Европейский союз становится больше, открывая двери постсоветским странам. И чем больше в нем государств с разной историей, культурой и материальным благосостоянием, тем больше разобщения в системе единых ценностей и свобод. Мы убедились в этом, став свидетелями того, как по-разному отнеслись страны ЕС к наплыву беженцев из Сирии. Значит ли это, что ЕС необходимо приостановить принятие новых членов? Нет. Это значит, что на пути к евроинтеграции европейские ценности, которые прочно связывают между собой страны ЕС, должны быть приняты и осмыслены всеми нациями.

1. Семья

Институт семьи в Европе, как и во всем мире, очень изменился. Этому способствовало уравнение в правах мужчин и женщин, лояльное отношение к матерям-одиночкам, легализация однополых браков. Несмотря на то, что форма и содержание семьи изменились, для европейца она осталась главной ценностью. 84% жителей Европы говорят о том, что семья для них важнее друзей и работы.

Рождение ребенка уже не является обязанностью европейского гражданина перед обществом. Многие супруги принимают решение не заводить детей. Это воспринимается, как норма, но приводит к старению нации. Поэтому ЕС выигрывает, привлекая страны с более консервативным отношением к семье – такие как Украина, Грузия и Турция.

Приятно знать, что и для украинцев семья важнее карьеры. Так считают 65,3% наших сограждан, и в этом мы единомышленники с другими европейскими нациями. Но все равно в Украине снижается рождаемость: в 2015 году она сократилась на 13,5%, по сравнению с 2014 годом. По количеству разводов Украина находится на третьем месте в Европе: распадаются до 40% браков. Утешает то, что эти цифры свидетельствуют не столько о крахе института украинской семьи, сколько о провале социальной политики. Значит, нам есть над чем работать.

2. Работа

58% европейцев считают, что работа очень важна в их жизни. По значимости она уступает только семье. Тем не менее, отношение к работе напрямую зависит от материального благосостояния нации: чем богаче страна, тем менее важна работа для граждан. В развивающихся странах люди готовы засиживаться на своих рабочих местах допоздна, чтобы добиться более высокого уровня жизни. Именно для этих стран характерно убеждение, что трудолюбие – главное качество человека. В то же время в Исландии, Дании, Швеции, Великобритании и Франции мало желающих работать сверхурочно.

Интересная тенденция наблюдается в Польше: ее граждане активно выезжают на работу в более развитые страны ЕС. Дефицит кадров внутри страны восполняется за счет трудовых мигрантов – в основном из Украины. Это говорит о том, что поляки уже не готовы браться ради денег за любую работу.

В то же время украинец сейчас очень дорожит своей работой. В условиях экономического кризиса и военных действий он боится остаться без места. Сверхурочно готовы трудиться 50% наших соотечественников. Только 23% опрошенных уверены, что без труда найдут новую работу с достойным уровнем зарплаты.

3. Общество

Европейское общество построено на принципах честности и доверия. Мы привыкли думать, что здесь не прячутся от налогов, избегают финансовых махинаций и не ездят «зайцем» в общественном транспорте. Но общественные нормы тоже отличаются в разных европейских странах. Рассмотрим эти отличия согласно таким критериям:

• Взаимное доверие

Речь идет о доверии людей друг к другу и к окружающей их информации. Согласно данным социологических исследований, самые доверчивые европейцы живут в Дании, Исландии, Норвегии и Нидерландах, а самые подозрительные – на Кипре и в Турции. На уровень доверия в обществе, в первую очередь, влияет экономическое благополучие в стране. Чем выше материальное положение населения, тем больше граждане доверяют государственному руководству, средствам массовой информации и друг другу. Хотя бывают исключения. Например, в Австрии, Люксембурге и Бельгии общество менее склонно к доверию, несмотря на высокие показатели уровня жизни в этих странах.

• Отношение к эмигрантам

В вопросах эмигрантов в Европе есть две проблемы: трудоустройство и ассимиляция. Допустим, на Мальте, в Венгрии, Грузии, на Кипре и в Великобритании только треть населения готова мириться с эмигрантами, и то до тех пор, пока всем хватает рабочих мест. Вопросы включения эмигрантов в общество вызывают еще больше споров. В Западной Европе считают, что эмигранты должны перенимать европейскую культуру, в Юго-Восточной (Кипр, Косово, Румыния, Греция, Болгария) к проявлению национальных отличительных черт относятся лояльнее.

• Защита окружающей среды

Экологические катастрофы пугают всех европейцев, поэтому широкой популярностью пользуются программы по защите окружающей среды. Например, 60% жителей Голландии уверены, что экологические катастрофы можно предотвратить, если снизить влияние человека на природу. А на Кипре 98% населения уверены, что масштабная экологическая катастрофа угрожает планете в ближайшем будущем.

В Украине уровень доверия в обществе за последние два года значительно снизился. Результаты социологического исследования «Конфликт в медиа и медиа в конфликте» говорят о том, что только 1,3% наших сограждан доверяют государственной власти. 78% опрошенных не верят СМИ. Только 40% украинцев лояльно относятся к внутренним мигрантам, таким как переселенцы с Донбасса, опасаясь роста преступности и уменьшения количества рабочих мест. Сохранность окружающей среды также важна для наших сограждан. Тематический опрос был проведен фондом «Демократические инициативы». По его данным, 59% украинцев главной экологической проблемой считают бытовые отходы. Но только 27% опрошенных считают, что защита окружающей среды – необходимая часть устойчивого экономического развития. Видимо, в наших реалиях вопросы экологии пока стоят на втором месте.

4. Политика

Для Западной Европы характерно убеждение, что демократия – лучшая форма государственного правления. Но чем дальше на Восток, тем слабее демократические позиции. Поддерживают авторитарное лидерство в Косово и Беларуси. Беларусь до сих пор считается последней диктатурой в Европе. Интересно, что только жители Нидерландов, Швейцарии и Великобритании полностью довольны политическими системами в своих странах.

Украинское общество поддерживает демократию, как форму политического правления. В то же время наши сограждане готовы к политическим реформам. 52% украинцев положительно относятся к децентрализации власти.

