Вера и нравственность как основа научного познания

Развитие науки прямо зависит от степени нравственности ученых – если под нравственностью понимать устойчивую склонность выбирать добро как начало сохранения и развития всеобщей жизни, а значит и самой науки, обслуживающей эту жизнь. При нравственной установке познания добро именно нравится, оно предпочитается злу, и всякий очередной выбор добра является основанием для следующего выбора, так что подлинная нравственность устремляет человека к жизни вечной.

Предпочтение зла, то есть начала разрушения, оборачивается, по закону взаимосвязи всего сущего, против самого почитателя зла (а на духовно-нравственном уровне – даже в первую очередь против него, нарушая красоту и упорядоченность его душевного бытия). Зло не может нравиться долго и устойчиво, склонность к нему саморазрушительна, она противоречит воспроизведению жизни, а с тем и самой нравственности как возможности непрестанного выбора добра, поэтому злонравие обычно именуют безнравственностью. Если в научном поиске нравственной установки нет, а есть установка безнравственная, то тем самым разрушается сама основа для дальнейшего развития науки и ученый заходит в тупик, производя опасное темное знание, род современной магии для вымирающего круга своих последователей.

Вольное или невольное отстранение ученого от нравственного выбора необходимо рассматривать как сознательное или бессознательное предпочтение зла – в виде его допущения.

Всё сказанное о нравственных основах развития науки относится и к ее учебному преподаванию. Отвлеченных знаний нет, их содержание выстроено определенным образом под воздействием того или иного духовного настроения, в конечном счете – нравственного или безнравственного. Внутренний строй научных знаний, породившие их и порождаемые ими душевные установки передаются сознанию ученика посредством преподавания. Обучение наукам, таким образом, либо воспитывает и развивает, либо разрушает личность учащегося.

Нравственный выбор между добром и злом прокладывает жизненную стезю человека, народа, человечества. Такой выбор неизбежно связывается с понятиями о вечности и бесконечности бытия, о бессмертии человеческой души. Нравственность как основа сохранения и развития жизни естественным образом вводит данные понятия, иначе сохранение и развитие было бы неполным, а в конечном счете – бессмысленным и безнравственным.

Наука в собственном развитии (естественно основанном на нравственности) стремится к предельно целостному осмыслению бытия в его возможной бесконечности и вечности. Так складывается методология познания. Греческое по происхождению слово «метод» означает путь следования к определенной цели, путь научного поиска. Соответственно, тот, кто следует, должен полагать перед собою цель и обладать неким целостным мировидением для того, чтобы распознавать свое движение в познаваемом мире. Предварительные мировоззренческие установки и намеченные цели определяют становление науки во времени, то есть ее метод или направление, как принято выражаться в русской ученой среде с начала XIX века.

Поскольку всю полноту бесконечности и вечности по определению постичь невозможно, то всякая подлинная наука делает допущения, предположения, гипотезы, основанные на вере в то, что мироздание устроено так, а не иначе. Когда П.С. Лаплас, выдвинувший свою гипотезу происхождения солнечной системы, заявил Наполеону I, что не нуждается в гипотезе существования Бога, это стало проявлением собственной веры ученого в некую «первичную» туманность, пребывавшую в медленном вращении.

Гипотезы ‒ это целеполагающие предположения, которые в ходе познания так или иначе подтверждаются, если, конечно, познание совершается усердно, ведь в бесконечной полноте бытия есть всё, что человек может (и даже не может) предположить. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», ‒ справедливо заметил Шекспир устами Гамлета (перевод Н.А. Полевого). Когда гипотеза как исходная установочная вера получает достаточно подтверждений и начинает работать, приносить плоды познания, она переходит в более высокий разряд достоверного учения (научной школы, концепции, теории). Однако и всякое работающее учение сохраняет свою опору на веру, причем если вера исследователей меняется, то возникают новые учения, которые остаются в своей глубинной мирообъяснительной сути вероучениями.

Эта удостоверительность познания Истины изначально признана христианством, ибо подтверждена Самим Христом, сказавшим в Евангелии: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Мф. 7: 7). Соответственно и апостол Павел пишет о вере: «Вера же есть уповаемых извещение (в синодальном переводе: «осуществление ожидаемого» – А.М.), вещей обличение невидимых» (Евр. 11: 1).

Научный метод – это путь следования за целеполагающей верой, за ее удостоверяемыми предположениями, открывающими то, что ранее было невидимо. Подлинная наука неизбежно соединяется с верой как особым родом и уровнем познания, при котором Истина в ее бесконечности постигается не только по частям – в бесконечном же становлении познания, но одновременно и целостно, в уповании, что эта бесконечность устроена именно так, как нам открывает вера; причем всякое новое частное удостоверение опыта вновь подтверждает нашу общую установочную веру, иначе бы данная вера не устояла, разрушилась, сменилась иною, перестала бы распространяться среди людей и народов. Вера оказывается высшим родом познания, открывающим истину в предельно возможной на данное время полноте. Такое понимание отложилось в языковой памяти разных народов. В русском и других славянских языках слово «верный» означает «правильный», «истинный», «надежный»; латинское verus – «истинный» (подобные смысловые соответствия наблюдаются и в других языках).

Даже самое узкое направление познания, самая частная наука соотносит свои понятия с целостным образом бесконечного мира, а значит и полагается на некую веру – в противном случае такая наука вырождается в ремесленно-прикладное, бытовое, нетворческое знание.

Настоящая вера должна быть научной по сути

Со своей стороны, и настоящая вера должна быть научной по сути, то есть способной опытно находить и осмыслять для дальнейшей проповеди, дальнейшего поучения и научения всё новые подтверждения собственной истинности. В своем безграничном осуществлении вера может и должна становиться основанием, корнем, источником для развития всё новых отраслей научного познания. Угасание разных верований в истории человечества происходит либо по ненаучности, слабости и безнравственности самой веры, либо по недостоинству ее современных проповедников, по их неспособности к истинному, вероисповедному научному познанию, открывающему в мире всё новые и новые удостоверения, подтверждения веры.

В деле познания и в деле просвещения, воспитания, обучения всегда должен ставиться вопрос о степени достоверности и о качестве данной науки и данной веры, положенной в ее основу, ‒ вопрос о распознании духовного содержания науки, ее нравственных (или безнравственных) установок и целей. Постигая научный метод (творческое направление) как мирообъясняющую и по сути вероисповедную целокупность научных идей, выработанных данным творцом или сообществом творцов, мы можем осмыслить уровень и качество нравственного содержания научных исследований, а значит, их возможную пользу либо же вред.

Мистическая ученость христианства, постепенно утверждавшаяся с I века по Рождестве Христовом и достигшая определенного расцвета в эпоху отцов Церкви и в раннем Средневековье, так и не смогла до сих пор в должной мере обнаружить свои на самом деле безграничные познавательные и нравственно-живительные возможности. На переходе от Средневековья к Возрождению христианская наука Запада пережила ослабляющий ее и совершенно неоправданный надлом методологии, вызванный введением понятия «двойственной истины». Это понятие допускало изучение естества двумя различными и несвязанными способами: через мистическое откровение и через самостоятельные усилия «естественного разума». Тем самым делалась уступка магическим и бездуховным устремлениям науки и закреплялось так и не изжитое в течение Средневековья разделение богословского и прочего научного знания. Это губительное для целостного христианского мировосприятия разделение было свойственно даже византийской православной учености (за некоторыми исключениями). Так была создана благоприятная почва для произведенного в XIV–XVI веках «возрождения» древних языческих наук.

