, даже слишком болезненно и резко, потому что понимал, что если вдруг наступит такое заболевание в общинной жизни, если это станет нормой, когда людям будет хорошо только с самими собой и каждый новоприходящий будет чужим, то это будет смерть для общины и Христос от нас просто уйдёт.

Я это нашёл на нашей пасхальной трапезе, куда мы обычно (так у нас заведено было всегда) приглашаем всех людей, пришедших в храм. А на пасхальную трапезу приходит очень много людей, которые не являются членами нашей общины. Часто приходят люди, которые впервые пришли в храм, и те, которых привели какие-то знакомые и знакомые знакомых, чтобы и те порадовались нашей христианской радостью, чтобы каждого из них свет Христовой истины возродил (не совсем хорошо это слово), чтобы Христос уловил их Своей любовью, как вот Апостолы уловляли в сети человеков.

Пасхальная трапеза готовится всегда самими прихожанами, и там, конечно, хороший стол, с любовью приготовленные блюда, на столах стоит вино, — разговение.

И вдруг я захожу на трапезу и вижу, что есть места в нашей трапезной, где помечено: занято, занято, для своих, и даже написано по именам, чьё место где. И вдруг я понял, что в нашей общине произошло что-то ужасное. Что слово Христово, Евангельское слово, которое звучит о том, что когда ты будешь зван кем-то, займи последнее место, чтобы не случилось так, чтобы хозяин пира тебе сказал… Вот это слово не было соблюдено.

Наши прихожане по-человечески действительно всё правильно рассудили: мы трудились, можно сказать, от первого часа, а те пришли только в одиннадцатый, и им то же самое? и они будут вкушать то же? насладятся того же пира веры, что и мы, которые трудились и принесли все труды? и мы тут готовили, и мы тут на службах стояли, и мы тут на клиросе пели, и вот придут какие-то — опять-таки это слово — чужие люди и займут наши места, а нам места не хватит?

И вот я вдруг понял: Господи, ведь только же что была Страстная неделя, и в эту Страстную неделю пелись песнопения как раз о том, как Христос умывает ноги Своим ученикам, о том, что кто хочет быть из нас первым, будь всем слугой. И вдруг эти слова оказались совершенно неузнанными и неуслышанными, а самое главное — это то, чтобы сесть за трапезу. И опять-таки со своими; со своими дорогими любимыми людьми провести вот такой семейный праздник. То есть общение Христово превращается в узкое семейное торжество, которое закрыто для всех остальных. Но семья Христова обнимает весь мир, поэтому, конечно, когда я это увидел, я был очень этим расстроен, мягко говоря; это и дало мне повод поговорить всерьёз с нашими прихожанами, с нашей общиной, чтобы разбить такой стереотип.

В трапезной храма Святой Троицы в Хохлах

В храме — как на сквозняке

Когда-то я, находясь в компании христиан, — это было очень много лет назад, ещё во времена брежневские, когда мы собирались по домам вместе после службы, читали Евангелие, обсуждали Евангелие, — услышал, как один из участников сказал замечательную фразу: Мы, христиане, должны быть всё время как на сквознячке, нам не должно быть удобно в храме.

И даже когда мы приходим в храм и нам там со всеми хорошо, нам никогда не должно быть так хорошо, чтобы сказать: так нам хорошо, что нам больше никого и не нужно. И всё время мы должны быть на сквознячке, всё время в таком состоянии, что двери и окна должны быть открыты, чтобы они были открыты для каждого, кто хочет сюда войти. Вот как на апостольской трапезе — место Христа за столом после Воскресения Христова ведь никогда не занималось. Оно всегда было для Него готово. Оно так же должно быть уготовано для всякого человека, который приходит, его надо принять, как Христа, как христова.

И самое главное — чтобы община не заразилась этими болезнями. Их, наверное, ещё можно перечислять много и много, но вот эти, мне кажется, самые основные, это такие вещи, на которые надо обязательно обращать внимание, и не только священнику, конечно, не только предстоятелю и духовному отцу, который эту общину вокруг себя организует — не вокруг себя её в конце концов организует, но вокруг Христа и вокруг Евхаристии, — но и каждому человеку, который приходит в храм и становится членом общины, это очень и очень полезно знать. От этого надо уберегаться и истреблять в себе эти, скажем прямо, фарисейские чувства.

Священник как бренд

Бывает и так, что человек, ища религиозной, церковной жизни, ища общину, ставит перед собой целью не придти ко Христу, не войти в церковную жизнь, а зацепиться за какое-то известное имя. Есть даже и в Москве действительно авторитетные, действительно известные священники, которых иногда шутя называют “виртуозы Москвы”; имена их у всех на слуху. И люди приходят в храм не ко Христу, а вот именно хотят зацепиться за такого известного священника, чтобы потом можно было бы сказать всем остальным: “а вот какой батюшка у нас в приходе.., а вот я у кого окормляюсь.., а вот в каком я приходе состою…”.

Тогда такой священник, даже может быть иногда и невольно, действительно становится своего рода брендом, и его слова перетолковываются, его слова разносятся, его именем запечатлеваются всевозможные действия других людей: “а вот наш батюшка так сказал…”, и даже в Патерике описан случай, когда к одному очень известному духовнику, очень известному старцу пришли люди с тем, чтобы с ним побеседовать, чтобы от него узнать что-то такое важное и серьёзное.

