19 октября 2019 года наместник Саввино-Сторожевского ставропигиального мужского монастыря архимандрит Павел (Кривоногов) на Введенском (старом Немецком) кладбище города Москвы совершил панихиду на могиле духовника братии Свято-Троицкой Сергиевой лавры схиархимандрита Захарии (1850-1936 гг.). Богослужебные песнопения исполнил квартет под управлением чтеца Николая Гоюка.

По окончании панихиды честные останки старца были перенесены в Троице-Сергиеву лавру.

Старец Зосима (в схиме Захария) совершил множество чудес, засвидетельствованных очевидцами. Он трижды сподоблялся видения Святой Троицы и Пресвятой Богородицы, дважды ходил по воде, как по суше, по его молитве воскрес умерший. Он исцелял больных и обладал особым даром исповеди кающихся. После революции 1917 года старец последним из насельников покинул Троице-Сергиеву лавру и поселился в Москве у своих духовных чад. Схиархимандрит Захария скончался 15 июня 1936 года и после отпевания в церкви в честь Воскресения Словущего был похоронен на московском Немецком кладбище.

***

О старце Захарии и о причинах переноса его честных останков рассказала настоятельница Алексеевского ставропигиального женского монастыря г. Москвы игумения Ксения (Чернега):

— В 90-е годы я посещала место захоронения старца вместе с опекаемыми мною детьми-сиротами из интерната, который расположен прямо напротив этого кладбища. Приходили с детьми сюда регулярно и молились на этой могиле, как могли. В те годы все только воцерковлялись, только начинали ходить в храм, было мало литературы. Одним из первых прочитанных мною житий было жизнеописание старца Зосимы (Захарии). Примечательно то, что это был лаврский монах, и для меня он сразу стал образцом святого, чистого, самоотверженного жизненного подвига.

— В чем причина нынешнего перезахоронения?

— Ко мне обратилась одна из прихожанок и сказала, что могила старца признана бесхозной, потому что он захоронен на месте упокоения своих духовных чад, и все родственники этих духовных чад уже скончались. Поскольку могила стала бесхозной, то может случиться так, что ее оформят на другое лицо и здесь захоронят других людей. В результате этого могила старца может совершенно предаться забвению.

— Поэтому Вы решили спасти могилу старца?

— В этой связи я инициировала перед Святейшим Патриархом вопрос о перезахоронении старца Захарии. Пришлось пройти суд, потому что нужно было оформить эту могилу на монастырь для того, чтобы осуществить это перезахоронение, и мы этот суд успешно прошли. Теперь тело старца окажется в Лавре.

— Что означает это перезахоронение для Лавры?

— Я считаю, что для жизни Лавры в духовном плане это большое событие, поскольку он был одним из последних монахов и духовников братии, которые оставались в Лавре уже после ее закрытия. Ведь сам он не хотел покидать стены монастыря до тех пор, пока власти насильно оттуда его не вывели.

— Не было ли предложений, чтобы перезахоронить старца где-нибудь в Москве, вне стен Лавры?

— Иных предложений не поступало. Когда архиепископ Каширский Феогност был наместником Лавры, то он предложил захоронить старца Захарию именно в Лавре — как монаха Лавры, и, как мне кажется, это очень правильно.

Беседовал Сергей Красников

Троице-Сергиева лавра

Городские легенды (О. В. Фочкин, 2015)

Немецкое кладбище

Кладбище на Введенских горах было в городе единственным предназначенным для иноверцев. По легенде где-то здесь находится и могила Лефорта. Но где – никто не знает. Упорные исследователи продолжают ее искать и сегодня.

«Западных христиан» хоронили здесь вплоть до 1917 года. Ситуация изменилась в советское время, когда религиозная составляющая как бы отошла на второй план. И хоронить здесь стали людей всех конфессий.

Кладбище находится на высоком северном берегу реки Синички, впадающей в Яузу слева. Синичка уже давно течет в трубе, а вот рельеф, созданный ее руслом, не изменился.

Наконец, поднявшись по Новой дороге, мы заходим в ворота кладбища.

Раньше в его стенах был захоронен прах погибших во время сталинских репрессий, но родственников с годами становилось все меньше, и теперь эти места заняли «новые русские», убитые в перестрелках 90-х, либо те, кто заранее позаботился о том, чтобы упокоиться в историческом месте.

На Введенском кладбище есть и мемориал германским солдатам. Правда, это не гитлеровцы. Это братская могила участников Первой мировой, попавших в русский плен, а затем умерших здесь. На обелиске надпись: «Здесь лежат германские воины, верные долгу и жизни своей не пожалевшие ради Отечества. 1914–1918».

На другом конце кладбища находятся две французские братские могилы – летчиков из полка Нормандия – Неман и наполеоновских солдат. Над могилой французов, погибших в Москве в 1812 году, установлен величественный монумент, огороженный массивной цепью. Вместо столбов эту цепь поддерживают пушки эпохи наполеоновских войн, вкопанные жерлами в землю.

Еще одна почитаемая могила Введенского кладбища – захоронение Федора Петровича Гааза (1780–1853), врача, прославившегося своей филантропией. Доктор Гааз сделался в России примером жертвенности. Его выражение «Спешите делать добро!» стало девизом российской медицины.