Христианская наука была значительно подавлена магизмом Возрождения, затем вновь заявила о себе в христианском барокко (в России, например, у Ломоносова), потом в христианском направлении романтической эпохи первой половины XIX века, в неоромантизме начала века ХХ (самый яркий пример – научное творчество П.А. Флоренского). В настоящее время, в конце XX ‒ начале XXI века, внимание к возможностям православного направления науки заметно возрастает, о чем свидетельствуют сотни конференций, сборников статей, монографий, относящихся к различным областям знаний.

Значительную долю своих усилий христианская наука изначально обращала на закономерности душевной, духовной жизни человека. Этим испытующим вниманием были заложены глубинные основания для развития психологии, причем не только мистической, но и магической, которая по общему свойству магического знания утверждалась через отрицание положительных открытий христианской мистики, через извращение сути этих открытий.

Христианская мистика заложила основы современных представлений о строении мироздания

Вместе с тем, христианская мистика заложила основы современных представлений о строении мироздания, впервые подробно разработав учение о Бесконечности бытия, причем Бесконечности упорядоченной, а не хаотической (последнюю естественно мыслить с точки зрения пантеизма).

В связи с этим особенно важной методологической посылкой христианской науки стала вера в изначально разумное, прекрасное и благое устройство мироздания волею Бога-Творца. Благодаря этой предпосылке христианское просвещение наработало великолепные возможности духовно-нравственного воспитания посредством передачи научного знания, которое рассматривалось именно как свидетельство благого, прекрасного, премудрого и справедливого творчества Бога. В наибольшей мере эти устремления присущи православной учености ‒ по причине развитого в Православии представления о божественной софийности (премудром устроении и благодатном освящении) бытия.

Важным для развития христианской науки побудительным началом является вера в Божие чудо как особого рода вмешательство свыше, нарушающее обычный, закономерный и уже привычно-понятный ход жизни. Допущение чуда, его ожидание и восприятие, с одной стороны, оттеняет и проясняет уже известные закономерности бытия, а с другой – делает границы познанного подвижными, открытыми для выхода на новые уровни закономерностей.

«Будите убо мудри яко змия, и цели яко голубие» – в русском синодальном переводе смысл этого изречения существенно искажен

С мистической точки зрения человек отнюдь не рассматривается как страдательное, безвольное, косно-послушное по отношению к воле Бога существо. Смирение перед Богом-Творцом, ожидание божественных откровений требует от человека дальнейшего волевого усилия по творческому применению откровенного знания к жизни сотворенного Богом мира. Творение Бога рассматривается как длящееся во времени, и человек представляется призванным к сотворчеству с Богом. Положения о такой творческой синергии были глубоко развиты православным византийским богословием. Восходят эти положения к евангельской притче Самого Христа о необходимости приумножать дарованные от Бога таланты (см.: Мф. 25: 14–30). Другая евангельская заповедь Христа также внушает веру в необходимость познания бытия, обретения премудрости, дарованной свыше, и приложения этой премудрости к жизни мира сего: «Се, Азъ посылаю васъ яко овцы посреде волковъ: будите убо мудри яко змия, и цели яко голубие» (Мф. 10: 16). В русском синодальном переводе смысл этого изречения существенно искажен: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби». В церковнославянской передаче этих слов не случайно говорится о целостности, а не простоте устроения премудрой души, и это соответствует греческому первоисточнику, где употреблено понятие «акереос» («несмешанный, чистый, целый, неповрежденный»). Устроение просвещенной души многосложно (именно учено, премудро), но не разрозненно, не рассыпано, не хаотично, а цельно, чинно и ладно. В такой душе проясняется живое, целесообразное и целеполагающее единство сознания, открытое для дальнейшего бесконечного развития. Подлинное познание, приобретение истинной мудрости не повреждает, а исцеляет человеческие души и тела, сохраняет их в целостности – в целомудрии. Оно проникает во все бесчисленные извивы мира сего и везде противостоит разрушительному магическому и бездуховному познанию. Понятие же «простоты» (в этимологическом смысле – несложности и спрямленности) лишает человека качеств гибкой и всеобъемлющей мудрости, столь необходимой для научного познания.

Именно христианская вера с ее премудрым с-мир-ением позволяет постигать благодатные сверхчеловеческие смыслы, заложенные в мироздание ради ограждения людей от тьмы кромешной и смерти, ради утверждения вечной жизни.

Нравственна или безнравственна наука?

О СВЯЗИ НРАВСТВЕННОСТИ, РАЗУМА И ВЕРЫ

© Алескер Марк

Нравственность, разум и вера. По всей видимости, все эти три начала в той или иной степени должны быть присущи человеку для обеспечения настоящей человеческой жизни. Отметим еще, что они влияют друг на друга, но, как заметил Иммануил Кант, они не сводимы друг к другу.

Все эти свойства нравственности, разума и веры мы подробно обсудим далее. А сейчас несколько слов по поводу этих понятий.

Нравственность. Говоря о ней, будем иметь в виду тот идеал добра, к которому стремятся люди, пытающиеся не творить зло. Практическим эквивалентом этого понятия является мораль, то есть те предписания, установки или мнения, которыми руководствуется человек, выбирая поступок, приносящий людям добро или зло. Мотивы, движущие человеком при определении им, что есть добро и что есть зло, зависят от многих факторов. В частности, от ответа на следующие два вопроса: «Если ты не за себя, то кто за тебя? Но если ты только за себя, то зачем ты?» (Гиллель, первый век до новой эры).

Одни люди предпочитают быть «только за себя», других больше всего волнует вопрос «зачем они». Но, каковы бы не были предпочтения при ответе на эти вопросы, люди исходят из одинаковых побуждений — удовольствия, которое доставляет им совершаемый поступок (Гельвеций). Так какой же поступок следует отнести к «доброму» и какой — к «злому»?

Бертран Рассел так отвечает на этот вопрос: «добро» и «зло» каким-то образом связаны с «желанием»: то, чего все мы желаем, является добром, а то, чего все мы опасаемся, является злом. Если бы желания каждого из нас находились в согласии, не было бы и проблемы. Но, к сожалению, они вступают в конфликт».

Ясно, что для избежания споров и насилия было бы лучше всего, если бы мораль основывалась на некотором абсолютном авторитете. Люди это давно поняли и привлекли на помощь идею нравственного Бога, которая должна была привнести в нравственность элемент объективности. О том, так ли это, поговорим чуть ниже.

Разум. Это понятие будем употреблять наряду с понятиями знание и наука. То есть нас интересует не только возможность человека мыслить, но и его знания, получаемые с помощью разума и, как правило, подтверждаемые опытом.

Вера. Это понятие будет употребляться в трех смыслах.

Первый смысл веры тождественен традиционному смыслу религии. Следуя Гегелю, будем полагать, что «существенным признаком религии является момент объективности». В данном случае это означает, что духовная мощь, в которую верит человек, находится вне человека и не зависит от него. «Человек есть предмет заботы» для этой абсолютной духовной мощи, «которая может внять молитве или не внять ей».