5. Религия

Религия занимает важное место в системе европейских ценностей. Например, в Албании, Косово, Беларуси, Грузии, на Кипре и в Греции 90% населения считают себя верующими. Атеизм в европейской практике – редкость. Только 18% населения Франции считают себя атеистами, и это самый большой показатель в Европе. Но религиозные убеждения здесь отличаются друг от друга. Для Турции и Мальты характера несокрушимая вера в ад и рай, тогда как жители Дании, Швеции, Испании и Португалии скептически относятся к идее загробной жизни. Жители Норвегии, Дании, Нидерландов также меньше всего верят в силу религиозных талисманов и оберегов.

В Украине, по данным исследования агентства Gallup International, 71% населения считают себя верующими, но лишь немногие регулярно посещают церковь. Атеистов в стране не более 3%.

В европейском обществе, как и в любом другом, есть свои недостатки. Но система европейских ценностей направлена на то, чтобы сделать жизнь комфортной для всех людей. И нет ничего плохого в том, чтобы стремиться к такому обществу и перенимать положительный опыт других европейских стран.

Запад видит в России врага, потому что у неё «неправильные» ценности

Логика, как видим, здесь не ночевала. Налицо диссонанс между подлинным смыслом произносимого и объективной реальностью.

Но оставлю в стороне логику и сравнительный анализ показателей подлинной агрессивности НАТО, в одностороннем порядке расширяющего свое влияние в направлении российских границ, и России, вынужденной в ответ приводить в действие свои оборонные системы.

Перейду к главному — к вопросу о том, каковы же на самом деле подлинные ценности современной Западной Европы, в том числе — в сравнении с ценностями российскими.

Вера телевизору как самый простой способ обрести опору

Смею утверждать, что сознание большинства граждан современной России, отказавшейся от «социалистической» идеологии и не прибившейся ни к одной сколько-нибудь надежной доктрине, куда свободнее (в том смысле, что меньше заштамповано) сознания среднестатистического западного человека.

Постсоветский человек в массе своей находится в состоянии затянувшегося и во многом самостоятельного поиска новой мировоззренческой доктрины. В результате же отсутствия в России однозначно привлекательной для большинства граждан идеи (откуда ей взяться, если такой идеи сегодня в РФ нет и у элит) постсоветский человек вынужденно прибивается к одной из четырех групп.

Первая группа (самая большая) граждан предпочитает верить российскому телевизору и, следовательно, доморощенным штампам.

Вторая группа предпочитает не верить российскому телевизору, но верить при этом телевизору западному с его изощренной казуистикой.

Третья группа не верит никому и, в отсутствие веры, маргинализуется или скатывается в банальное потребительство.

Наконец, четвертая группа граждан мечется между множеством телевизоров и с готовностью принимает любую идею, которая кажется им приемлемой в данный момент времени.

Словом, в современной России мы видим плюрализм в действии, который, с одной стороны, предоставляет людям свободу выбора, с другой — не избавляет их от неизбежного погружения в хаос бессмысленных интерпретаций происходящего.

Иное дело — человек западный, которого лишили свободы выбирать, но убедили в том, что он свободен, как никто другой. За долгие годы борьбы с «мировым злом» (в чем бы оно ни выражалось — в коммунизме или российском «империализме») его приучили верить исключительно своим СМИ. Более того, заставили верить в то, что свои, евро-американские масс-медиа профессиональнее и правдивее каких-либо других.

Западного обывателя убедили в том, что любая информация или позиция, не вписывающаяся в утверждаемую Вашингтоном, Лондоном и Брюсселем картину мира, — суть ПРОПАГАНДА.

Замечу, что такие стержневые для западного человека понятия, как «свобода», «демократия» или «прогресс» сейчас затасканы и дискредитированы. И, например, европейцы (как люди, менее заштампованные, чем американцы) начинают переходить на иную, более удобную в процессе манипуляций массами терминологию. В частности, одной из важнейших категорий мировоззренческой сферы современной Западной Европы стал упомянутый нами термин «пропаганда».

Сегодня эта категория находится на пике своей актуальности. И не беда, что она давно утратила подлинный смысл, превратившись в штамп и жупел. Важно, что этот штамп функционален, универсален, а потому эффективен с точки зрения достижения целей информационной войны. Он позволяет маркировать с выгодой для себя все что угодно, включая императивы Канта.

Центральной же категорией-идеологемой для западноевропейских полиси-мейкеров стал симулякр «ЕВРОПЕЙСКИЕ ЦЕННОСТИ». (с моей точки зрения, это любимый термин, например, канцлера Германии Ангелы Меркель).

Западные ценности — навязываемый миру «идеал»

При помощи вброса категории «западные ценности» (подразумевается — «ценности цивилизованного мира») в мировое информационное пространство Запад решает некую смысловую коллизию. Так, если современная Россия не имеет официальной национальной идеи (более того, на уровне официоза она всячески демонстрирует приверженность либеральной, то есть прозападной идеологии), то как можно вести против неё идеологическую борьбу?

Так Запад и не объявляет России войну по идеологическому признаку, как раньше. Он обвиняет РФ в том, что у неё «неправильные ценности». Что как бы и дает Западу моральные и прочие основания для наступления на Россию по всем возможным направлениям.

При этом западные идеологи и интеллектуалы, если предложить им расшифровать понятия «американские ценности», «европейские ценности», «западные ценности» и т.п., как правило, назовут с десяток расхожих штампов, давно утративших изначальный смысл.

При расшифровке, например, термина «европейские ценности» вам назовут прежде всего все ту же «демократию». Еще — «свободу перемещения», «сильное гражданское общество», «приоритет права», «политический плюрализм», «систему социальных гарантий» и «толерантность». Эти «ценности» чрезвычайно возбудили, например, Украину, свихнувшуюся на «евроинтеграции», а также миллионы ставших мигрантами граждан прочих отсталых стран.

Разумеется, никто не объясняет украинцам или кому-либо еще разницу между подлинной ценностью и симулякром идеала. Напротив, расхождение между словом (например, «демократией») и делом (тотальным подавлением инакомыслия и организацией свержения законных режимов в неугодных странах) стало одной из важнейших технологий, позволяющих Западу расширять пространство своих «ценностей».