Мало того что он не брал с неимущих плату за лечение, он и сам иногда безвозмездно одаривал своих нуждающихся пациентов деньгами и даже собственной одеждой. Особенно Гааз прославился помощью заключенным и каторжникам.

На оградке могилы Гааза укреплены настоящие кандалы, в каких шли ссыльные в Сибирь. Эти кандалы должны напоминать об особенной заботе «святого доктора», как его называл народ, об узниках.

Это Гааз добился, чтобы вместо неподъемных двадцатифунтовых кандалов, в которых прежде этапировали ссыльных, для них была разработана более легкая модель, прозванная «гаазовской», и еще, чтобы кольца на концах цепей, в которые заковывались руки и ноги арестанта, были обшиты кожей. Бывшие зэки и сегодня приносят цветы на могилу Гааза.

Пожалуй, в их среде таким уважением и популярностью пользуется еще только одна могила – Соньки Золотой ручки на Ваганьково. Правда, самой Соньки в этой могиле никогда не было…

Хоронили Гааза, потратившего все деньги на страждущих, за счет полиции. За его гробом шли двадцать тысяч человек! Возможно, это были самые многолюдные похороны в Москве.

Интересно описывает случай из жизни доктора Гааза писатель Викентий Вересаев:

Однажды на заседании Московского тюремного комитета, членом которого был и московский владыка митрополит Филарет, Гааз так ревностно отстаивал интересы заключенных, что даже архиерей не выдержал и возразил: «Да что вы, Федор Петрович, ходатайствуете об этих негодяях! Если человек попал в темницу, то проку в нем быть не может». На что Гааз ответил: «Ваше высокопреосвященство. Вы изволили забыть о Христе: он тоже был в темнице».

Филарет, сам, к слову сказать, много усердствующий для нужд простого народа и причисленный впоследствии к лику святых, смутился и проговорил: «Не я забыл о Христе, но Христос забыл меня в эту минуту. Простите Христа ради».

Здесь же покоится генерал Петр Пален (1778–1864), который в 1812 году, находясь со своим корпусом в арьергарде 1-й русской армии и сдерживая многократно превосходящего числом неприятеля, позволил Барклаю отойти к Смоленску и, таким образом, спас армию, а значит, и всю кампанию.

Можно здесь найти и захоронение семьи известных московских фармацевтов и аптекарей Феррейнов (этим именем нынешний небезызвестный предприниматель Брынцалов назвал свой фармацевтический завод). Много здесь и дореволюционных коммерсантов-иностранцев, к числу которых принадлежали и Эрлангеры.

Только мы подошли к склепу, как увидели там женщину – служительницу кладбища, которая смывала надписи на стене склепа.

«Чистим стены регулярно, но это бесполезно, сюда постоянно приходят новые люди в надежде на чудо», – говорит Наталья.

В часовне над склепом семейства Эрлангеров, построенной архитектором Шехтелем, находится мозаика «Христос-Сеятель» работы Константина Петрова-Водкина.

Наталья же рассказала, что эти надписи и записки называются «печалования» ко Господу.

Алена, которая пришла вместе с нами, смутилась и осторожно засунула записку со своей просьбой в створ маленького окна склепа.

А Наталья, видимо обрадовавшись неожиданным слушателям, рассказала, что с этой часовней-склепом связана одна из самых интересных историй, случившаяся на московских кладбищах в 1990-х. Собирать средства на реставрацию часовни взялся приход церкви Петра и Павла, что на соседней Солдатской улице. И батюшка благословил стоять возле часовни с кружкой некую подвижницу, может быть, даже и блаженную, – Тамару. Она же расчищала склеп под часовней от земли и векового мусора, поселившись на кладбище в шалаше. На ночь кладбище закрывалось, и тетя Тамара, как называли ее кладбищенские работники, оставалась совершенно одна в своем шалаше. Утром работники отворяли ворота кладбища, и их у ограды встречал жизнерадостный, улыбающийся человек с медной кружкой на шее. Но однажды тетя Тамара исчезла и больше никогда не появлялась на Введенских горах.

Говорят, что иногда ее и сегодня видят в Москве возле разных храмов: будто бы она стоит там с неизменной своей кружкой и все собирает пожертвования для каких-то благих целей.

Кстати

Москвоведам удалось узнать, как звали «блаженную Тамару» – Тамара Павловна Кронкоянс. Десять лет полной инвалидности, приговор врачей (этой ночью она умрет), ее последняя молитва, и вдруг – чудо! Осталась жива. Она пришла на Немецкое кладбище, где прожила двенадцать лет в обычном железном вагончике, и в жару, и в стужу.

На милостыню, которую ей подавали, она восстановила из руин уникальную часовню с фреской великого русского художника Петрова-Водкина «Христос-Сеятель».

Так же на милостыню она построила медную часовню на заброшенной могиле старца Зосимы (Захарии), схиархимандрита, последнего духовника Троице-Сергиевой Лавры перед ее закрытием после революции.

Так не известная никому нищенка стала хранительницей православных святынь на Введенском кладбище… Тамара рано потеряла маму и выросла в детдоме. Она просто не могла спокойно смотреть на заброшенные могилы. Кладбище называла ласково – городок.