Второй смысл веры отнесем к мифологическому, магическому сознанию, возникшему раньше религии, — к вере в колдовство и т.п., что совершенно отлично от веры в Бога. В этом случае отсутствует «момент объективности», присущий религии, ибо чудеса и предсказания вершит либо сам человек (маг, шаман, колдун), либо одухотворенные им предметы или животные (например, небесные тела и их расположение на небе), а не абсолютная Божественная воля.

Короче говоря, мифологическое сознание — это низшая ступень религиозного сознания. Мир на уровне мифологического сознания «кажется великой демократией: естественные твари и сверхъестественные существа, обитающие в мире, поставлены почти на равную ногу» (Фрэзер Д).

Религиозное же сознание является «плодом длинной интеллектуальной и моральной эволюции». Для религиозного сознания мир иной, в котором действуют сверхъестественные силы, и мир данный, в котором живут люди, разделены. В мире данном существуют наука и прогресс, а невидимые силы существуют только в мире ином. Но для мифологического сознания эти оба мира — иной и данный — слиты воедино.

Наконец, третий смысл веры — это вера «вообще», то есть вера, не связанная с какой-либо мистикой, с какими-либо сверхъестественными силами или ирреальными объектами. Этот смысл веры имеет множество оттенков. Вот некоторые из них.

Верой, не связанной с мистикой, является вера в правильность научных предположений (гипотез, аксиом). Существует еще вера человека в правильность своего дела. Например, ученые верят в справедливость научных выводов, потому что «из наблюдений убеждаются в надежности некоторых логических следствий, к которым они приводят» (Рассел Б.).

Лжеученые тоже верят в успех своего дела, потому что существуют явления, которые наука объяснить не может и т.д.

Человек верит также сообщениям прессы, рассказам друзей и т.п., если из своего опыта убеждается в правдивости такой информации.

Обсудим далее вопросы «несводимости» друг к другу нравственности, разума (научных знаний) и веры.

«Несводимость» означает, что формальными рассуждениями невозможно вывести постулаты одного понятия из постулатов другого. Иначе говоря, при по парном объединении этих понятий получаются предложения, лишенные смысла.

После некоторого размышления нельзя не согласиться с тем, что наука (знание) не может быть ни нравственной, ни безнравственной. То есть прикладное использование результатов научных исследований может быть направлено как во благо, так и во вред человеку, но это не достоинство или недостаток науки, а отражение тех или иных нравственных качеств человека как проводника научных достижений.

В связи со сказанным интересно вспомнить анкетирование ученых, проводимое в 80-х годах «Литературной газетой» под рубрикой: «XX век. Наука и общество». В анкете был вопрос: «Способствует ли само по себе занятие наукой воспитанию высоких нравственных качеств?»

Ответы на этот вопрос были самые разные от: «…не могу вспомнить ни одного действительно выдающегося ученого, который бы отличался низким уровнем моральных качеств» до: «… крупный негодяй тоже может быть ученым». А вот что ответил Виталий Гинзбург (в 2003 году он стал лауреатом Нобелевской премии по физике): «К сожалению, в пределах имеющихся у меня сведений нет никаких оснований утверждать, что занятие наукой способствует воспитанию высоких нравственных качеств. Вместе с тем такой вывод меня самого удивляет».

Удивление это — результат того, что несмотря на несводимость нравственности и науки друг к другу, последняя влияет на первую. Об этом несколько слов будет сказано ниже.

Существует ли научная нравственность?

Итак, наука не может быть ни нравственной, ни безнравственной. А может ли быть нравственность научной? На этот вопрос тоже должен быть дан отрицательный ответ. Это означает, что невозможно научно обосновать тезис о том, что человек должен быть высоконравственным, гуманным и т.п. Всегда могут быть найдены возражения. Вот что говорит по этому поводу Анри Пуанкаре: «Если бы рассуждения могли что-либо сделать, согласие было бы легко достижимо… Объясняйте солдату, сколькими бедствиями грозит поражение и что оно грозит даже его личной безопасности, он всегда сможет ответить, что его безопасность будет лучше гарантирована, если сражаться будут другие».

Разум не может, таким образом, обосновать нравственное поведение человека. Более того, разум может даже подсказать желательность безнравственного поведения или даже преступления. Вот как описывают эту ситуацию Денис Прейгер и Иосиф Телушкин. «Адольф Эйхман и другие нацистские убийцы поступали «разумно и рационально», выполняя приказы вышестоящего начальства и, ради продвижения по службе, посылая тысячи людей на мучительную смерть. Когда средний законопослушный немецкий обыватель закрывал глаза на истребление евреев, когда «простой советский человек» притворялся, «что не замечает», как среди ночи «берут куда следует» его соседей, они поступали совершенно «разумно и рационально», спасая собственную жизнь. И наоборот, те, кто помогал евреям в нацистской Германии или вступился за «врагов народа» в советской России, слыли в обществе «ненормальными». А ведь только они и поступали нравственно, идя наперекор разуму и инстинкту самосохранения!».

Таким образом, против зла разумные доводы неэффективны, так как есть и разумные контрдоводы, которые могут привести к выводу, что совершение зла является не только выгодным, но и необходимым делом. Разум нейтрален — говорят Прейгер и Телушкин -, «это всего лишь инструмент, который может быть использован и во зло и для доброго дела».

О невозможности существования научной нравственности говорит и Эйнштейн. Его мнение интересно тем, что он не просто констатирует невозможность научной нравственности, но и высказывает предположение о причине такой невозможности: «Я не считаю, что наука может учить людей морали. Я не верю, что философию морали вообще можно построить на научной основе. Например, Вы не могли бы научить людей, чтобы те завтра пошли на смерть, отстаивая научную истину. Наука не имеет такой власти над человеческим духом. Оценка жизни и всех ее наиболее благородных проявлений зависит лишь от того, что дух ожидает от своего собственного будущего. Всякая же попытка свести этику к научным формулам неизбежно обречена на неудачу. В этом я полностью убежден».

Как видно из этой цитаты, моральные качества человека («оценка жизни и всех ее наиболее благородных проявлений») зависят, по мнению Эйнштейна, «лишь от того, что дух ожидает от своего собственного будущего». Наука не может точно предсказать будущее. Будущее — это область действия веры. Именно поэтому научная нравственность невозможна. И еще один вывод можно сделать: любая идеология, в задачу которой входит завоевание доверия масс, должна нарисовать для своей аудитории радужные перспективы. Конечно, это относится не только к религии, но и к политике. Наука же здесь ни при чем.

Понятие о нравственности. Вера и нравственность

Понятие о нравственности, нравственном законе присуще всем народам во все времена их существования. Более того, как в физической природе господствует всеобщий и неизменный закон, производящий повсюду порядок и красоту, так и в мире духовном, и в частности в области человеческой жизни, господствует такой же всеобщий и неизменный закон, устанавливающий повсюду порядок и производящий благо. Оба закона имеют основание в святой, всемогущей и благой воле Бога. Но если в физической природе закон осуществляется с необходимостью, то в человеческой жизни он исполняется свободно. Там принужденность и неизбежность, а здесь обязательство (т. е. повеление без принуждения). Свободное или добровольное исполнение обязательств, налагаемых на нас законом или волей Бога, как Творца и как Искупителя нашего, называется нравственностью или нравственной жизнью, точнее – христианской нравственностью.

