9 кругов ада по Данте. Инфографика

Точная дата рождения Данте Алигьери неизвестна. Впрочем, есть сведения, что 26 мая 1265 года он был крещён во Флоренции под именем Дуранте.

Данте — итальянский поэт, один из основоположников литературного итальянского языка. В своём творчестве поэт неоднократно затрагивал вопросы морали и веры в Бога.

АиФ.ru вспоминает одно из известнейших произведений Данте Алигьери — «Божественную комедию», в которой речь идёт о бренной сущности человека, а также о загробном мире. Данте тонко и искусно описывает ад, куда попадают навеки осуждённые грешники, чистилище, где искупают свои грехи, и рай — обитель блаженных.

Фото: АиФ

9 кругов ада в «Божественной комедии»

По мнению Данте Алигьери, перед самым входом в ад можно встретить людей, которые провели скучную жизнь — не делали они ни зла, ни добра.

1 круг

Первый круг ада называется Лимб. Стражем его является Харон, который перевозит души усопших через реку Стикс. В первом круге ада мучения испытывают младенцы, которых не крестили, и добродетельные нехристиане. Они обречены на вечное страдание безмолвной скорбью.

2 круг

Второй круг ада охраняет Минос — несговорчивый судья проклятых. Страстных любовников и прелюбодеев в этом круге ада наказывают кручением и истязанием бурей.

3 круг

Цербер — страж третьего круга, в котором обитают чревоугодники, обжоры и гурманы. Все они наказаны гниением и разложением под палящим солнцем и проливным дождём.

4 круг

Плутос властвует в четвёртом круге, куда попадают скупцы, жадины и расточительные личности, неспособные совершать разумные траты. Наказание им — вечный спор при столкновении друг с другом.

5 круг

Пятый круг представляет мрачное и угрюмое место, охраняемое сыном бога войны Ареса — Флегием. Чтобы попасть на пятый круг ада, нужно быть очень гневным, ленивым или унылым. Тогда наказанием будет вечная драка на болоте Стикс.

6 круг

Шестой круг — это Стены города Дита, охраняемого фуриями — сварливыми, жестокими и очень злыми женщинами. Глумятся они над еретиками и лжеучителями, наказание которым — вечное существование в виде призраков в раскалённых могилах.

7 круг

Седьмой круг ада, охраняемый Минотавром, — для тех, кто совершил насилие.

Круг разделён на три пояса:

• Первый пояс носит название Флагетон. В него попадают совершившие насилие над своим ближним, над его материальными ценностями и достоянием. Это тираны, разбойники и грабители. Все они кипят во рву из раскалённой крови, а в тех, кто выныривает, стреляют кентавры.
• Второй пояс — Лес самоубийц. В нём находятся самоубийцы, а также те, кто бессмысленно растрачивал своё состояние, — азартные игроки и моты. Транжир истязают гончие псы, а несчастных самоубийц рвут на клочки Гарпии.
• Третий пояс — Горючие пески. Здесь пребывают богохульники, совершившие насилие над божествами, и содомиты. Наказанием служит пребывание в абсолютно бесплодной пустыне, небо которой капает на головы несчастных огненным дождём.

8 круг

Восьмой круг ада состоит из десяти рвов. Сам круг носит название Злые щели, или Злопазухи.

Стражем является Герион — великан с шестью руками, шестью ногами и крыльями. В Злых щелях несут свою нелёгкую судьбу обманщики.

• Первый ров наполнен обольстителями и сводниками. Все они идут двумя колоннами навстречу друг другу, при этом их постоянно истязают бесы-погонщики.
• Во втором томятся льстецы. Их наказанием являются зловонные испражнения, в которых любители лести погрязли навеки.
• Третий ров занят высокопоставленными духовными лицами, которые торговали должностями церкви. Наказанием для них служит заточение туловища в скалу, головою вниз, по ступням струится раскалённая лава.
• Четвёртый ров до краёв заполнен звездочётами, колдуньями, гадателями и прорицателями. Их головы вывернуты на пол-оборота (в сторону спины).
• В пятом находятся взяточники, которых бесы варят в смоле, а тех, кто высунется, — протыкают баграми.
• Шестой ров заполнен закованными в свинцовые мантии лицемерами.
• В седьмом находятся воры, с которыми совокупляются земные гады: пауки, змеи, лягушки и так далее.
• В восьмой ров попадают лукавые советчики, души которых горят в адском огне.
• Девятый ров служит пристанищем для зачинщиков раздора. Они подвергаются вечным пыткам — потрошениям.
• В десятый ров попадают лжесвидетели и фальшивомонетчики. Лжесвидетели бегают, обуреваемые яростью, и кусают всех, кого встретят. Фальшивомонетчики изуродованы водянкой и умирают от постоянной жажды.