…А Алена, благодаря которой мы в этот раз пришли на Немецкое кладбище, сдала в итоге свой экзамен на «отлично». Она уверена, что ей помогла часовня. А сын уверяет, что и без этого предмет Алена знала лучше всех в группе…

Календарь на 1936 год

Символы 1936 года

Восточный гороскоп утверждают, что 1936 год передан под покровительство Крысе (Мыши). Указанное зодиакальное животное на протяжении этого периода времени считается главным символом и талисманом.

Крыса – хранитель удачи в 1936 году.

Китайский зодиак предписывает для данного живого существа красный или розовый цвет. В положении гармоничной стороны света выступает Юг. Доминирующим сезоном считается Лето. Магические числа животного — «двойка» и «семёрка».

В восточной астрологии принято сопоставлять всякому зодиакальному периоду один из пяти основных элементов, каждый из которых символизирует фундаментальную стихию. Рассматриваемый промежуток времени наполнен тёплой светлой энергией — Ян и пребывает во власти элемента — Огня.

Огонь – стихия 1936 года.

Упомянутая стихия в китайской философии традиционно ассоциируется со следующими понятиями:

• тепло,
• уют,
• рост,
• прогресс,
• потенциал,
• слава.

Роль управляющей планеты играет Марс. Указанное небесное светило олицетворяет следующие качества: мужское начало, агрессию и динамичность, физическую силу, риск в поступках, конкуренцию и соперничество.

Господствующим мифологическим существом является Алый Феникс.

Последний лаврский монах

Мало что известно у нас в России об этом подвижнике. В Лавре Преподобного Сергия о нем сохранилось предание как о великом старце, и то, что удержала память человеческая, — это не случаи, обнаруживающие его духовные дарования, хотя они были несомненны, а сам его образ: образ жизни и образ служения. В те годы, когда, казалось, монашеская жизнь переживала упадок, не стало «огненных крыл», говоря словами Святителя Игнатия (Брянчанинова), ушло дерзновение прошлых веков — этот священник нес в себе дух монашества и обеты свои пронес достойно. Временами совсем один, не встречая ни понимания, ни поддержки. Но из «перекладины», безжалостно давившей на плечи, вопреки ожиданиям мира, выросли крылья.

Оборвавшийся звон

Уверенно, властно стучали они в дверь кельи лаврского старца, «администраторы», распорядители новой жизни. Молодые крепкие, с ног до головы вооруженные. Защищать его было некому. Лаврская братия к тому времени была выселена, а из мирян кто осмелился бы противостоять или возразить хоть слово? Сильных скрутили, а остальные… Можно ли было надеяться на свои силы, когда их Лавры не стало?

…Большевистский террор ураганом прошел по лаврским святыням. 4 ноября 1919 г . все храмы Лавры были опечатаны, 20 апреля 1920 г . вышел декрет председателя СНК за подписью Ленина о превращении древней обители в музей. Кто поверил бы еще лет десять назад тому, что мощи преподобного Сергия подвергнутся поруганию?В те годы безвозвратно погиб старинный иконостас Сергиевской трапезной церкви XVII века, превращенной после революции в стрелковый тир. Практически полностью был уничтожен монастырский некрополь с его уникальными надгробными памятниками и могилами выдающихся деятелей русской истории и культуры. А в 29-м добрались и до колоколов.

В дневниковых записях писателя Михаила Пришвина представлена картина большевистского разбоя. Михаил Михайлович долгое время жил на территории Троице-Сергиевой Лавры и имел возможность видеть все, что творилось в ней в период с 1926 по 1932 годы.

«22 ноября 1929 года. В Лавре снимают колокола, и тот, в 4000 пудов, единственный в мире, тоже пойдет в переливку. Чистое злодейство, и заступиться нельзя никому и как-то неприлично: слишком много жизней губят ежедневно, чтобы можно было отстаивать колокол», — записал писатель в своем дневнике* .

Кроме «Царя» в Лавре преп. Сергия уничтожили «Годунова» и «Кирноцкого». Последний колокол был прозван в народе «Карнаухим». Поначалу решили оставить колокола «Лебедь» и «Никольский», весом по тысяче пудов каждый, однако впоследствии расправились и с ними* * .

Апофеозом «казни лаврских колоколов» стал момент, когда выделенный для охраны их — разбитых и искалеченных, лежавших на один на другом под стенами Троицкого собора — отряд красноармейцев, встал возле них с пением: «И как один умрем в борьбе за это»…

Ушли в прошлое и звоны, которые считались одними самых лучших в России. Но даже на фоне общего бедствия приезжих поражала необычная фигура:

«На сухом навозе сидит человек…в хорьковой шубе, босой, гороховые штанишки, <…> лицо аскета, мучительно напряженное, с приятными тонкими чертами русского интеллигента-ученого; остренькая, торчком бородка и…золотое пенсне, без стекол; шуба на нем без воротника, вся в клочьях и мех, и верх. Сидит лицом к Лавре, разводит перед собой руками, вскидывает плечами, и с болью, с мучительнейшим надрывом, из последней, кажется, глубины, выбрасывает вскриком: «Абсурд! Аб-сурд!!»* * *

Таким увидел его и И.С. Шмелев. А вокруг бородатые мужики с кнутьями толпятся, кивают сочувственно: «в неопрятном положении гражданин». Приват-доцент из Духовной Академии. Сломалось что-то внутри, в мыслях запутался, «юродивый вроде». Прежде любимый ученик В.О. Ключевского, а теперь известный всему Посаду «Иов на гноище». Мучается и не может понять, как это ворота Лавры закрылись, и лампады не погасли.