От добровольного исполнения нравственного закона зависит личное или высшее достоинство человека – лучшее его украшение. Ни высокий ум, ни блестящий художественный талант, ни житейское благоразумие, ни, тем более, физическая сила не в состоянии исправить недостаток человека при отсутствии в нем доброй нравственности. И только доброе направление воли сообщает истинное значение и достоинство остальным способностям (уму, эстетическому таланту и т. д.), а также человеческим произведениям в мире (науке, искусствам, промышленности и т. д.).

Потому-то внимание к религиозно-нравственному учению и жизнь по нему Господь Спаситель назвал единым на потребу (Лк. 10, 42). И апостол Павел пишет: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими и если имею дар пророчества и имею всякое познание и всю веру, а любви не имею, – то я ничто» (1 Кор. 13, 1–2). Он же заповедует христианским женщинам украшать себя «не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценными одеждами, но добрыми делами» (1 Тим. 2, 9—10). Это, однако, не значит, что христианину непозволительны внешние украшения, а означает лишь, что не надо полагать своего достоинства в этих украшениях, что истинное украшение человека – это его добродетели. Поэтому же со всеми своими познаниями в разных отраслях, с различными житейскими делами христианин должен связывать нравственные цели, всегда иметь в виду нравственное значение и все направлять к достижению этого назначения.

В то же время добрая нравственная жизнь доставляет человеку высшее благо или, что то же, истинное счастье. Идея блага неразрывно связана с идеей нравственности. Благо вообще есть соответствие предмета или существа своему назначению или своей цели. Если, например, Бог, обозревши мир после его сотворения, признал его «благим», то это означает, что все было на своем месте и все соответствовало своему назначению. Так как в человеческой природе есть много различных сторон (телесная, или физическая; житейская, или общественная; умственная, или интеллектуальная; эстетическая и т. д.), то для него существует много различных благ и возможны различные виды счастья. Благо для него – пища и питье, утоляющие его голод, благо для него – промышленность и торговля для удовлетворения житейских потребностей, благо – общество, как возможность общения с подобными себе, благо – наука и искусство, удовлетворяющие стремление к истине и красоте. И есть немало людей, расположенных довольствоваться счастьем, доставляемым главным образом этими видами благ. Даже лучшие из нас иной раз останавливаются на каком-либо из названных видов благ, как будто оно есть конечная или главная цель нашей жизни. Не случалось ли нам иной раз есть и пить не так, как заповедует апостол Павел, говоря: «Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» (1 Кор. 10, 31), – садимся за стол, не перекрестившись и не помолившись и забыв, что «человек ест для того, чтобы жить, а не живет для того, чтобы есть», и потому пресыщаемся. Или погружаемся в коммерческие дела иногда настолько, что на интересы духовные и высшие не остается ни времени, ни охоты, ни сил. Успех в делах считаем своим высшим счастьем. Случается также, что в сообществе или союзе с подобными себе (например, в браке, в дружбе) мы останавливаемся, как на самом высшем для человека счастье? А тем более науку и искусство мы ценим много выше их достоинства, к образованию стремимся ревностнее, чем к воспитанию в себе добросовестности и благочестия. Между тем есть у человека высшее благо, в котором заключено и высшее счастье для него. Это высшее благо и высшее счастье состоят в общении с Богом, что достигается добродетельной жизнью. Благоугождая Богу, человек находится в состоянии богосыновства и принадлежит к Царству Божию; а в этом-то и состоит высшее назначение или цель каждого человека и самое основное его благо. В Священном Писании это благо представляется под образом многоценного бисера, ради приобретения которого купец продал все, что имел (Мф. 13, 46). Счастье, доставляемое человеку этим благом, есть, конечно, внутреннее, духовное, невидимое; Царство Небесное есть «правда и мир и радость о Духе Святом» (Рим. 14, 17). За гробом и особенно с окончанием земного века, после Второго пришествия Христова, высшее благо осуществится для благочестивых христиан во всей полноте и откроется видимым образом. Тогда будет достигнута ими полная святость и полное блаженство. В соединении святости и блаженства состоит высшее благо. Псалмопевец говорит: «Я в славе Твоей… буду насыщаться образом Твоим» (Пс. 16, 15). А апостол Павел говорит: «А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его» (2 Тим. 4, 8).

Но мы имеем неложное свидетельство Священного Писания, подтверждаемое и опытом, что людям благочестивым и исполняющим заповеди Божии все благопоспешествует по Божию благоволению и в земной жизни, и во временных предприятиях, и в делах. Господь Спаситель сказал: «Ищете прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам», – все, потребное для жизни (Мф. 6, 33). И по слову Апостола Павла: «Благочестие на все полезно, имея обетование жизни настоящей и будущей» (1 Тим. 4, 8). Наблюдая человеческую жизнь, можно сказать вместе с царем Давидом: «Я был молод и состарился, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба» (Пс. 36, 25).

Надо заметить, что в человеке, как в существе, происшедшем от Бога, есть сильное желание нравственного блага и невольное влечение к нему. Еще языческий философ Платон изображал томление человека об этом благе, как узника о свободе, как странника о своем отечестве. В священных книгах, особенно в псалмах Давида, часто выражается воздыхание души человека и его стремление к высшему благу: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже. Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь перед лицо Божие!» (Пс. 41, 2–3). И апостол Павел выражал желание разрешиться и быть со Христом, т. е. достигнуть за гробом высшего блага (Фил. 1, 23). Та же мысль высказана им в словах: «Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13, 14). Наша жизнь есть на небесах» (Фил. 3, 20).

Таким образом, к указанным выше двум сторонам в понятии о нравственности, к ее закону, содержащему норму жизни для человека и к свободному исполнению добродетели надо присоединить третью сторону, а именно благо, как результат нравственности.

Из понятия о нравственности с очевидностью следует, что она предполагает веру в личного Бога или религию, с которой находится в тесной связи. Потому апостол говорит: «Без веры невозможно угодить Богу; всякому, приходящему к Богу, подобает прежде всего веровать, что Он есть и ищущему Его воздаст» (Евр. 11, 6).

Без веры в личного христианского Бога, без религии нравственность не будет иметь надлежащего основания. Вера в безусловное значение нравственного закона и в его святость по необходимости предполагает веру в Всесвятого Бога, Который не человек, чтобы Ему лгать, и не сын человеческий, чтобы Ему изменяться (Числ. 23, 19), и слово Которого пребывает во веки (Пс. 118, 89; 1 Петр. 1, 25) и есть истинно (Ин. 17, 17; 2 Цар. 7, 28) и свято (Петр. 1, 15; Лев. 20, 7–8).

Без веры в Бога, или без религии, нет основания для нравственной жизни. Но для нравственной жизни мы встречаем много препятствий и испытываем часто недостаток сил. Эти препятствия могут быть устранены и силы восполнены никем иным, как только всемогущим и всеблагим Богом. Первое препятствие заключается в физической природе, – как окружающей нас, так и имеющейся в нашем телесном организме. Физическая природа существует по своим законам, не обращая внимания на жизнь человеческого духа. А наш телесный организм подвержен болезням, страданиям, вообще настроениям, задерживающим духовную жизнь и деятельность. Второе препятствие заключается в самом духе человека, в его воле. Здесь мы ощущаем иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного (Рим. 7, 23); вследствие чего я не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю (Рим. 7, 15, 19). Как же преодолеть человеку все эти препятствия?