Понятно, что симулякр демократии лучше конкретной резни в какой-нибудь Сирии, а реально действующая система социальных гарантий лучше нарастающего олигархического беспредела на той же Украине. Но Россия ведь — не Украина, и тем более не разоренная Ливия или Сирия, чтобы чохом поменять свои ценности на чужие.

Да и телевизор в России работает несравненно лучше, чем на той же Украине, объясняя гражданам РФ кое-какие их преимущества.

Два мира — два образа жизни

В одной из своих статей автор этих строк уже обращался к сравнительному анализу двух ценностных систем — российской и западноевропейской. Сейчас же, для доходчивости результатов этого сравнения, предлагаю взглянуть вот на эту таблицу.

Современные западноевропейские ценности	Ценности российской цивилизации
глобализм	многополярный мир
универсальность	самобытность
прогресс без ограничений	движение вперед без разрушения старого
мультикультурализм	духовное развитие
политический плюрализм	соборность
сильное гражданское общество	солидарное общество
агностицизм и атеизм	вера (традиционные религии)
приоритет нетрадиционных религий	приоритет традиционных религий
гендерное равенство (феминизация мужчин и маскулинизация женщин)	сохранение гендерных различий и традиций
однополые браки	традиционная семья
поддержка ЛГБТ в ущерб традиционному большинству	признание нетрадиционной сексуальной ориентации анормальностью
ювенальная юстиция с правовой защитой детей от родителей	исключительное право родителей на воспитание детей до определенного возраста
индивидуализм	различные формы коммунитарности
свобода как максимальный отказ от социальных табу	свобода как приближение к (Божественному) идеалу
там, где закон, там и справедливость	справедливость выше закона
формальная толерантность	подлинная терпимость
политкорректность	Правда
транспарентность	открытость — в смысле честность
свобода прессы	достоверность прессы
Стыд	Совесть
приоритет частной собственности	все виды собственности равны
право на одностороннее применение силы во имя демократии	Ненасильственность
социальные гарантии для всех	социальные гарантии для всех

Приведенный здесь список ценностей можно продолжить (я не затрагивал здесь, к примеру, разные трактовки истории Второй мировой войны и вообще — мировой истории), но ход нашей мысли, а также характер и масштаб принципиальных различий между двумя ценностными системами, я думаю, ясен.

Как видим, разница в ценностях между Западной Европой и Россией — по всем пунктам, за исключением последнего. Вот уж разошлись пути, так разошлись…

Критики представленной здесь позиции наверняка заметят, что перечисленные в правой колонке таблицы «ценности» — это, скорее, декларируемые идеалы, а на деле в современной России степень потребительства ровно такая же, как в Западной Европе. И воруют и врут в нашей стране еще больше, чем на Западе. И солидарного общества в России нет, а есть олигархическое государство. И со справедливостью есть проблемы.

Действительно, многого из перечисленного сегодня в России по факту не существует. Но в том-то и дело, что приведены в ней не столько нынешние российские ценности (пребывающие в состоянии эрозии во многом по причине их целенаправленной прозападной перекодировки), а «ценности российской цивилизации», составляющие имманентное содержание цивилизационного кода нашей страны. Кода, от которого Россия частично отказалась в советское, а затем и в новорусское время, а сегодня стремится если не восстановить, то по меньшей мере взять за основу при наметившемся развороте к новой стратегии развития.

Период новоевропейской культуры охватывает время с XVII по 80-е гг. XIX в. Она возникает на основе нового — буржуазного — способа производства, который сам затем испытал на себе мощное и многообразное воздействие важнейших ее духовных образований и факторов.

Для Западной Европы XVII в. — это век окончательного становления капитализма, предпосылкой чему были великие географические открытия XV-XVI вв., освоение европейской метрополией практически всех частей света, планеты в целом. Далеко в прошлое ушел античный образ жизни, основанный на полисной социальной и политической структуре, созерцательном отношении к миру (и соответствующем ему мироощущении). Преодолевалась средневековая натуральная система хозяйства, жесткая сословная иерархия.

Невиданно расширялись мир и кругозор человека. А. Ф. Лосев отмечал, что новоевропейская культура является культурой буржуазнокапиталистической, основанной на частном владении. На первом плане здесь находится индивидуум, его власть, его самочувствие. Субъект стоит над объектом, человек объявлен царем природы.

Важнейшую роль в приходе, утверждении новых идей и чувств, сменивших эсхатологическое и аскетическое мироощущение Средневековья в целом оптимистическим и антропоцентрическим настроением духа, сыграли массовые народные движения эпохи позднего феодализма и Реформации (XV — первая половина XVI в.), которые можно рассматривать как пролог буржуазных революций XVII-XVIII вв. Складывались нации, вместе с ними — национальные отношения, национальные государства и национальные культуры.

Буржуазный способ производства, изобретение мануфактуры, а затем и промышленности, преодоление патриархальных и феодальных форм хозяйствования означали колоссальный шаг человечества в развитии его сущностных, творческих сил, в увеличении его власти над внешним миром. С развитием частного владения коренным образом преображались, преобразовывались первобытные, примитивные формы связи между человеком и природой. Эти связи становились все более прочными и крепкими, но все более сложными и опосредованными.

Раннебуржуазная культура отличается от культуры развитого капитализма, тем более от культуры современного нам общества. XVII в. не знал еще такой порабощающей власти отчуждения, таких глобальных последствий одностороннего, антигуманного развития техники, которые принесли с собой последующие столетия. Человечество не пережило еще мировых войн, не успело подойти к грани самоуничтожения, не ужаснулось еще плодам своего собственного прогресса, результатам слепой погони за слишком земными благами и приобретениями. Мироощущение, миросозерцание эпохи — эпохи Декарта и Спинозы, Ньютона и Лейбница, Рембрандта и Рубенса, Мильтона и Мольера — в целом было оптимистическое, не отвергающее, а принимающее мир, проникнутое верой в возможность его разумного переустройства и совершенствования.

Жестокости века: войны и междоусобицы, голод и эпидемии, насилие и кровь не отменяли мажорности как доминирующей тональности времени, несущего с собой, и это остро и глубоко переживалось во всех классах и слоях общества, шквальный ветер грандиозных перемен, широчайших преобразований и преображений жизни.