…Некому было защищать в тот день последнего лаврского монаха. «Бывшие профессора», «бывшие юристы» ютились по углам – подальше от шарящих глаз «строителей нового быта». И старец вышел к незваным гостям, имея при себе одно оружие — крест святой.

Ярились, кричали, грозили вытолкать вон. Но только вдруг сникли и пристыженные один за другим стали уходить, когда у них на глазах монах обнес свою келью крестом со словами: «Попробуйте переступить за эту черту, осмельтесь…» Сильные, горластые, а не решился ни один…

Молитвами преподобных

Кто не знал в Лавре отца Зосиму? Таково было имя старца Захарии до принятия великой схимы. Для братии он был духовник, для паломников — пастырь от Бога, из тех, к кому ехали не только за советом, но и ради самого великого, важного дела — исповеди. Не оглядываясь ни на кого, не замечая насмешек, он мог одного посетителя исповедовать более трех часов. Люди открывали ему жизнь. А он принимал их, как младенцев в полу, и, разрешая от многолетнего бремени накопившихся грехов, приговаривал: «Не я отпускаю грехи твои, а Преподобный Сергий их отпускает тебе». В епитрахили о. Зосимы была зашита частица мощей святого.

На труды, которые он нес в течение десяти лет до принятия пострига, и на духовническое служение не достало бы обычных человеческих сил. У мощей Преподобного Сергия получал он помощь, и все годы с ним было благословение двух великих старцев — Преподобного Амвросия и Варнавы Гефсиманского.

Юношей пришел он когда-то в Оптину Пустынь, никому неизвестный, робкий, и был встречен ласково, как долгожданный гость. Батюшка Амвросий, заметив его с крылечка, предупредил его вопрос словами: «Ну, голубчик, мать умерла твоя? Послушай меня, не женись, а иди в монастырь. А об отце не думай теперь, он сам тебя отпустит».

По слову старца все исполнилось в точности. Семья была многодетной, и отца своего он оставил безбоязненно, а сам поступил в монастырь, в Белые Берега. А год спустя, присмотревшись, привыкнув к монашеской жизни, по совету старших, решил отправиться за благословением для окончательного определения места к старцу Варнаве из Гефсиманского скита Троице-Сергиевой Лавры. И в это раз действие Промысла обнаружило себя, когда отец Варнава, выйдя к паломникам, сам обратился к нему, прося дать дорогу «лаврскому монаху». По его благословению юноша поступил в послушание на новое место и выполнял все, что завещал ему старец.

«Мерой полной, утрясенной»

За годы до пострига молодому послушнику пришлось и потрудиться, и потерпеть в полной мере. И в миру-то кроткий и почтительный, он не ожидал такого поворота дел. В монастыре его многие невзлюбили, и невзлюбили не за погрешности, естественные для всякого начинающего, и не за нерадение — он был из крестьян и к труду навык с детства, а за то, что выделяло его из числа остальных: за искренность, непритворное исполнение заповедей, за жизнь не по «законам мира», проникшего в монастырь и бурлившего уже во всю ширь.

Двадцать послушаний прошел он, и чего только не натерпелся. «Преступником», «ослушником» был он в глазах тех, кто любил начальствовать, не любя и не желая знать ни истинного монашества, ни христианства, а для Бога был праведником, не возлюбившим обольщения мира. Занимавшие более высокие послушания, и грехом не считали намеренное нанесение ему обид, побоев и оскорблений. Часто высмеивали его за «неумение» позаботиться о скором продвижении: ни знакомств полезных не желает завести, ни о «доходах» позаботиться. К чему послушнику молитва по четкам? Отобрали четки. К чему строгий пост? Вот, и «приговор» поспел: «Кабы жил, как люди, давно бы был монах, а то разыгрывает святошу».

Он же не оправдывался, не старался превзойти обидчиков в слове, обратив Евангелие лишь в закон собственного поведения. А о словах Преподобного Варнавы не забыл: «И иеродиаконом будешь, и иеромонахом будешь, и духовником всей лаврской братии».

Но, вот, подошел к концу срок испытания, намеченный для него Господом, и, вопреки внешним обстоятельствам, совершилось все, и за короткое время: постригли, посвятили в диаконы, рукоположили в иеромонаха с возложением обязанности быть общим лаврским духовником. А наградой от Бога были к тому времени духовные дары молитвы, прозорливости и исцеления. Он не играл в монашество — он верил, и приобрел все то, что дано было великим подвижникам прошлого.

Последнее послушание

На склоне лет старцу Зосиме пришлось выполнить еще одно благословение. Перед закрытием Лавры было ему явление Преподобного Сергия, открывшего ему то, чему уготовано быть: «Уйду я, уйдешь и ты, Зосима». И святой указал ему место, где предстояло лаврскому духовнику поселиться после закрытия обители. На вопрос, как же мощи, Преподобный Сергий ответил: «Дух мой уйдет, а мощи останутся для поругания «.