Для этого прежде всего необходима вера в премудрого и благостного Бога, целесообразно направляющего течение физической природы и устрояющего человеческие судьбы таким образом, что они служат во благо человеку, содействуют достижению его конечной цели (Иов. 28, 26; 1 Цар. 2, 6, 7; Прит. 20, 24; Мф. 10, 30; 1 Петр. 5, 7; Рим. 8, 28). Необходима также вера в Искупителя, возвестившего и совершающего силой Святого Духа «новое рождение» (Ин. 3, 3) человека и делающего его способным преодолеть «иной закон». Лишь при условии веры в эту всесильную помощь возможны мужество и энергия в следовании этой нравственной задачи. Лишь при опыте союза с Богом и надежде на вечное блаженство возможно радостное чувство и готовность как к совершенной нравственной деятельности, так и к перенесению страданий.

Наконец, без веры в личного Бога не может быть подлинного содержания или качества нравственности, не может быть чистоты и ее высоты. Совершив «хищение» достоинства и чести Божией (Фил. 2, 6) и основывая свою жизнь лишь на самом себе, человек делает себя центральным пунктом своей жизни, и потому уровень его нравственности неизбежно падает и извращается себялюбием, эгоизмом и гордостью. Тогда нравственность уходит далеко от своего идеала, состоящего в самоотверженной деятельности искренней любви. А с ложной любовью к самому себе неизбежно связана и ложная привязанность к миру и рабское ему подчинение. Только при вере в личного Бога, Который есть полное отрицание себялюбия (эгоизма), есть любовь, по слову Апостола Иоанна (1 Ин. 4, 16), и потому и самый высший и достойный предмет желания и человеческого стремления. Тогда человек может отрешиться от себялюбия и научиться истинной любви, а также освободиться от привязанности к миру и служения ему. Лишь перед лицом единого небесного Отца все люди есть братья и сестры. Не напрасно блаженный Августин назвал языческие добродетели «блестящими пороками», хотя они и добродетели, но носят в самих себе разрушительное начало себялюбия.

Как видим из сказанного, вера в личного Бога, или религия, составляет основание нравственности. Религия может быть уподоблена корню растения, а нравственность – стволу и ветвям. Но и религия не может быть истинной, если отрешится от нравственности. Она тогда вырождается в пиетизм, квиетизм, мистику. Потому говорит апостол Иаков: «Вера без дел мертва есть» (Иак. 2, 26). «Не любящий брата пребывает в смерти, потому что заповедь Божия состоит не только в том, чтобы мы веровали во имя Сына Его Иисуса Христа, он и в том, да любим друг друга» (1 Ин. 3, 23). Корень может оставаться живым только в том случае, если из него растут ствол и ветви; так и религия может быть здоровой лишь в том случае, если она постоянно проявляется в нравственной деятельности, в ней развивается и укрепляется.

Тесная связь религии и нравственности объясняется их сродной природой, присутствием в них одинаковых элементов. Истинная религия имеет нравственный характер, и нравственность имеет религиозный характер. В религии есть элемент не только зависимости, но и свободы в отношении человека к Богу. И в нравственности есть элемент не только свободы, но и зависимости человека от воли Божией. Поэтому правильная (православная) вера есть основание истинной нравственности и как бы видимое ее проявление: «Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Иак. 2, 17).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Читать книгу целиком
Поделитесь на страничке

Следующая глава >

ВЗАИМОСВЯЗЬ ВЕРЫ И ЗНАНИЯ КАК ОСНОВА СТАНОВЛЕНИЯ НРАВСТВЕННОСТИ У ОСУЖДЁННЫХ

Опубликовано в 2017, Выпуск № 2(56) Февраль 2017, ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ | Нет комментариев

Агафонов Е.А.¹, Виноградов О.В.²

1,2Кандидат философских наук

Вологодский институт права и экономики Федеральной службы исполнения наказаний

ВЗАИМОСВЯЗЬ ВЕРЫ И ЗНАНИЯ КАК ОСНОВА СТАНОВЛЕНИЯ НРАВСТВЕННОСТИ У ОСУЖДЁННЫХ

Аннотация

В статье на основе идей классической и современной философии анализируется специфика веры и знания как особых познавательных практик. Естественные науки опираются на эмпирический материал, а религиозная вера есть познание сверхъестественного на основе ценностного выбора. Поэтому вера и знание не отрицают, а взаимодополняют друг друга. Показана роль религиозной веры в нравственном исправлении осужденных, а сотрудничество пенитенциарных учреждений с религиозными организациями рассматривается как одно из важнейших направлений гуманизации системы исполнения наказаний.

Ключевые слова: вера, знание, нравственность, религия, церковь, ресоциализация, гуманизация, прогрессивная система наказания, гносеология, онтологические предпосылки познания.

Agafonov. E.A.¹, Vinogradov. O.V.²

1,2PhD in Philosophy

Vologda Institute of Law and Economics FSEP of Russia

RELATIONSHIP OF FAITH AND KNOWLEDGE AS A BASIS FOR THE FORMATION OF MORALS OF CONVICTED PEOPLE

Abstract

Любая сложная, открытая и динамически развивающаяся система сталкивается с различными дисфункциями и трудностями в своем существовании. Подобные противоречия и становятся источником ее дальнейшего развития или реформирования. Так, анализируя различные аспекты современной пенитенциарной практики, В. Южанин отмечает, что зачастую «…деятельность исправительных учреждений не пересекается с интересами осужденных, с выбором ими путей ресоциализации» . Следствием этого становятся не только социальная дезадаптация и распространение тюремной субкультуры, но и противостояние ресоциализации, принудительное исправление и использование преимущественно коллективных форм воздействия. Поэтому именно обращение к субъективно-психологическому фактору позволяет устранить противоречие, возникающее между осужденными и персоналом, гуманизировать отношения между ними. Сегодня необходимо развивать прогрессивную систему отбывания наказания в виде лишения свободы, которая «…предусматривает подготовку осужденного к освобождению с первых дней пребывания в исправительных учреждениях…» . При этом, начальным и важнейшим мероприятием «Школы подготовки осужденного к освобождению» является оказание правовой, психологической и нравственной помощи.

Несомненно, что нравственное воспитание является базовым элементом системы исправления осужденных. В процессе ресоциализации нравственность становится ядром личности, формирует адекватное отношение к добру и злу, уваже­ние к человеку и обществу, собственности, государству и закону. Нравственное воспитание необходимо рассматри­вать как развитие воли, чувств, эмоций, ценностных ориентаций, как состав­ную часть других направлений исправительной работы. Так, привитие навыков правопослушного поведения, сознательного соблюдения за­конов возможно только через формирование нравственной позиции индивида.

В рамках пенитенциарной практики становление нравственности имеет большое практическое значение как основа системы социальной реабилитации осужденного, возвращения обществу законопослушного гражданина, умеющего уважать интересы других людей. За последние десятилетия в уголовно-исполнительной системе создана и успешно функционирует психологическая служба, активно ведется воспитательная работа с осужденными. Одним из путей гуманизации и развития индивидуального подхода в исправительной деятельности является сотрудничество учреждений и органов исполнения наказаний с религиозными организациями.