Жизнеутверждающая, гуманистическая доминанта сознания была наследована XVII в. от предшествующего времени — от эпохи Ренессанса, от великих идеалов Возрождения (XIV-XVI вв.). Поиск человеческой индивидуальности — лейтмотив ренессансной культуры — был продолжен, но приобрел теперь совершенно новые черты, под влиянием новых факторов.

Важнейшим из них становится наука, стремительно входившая в жизнь европейцев как особый социальный институт, естественное и необходимое условие нормального функционирования и развития всей системы общественного производства. Государство принимает на себя все большую и большую часть забот об этом виде деятельности. Из затворника-одиночки, каковым был исследователь природы во времена доктора Фауста (XV в.), естествоиспытатель XVII в. становится уже «легальной» фигурой в обществе, хотя его отношения с государством и церковью нередко остаются сложными.

Научное знание поднимало на качественно иной уровень систему общественного сознания в целом. Наука выступала как носитель и выразитель в духовном мире человека, в его культуре объективного, общезначимого содержания, равно обязательного для всех независимо от классово-сословных, национально-расовых или каких-либо иных различий между людьми.

В истории освоения мира человеком XVII в. такая же великая веха, как рубеж VII-VI вв. до н. э., когда в Восточном Средиземноморье происходило становление эллинской культуры. Научная революция XVII в. отличалась небывалой силой и стремительностью. Весьма примечательно, что она началась в математике и механике, объединив в себе два ствола точного знания: аксиоматически-дедуктивное и опытное (экспериментальное). Эксперимент как орудие и метод познания принципиально отличает современную науку от античной и средневековой форм теоретического знания. Человек-экспериментатор ставил себя уже в совершенно иное положение по отношению к окружающему миру, чем античный мудрец-философ или средневековый «чернокнижник»: из созерцателя и наблюдателя происходящих явлений он становился испытателем природы, понуждая ее подчиняться своей воле и именно так раскрывать свои тайны.

Научная революция XVII в. и предшествующие ей великие географические открытия (конца XV-XVI вв.) широко раздвинули перед людьми горизонты пространства и времени. Для средневекового человека мир был узок и тесен, он ограничивался непосредственным местом проживания (для феодальной знати — пределами вассального владения). Только Крестовые походы (XI-XII в.) вывели европейцев в другие, «нехристианские» земли. Узости географических представлений соответствовала и узость исторического сознания: ведь мир, согласно Библии, насчитывал лишь несколько тысяч лет.

Сначала каравеллы Колумба и Магеллана, затем телескоп Галилея и микроскоп Левенгука открыли изумленному взору человека макрои микропространство, несоизмеримые с его обычным опытом и представлениями. Геология и биология (хотя в XVII в. они только зарождались, и их главные достижения были еще впереди) накапливали все больше и больше материала, полностью и окончательно разрушающего библейские границы времени. Но уже в середине и во второй половине XVII в. пространство и время становятся особым и очень важным теоретическим объектом науки и философии (Ньютон, Лейбниц, Кларк).

Становление науки, постепенно все более плотное вхождение ее в ткань общественной жизни лишь завершило собой становление рационализма как отличительной черты образа мысли и образа жизни человека Нового времени. Рационализм входил в массовое сознание и был совместим в тех исторических формах с христианско-католической религией, с ее учением о разумности сотворенного Богом мира. В массовом сознании рационалистическая тенденция проявляла себя как явное преобладание здравого смысла над авторитарным догматизмом и мистическим упованием на сверхъестественное, что было так характерно для духовной жизни Средневековья.

Сказанное, как уже отмечалось, не означает, что новоевропейское сознание и раннебуржуазная культура были атеистическими. Христианская религия и церковь как до, так и после Реформации (XVI в.) отнюдь не теряли и не ослабляли своих позиций. Они продолжали играть весьма существенную и даже возрастающую роль — и не только в духовной, но и в общественной, политической жизни этого яркого и бурного времени. Можно даже сказать, что религия из сферы личной жизни все больше и больше перемещалась в сферу государственной, гражданской жизни, а на уровне теоретического сознания, взаимодействуя сложным и противоречивым образом со свободомыслием философии и науки, деформировалась в «компромиссные» идеологические и мировоззренческие формы — пантеизм и деизм (где Бог либо отождествлялся с природой, либо значительно ограничивался в своих функциях по отношению к ней).

Сказанное о гуманистической доминанте не означает, что в новоевропейском сознании и культуре произошло какое-либо смягчение или приукрашивание «варварства» того времени: жестокость, зло, насилие, войны, в том числе и гражданские, на годы, а то и десятилетия, опустошали целые страны, приносили неисчислимые беды и страдания десяткам и сотням тысяч людей. Войнам сопутствовали голод и эпидемии. Но эсхатологических предчувствий они уже не порождали. В психологии масс преобладала вера в возможность разумного переустройства мира, а смута и хаос происходящего переживались как тернии на пути к новой жизни. Силы человека были напряжены, но они не уменьшались, а прибывали.

Европа XVII в. — это молодая Европа, начинающая новую жизнь, сбрасывающая с себя груз веков и тысячелетий. Но разрыв со Средневековьем был в то же время и «сближением» с более древними и глубинными истоками цивилизации, диалектическим возвращением к классической рациональности древнеэллинской (досократической) культуры. Философ и математик Нового времени Лейбниц (1646-1716), как и философ и математик античности Пифагор (VI в. до н. э.), понимали Вселенную как единый и целостный организм, как гармонию, полную и глубочайшую соразмерность всех ее уровней и атрибутов. В философии Лейбница идея «предустановленной гармонии» занимает центральное место и наполнена не только абстрактнотеоретическим, но и религиозно-теологическим, гуманистическим и эстетическим содержанием.

«Предустановленная гармония» — это не один из умозрительных постулатов крупного философа, а общекультурная парадигма эпохи, которую не «придумал», а открыл Лейбниц в общественном сознании своего времени. Если в массовом сознании и в общественном чувстве это была вера в бесконечную мудрость божественного промысла, то в высших проявлениях духа — в музыке Баха и искусстве классицизма вообще — рационалистическая идея гармонии переживалась и осуществлялась как регулятивный принцип творчества: и как главный побуждающий стимул, и как канон композиции.