Как ни тяжело было прощание с дорогим монастырем, а искать своей воли он не смел. Проводив всех братиев, молился до означенного срока, и покинул Лавру последним, как капитан попавшего в беду судна.

В последние годы о.Зосима жил в Москве, келейно, на квартире одного из своих знакомых. От ареста его «спасла» только тяжелая болезнь, предшествующая кончине. В 1936 году земная его жизнь закончилась. Как и Преподобного Серафима Вырицкого, Господь уберег его в период гонений для поддержки и окормления людей, сохранивших веру.

Из пепла

Последним хранителем Троице-Сергиевой Лавры перед ее закрытием был священник Павел Флоренский. Его усилиями удалось сохранить множество бесценных реликвий. У о. Павла были основания для того, чтобы особенно опасаться за мощи преп. Сергия Радонежского, ведь со святыми мощами большевики обычно не церемонились. Накануне Пасхи 1919 г . священник Павел Флоренский, архимандрит Кронид и граф Олсуфьев ночью тайно отделили главу Преподобного от остальной части мощей. На ее место был положен череп одного из князей Трубецких.

Главу Преп. Сергия взял на хранение граф Олсуфьев. В середине 30-х годов, незадолго до своего ареста, он передал ее на хранение молодому художнику-реставратору Павлу Голубцову, который, в свою очередь, перед призывом на фронт в действующую армию принес ее своему духовнику, старцу Илариону, служившему в селе Виноградово.

Преп. Сергий традиционно являлся защитником России от вражеских вторжений. По преданию в 1812 г . святой покровитель России явился в сонном видении Наполеону в сопровождении несметного грозного воинства, предвозвестив ему будущее поражение от русской армии. Потрясенный император узнал святого на иконе Успенского Собора Кремля. И вот, в декабре 41-го г. случилось так, что именно в Виноградове располагался штаб армии, а в пяти километрах от этого места проходила линия фронта. Великая святыня — честная глава Преп. Сергия оказалась практически на линии фронта, на передовой: святой не оставил свое земное отечество, продолжая молиться о дарованию народу победы.

Во время войны многое изменилось. На Пасху 1946 г . мощи преп. Сергия соединили и открыли для поклонения в Успенском Соборе. Святой вернулся в обитель, подобно тому, как в те годы возвращались из ссылок и лагерей пострадавшие в годы гонений священники. Позднее мощи были перенесены на место их постоянного хранения — к правой стене древней Троицкой церкви.

С середины 1940-х гг. до конца 1960-х гг. Лавра пережила период возрождения. Длительные реставрационные работы велись и в Трапезном храме, и на колокольне, в Патриарших покоях, и в Троицком соборе, в Духовской церкви и в Серапионовой палате. Новые иконы заняли место изъятых у обители святынь, поновлялись фрески, была установлена и новая рака для мощей преп. Сергия.

Не меньшее значение имело и открытие при Троице-Сергиевой Лавре учебных центров — духовной семинарии и Академии. Постепенно великая обитель обрела историческую целостность духовного центра Русской Православной Церкви. В последние десятилетия режима Троице-Сергиева Лавра подобно лодке несла учеников Христовых через бурю, сообщая всем верующим пасхальную радость.

Свидетель так описывал обстановку, в которой производилось «вскрытие раки»: » толпа каких-то уродливых людей окружила мощи преподобного Сергия, молча разглядывали кости под стеклом, наконец, один сказал: «Нетленные!» И все загоготали».

* «Тот, в 4000 пудов» — это, конечно же, «Царь-колокол». Его первоначальный вес составлял почти столько же, что и его московского «тезки», — 3319 пудов, но императрица Елизавета Петровна в 1746 году приказала перелить колокол Троицкой обители, после чего его вес достиг 4 тысяч пудов.

* * Вот как описывает Пришвин беседу с участником антиколокольного святотатства. «Православный? — спросил я. — Православный, — ответил он. — Не тяжело было в первый раз разбивать колокол? — Нет, — ответил он, — я же за старшими шел и делал, как они, а потом само пошло. — И рассказал, что плата им на артель 50 копеек с пуда и заработок выходит по 8 р. в день». Рабочим и в голову не приходило хотя бы полюбопытствовать, каких усилий стоила установка на колокольне таких грандиозных по размеру и тяжелых по весу звонов.

* * * Шмелев И.С. Куликово поле. Душа родины. М: Паломник, 2001. С. 96-97

Словарь Правмира — Монастырь, монашество

Православные могилы Немецкого кладбища

В ноябре наши прихожане с настоятелем храма протоиереем Максимом Козловым совершили паломническую прогулку на Немецкое (Введенское) кладбище в Москве.

Новогодним подарком может стать фото и видеозарисовка с экскурсии.

Предназначенное первоначально в восемнадцатом столетии для погребения инославных, Немецкое (Введенское) кладбище в Лефортово с двадцатых годов века минувшего стало местом последнего упокоения замечательных московских пастырей и мирян, сумевших остаться верными среди смут, неурядиц, человеческой жестокости и околоцерковных неправд.