В начале девяностых годов прошлого века «уголовно-исполнительная система постсоветского времени была абсолютно консервативной и закрытой» , поэтому актуальной задачей было обеспечение доступа священнослужителей на территорию исправительных учреждений. В последствии активно создавались сообщества верующих осужденных, например, православные общины, возводились храмы и мечети. Сегодня религиозными организациями реализуются новые задачи по социальному служению и духовно-нравственному образованию в местах лишения свободы.

Религиозные отношения, удовлетворяющие важнейшие духовные потребности человека, для осужденных играют особую роль. Вера становится опорой, ориентиром в новой непростой, жизненной ситуации, когда индивид в той или иной степени начинает осознавать характер совершенного им деяния, свою вину, специфику примененной к нему судом меры наказания и перспективу провести часть жизни в заключении.

Конечно, становление нравственности возможно и на светской основе, но человеческому разуму трудно следовать абстрактной догме. Сила религии в том, что она, обращаясь к чувствам человека, дает заповеди должного поведения в более доступной для подражания, образной форме. В этом религия близка к искусству, которое также в образной форме ставит различные мировоззренческие проблемы и пытается по-своему решить их. Поэтому оптимальным вариантом развития моральных качеств у осужденных должна стать взаимосвязь веры и знания как различных онто-гносеологических парадигм, познавательных практик.

По утверждению Н. А. Бердяева, большинство философских школ и течений, несмотря на внешние различия, «одинаково признают коренную противоположность знания и веры» . Так, с точки зрения интеллигенции эпохи воинствующего рационализма второй половины XIX века, вера есть лишь пережиток прошлого, а знание – всесильно. При этом, осознанно отрицая религиозную веру, материалисты и позитивисты признавали возможность социализма, прогресса, справедливости, верховенства научного знания и другие явления, которые зачастую не имели положительных, фактических доказательств. Однако, требование доказательства и научного обоснования веры абсурдно, противоречит ее сущности, а «у каждой живой души есть не только научное, но и метафизическое и мифологическое отношение к миру» . Больше того, по мере своего развития наука сама активно преодолевает свои собственные суеверия, пересматривая общепринятые основы знания. Анализу ученых подвергаются новые явления, которые ранее отрицались как сверхъестественные, поэтому философского обоснования требуют сами первоосновы науки.

В силу этого, «наука просто некомпетентна в решении вопроса о вере, откровении, чуде и т. п.» , а попытка подменить веру знанием ограничивает человека, лишает его свободы, оставляя в рамках природной необходимости. Даже философия не может заменить веры, а лишь подводит к ее осмыслению.

Вместе с тем, необходимо отметить, что знание также нельзя подменить верой. Выводы науки, основанные на фактах и положительном опыте, не могут быть опровергнуты какими-либо религиозными идеями или цитатами из священных текстов.

Изучение природного мира, выявление его закономерностей, несомненно, способствует развитию социальной практики и улучшению различных аспектов жизнедеятельности человека, но научное знание, которое отрицает все, несоответствующее фактам и опыту, носит ограниченный характер. Так, Ю. Бохеньский отмечает, что духовную ситуацию в современном мире можно рассматривать как кризис европейского рационального мировоззрения . Наука разрешила множество вопросов, при этом большинство глобальных, «вечных» тем так и остались без ответа. Может быть поэтому сегодня, как и в древности, многие люди придерживаются точки зрения божественного происхождения мира и человека. Для преодоления духовного кризиса необходимо переосмысление роли науки, религии и морали, взаимодополнение научных и вненаучных форм познания.

Традиционно вера понимается как «обличение вещей невидимых» , то есть не данных непосредственно, в физическом опыте. Знание видимых вещей исключает свободу метафизического выбора, а доказательство делает факт неотвратимым и насильственным. При этом, основания знания могут быть различными. Так, эмпиризм сводит его к рационализированному, ограниченному доводами рассудка опыту, в котором нет места чуду. Но опыт святых и мистиков носит такой же фактический характер, как и всякий другой.

Основы знания не могут быть найдены только в дискурсивном, выводном мышлении, они восходят к интуиции, вере. Не только суждения разума, но и интуитивные прозрения, недоказуемые как аксиомы, являются частью исходного, непосредственно данного знания. Так как мы не можем не замечать окружающей природной реальности, знание о видимом, данном нам в чувственном опыте мире принудительно и навязчиво. Невидимый же мир доступен лишь через веру как акт свободного избрания недоказуемой истины. Подобный выбор сопряжен с риском и опасностью, т. к. тайна веры коренится в отсутствии гарантий и доказательного принуждения. Только на основе любви как онтологического и ценностного выбора открывается новая жизнь и иная действительность, поэтому «нужно рискнуть, согласится на абсурд, отречься от своего разума, все поставить на карту и бросится в пропасть, только тогда откроется высшая разумность веры» .

Отсутствие доказательств как коренное, сущностное свойство веры приведено и в Евангелии словами самого Христа. Когда он приходит воскресший к своим ученикам, и они, наконец, убеждаются в реальности всего происходящего, спаситель, отвечая Фоме, произносит: «ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20, 29) . Таким образом, религиозная вера основана на интуитивном чувствовании и мистическом опыте познания Бога, тогда как естественные науки опираются на позитивный эмпирический материал.

По сути своей вера и знание не отрицают, а взаимодополняют друг друга. Законы материального мира неопровержимы, но именно это и определяет возможность сверхъестественного как проявления надприродных сил, находящихся вне компетенции науки. Так, например, смерть Христа это факт определенный закономерностью материального мира. Вера же становится свободным мировоззренческим выбором, через любовь к новой истине открывающим беззаконие смерти и тайну спасения. Парадоксально, но «если бы можно было доказать, что Христос воскрес, то чудо воскресения потеряло бы свой спасительный смысл, оно вошло бы в круговорот природной жизни» .

Таким образом, отрицая противоположность, ограниченность знания и веры, утверждая их беспредельный характер, Н. А. Бердяев отмечает, что «…окончательная истина веры не упраздняет истины знания и долга познавать» . Но неверующие скептики – рабы собственной воли и произвола, поэтому религия становится преодолением индивидуальной чувственности, рассудочности. Так, в отличии от отвлеченного идеализма Гегеля, конкретный идеализм русской религиозной философии апеллирует к мистическому опыту. Вера не отменяет, а просветляет рациональное знание науки и философии, по-своему отвечая на предельные, вечные вопросы бытия.

По утверждению А. И. Осипова, религиозная вера «необходима на всех этапах духовной жизни человека, и она всегда остается выражением духовных устремлений человека, его высших исканий» . Это приобретает особый смысл, когда человек оказывается в кризисных ситуациях, например, отбывает наказание в виде лишения свободы. Приобщение к вере, чаще всего, происходит через доверие к людям, имеющим соответствующий опыт. Постепенно, по мере очищения от греховных страстей чувство доверия перерастает в любовь к новой истине и уверенность в новом знании. На пути богоуподобления «христианин может достичь высочайших вершин познания Бога и тварного мира…, в конечном счете, вера срастворяется со знанием…» . Таким образом, вера начинается не с рассудочного принятия данной кем-то истины, а с осознания своей греховности и искреннего стремления к спасению, исцелению. Только смирившийся, увидевший свое нравственное и духовное несовершенство человек может стать верующим.