Но это был и тот предел, дойдя до которого рационализм переходил уже в свою противоположность. Постулат целесообразности всех явлений и событий мира не совмещался с очевидными фактами опыта: со всем злым, безобразным и низменным, чем с избытком наполнены жизнь и история. Если мы живем в лучшем из всех возможных миров, как это следовало из рассуждении Лейбница, то темные стороны бытия, а следовательно, и бытие в целом, неразумны, необъяснимы. Вполне естественно поэтому, что философы XVIII в. (Вольтер, Гольбах), уже с позиций своего времени, подвергли резкой, даже убийственной критике плоский оптимизм телеологических идей своих предшественников.

Телеологизм — не единственная черта исторической ограниченности раннебуржуазного рационализма. Не менее существенной чертой, выражающей еще неразвитость, односторонность рационалистического умонастроения и мироощущения эпохи молодого капитализма, был преимущественно рассудочно-прагматический характер самой рациональности. Здравый смысл массового сознания, с его ориентацией на предпринимательский успех и деловую инициативу, совершал не только созидательную, но и разрушительную работу в сфере духа, нигилистически отбрасывая моральные и эстетические ценности, если они не требовались для достижения непосредственных целей и удовлетворения ближайших интересов.

Но прагматизм обыденности был той эмпирией, из которой извлекало свой опыт рефлектирующее сознание. На этом материале возводились философско-социологические и политико-юридические теории знаменитыми мыслителями и учеными века: Гоббсом и Локком, Спинозой и Гуго Гроцием. На эмпирии экономической и политической реальности классовых, национальных и государственных отношений XVI-XVII вв. создавалось одно из самых значительных построений общественной мысли Нового времени — теория естественного права. Ее суть на первый взгляд проста: право определяется силой. Ею же определяется суверенитет как личности, так и государства. Положение государства в мировом сообществе подобно положению гражданина в самом государстве: и там, и здесь действует не высокая мораль, не воля Бога, а трезвый и холодный эгоистический расчет; как отдельные индивиды, так и народы во взаимоотношениях друг с другом должны полагаться лишь на здоровое, естественное чувство самосохранения.

При кажущейся своей простоте теория естественного права требовала, однако, радикального пересмотра сложившихся, традиционных философских и религиозных представлений о сущности и природе человека. Она требовала отказа от христианского дуализма тела и души, от апелляции к трансцендентным регулятивам поведения человека, требовала признать человека «частью природы» (Спиноза). В совокупности с формулой Ф. Бэкона «знание — сила» антропологический рационализм концепции естественного права являлся огромным шагом европейской культуры по пути утверждения гражданского общества, правового государства, что делает XVII в. во многом близким и созвучным нашему времени.

С другой стороны, очевиден не только прагматизм, но и цинизм идеологии, не признающей никаких аргументов в политике и праве, кроме аргумента силы. Философская и политическая мысль отражала, концептуализировала реальную обнаженность социальных отношений. Оборотной стороной их прогрессирующей рационализации (усиление базисных структур за счет освобождения от побочных, маскирующих факторов) явилось заметное «уплощение» культуры, потеря объемности, многомерности, многоцветий феноменов культурной жизни, что было так характерно для эпохи Ренессанса.

Поляризация классов вела к поляризации в культуре. Дворянская этика, отдаляясь от моральных истоков народной жизни, вырождалась в этикет — в сложную, разработанную до деталей систему условных, формальных правил и манер поведения, предназначенных, однако, лишь для общения с лицами своего, аристократического круга. Искусство этикета было не менее, а более важным отличительным признаком аристократа, чем любые юридические документы, удостоверяющие его сословную принадлежность.

Манерности дворян, рассудочному практицизму «мещан во дворянстве» противостояли культура и мораль народа. Человек из народа, персонифицировавший собою переходную эпоху от Ренессанса к Новому времени — это Санчо Панса, знаменитый герой Сервантеса. Он не обучен манерам, не сдержан на язык, не деликатен в выражениях. Его культура — в доброте и целомудрии, в самоуважении и чувстве собственного достоинства, в отвращении к жадности и раболепию перед властью.

Санчо — реалист: у него нет причин ни «подстраиваться» под свое время, ни «отвращаться от него». Он вечен, как вечны земля и труд на ней. Сумасшествие же Дон Кихота в том, что мелкопоместный дворянин из Ламанчи «попутал» время, мысленно перенеся себя на 300-500 лет назад, в другую эпоху, в другую культуру, к другим людям, так как не хотел вступать в рационалистический XVII в. — в мир бездушного, расчетливого практицизма.

Хитрость исторического разума, однако, в том и состоит, что к большим результатам вели не самые лучшие цели и не самые достойные средства. Вопреки романтикам и моралистам великая цивилизующая сила того времени — сила капитала — не была ни доброй, ни прекрасной, ни возвышенной. Сламывался и взламывался быт, вековой уклад жизни. Отрыв десятков и сотен тысяч людей от патриархального очага — само по себе важное условие для дальнейшей эмансипации личности — совершался в угоду и в жертву новому чудовищному молоху: мануфактуре и фабрике.

И это еще не все. Европейская цивилизация вырывалась вперед за счет откровенного грабежа других народов мира, в том числе и народов с древнейшей культурой (Индия, Китай, Мексика). Высокомерие европейцев, «забывших», что и своим культурным развитием они во многом обязаны соседним народам (например арабам), ограничивало, прежде всего, саму европейскую просвещенность и образованность. Открывая материки и архипелаги географически, осваивая новые территории экономически, Европа не открывала и не осваивала их для себя духовно — и это тоже черта века.

Мы видим, таким образом, что портрет новоевропейской культуры не может быть написан одной (белой или черной) краской. Свет отбрасывал тень. И этот свет, и эта тень дошли до нас, из них сотканы противоречия и нашего времени, усиленные и осложненные, конечно, опытом трех последующих столетий, но в основе своей составляющие общий лик и нерв всей современной цивилизации.