9 круг

Девятый круг ада — это Ледяное озеро Коцит. Этот круг охраняют суровые стражи-гиганты по имени Эфиальт, сын Геи и Посейдона — Антей, полубык, полузмея — Бриарей и Люцифер — стражник дороги к чистилищу. Этот круг имеет четыре пояса — Пояс Каина, Пояс Антенора, Пояс Толомея, Пояс Джудекка.

В этом круге томятся Иуда, Брут и Кассий. Кроме них, также попасть в этот круг обречены предатели — родины, родных людей, близких, друзей. Все они вмёрзли в лёд по шею и испытывают вечные муки холодом.

Данте изображён держащим копию «Божественной комедии» рядом со входом в Ад, семью террасами Горы Чистилища, городом Флоренция и сферами Неба вверху на фреске Доменико ди Микелино. Фото: Commons.wikimedia.org

Харон — в греческой мифологии перевозчик душ умерших через реку Стикс (Ахерон). Сын Эреба и Нюкты.

Минос — у Данте демон со змеиным хвостом, обвивающим новоприбывшую душу и указывающим круг ада, в который предстоит душе спуститься.

Цербер — в греческой мифологии порождение Тифона и Ехидны, трёхголовый пёс, у которого из пастей течёт ядовитая смесь. Охраняет выход из царства мёртвых Аида, не позволяя умершим возвращаться в мир живых. Существо было побеждено Гераклом в одном из его подвигов.

Плутос — звероподобный демон, охраняющий доступ в четвёртый круг Ада, где казнятся скупцы и расточители.

Флегий — в древнегреческой мифологии сын Ареса — бога войны — и Хрисы. Флегий сжёг храм бога Аполлона и в наказание за это был умерщвлён его стрелами. В подземном царстве был осуждён на вечную казнь — сидеть под скалой, готовой каждую минуту обрушиться.

«Харон перевозит души через реку Стикс» (Литовченко А. Д., 1861). Фото: Commons.wikimedia.org

Дит — город Аида, бога подземного царства.

Минотавр — чудовище с телом человека и головой быка, происшедшее от неестественной любви Пасифаи, жены царя Миноса, к посланному Посейдоном.

Герион — в древнегреческой мифологии великан с острова Эрифия, у которого было шесть рук, шесть ног и крылья, а тело состояло из трёх человеческих тел. Держал три копья в трёх правых руках и три щита в трёх левых, на головах три шлема.

Эфиальт — сын Посейдона и Ифимедеи, имел нечеловеческую силу и буйный нрав.

Гея — древнегреческая богиня земли, мать всего, что живёт и растёт на ней, а также мать Неба, Моря, титанов и гигантов.

Посейдон — в древнегреческой мифологии бог морей, один из трёх главных богов-олимпийцев вместе с Зевсом и Аидом.

Бриарей — в греческой мифологии сын бога неба Урана и богини земли Геи. Чудовищное существо с 50 головами и сотней рук.

Люцифер — падший ангел, отождествляемый с Дьяволом.

Брут Марк Юний — в Древнем Риме возглавил (вместе с Кассием) заговор в 44 г. до н. э. против Юлия Цезаря. По преданию, одним из первых нанёс ему удар кинжалом.

Кассий Гай Лонгин — убийца Юлия Цезаря, организовал покушение на его жизнь.