При всей объяснимости внешними обстоятельствами, почему из всех московских кладбищ именно Немецкому была уготована подобная судьба, есть что-то очень глубокое в той встрече, которая произошла на его аллеях, – французов, воевавших против России в 1812-м и за нее во Второй мировой, немцев, бывших и врагами, и верными слугами русского царя, Гааза и отца Алексия Мечева, Юдиной и Козаржевского, отца Владимира Криволуцкого из непоминающих, протоиерея Валентина Свенцицкого из мятущихся, митрополита Трифона и наших – уже регулярной эпохи – отцов: Николая Голубцова, Александра Толгского, Бориса Гузнякова.

Схиархимандрит Зосима – Захария

Уже от входа видна часовенка – не вполне удачная по архитектуре – на могиле схиархимандрита Зосимы – Захарии. Он был последним монахом (по преданию, конечно, это нигде не зафиксировано, но всюду согласно об этом говорится), который покинул пределы Троице-Сергиевой Лавры, когда ее закрывали после революции. Это вполне может быть так: он реально был архимандритом и схиархимандритом в Лавре еще до революции, это подтверждается документально. Один из наших выпускников недавно писал про него кандидатскую работу, по архивам все можно проследить. Дальнейшая его судьба известна очень мало – только то, что он жил на полулегальном положении, начиная с какого-то времени, что он был близким духовным другом митрополита Трифона (Туркестанова), и сохранились некоторые его поучения и рассказы о нем людей, которые у него окормлялись.

Протоиерей Александр Егоров

Это был священник, который для многих поколений православных людей, для очень многих клириков, для двух нынешних архиереев был на протяжении долгих лет и духовным отцом, и свидетельством того, что такое настоящий православный священник. О нем было особенное, почти исключительное в Москве, действие Промысла Божия. Он был из простой семьи, совсем простых верующих людей, рабочих, оказавшихся в Москве в годы коллективизации и прочих событий. Они были верующими, и, когда после войны стало можно (а он как раз 1927 года рождения), он поступил в один из первых наборов семинарии. Это был выпуск 1951 года, значит, он поступал в 1947-м. Фактически семинарию открыли в 1944-м, в Лавре она с 1946-го – считайте, это третий или четвертый набор духовных школ после того, как они были открыты. И после того как он окончил семинарию в 1951 году и был рукоположен, его определили в храм пророка Илии в Обыденском переулке. Отец Александр прослужил там сорок девять лет – с 1951 года до своей смерти в 2000 году. Такого в Москве фактически не бывало. Во время советской власти уполномоченные старались, да и политика была такая у властей, чтобы священнику не давать слишком долго служить на одном месте, в особенности хорошему священнику. Перебрасывали, чтобы народ не привязывался слишком, не возникало крепкой общины. Его Господь хранил. Еще отец Александр говорил сам, что его Господь хранил также от настоятельства. Служил в этом храме сорок девять лет, пережил несколько настоятелей, могилку одного из них мы посетим – первого, отца Александра Толгского (старшего). Я того не знал, конечно, он умер в 1961 году, но того звали Александр Большой, а нашего отца Александра звали Александр Маленький. Он и правда был небольшого роста, а отец Александр Толгский, напротив, был богатырь. Он при нем служил, при отце Николае Тихомирове, потом был такой Ерос у нас настоятелем, потом отец Алексий Злобин. А отец Александр был все эти годы сначала младшим священником, потом третьим, потом вторым священником, и он мне рассказывал, что он всегда молился, чтобы его настоятелем не назначили и чтобы ему навсегда остаться в этом храме. И вот Господь так – надо сказать, удивительным образом – и управил.

Семья Мечевых

Здесь, на этом месте, в этой могилке рядом, долгие годы лежал отец Алексий Мечев, ныне прославленный, причисленный к лику святых и почивающий мощами в храме на Маросейке, где он и служил. Здесь совсем недавно – в прошлом году – была похоронена его внучка, Ирина Сергеевна, дочка отца Сергия Мечева – тоже святого, который имеет некоторое отношение к нашему храму, в том смысле, что он учился в университете, был его выпускником и изображен на нашей иконе новомучеников. Отец Сергий был сыном отца Алексия, а Ирина Сергеевна – его дочка. Она дожила до прославления своего дедушки и своего отца, и последние годы она практически жила в храме – у нее была комната в храме на Маросейке. Она была очень светлым человеком и жила у могилки деда. Где отец ее – неизвестно, он в лагере погиб, и, вероятно, это никогда не будет возможно установить. А она увидела и мощи своего деда.