В европейском XVII в. мы легко узнаем человека нашего мира и нашей культуры, в то время как его современникам на Востоке предстояла еще долгая борьба, чтобы выйти из пут Средневековья.

Нам нужны европейские ценности?

Нужны ли нам европейские ценности? Обсудим тему с доктором исторических наук, специалистом по современной истории и политике Франции Юрием Рубинским.

Истина по одну сторону Пиренеев становится заблуждением по другую

— Давайте сначала ответим себе на вопрос: эти самые европейские ценности — они вообще-то существуют?

— Безусловно, существуют. Я всю жизнь профессионально привязан к Европе, в частности, занимаюсь историей Франции, и мне интересно, какое место европейские ценности занимают в системе общечеловеческих ценностей.

— Европейские и общечеловеческие ценности как-то соотносятся между собой? Это, по сути, не одно и то же?

— Нет, это не одно и то же. Потому что есть цивилизации, создающие для себя систему ценностей. Иногда эти ценности они навязывают другим, что, как правило, плохо кончается и для них, и для других. Я очень люблю одну фразу Декарта. Когда французская монархия неустанно старалась посадить Бурбона на испанский престол и в конце концов добилась этого, он заметил: «Истина по одну сторону Пиренеев становится заблуждением по другую». Это для меня убедительный ответ на вопрос, существуют ли общечеловеческие ценности и есть ли такие цивилизационные установки, которые для одних хороши, а для других — нет. Культура вообще национальна, она является условием самоидентичности народа, а ценности — это уже часть цивилизации, к которой могут принадлежать несколько народов. Вообще взаимоотношения разных цивилизаций не надо представлять в виде коперниковской схемы концентрических кругов с общим ядром и разными орбитами. Здесь скорее подойдет эмблема Олимпийских игр, где все пять колец пересекаются, имея общее и собственное. Так вот у России и Европы общий сегмент гораздо больше, чем остающийся зазор.

— Если в нескольких словах, европейские ценности — это что?

— Под ценностями обычно понимаются основные принципы устройства семьи, общества и государства, разделяемые большинством граждан. Вводя нравственные критерии в оценки отношений не только между людьми и их сообществами, но и государствами, система ценностей служит сеткой координат, вне которой утрачивается идентичность (если не сам смысл существования) любой цивилизации. Ценности — это еще и этическая, моральная оценка поведения человека в разных сферах его существования и деятельности. И прежде всего оценка его отношений с другими людьми, группами людей, представителями других конфессий, народов… Ведь ценности не только объединяют, но, к сожалению, и разъединяют людей.

— Европейские ценности, наверное, претерпели какую-то эволюцию. Они менялись в течение времени?

— Они, конечно, менялись в каких-то частностях, но их основа всегда была стабильна. Эти ценности закреплены в нравах и обычаях, догматах и ритуалах религиозных конфессий, нормах законодательства. Их олицетворяют образы подлинных или мифологизированных героев прошлого — пророков и святых, гениев науки и культуры, великих государственных деятелей и полководцев. Чаадаев писал: «Все народы Европы имеют общую физиологию, некоторое семейное сходство. Вопреки огульному разделению их на латинскую и тевтонскую расы, на южан и северян — все же есть общая связь, соединяющая их всех в одно целое и хорошо видимая всякому, кто поглубже вник в их общую историю. Вы знаете, что еще сравнительно недавно вся Европа называлась христианским миром, и это выражение употреблялось в публичном праве. Кроме общего характера, у каждого из этих народов есть еще свой частный характер, но и тот и другой всецело сотканы из истории и традиции. Они составляют преемственное идейное наследие этих народов. Это — идеи долга, справедливости, права, порядка. Они родились из самих событий, образовавших там общество, они входят необходимым элементом в социальный уклад этих стран. Это и составляет атмосферу Запада; это больше, чем история, больше, чем психология: это физиология европейского человека».

На такой флешмоб в разных странах Европы публика отреагирует с разной степенью толерантности. Фото: AP

— «Физиология европейского человека», ставшая социальной генетикой, диктует современному гражданину Германии или Франции некие нормы поведения?

— Да. И прежде всего — толерантность, терпимость к инакомыслящим, инакочувствующим, инаковерующим.

— А тип государственного устройства, практикуемый в большинстве стран Европы, он тоже диктуется «физиологией европейского человека»?

— Дело в том, что Европа пережила разные исторические периоды. Она была колыбелью таких типов государственного и общественного устройства, как, например, демократическая республика, но она же была родиной тоталитарной диктатуры. Именно тоталитарной. Потому что азиатская деспотия — это не тоталитарная диктатура. Даже само понятие «тоталитаризм» родилось в Европе. Я хочу сказать, что весь набор демократических ценностей не всегда является обязательным ассортиментом ценностей европейских.

— Что для вас главная европейская ценность?

— Уважение к праву, закону. Осознание того факта, что соблюдение закона выгодно во всех отношениях — и материально, и морально. Хотя бывает так, что в одних европейских странах уважение к праву и закону — незыблемое условие существования, а других, особенно на юге, — нет. Тем не менее европейская цивилизация в целом — это в первую очередь признание правовой основы взаимоотношения людей. Ну и конечно уважение к меньшинствам, понимание, что демократия — это не только воля большинства.

— Что заставляет Европу быть толерантной, терпимой к меньшинствам?

— В данном случае это вопрос ее будущего. Потому что Европа вся состоит из меньшинств, и не только приезжих. Если их не уважать, не принимать такими, какие они есть, — не будет Европы. Принимаешь ли ты человека, группу людей, народ, государство, для которых добро и зло не обязательно совпадает с твоим пониманием добра и зла, принимаешь ли ты этих людей, этот народ, это государство как партнеров, с которым надо поддерживать нормальные отношения? Хотя тут есть и другая опасность, когда меньшинство, требуя толерантного отношения к себе, начинает навязывать большинству свои стандарты жизни и правила поведения.

— А свобода? Она разве не стоит в ряду самых главных европейских ценностей?

— Стоит, конечно. Я бы даже сказал, что она открывает этот ряд. Но осознание свободы как первейшей ценности было присуще Европе не всегда. Не зря же есть такое понятие, как «феодальная Европа». Свобода как ценность сложилась в Европе постепенно. Так что не надо считать ее европейским изобретением. Это результат эволюции, а не генетическое свойство европейцев.