Почему вам стоит использовать язык Ада для программирования вашей системы

Язык программирования Ада родился в середине 1970-х, когда министерство обороны США и министерство обороны Британии решили заменить сотни специализированных языков программирования для встроенных вычислительных систем, всё чаще использовавшихся в военных проектах. Язык Ада разрабатывали так, чтобы это был единственный язык, способный работать на всех этих встроенных системах, и при этом обеспечивавший надёжность и быстродействие уровнем не хуже специализированных.
После обновления от 1995 года язык приспособили для систем общего назначения, добавив объектно-ориентированное программирование, не теряя из вида ключевые ценности – надёжность, простоту поддержки и эффективность. Сегодня написанное на Ада ПО формирует основу не только военного оборудования, но и коммерческих проектов в сфере авионики и систем управления воздушным трафиком. Код на Ада управляет такими ракетами, как Ариан-4 и 5, многими спутниками, и бесчисленным количеством других систем, в которых небольшие сбои могут иметь серьёзные последствия.
Возможно, Ада подойдёт и для использования в вашем следующем встроенном проекте.

Планирование военного качества

Чтобы выбрать новый язык программирования, минобороны собрала «рабочую группу языков высшего порядка» , состоявшую из военных и учёных экспертов, в задачи которой входило составление списка запросов и выбор языков-кандидатов. В итоге были составлены т.н. «запросы Стилмана»:
Главными пунктами запросов были:

• Гибкая схема работы общего назначения, адаптирующаяся к нуждам встроенных вычислительных приложений.
• Надёжность. Язык должен способствовать проектированию и разработке надёжных программ.
• Лёгкость поддержки. Код должен быть читаемым, а программные решения — ясными.
• Лёгкость производства эффективного кода. Должна быть возможность легко определять неэффективные конструкции.
• Отсутствие ненужной сложности. Семантическая структура должна быть последовательной, и минимизировать количество концепций.
• Независимость от машины. Язык не должен быть привязан к каким-то деталям ОС или оборудования.
• Полное определение. Все части языка должны быть полностью и недвусмысленно определены.

Завершался отчёт мнением, что первая линия обороны от проблем с ПО заключается в том, чтобы не давать программистам совершать ошибок. Устраняя возможности сделать малозаметную ошибку, к примеру, через неявные преобразования типов или другие опасные конструкции, мы автоматически делаем код безопаснее и облегчаем его поддержку.
Группа заключила, что хотя среди существовавших на тот момент языков ни один не подходил для нужд минобороны, было вполне реально создать новый язык, подходящий под все указанные вопросы. Четырём проектировщикам получили это сделать. Промежуточный процесс выбора подобрал два наиболее подходящих метода работы, и в итоге лишь один язык победил в конкурсе и получил название «Ада».

Встроенная по умолчанию защита

Система типов в Аде не просто строгая – её иногда называют сверхстрогой, поскольку она не позволяет никакого неявного приведения типов. Возьмём, к примеру, этот отрывок кода на С:
typedef uint32_t myInt; myInt foo = 42; uint32_t bar = foo;
Это допустимый код; он откомпилируется, запустится и выдаст очевидный результат, обозначающий ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого. В Аде так не получится:
type MyInt is Integer; foo: MyInt; bar: Integer; foo := 42; bar := foo;
Компилятор выдаст ошибку, поскольку Integer и MyInt – это не одно и то же. Главное преимущество такого подхода в том, что если программист потом изменит определение типа, тысячи неявных приведений типа по всей базе кода не взорвут программу. Вместо этого нужно явно приводить типы – это пропагандирует хороший код, предотвращая смешение типов, которые «достаточно схожи».
Любой программист, вязнувший в болоте из смеси стандартных определений типов C, Linux и Win32, может оценить по достоинству отсутствие необходимости рыться в бесчисленных страницах документации и плохо отформатированного кода, чтобы понять в каком из typedef или макросе содержится реальное определение чего-то, что только что помешало компиляции или вылезло при отладке.

Ада добавляет дополнительные слои защиты в проверках на этапах компиляции и запуска. В Аде программист должен явно указывать закрывающие операторы для блоков и границы, в которые должно укладываться значение переменной. Ада не определяет стандартные типы вроде int или float, а требует, чтобы программист с самого начала создал типы с определённым диапазоном. Это верно и для строк – за исключением неограниченных строк, у всех строк длина фиксирована.
На этапе работы можно проверить ошибки типа неверного доступа к памяти, переполнения буфера, выхода за установленные пределы, ошибки ±1, доступа к массиву. Затем их можно безопасно обработать, вместо того, чтобы ронять всё приложение.
Ада реализует модель ссылочных типов вместо низкоуровневых указателей. Каждый ссылочный тип обрабатывается пулом памяти, либо заданным по умолчанию, либо определённым программистом при необходимости работы с более экзотическими реализациями памяти типа NUMA. Программисту никогда не приходится обращаться к памяти напрямую, он должен использовать обработчик пула памяти.