Первый шаг на этом пути – отказ от наслаждения страстями не только в делах, но и в мыслях, в сердце. Свои грехи может постичь лишь тот, кто перестал осуждать других и возвеличивать себя, «если же смирение не обретается – бесплодны и бессмысленны все подвиги и добродетели» . В свою очередь, научает человека смирению только искреннее и осознанное стремление к исполнению нравственных заповедей, которое становится каждодневным, кропотливым трудом над собой.

Примером активного систематического взаимодействия УИС с Русской православной церковью является деятельность церковной общины в учреждении ИК-1 г. Вологды. Это женская колония общего режима, существующая около 50-ти лет. В 2003 году на территории учреждения построен храм в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Администрация учреждения содействует деятельности общины, а Русская Православная Церковь активно оказывает осужденным гуманитарную помощь, ведется богослужебная и просве­тительская деятельность.

Результаты этой деятельности отражаются в творчестве самих осужденных, в созданных ими эссе, публицистических статьях и даже стихах. Многие из них впервые задумываются над мировоззренческими проблемами, отмечают, что, придя к Богу, в заключении обрели духовную свободу, счастье и смысл жизни. В образной форме, но откровенно женщины описывают свой непростой путь к вере через сомнения, лень, потери и разочаро­вания.

Религия открывает человеку определенные онтологические и нравственные истины, ценности и нормы поведения, а поддержать оступившегося человека на пути обновления жизни призваны молитва, пост и церковный ритуал. Наградой становится не только умиротворение, внутренняя гармония, чувство еди­нения с Богом, но и обретение новых знаний, стремлений и жизненных перспектив как глубокая мировоззренческая основа ресоциализации осужденного и его дальней­шей адаптации в обществе. Таким образом, вера и знание взаимно дополняют, укрепляют друг друга, поэтому сегодня уголовно-исполнительная система успешно использует тысячелетний опыт церкви в деле нравственного совершенствования человека.

Список литературы / References

1. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества.– М.: Издательство «Правда», 1989. 608 с.
2. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового завета. Издание Саввино-Сторожевского ставропигиального монастыря, 2006. 1296 с.
3. Бохеньский Ю. Духовная ситуация времени // Вопросы философии.– 1993.– № 3. – С.94–98.
4. Куршук Е. Тюремное миссионерство // Преступление и наказание.– 2014.–№ 11.– С. 35–36.
5. Осипов А. И. Путь разума в поисках истины. (Основное богословие.).– М.: Даниловский благовестник, 1997. 330 с.
6. Южанин В. О прогрессивной системе отбывания наказания в виде лишения свободы // Преступление и наказание. – 2014.–№ 11.– С. 17–19.

Список литературы на английском языке / References in English

Вера является одной из основных духовных потребностей человека. Она выражена в принятии событий такими, какими их хочется воспринимать, в способности оценивать реальность из глубин человеческого существа.

Вера и религия

В нашем сознании неразделимо существует ассоциация веры с религией. Но это не значит, что, говоря о вере, мы говорим и о религии. Например, в английском языке можно встретить два слова: faith и belief. При изучении английского важно отмечать такие лексические особенности, как употребления слов с одним значение, но разной смысловой нагрузкой. Это касается и вышеприведенных слов. Так, faith означат веру религиозную, а слово belief, определяет веру как теоретическое убеждение.

Философия дает более широкое понятие веры. В этом случае, она не обладает сакральным, содержанием. Обычный пример из жизни, когда вы наблюдает, как ребенок хорошо лазает по деревьям, и верите, что в будущем он станет известным альпинистом. Разве в этой ситуации вы считаете себя пророком? Конечно, нет. Но ваше убеждение, что этот ребенок должен стать альпинистом, покоится на определенной настроенности души. Это и есть вера.

«Верить» не является тем же, что и «признавать что-либо за истину». Вера это что-то более творческое и жизненное.

Многие вещи мы считаем истинными. Как, например, геометрические теоремы, таблицу умножения, географические данные, различные формулы, установленные исторические факты, законы логики. Мы абсолютно уверены, что они отличаются достоверностью. Они спокойно используются нами в жизни. Впрочем, мы это и делаем уверенно и успешно. Мы путешествуем, строим дома, наблюдаем природу, спорим, доказываем, составляем графики и принимаем лекарства!..

В итоге кажется, что все можно подтвердить. В данной ситуации рано говорить о вере. Русский философ И. А. Ильин утверждал, что под словом «верить» нужно понимать что-то большее, чем признание истины. О вере идет речь тогда, когда истина воспринимается глубиной души человека. Вера там, где на нее отзываются могучие и творческие источники духа.

Многие духовные способности формируются одновременно с внутренним миром человека, с человеческой субъективностью. Одной из таких способностей является дар познания, другой – готовность верить, третьей – ощущение нравственного отношения к реальности.

Согласно мнению И. Канта, каждый из таких элементов самостоятелен, для философии стоит задача в то, каким образом освободить каждую способность от другой. В реальности знание может оказаться ущербным так, как к нему добавляют веру, маскирующуюся под знания или нравственность, она ищет основания в утилитарной рассудительности, и т.д.

Каждая способность должна проверяться исходя из ее собственного критерия. Знание проходит проверку на научность, нравственность – на безусловную обязательность, вера – на способность обнадеживать нравственность. В результате этого можно составить вопросы, как: подлинно ли я знаю, подлинно ли обязан, подлинно ли верю?

Духовный опыт человека выступает как основа веры. Святыню невозможно приобрести, ее также нельзя взять напрокат. Ее обладание, это результат страданий. Глубокие переживания, жизненная практика подтверждают прозрение человека.

Трудно представить, например, Жанну д’Арк отрекающейся от идеалов спасения Франции. Можно ли рассуждать о декабристах, что они обесценили судьбу родной страны? Способен ли великий ученый отрицать ценность знания? Однажды приобретя святыню, человек никогда больше от нее не отречется. Она остается с ним в любой ситуации, в пустыне, в тюремной одиночке, в снежной буре, на смертном одре. Лишение человека веры — это равнозначно его убийству. Нельзя отторгнуть то, что является сердцем человека.

Представления о разницы веры и знания

Известный немецкий философ К. Ясперс писал о том, что вера и знания отличаются. Однако, существует главный вопрос относительно этого высказывания: в чем состоит это отличие? В философии на этот счет есть три разных представления. Одними учеными признается верховенство знания, при этом ими отрицается вера. Другие настаивают на преимуществе веры и отвергают достоинство знания. Третьи исходят из равноправия знания и веры.

В течение многих столетий господствовало первое представление. Люди были зачарованы научными успехами. Они считали, что не существует ничего, что могло бы быть выше знаний. Веру чаще всего считали слепой, тем самым подчеркивая, что она не может быть соперником точных знаний. Однако окончательно заменить веру знанием невозможно.

Вера и знание являются достояниями человека. Каждое из них дорого человеку по-своему. Позже стало известно, что даже самые сильные сторонники знания, готовые отказаться от всего, что не соотносится с разумом, тем не менее не могут изжить в себе веру. Какие бы знания не имел человек, у него всегда остается место для веры, так как не все может быть научно обосновано.