И вдруг старец их не принимает, этих людей. И келейник его спрашивает: “Отче, почему? Ты всегда открыт для всех, к тебе приходят многие люди, ты каждому уделяешь внимание и любовь. Почему этим людям ты не хочешь уделить любовь? почему ты не хочешь ответить на их вопросы? почему ты им не хочешь послужить?”.

А старец говорит: “Эти люди — торговцы”. Торговцы не в смысле их профессии, а в том смысле, что они пришли за тем, чтобы, услышав от старца некое премудрое слово, начать этим словом торговать, разносить его по разным местам: “а мне старец сказал.., а мне вот что старец сказал”.

То есть получается так, что уже сам человек свой собственный личный авторитет, свою личную духовную жизнь как бы умножает на авторитет старца и тем самым возвеличивается в своих собственных глазах. Ну и после этого, конечно, следует такое: вода, освящённая в нашем храме, самая святая, причастие, которое я получаю из рук “моего” батюшки, самое благодатное, исповедь у нашего духовника… — я услышал такое слово: “духовник наш (на исповеди), как пылесос”, грехи вытягивает, как пылесос.

Действительно, просто реклама пылесоса: “Tefal, ты думаешь о нас”. — Получается действительно, что батюшка становится брендом, как хороший пылесос, таким духовным пылесосом. Такое отношение, конечно, и приходскую жизнь каким-то образом меняет, и если получается так, что священник ещё достаточно молод и не очень твёрд сам, то очень легко может поддаться такому возвеличиванию своего собственного имени, и таким образом может поломаться и жизнь самого священника. Потому что не только “каков поп, таков и приход”, но бывает и наоборот: каков приход, таков и священник.

На встрече читателей сайта «Православие и мир»

О младостарчестве

Приход действует на священника, священник начинает воспринимать такое обожательное, почитательное отношение к себе как норму, и что происходит? Происходят грустные вещи.

Священник начинает властвовать над приходом. Считает, что его слово не просто закон, а даже и истина, что он никогда не ошибается, что он имеет право требовать себе полного и абсолютного послушания, как в монастыре, например. Это известное явление, которое называется младостарчеством. К сожалению, мы не можем сказать, что наша сегодняшняя церковная жизнь, наше сегодняшнее церковное общество свободно от этой болезни. Увы, это младостарчество процветает, и тогда приход становится тоталитарным — страшное слово, не хотелось бы его называть — но такой приход имеет все признаки секты: он становится закрытым обществом, священник становится абсолютным лидером, все прихожане считают себя особо избранными по отношению ко всем другим — возникает этакая элитарность. И благодатная жизнь внутри общины представляется по отношению к другим общинам, по отношению даже ко всей Церкви какой-то наиболее очевидной и наиболее ярко выраженной в духовном смысле.

И из этого происходят, конечно, и духовные болезни, и духовные искажения, и очень часто просто психические заболевания. Потому что на такое явление особенно падки люди, у которых вообще не совсем ровная нервная система, которые склонны к личной амбициозности, к истериям. А как известно, эти люди наиболее легко управляемы, наиболее легко поддаются определённому авторитарному воздействию. И конечно, это грустно и, к сожалению, тоже является одной из проблем приходской жизни.

Что ещё может произойти, когда батюшка становится брендом? Конечно же, человеку хочется похвалиться тем, какое благодатное внимание батюшка оказал ему на исповеди, какие он изрёк ему слова, какую науку он ему преподал. Поэтому здесь происходит элементарное разглашение тайны исповеди.

Почему-то считается, что тайну исповеди должен хранить только священник. На самом деле тайна исповеди — тайна для всех. Твоя духовная жизнь — это тайна, её разглашать нельзя. А вот тут происходит настоящая торговля — то, о чём я уже сказал до этого, — настоящая торговля словами священника. И считается, что если батюшка сказал это мне, то это является законом для всех, и поэтому человек, исходя из того, что священник ему сказал, имеет право назидать, учить, требовать от других именно того, что сказал священник.

Если священник — это бренд, священник, прошедший такую малую приходскую канонизацию, местный чудотворец, то тогда его слово соответственно как бы закон для всей Церкви. И тот, кто этого не слушает, тот просто враг, тот становится нашим врагом, и тогда люди отворачиваются друг от друга, иногда в таких случаях даже рушатся семьи, известны такие случаи, когда несогласие одного из членов семьи со словами священника может довести до разрыва семьи.

Всё, о чём здесь говорилось, можно назвать словом болезнь. И болезни приходской жизни, как и прочие духовные недуги, могут исцеляться пристальным вниманием к Слову Божию и глубоким, искренним, сердечным покаянием, которое зарождается в нас через приобщению к этому Слову.

Опубликовано в альманахе «Альфа и Омега» № 2 (52) за 2008 год.

Протоиерей Николай Балашов: Членство в приходах поможет вовлечению мирян в церковную жизнь

Протоиерей Сергий Правдолюбов: Самое сильное свидетельство — бескорыстие священника

Протоиерей Георгий Бреев: Человек учится через положительные примеры и «от противного»

Эмоциональное выгорание на православном приходе