Наконец, компилятор или программа во время исполнения решает, как передавать данные в функцию или из неё. И хотя направление передачи каждого параметра указывать нужно (‘in‘, ‘out‘, или ‘in out‘), но итоговое решение о том, передаются ли данные через регистры, кучу или по ссылке, принимает компилятор или программа во время выполнения, но не программист. Это предотвращает проблемы с переполнением стека.
Ravenscar profile и диалект SPARK являются подмножествами Ады, причём последний концентрируется на контрактах. Со временем особенности этих подмножеств перенесли в спецификацию основного языка.

Программирование на языке Ада сегодня

ANSI установила спецификацию Ada 83 в 1983. Тогда только-только вышел Intel 80286, а процессору Motorola 68000 было всего четыре года. Это была заря домашних компьютеров, а также неуклюжий переход из 1970-х в 80-е, когда популярность микроконтроллеров начала расти. Представьте себе микроконтроллер Intel 8051 и его потрясающие 4 кБ EPROM и 128 Б оперативной памяти.

Популярные сегодня микроконтроллеры во много раз более мощные по сравнению с теми, что были в 1983. Можно взять любой ARM, AVR, RISC-V, и т.п. (или Lego Mindstorms NXT kit) и начать под него разработку при помощи одинаковых инструментальных средств на базе С. Неудивительно, что популярный компилятор GNAT Ada основан на GCC. Также в разработке в рамках проекта DragonEgg находятся инструментальные средства на базе LLVM.
Существуют две версии инструментальных средств Ады на основе GCC. Вариант AdaCore поддерживается коммерчески, однако имеет свои особенности. Вариант от Free Software Foundation, естественно, свободен, и по функциональности сравним с AdaCore.
Для лёгкого старта используйте либо GNAT Programming Studio IDE (GPS), идущее в комплекте с AdaCore (копия на Github), или пишите код в текстовом редакторе и компилируйте его вручную, или при помощи Makefiles. Инструментарий тут немного посложнее, чем у С или С++, однако разработку облегчает утилита gnatmake, включающая в себя все инструменты, и работающая примерно как GCC.

Пример небольшого, но нетривиального проекта на Аде, написанного вашей покорной слугой в виде парсера аргументов командной строки. Там вы найдёте Makefile, находящийся в папке проекта ada/, где определяются папки, в которых можно найти файлы спецификации пакетов (.ads) и сами пакеты (.adb).
Эти файлы примерно соответствуют файлам с заголовками и кодом от С и С++, однако имеют и важные отличия. В отличие от С, у Ады нет препроцессора, и она не объединяет код и заголовки для создания компилируемых файлов. Вместо этого идёт ссылка на название пакета, указанное в спецификации. Название файла .ads тоже не обязано совпадать с названием пакета. Это даёт большую гибкость и предотвращает распространённые в С проблемы с циклической зависимостью или необходимостью линковки заголовков в определённом порядке.

Куда двигаться далее

Скачав инструментарий GNAT, запустив GPS или Vim/Emacs, и некоторое время посмотрев на мигающий курсор на пустой странице, вы можете задуматься над тем, с чего начать. К счастью, мы недавно освещали проект на основе Ады с использованием ядра PicoRV32 RISC-V. Он использует распространённый ICE40LP8K CPLD, который поддерживают инструментарии FPGA с открытым кодом, например, Yosys.

В плане документации есть вводные статьи для начинающих, рассчитанные на разработчиков Java и С++, справочник по AdaCore, справочник на WikiBooks, и, конечно же, документация Programming in Ada 2012. Это, возможно, наиболее полные справочники, за исключением документации Ada 2012 Language Reference Manual (LRM) на 945 страниц.
Язык Ада, пусть и довольно редкий для любителей программирования, является полностью открытым языком с надёжными средствами разработки с коммерческой поддержкой, и используется для создания ПО для всего, от межконтинентальных баллистических ракет и F-15 до прошивок медицинских устройств. Хотя это довольно сложный язык, если выходить за базовые пределы, он должен определённо входить в список языков, которые вы когда-либо использовали в своих проектах – пусть даже и для того, чтобы ваше резюме выглядело покруче.