Сама вера также недоказуемо теоретически. Такая постановка вопроса – можно ли научно обосновать веру? – вообще обнаруживает непонимание ее. Можно предположить, что есть некий человек, который верит в наступление светлого будущего или Царство Небесное.

Есть ли какая-нибудь вероятность доказать правомерность такой веры. Ее, конечно, не существует. Ведь сама по себе вера – это определенное состояние души. Конечно, верующий может привести некоторые аргументы, чтобы обосновать свою веру.
Можно, допустим, сказать, что о приходе лучезарного грядущего мы прочитали в серьезном трактате или что истоком нашей веры, служит наш собственный оптимизм. Но тем не менее доказывание истинности веры психологически нелепо.

Русский философ Н. А. Бердяев справедливо считал, что требование «научной» веры, замена веры знанием приведет к отказу от свободы, от вольного подвига. В действительности, нередко вера сопряжена с подвижничеством. Унизительным требованием для человека выступает заявление о том, что веру необходимо заменить знанием. Ни одна наука и ни одно философское учение не способно дать веру или заменить ее собою.

Все, что они могут, это подвести к ней. При этом вера также не может устранить знание. С помощью веры невозможно решать вопросы истории, химии, политической экономии, физики. Невозможно опровергать выводы науки с помощью текстов Священного Писания. Если вера – это свободный подвиг, то научное знание – тяжелый долг труда, возложенный на человека.

Вера и знания, являясь феноменами, имеют существенные различия. Даже человек несклонный к философскому анализу, способен обнаружить психологически противоположность того и другого. Вера свободна, а знание принудительно. Любой акт знания имеет обязательность.

Нельзя отрицать такой очевидный факт, что дважды два будет четыре. То, что было доказано мне, уже неотвратимо. Иначе обстоят дела с верой. Она не предоставляет гарантий. Можно верить в удачу, в Бога, в жизнь после смерти, в любовь с первого взгляда. Не существует точных доказательств в пользу этих верований. В дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть. Он преодолевает любые предустановления.

Доказательство бытия Бога не является условием для человеческой веры в Бога. Все божье существо для верующих одухотворено мыслью о Верховном существе. В этой связи можно говорить о том, что человек нередко отказывается от доводов разума при вхождении в веру.

Например, ребенок умирает. Врачи не могут помочь и говорят о безнадежности положения. Но мать ребенка не может смириться с приговором. Ей трудно допустить такое предположение. Она верит, что дитя выживет. Здесь все поставлено на карту. Однако, что было бы со всеми нами, если бы мы не обладал и способностью верить…

Исторические примеры твердой веры

Кроме Н. А. Бердяева, К. Ясперс также видел различия между верой и знанием. Он считал, что отстаивание собственных взглядов Дж. Бруно было основано на его вере. В то время как для убеждений Г. Галилея основанием служили знания. Они находились в одинаковом положении.

Суд инквизиции, угрожая смертью, требовал от ученых отречения от провозглашенных ими взглядов. Дж. Бруно был готов отказаться от нескольких не имевших для него решающего значения положений своего учения. Остальные взгляды для него были священными, поэтому он не отказался от них. В результате его постигла смерть мученика.

Как противоположность Дж. Бруно выступает Г. Галилей. Он все-таки отрекся от утверждения, что Земля вращается вокруг Солнца, из-за чего появилась меткая острота, якобы ученый затем заключил: «И все-таки она вертится!»

Разница этих двух примеров состоит в том, что для Г. Галилея не было принципиальной разницы в том, что с ним согласятся или нет, так как не изменим тот факт, что Земля действительно вращается вокруг Солнца. Знания – это истина, которая существует без человека.

Случай с Дж. Бруно – иной. У него не было окончательных доказательств. Однако была вера. Стоило ей ослабнуть, как все могло погибнуть. Невозможно было, даже из соображений чисто практических, отступить от этой веры. Для оправдание собственной веры, мученику приходится взойти на костер. История философии знает и других подвижники веры. Например, Сократ или Боэций. Философскую веру они подтвердили ценой мучений и даже жизни.

Известны многие попытки мыслителей и ученых дать определение понятию «вера». Некоторые из них содержат зерно истины, но ни одно из них не является вполне нейтральным. Каждое опирается на определенную концепцию, предполагает определенную точку зрения. Вера – это глубочайшая заинтересованность и столь же глубочайшая приверженность, она есть последняя, окончательная и главная ставка человека, причем ставка человека в мире неясностей.

Вера как нравственная категория

Вера может быть оценена как нравственная категория только с религиозной позиции. Вера включает сознание, приятие и переживание факта существования Бога, Его бытия творческого и господствующего по отношению ко всякому иному бытию, Его промыслительной связи со всяким творением и, прежде всего, личностной связи со всяким личностным (то есть имеющим свободу и самосознание) бытием. Со стороны личности эта связь с Богоми со всеми Божественными реальностями обеспечиваетсяименно религиозной верой,которая, в силу этого, имеет и нравственное содержание.Апостол Павел называет веру одним из духовных даров. Как всякий другой дар духовный она является одновременно плодом духовной работы. Но в начале вера раскрывается как некое богодарованное свойство – готовность к узнаванию сверхземных объективных реальностей, готовность, превышающая искаженный земной разум и чувства. В этом отношении любая вера, готовая принять небесный религиозный опыт, без его актуального переживания, представляет собой интеллектуально-психологический подвиг.Ибо земномууму естественно соглашаться только с земнымиреальностями. Здесь же проявляется и любовь: в готовности отвергнуть то, что противоречит веры, ради Того, в кого веришь. Вера есть орган мистической интуиции,которым познается Бог и осуществляется онтологическая связь с Богом. Психологизм не является ее сутью. Религиозное сознание признает прежнее безрелигиозное как умственно и нравственно ущербное. И это не только потому, что вера возрождает нравственную жизнь несравненно более высокого качества, но и потому, что сама вера отчасти вызывается к жизни нравственными предпочтениями. Познание Бога верою осуществляется с соблюдением заповедей (1Ин.2,3). Этические понимания и жизненные реализации их как бы раскрывают и расширяют орган души, ответственный за веру. И когда вера из потенциального дара открывается как действующая, разум начинает работать творчески, извлекая из любой ситуации ее верный духовныйи нравственный смысл. (исцеленный слепорожденный (Ин.9:1-38); равноапостольский князь Владимир). Со стороны человека вера является главным условием по-настоящему духовного и нравственного возрождения, совершаемого Богом. Речь идет не о душевной вере (психологизм) или интеллектуальной. Подлинно плодотворная вера в Бога может стать духовно и нравственно значимой, когда это живая вера в Бога, открывшегося человекам, то есть в Пресвятую Троицу, открытую, прежде всего, через Иисуса Христа. Такая вера может родиться и возрастать только на основании правды Божией, преимущественно возвещенной в Евангелии. Вера как уверенность есть согласие без сомнений с догматическим учением Церкви. Доверие Богу открывается как несомненное переживание того, что в Боге все – правда и поэтому – готовность исполнить все, что Богом предлагается лично (Ной, Авраам). Верность – это предельная самоотдача, преданность, достигающая высот только в религиозной жизни. Вера является еще и условием спасения.