Для русского человека правда важнее, чем истина

— У России и Европы общие ценности?

— Российские ценности и европейские — это и сообщающиеся сосуды, и скрещивающиеся круги. У них есть несовпадение, но есть и общее. Общего гораздо больше. Я считаю, было бы принципиальной ошибкой противопоставлять фундаментальные ценности Европы российским. Да, исторически так сложилось, что Россия веками была страной бесправия и произвола. При том что законы в ней существовали. Но в России истина и правда — не одно и то же. Истина — это «дважды два — четыре». А правда — она выше. Правда для русского национального сознания — это еще и справедливость. Справедливость, которая часто оправдывала и покрывала произвол. Вот приедет барин, барин нас рассудит. А в суд подавать… зачем? Это всего лишь поиск истины. Правда важнее. Решить по правде — это не обязательно решить по закону. Нельзя сказать, что вся Европа живет иначе. Нет. Сравните Север и Юг Европы. Для итальянцев испанцев, греков, в отличие от скандинавов, человеческие отношения важнее закона. В этом мы, русские, с южными европейцами очень похожи. Или возьмем отношение к государству. Скажем, англосаксами государство воспринимается как инструмент, помогающий гражданам решить их проблемы или ограничивающий их в чем-то. А для француза государство — злейший враг, когда оно покушается на его доход. И кормилец, когда государство надо доить.

— А для российского человека государство — это что?

— Это хозяин, который отвечает за безопасность, за величие страны и одновременно за твое личное благополучие. Между прочим, осознание величия державы необходимо и европейцам, не только нам. Великобритания, Франция, Германия на разных исторических этапах были пронизаны имперским духом. Де Голль говорил: «Без величия нет Франции». И это как раз те вещи, которые вполне приложимы к российской системе ценностей.

— Тем не менее сейчас принято говорить, что Россию с Европой абсолютно ничто не роднит и роднить не может.

— Эти разговоры возникли отнюдь не сейчас. Они начались еще на рубеже ХVII-ХVIII веков. Защитники особого, отличного от Европы пути для России резко осуждали деятельность Петра I, обвиняли его в разрыве с духовными ценностями русского народа, в насильственном навязывании ему чуждых порядков. Причем лагерь традиционалистов был идейно не менее разношерстен, чем лагерь западников. Он включал в себя не только твердолобых реакционеров-охранителей типа графа Уварова с его знаменитой триадой «самодержавие, православие, народность» или черносотенных погромщиков-националистов. В нем пребывали и либеральные славянофилы (Киреевский, Хомяков, братья Аксаковы), революционные и либеральные народники, искавшие путь к социализму через крестьянскую общину, их преемники-эсеры. Русские путешественники от Карамзина до Салтыкова-Щедрина, а порой даже непримиримые по отношению к царизму политэмигранты, в своих заметках о европейских порядках зачастую бывали не менее суровы в их оценке, нежели европейцы в отношении России. Восхищаясь европейским уровнем жизни, комфортом, культурой, они резко осуждали мещанское самодовольство многих европейцев, их меркантильную расчетливость, черствый эгоизм, вседозволенность (разумеется, по российским меркам) нравов, лицемерие. А европейцы с гордостью продолжали утверждать, что обладают системой, представляющей собой совокупность общечеловеческих ценностей, а следовательно, вершину мировой цивилизации.

Европейский выбор не есть выбор геополитический

— Что собой представляли советские ценности? Почему они оказались такими живучими в российском массовом сознании?

— Ценностный багаж Советского Союза — это сочетание консервативно-охранительных, национал-изоляционистских идеологических установок внутри страны и международного комдвижения с его революционным прогрессизмом — вовне. Для коммунистов и их попутчиков из числа представителей левой интеллигенции СССР был если не идеальным воплощением светлого будущего человечества, то, во всяком случае, единственным оплотом в борьбе против несправедливостей буржуазного общества, угрозы фашизма и войны. Напротив, в глазах консерваторов и правых либералов он выглядел смертельной опасностью для европейской цивилизации и всех ее традиционных ценностей. В конечном счете именно внутренняя противоречивость советских ценностей, разрывавшихся вместе с политикой послесталинского СССР между интернационалистским мессианством и имперским высокомерием, сыграла немалую роль в крахе режима.

— Но даже после его краха европейские ценности не очень-то приживаются у нас. Почему?

— Попробую объяснить. В первой половине девяностых в коридоры власти на короткое время пришла группа молодых представителей либеральной интеллигенции. Их целью был решительный разрыв с советским прошлым, создание в кратчайшие сроки основ рыночной экономики и плюралистической демократии, а также сближение с евроатлантическими структурами по самому широкому кругу международных проблем. Определенные результаты на этом пути были, безусловно, достигнуты. Однако их экономическая эффективность оказалась ограниченной, а социальная цена чрезмерно высокой. Поэтому уже в конце девяностых и особенно в начале двухтысячных в российском обществе, тяжело переживавшем национальное унижение, произошел коренной перелом настроений. В официальных речах представителей власти зазвучали национал-патриотические мотивы. Они находили идеологическую подпитку в подъеме антизападных, клерикальных и почвеннических течений, отстаивающих для России особый «евразийский» путь и свою систему ценностей по формуле «державность, духовность, соборность». На фоне все более частых конфликтов между ЕС и Россией по широкому кругу экономических и политических вопросов — от условий энергодиалога до войны в Чечне, прав человека, демократии и свободы СМИ — могло показаться, что европейская ориентация России, в том числе на ценностном уровне, надолго снята с повестки дня.

— Сейчас так тоже кажется. Причем сейчас европейская ориентация России еще серьезней поставлена под вопрос.