Новости

Архив : №23. 09.06.2006

ТАЙНА УТРАТЫ ЛИЧНОСТИ

Не скрою: к Юрию Нагибину у меня неоднозначное отношение. Когда-то мне очень нравились его повести о чистопрудном детстве. Потом меня захватили рассказы о трагедии Рахманинова, которого при жизни мало кто понимал и мало кто воспринимал как уникального композитора. Нагибин очень верно подметил, что Рахманинов был омрачённым человеком. «Многие думали, – писал Нагибин, – что чопорный, похоронный вид – поза пресыщенного успехом виртуоза, а то была вечная печаль непризнанности». А вот одна из последних вещей писателя – повесть «Моя золотая тёща» оставила неприятный осадок. Согласен, в литературе не должно быть запретных тем. Наверное, в судьбе Нагибина любовь к собственной тёще когда-то сыграла огромную роль. Но об этом, видимо, стоило рассказать как-то иначе, без цинизма, с душой. Удивлять ведь тоже можно по-разному. Хотя я даже после «Моей золотой тёщи» не отрицаю: Нагибин был очень талантливым литератором.
Юрий Маркович Нагибин родился 3 апреля 1920 года в Москве. До семидесяти с лишним лет он не знал, что его настоящего отца звали Кирилл Александрович Калитин, которого убили в год рождения сына в Курской губернии на реке Красивая Меча при подавлении белогвардейского мятежа, чтоб за мужиков не заступался. Мать – Ксения Алексеевна на протяжении многих лет говорила Нагибину, что его отец – Марк Яковлевич Левенталь, в сталинскую пору угодивший под каток репрессий и, по сути, так и умерший в ссылке в 1952 году. В 1928 году мать повторно вышла замуж, на этот раз за писателя Якова Семёновича Рыкачёва.
Поначалу отчим очень хотел приобщить пасынка к художественному творчеству. Но мальчишке больше нравилось гонять мяч. Тренер футбольной команды «Локомотив» француз Жюль Лимбек даже обещал его к восемнадцати годам зачислить в дубль мастеров. Однако жизнь распорядилась иначе. В 1938 году Нагибин поступил в Первый Московский медицинский институт, откуда он после первой сессии перешёл на сценарный факультет ВГИКа, который так и не закончил из-за начавшейся войны.
Ну а начало писательской биографии Нагибина относится к 1939 году. Он тогда рискнул в писательском клубе на одном из вечеров прочитать рассказ о том, как семнадцатилетний парень домогался любви взрослой женщины. Публика дружно первый литературный опыт студента ВГИКа разругала. И вдруг за молодого заступился председатель вечера Валентин Катаев. А потом своё одобрение высказал ещё и Юрий Олеша. В итоге сразу два московских журнала приняли от Нагибина к печати рассказы «Двойная ошибка» и «Кнут».
Осенью 1941 года Нагибин был направлен в распоряжение политуправления Волховского фронта. В одной из своих автобиографий он потом написал: «В ноябре 1942 года уже на Воронежском фронте мне крупно не повезло: дважды подряд меня засыпало землёй. В первый раз во время рупорной передачи из ничьей земли, второй раз по пути в госпиталь, на базаре маленького городка Анны, когда я покупал варенец. Откуда-то вывернулась «рама», скинула одну-единственную бомбу, и я не попробовал варенца. Из рук эскулапов я вышел с белым билетом – путь на фронт был заказан даже в качестве военного корреспондента. Мать сказала, чтобы я не оформлял инвалидности. «Попробуй жить, как здоровый человек.» И я попробовал» («Советские писатели: Автобиографии». Т. 5. М., 1988).
Комиссованный из армии, Нагибин устроился в газету «Труд». В 1943 году у него вышла первая книга рассказов «Человек с фронта». Однако она никакого переворота в литературе не совершила.
Уже после войны Нагибин во многом благодаря отчиму сдружился с Андреем Платоновым. Он тогда даже писать стал под Платонова. Как в 1986 году писатель вспоминал, «целый период моей литертурной учёбы состоял в том, что отчим вытравлял Платонова из моих фраз. Андрей Платонов знал об этой борьбе и был целиком на стороне отчима. Когда один ленинградский литератор в рецензии на мой сборник написал: «Нагибин, как и его учитель А.Платонов, наивно полагает силу литературы в слове», он, даже не улыбнувшись великолепию этой формулировки, сказал с досадой: «Какой я учитель! У меня учиться нельзя. Как стал на меня чуть похожим, так и сгинул». Я оценил этот совет» («Советские писатели: Автобиографии». Том 5. М., 1988).