Схиигуменья Фамарь (Марджанова)

Она происходила из какого-то грузинского княжеского рода – в Грузии много князей, как известно… Красавица была, музыкальная, все ей прочили карьеру вокалистки, в консерваторию должна была поступить. Совсем молодой девушкой после некоторого внутреннего переворота – ей было всего двадцать с небольшим – она ушла в монастырь там же, в Грузии. У нее была духовная наставница схиигуменья Юлия, которая стала для нее в духовном смысле всем, она возле нее возрастала и укреплялась. Потом, когда эту схиигуменью перевели в Москву, Фамарь хотела с ней уехать, но ее не отпустили, а назначили настоятельницей того самого монастыря, где до того они жили. Какое-то время она была там, но там тоже было и до революции уже сложно: Грузинская Церковь тогда была экзархатом, и там шли сепаратистские движения за отделение от Русской Православной Церкви. А Фамарь была крепкой сторонницей церковного единства. И в 1907 году на нее было совершено, когда она в коляске ехала в монастырь, покушение – ее сильно очень избили, она осталась еле живой. После этого ее все же перевели в Москву и через какое-то время (у нее родственники здесь были состоятельные, а может быть, и связи какие-то) она основала монастырь в Перхушково – это по Рязанской дороге недалеко в Подмосковье, где-то в 1912 году. Понятно, что благополучно он просуществовал недолго, но как-то прожил до 1930 года, люди туда ездили. И в 1930-м, страшном году коллективизации закрыли монастырь, разогнали, а ее тогда арестовали, она попала в тюрьму. И произошло то, что рассказывают о некоторых наших новомучениках и исповедниках. Она в той среде стала абсолютным нравственным авторитетом. Это была в основном уголовная среда: политических не сажали отдельно. Это были по большей части воровки, проститутки, бытовые преступницы. Но даже в камере невозможно было не увидеть, какой она человек. И они знали, что она всю ночь молится. Она старалась это делать прикровенно, но, когда люди сидят в одной камере на пятьдесят человек, вполне скрыть такое невозможно. И когда она днем ненадолго засыпала, эти пятьдесят уголовниц хранили тишину, чтобы дать ей поспать два-три часа. Такова была мера ее авторитета. Ей присудили ссылку куда-то на север, на пять лет, она отбыла до 35 года, уехала с благодарностью Богу за все, вернулась – и опять же Господь ей милостиво дал не увидеть 1937 год. Она вернулась с тяжелым туберкулезом и в 1936 году умерла своей смертью. Ее могилка тоже весьма почитаема. А рядом могилка ее келейницы Евдокии, которая довольно сильно ее пережила.

Отец Сергий Борздыка

Протоиерей Николай Голубцов служил в храме Ризоположения на Донской улице – это один из тех московских храмов, которые не закрывались. В священники он был рукоположен уже в очень зрелом возрасте – он 1900 года рождения, а рукоположен в священный сан году в 1948-м или 1949-м, незадолго до своего пятидесятилетия. Прослужил он до смерти, до 1963 года, вроде и немало – пятнадцать лет.
Отец Николай работал до сана библиотекарем в ВАСХНИЛе, был образован, и еще до священства задолго о нем было известно, что это такой особенный человек: к нему можно прийти, и он всегда утешит. У него был удивительный дар утешения. И когда у кого-то из сотрудников ВАСХНИЛа были какие-то проблемы, они говорили: пойдите к Николаю Александровичу, с ним поговорите, он вам объяснит, как дальше жить. И он, когда рукополагался и прощался со своими коллегами, говорил: «Я, по сути дела, ничего не меняю в своей жизни, я не меняю рода деятельности. Я просто буду заниматься до конца тем, чем всегда хотел заниматься и что должен делать». И этот дар ему Господь дал раскрыть в священстве.
Помнящих его людей я еще застал. Один человек мне рассказывал: тогда на исповеди были множества людей, пятидесятые годы, храмы переполнены (это потом стало немножечко поменьше и посвободнее). Священники, помимо всего прочего, разорваны количеством треб – фантастическим, нами сейчас не представимым. На литургии священник, можно сказать, отдыхал в те годы, потому что после литургии до ночи – соборования, исповеди, отпевания на дому… В основном, конечно, это не нынешние «льготные» требы – квартиру освятить, например. А пособоровать, да еще пять-семь раз за день, да еще пешком и по всей Москве – это вся жизнь. Обстоятельства не давали священникам, да и власти мешали, страшно было подробно общаться с людьми, кроме какого-то очень узкого круга, которые прибились и к которым была очень большая мера внутреннего доверия. Да за этим и следили тщательно.
Но про отца Николая знали, что он этих рамок не держался. Вокруг него всегда были люди, хотя его всячески наказывали и стесняли его деятельность. У него был такой дар: он на исповеди плакал вместе с человеком о его грехах. То есть не давал правильные советы, как исправиться, и не руководил духовной жизнью, а реально плакал о грехах этого человека. И собственно, больше ничего не было нужно. К нему шли огромные количества людей за тем, чтобы их так пожалели Христовой любовью.
И жизнь свою он кончил знаменательно – не всякого Бог к такому призвал, а все, кого и призвал, до отца Николая отказались. В 1962 году пожелала креститься дочка Сталина, Светлана Аллилуева. За ней тогда было очень пристальное наблюдение, потому что были известные события в ее жизни (она за границей оказалась и книгу написала), и все отказывались – никто не хотел ее крестить, брать на себя эту ответственность. К кому-то и приходили, прямо говорили: «Не надо вам этого», а к кому не приходили, те сами посылали ее куда-нибудь в другое место. Отец Николай не отказался. Он ее крестил, неофициально, без регистрации. И это фактически стоило ему жизни: последние несколько месяцев превратились в абсолютную Голгофу, его по любому поводу за это старались свести в могилу. Собственно, и свели: он умер от инфаркта в 1963 году.
При этом ведь что-то очень важное совершилось, когда Светлана Аллилуева крестилась. Не знаю, некий круг злодейства, что ли, замкнулся. В результате дочь Сталина приняла Крещение – это очень важно, я думаю, по отношению ко всему тому, что дальше происходило. Отца Николая Господь совершителем этого Таинства поставил. И на его могилку люди ходят – меньше, чем к Мечевым или к схиархимандриту Зосиме – Захарии, но не забывают.