— Некоторые российские политики предлагают своеобразную гипотезу согласно которой ценности России и Европы по существу идентичны, а западная критика России за отступления от демократии или нарушение прав человека отражает всего лишь банальные споры «хозяйствующих субъектов», в частности, продавцов и покупателей энергоресурсов. Такое мнение выглядит явно противоречиво — если ценности одни и те же, то нет и необходимости приспосабливать их к тем или иным противоречивым интересам. Но звучат и другие оценки. Например, можно услышать, что объективные реалии глобализированного многополярного мира начала XXI века властно диктуют России и Евросоюзу поиск общего знаменателя, в том числе и на уровне ценностных установок. Хотя попытки обусловить компромиссы по политическим и экономическим вопросам предварительными уступками России по ценностным подходам, на мой взгляд, заведомо контрпродуктивны.

— Все-таки нужны нам европейские ценности или нет?

— Безусловно, нужны. Но они не являются принудительным ассортиментом. Нельзя рассуждать так: ЭТА свобода нам подходит, а ЭТА — нет. Или: однополые браки нам не нужны, а вот гражданское самосознание и уважение к закону — всегда пожалуйста. Есть вещи, без которых вообще цивилизация невозможна и без которых наступает варварство. Что именно входит в ценностный минимум, а что в него не входит, показывает сама жизнь. Но, в принципе, европейский выбор не есть выбор геополитический. Это лишь выбор неких правил в отношениях между людьми. Между гражданами и государством. Между разными странами, которые защищают свои интересы и ценности, но учитывают интересы и ценности других.

Визитная карточка

Юрий Рубинский — политолог, дипломат, специалист по современной истории и политике Франции. Доктор исторических наук. Родился в 1930 году. Закончил МГИМО. В течение тридцати лет работал в Институте мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) АН СССР. Был единственным в СССР специалистом, предсказавшим неизбежный уход Шарля де Голля с политической сцены в результате майского кризиса 1968 года, а также вероятный приход к власти правительства социалистов в 1981 году.

Читал курсы лекций в университетах Парижа, Экс-ан-Прованса, Тура, Страсбургском институте политических наук, парижском Институте международных отношений. Выступал с лекциями в университетах США, Великобритании, Швейцарии, Португалии, Алжира, Туниса, Марокко…

С 1997 года — руководитель Центра французских исследований Института Европы РАН. Кавалер ордена Почетного легиона и командор ордена Академические пальмы, лауреат премии Гизо Французской академии за книгу «Россия во Франции».

В 1978-1985 и 1987-1997 годах работал в МИД СССР, затем в МИД РФ в качестве советника, первого советника посольства во Франции. Имеет дипломатический ранг советника I класса.

Западные ценности. Список полный и окончательный

отсюда — http://seva-riga.livejournal.com/873712.html
Как человек, который учился в Британии и США, а потом 20 лет работал в Скандинавии и на евроостровах, общался с самыми разнокалиберными слоями западной цивилизации, от владельцев небоскрёбов на Манхеттене, завсегдатаев лондонского Сити и до восточно-европейских нищебродов, уверенно и безапеляционно заявляю — единственной и главной ценностью Запада является Его Величество Бабло, только Бабло, и ничего, кроме Бабла.
Все телодвижения, вся пропаганда и вся мощь государства и общества круглосуточно решают всего одну проблему — отобрать и поделить. При этом личный компьютер обитателей Запада моментально вычисляет наиболее оптимальный способ отъёма бабла у «диких нецивилизованных народов», включает соответствующую программу и составляет план, в котором могут самым причудливым способом сплетаться клятвы в верности с подмешиванием цикуты в утренний кофе, а восхищение гениальностью жертвы — с обвинением его в самых ужасных грехах.
Если кратчайший путь к карману жертвы лежит через лобызания и объятия, носитель западных ценностей будет самим образцом учтивости и почтенности. Если наиболее рентабельным окажется силовой сценарий — не сыскать будет более жестокого и беспощадного маньяка. Собственно маньяками они и являются — и джентельмены с «ледями», и в высшей степени средний класс, и полубомжи с нулевыми шансами выбраться из трущобы. Все они, поражённые западными ценностями, оценивают окружающий мир, происходящие в нём события и населяющих его обитателей исключительно и только с точки зрения наполнения их собственных карманов. Всё, что наполняет карманы, относится к силам добра, всё, что не наполняет — однозначно — зло.
Понимая это, легко понять и непреходящую ненависть к России, которая мешает золотить ручку «наших западных партнёров», а значит является исчадием ада независимо от какой-то там непонятной культуры и еще менее понятных глупых, потому как нерентабельных чувств, как долг, честь и ответственность.
Кстати насчет ответственности. Это понятие жёстко связано с религиозными установками, которыми закодированы потомки их носителей, даже если они объявили нынче о своём атеизме. Кодировка, присущая традиционным религиям на территории России объявляет грехом набор деяний, независимо от того, какие последствия они принесли их автору. Преобладающая на Западе протестантская культура считает грехом какое-либо деяние только при наличии определенных последствий. Предположим грабёж, сошедший с рук грабителю, считается богоугодным, но точно такой же требует покаяния в случае, если за ним последовало наказание.
Непонимание этих тонкостей западной натуры и особенностей западных ценностей приводит к пропасти взаимного непонимания. Русские искренне не понимают, как можно считать доблестью очевидный грех, а западники также честно не понимают, что они сделали плохого, если в результате их не только не наказали а даже наоборот — они поимели совершенно конкретный профит, а значит Богом их поведение было явно одобрено.
Яркий пример — Вторая Мировая и немцы, которые вплоть до поражения абсолютно искренне считали свой Рейх непогрешимым, и только после его разгрома их озарило, что да, оказывается, нацизм — это реально хреново и ни фига не богоугодно…. Точно такая же кодировка стоит в башке и наших друзей-англосаксов, которые, даже будучи атеистами, руководствуются кальвинистскими установками — которых даже лютеране считали сектантами… А поэтому — Оранж над Вьетнамом — это очень даже здорово, бомбы на головы мирных югославов, афганцев, иракцев и ливийцев — ни хрена не греховно. А «уау» при виде мученической смерти Каддафи очень даже спрягается с религиозностью, ибо на выходе бабло, ещё раз бабло и бабло+…
Но всё это так, мало кому нужная анатомия. Достаточно понимать Главную Ценность Западного мира, чтобы понимать всю логику действий любого их представителя — бабло форевер… А остальные ценности — мелочи и глупости, вызывающие смех и раздражение «всего цивилизованного человечества».