В конце 1940 – начале 1950-х годов Нагибин много писал о войне. Но в глубине души он, конечно, понимал, что его рассказы до серьёзного уровня в чём-то не дотягивали. Не случайно в 1955 году в его дневнике появилась такая запись: «Я всё время хотел почувствовать себя настоящим. Всё моё существование наполнено было ложью, потому что я всегда был очень хорошо защищён, я никогда не страдал по-настоящему. Я натравливал себя на страдание, от которого тут же ускользал с помощью нехитрого защитного маневра. Я играл с собой во всякие игры: в признательность, в жалость, в любовь, в заинтересованность, но всегда где-то во мне оставался твёрдый, холодный, нерастворимый осадок. И, смутно ощущая его в себе, я думал: нет, это ещё не я, это ещё не моя жалость, любовь, заинтересованность. И вот я в первый раз растворился весь, без осадка, я будто впервые за тридцать пять лет увидел себя. Ведь чтобы узнать себя по-настоящему, надо узнать себя жалким».
В ту пору Нагибин все свои неудачи по старой русской традиции старался утопить в водке. Он иногда так пил, как никому в самом кошмарном сне не могло привидеться.
Мне представляется, что первый серьёзный успех к Нагибину пришёл в 1956 году, когда в альманахе «Литературная Москва» прошли два его рассказа: «Хазарский орнамент» и «Свет в окне». Однако высокое партийное начальство рассудило иначе. Альманах и прежде всего вещи Александра Яшина, Нагибина и Жданова были расценены как проявление идейной незрелости. Нагибина такое отношение властей к его прозе сильно напугало. И он сделал ход конём, на какое-то время переключившись на безобидные охотничьи зарисовки. Вслед за К.Паустовским писатель решил попробовать себя в роли певца Мещерского края.
Но по-настоящему впервые имя Нагибина прогремело на всю страну в 1962 году, после публикации повести «Страницы жизни Трубникова». Эта вещь произвела сильное впечатление на молодого режиссёра Алексея Салтыкова. Он загорелся желанием снять по повести фильм. Картину назвали «Председатель».
Прототипом главного героя стал знаменитый партизан Кирилл Орловский, который после войны возглавил и вывел в лидеры один из белорусских колхозов. Но в разгар съёмок кто-то взял да настроил Орловского против писателя. В «Литгазете» даже появилась гневная статья, обвинившая Нагибина в клевете на советских колхозников.
Нагибин все эти выпады принял близко к сердцу. Водка оказалась бессильна. И вскоре у писателя на нервной почве случился инфаркт.
Дальше – больше. Осенью 1964 года киношное начальство отказалось запускать фильм в прокат, потребовав от Нагибина и Салтыкова различных переделок. Судьбу картины решал чуть ли не лично Брежнев. Зато потом был полный триумф. В начале 1965 года Нагибин записал в своём дневнике: «Не знаю, имела ли хоть одна наша картина такой успех. Может быть, «Броненосец «Потёмкин», «Чапаев», «Путёвка в жизнь». Её просмотрели буквально все взрослые люди, ибо детям до шестнадцати лет на картину вход был запрещён. Почему? В картине нет никакой эротики, но есть правда о прошлом – да и только ли о прошлом? – а это пострашнее альковных соблазнов. Правда приравнивается к порнографии. Успех картины был настолько велик, что даже пресса, настроенная поначалу крайне враждебно, сдалась и начала хвалить, сперва сквозь зубы, потом взахлёб. Счастья всё это мне не принесло, но было забавно, азартно и порой весело. В одном мои ожидания не оправдались: картину не пустили за рубеж, мечты ездить с нею по белу свету рухнули. Мне фатально не везёт с поездками, как будто уже не люди, а боги наложили вето на мои попытки увидеть мир».