Митрополит Трифон (Туркестанов) из князей Туркестановых – наверное, все знают, – изображен на картине Корина: маленький архиерей в пасхальном облачении, который должен быть одним из смысловых центров картины, – это как раз он. О его связи со схиархимандритом Зосимой – Захарией мы уже говорили. Митрополит Трифон был в те страшные годы любимым московским епископом. Что значит «любимым»? Он был не просто священным символом. Все мы знаем, что правильно иерархию уважать, духовенство чтить, что духовенство должно быть духовным, а священство – святым, скажем еще для порядка, что миряне должны быть благочестивыми, чтобы не только духовенству досталось, а верующие – верными. Получается с разной степенью успешности, все мы знаем это – каждый по себе. Но любому из нас хочется, чтобы хотя бы в ком-то, кого мы знаем, это получалось не на уровне священного символизма, а по правде. У митрополита Трифона это получалось по правде, и его православная Москва чтила не за священный сан высокий и не за благолепное служение токмо, не за маститые годы старости к концу жизни, а за то самое, что духовенство было духовным, священство святым, а архиерей – образом Первосвятителя нашего Господа Иисуса Христа. Вокруг него всегда было очень много людей, которые потом оказались в нашей Церкви на очень ответственном служении. Он близко знал и какое-то время духовно наставлял будущего Патриарха Алексия Первого, тогда епископа Алексия. Он знал и фактически он благословил на монашество тогда иеромонаха Пимена, будущего нашего Патриарха Пимена. Собственно, только благодаря авторитету митрополита Трифона те люди, которые изображены на картине Корина, там изображены. Понятно, что никто из них – ни игуменья Фамарь, ни иеромонах Пимен, который там тоже изображен, ни архидиакон Холмогоров – никто бы из них не пошел к советскому художнику рисоваться для картины с непонятным замыслом. Но Нестеров, учитель Корина и духовное чадо митрополита Трифона, уговорил владыку, убедил, что Корин хочет сделать что-то правильное. И митрополит Трифон всем этим людям как бы благословил в этом поучаствовать. Понятно, что только поэтому они и согласились.

Свенцицкий принимает священство в период, ознаменованный Октябрьским переворотом, как и Булгаков, как и священномученик Петр Полянский. Как рубеж прошел. Что-то отпало, кто-то в результате остался интеллигентом, а кто-то – православным; кто-то остался человеком Серебряного века, а кто-то – православным.

Отец Валентин пишет несколько книг. Одна из известных – изданные после революции «Беседы против общей исповеди». На два года ранее написаны «Тайные поучения о нашем спасении». Это непростая книжка, я ее с трудом могу читать; как кажется, она все же больше от головы написана, чем от реального внутреннего опыта. Он служил в церкви Николы на Ильинке, был в двух ссылках: в первой за полемику с обновленчеством, во второй – за отказ признать декларацию митрополита Сергия 1927 года. Во время ссылки в Красноярский край он пишет всем теперь известную книгу «Диалоги». Что бы мы, прожив несколько лет в Церкви и посмотрев потом на эту книгу, ни думали о ее несовершенствах, книга это абсолютно эпохальная, и переоценить ее невозможно. Это была, по сути дела, единственная вразумительная, мужественная, убедительная апология, которая от руки переписывалась и размножалась на машинке на протяжении от середины двадцатых до середины восьмидесятых годов. Этой книгой дорожили бесконечно, возможность прочитать ее в течение ночи значила больше, чем возможность читать «Архипелаг ГУЛАГ» в течение ночи, правда. Люди за счастье считали, если на сутки в руках Свенцицкий оказывается, а если больше, а если еще перепечатать будет возможность… Ксероксы появились реально только во второй половине семидесятых. Известно также, что он при всем этом во время второй ссылки в Красноярском крае – говорю безоценочно, просто как факт – изменил свою церковную позицию по отношению к митрополиту Сергию и, чувствуя, что он умирает, написал письмо местоблюстителю с просьбой его простить и принять в общение. Написал он и второе письмо – своим духовным чадам, с тем чтобы они простили его за соблазн, что он их увел из Патриаршей, митрополичьей Церкви, чтобы они возвращались назад. Кто-то его послушался, кто-то нет, но митрополит Сергий принял его в общение, он умер как клирик Патриаршей Церкви.

Тоже совершенно доподлинно известно, что его везли из Красноярского края обычными грузовыми поездами в гробу порядка двух недель, отпевали его епископы Варфоломей и Питирим, викарий митрополита Сергия. И вот епископ Варфоломей благословил снять покров с его лица. Хотя прошло две недели в обычном товарном вагоне, все бывшие на отпевании видели, что тление его лица не коснулось.