Хотя, если честно, давайте уточним: а стал ли фильм «Председатель» подлинным триумфом? Не преувеличивал ли Нагибин художественную ценность своей повести и картины? Я в связи с этим сошлюсь на одно письмо, которое в марте 1965 года Виктор Астафьев отправил из Перми критику Александру Макарову. «Недавно был бригадир из нашего села и сообщил, что в клубе при демонстрации фильма «Председатель» к концу сеанса осталось два человека. Люди плюясь уходили из клуба, и говорили, что им всё это и у себя видеть надоело, а тут ещё в кино показывают… Я, в общем-то, был готов к этому, но очень хотел ошибиться в предположении и удручён был этим сообщением вконец. Так что деликатничать с теми авторами, которые вроде бы врать не врут, но и правды не говорят, не следует, наверное. Очень они много вреда принесли».
Как видим, всё было очень даже непросто.
После съёмок «Председателя» Нагибин подал заявку на новый фильм «Директор». Выбор темы писатель объяснял тем, что в конце войны он вошёл в семью знаменитого Лихачёва, женившись на его дочери. На главную роль начальство утвердило Евгения Урбанского.
Нагибин всерьёз рассчитывал, что уж теперь-то он получит широкую известность не только в Советском Союзе, но и во всём мире. Однако его вновь отодвинули, как ему казалось, на вторые роли. По этому поводу он даже записал в своём дневнике: «Раздражает вечная неполнота успеха. Даже беспримерный по шуму, треску, ажиотажу «Председатель» обернулся полнотой удачи лишь для Ульянова, мне же почти ничего не дал. А ведь я, в отличие от Салтыкова, ни сном ни духом не причастен к гибели Урбанского. Нечто сходное повторяется сейчас с «Чайковским». Поездки перехватил режиссёр Таланкин, ему отошла часть моих денег, на мою долю остались лишь комплименты, которым грош цена».
В середине 1960-х годов характер Нагибина сильно изменился и отнюдь не в лучшую сторону. Впрочем, он и сам это понимал. Сужу по его дневниковым записям. Так, подводя итоги 1965 года, Нагибин признавался: «Этот год – переломный в моей жизни. Впервые я сам почувствовал, что мой характер изменился. Я стал куда злее, суше, твёрже, мстительнее. Во мне убавилось доброты, щедрости, умения прощать. Угнетают злые, давящие злые мысли на прогулках, в постели перед сном. Меня уже ничто не может глубоко растрогать, даже собаки. Наконец-то стали отыгрываться обиды, многолетняя затравленность, несправедливости всех видов. Я не рад этой перемене, хотя так легче будет встретить смерть близких и свою собственную. Злоба плоха тем, что она обесценивает жизнь. Недаром же я утратил былую пристальность к природе. Весь во власти мелких, дрянных, злобных счётов, я не воспринимаю доброту деревьев и снега».
Но что удивительно: эта злоба не помешала Нагибину написать цикл автобиографических повестей: «Чистые пруды», «Книга детства» и «Переулки моего детства». Я думаю, успех этих вещей во многом предопределила исповедальная интонация автора. Своей искренностью писатель почти искупил все былые грехи. Другое дело: вслед за чистыми повестями о своём детстве Нагибин вновь чуть не утонул в бытовых распрях и различных склоках.
Петербургский критик Виктор Топоров, видимо, был прав, когда утверждал, что Нагибин в застойную пору заслужил «две репутации: «удачливого и чрезвычайно плодовитого киносценариста (этим обеспечивалось качество жизни) и тонкого лирического писателя, с годами всё более и более тяготевшего к историко-литературным и культурологическим сюжетам». При этом всё тот же Топоров как-то добавил, что «кулуарной славы – кроме пьяно-разводно-драчливо-скандальной» у Нагибина не было. Хотя здесь, я полагаю, Топорову всё-таки в его оценках чувство меры изменило. Напомню: в 1966 году Нагибин поставил свою подпись под письмом в защиту Андрея Синявского и Юлия Даниэля, а в 1980 году писатель вышел из редколлегии журнала «Наш современник» – в знак протеста против публикации сомнительного со всех точек зрения романа Валентина Пикуля «У последней черты».
Странно другое: будучи «подписантом» осуждающих власть писем, Нагибин чуть ли не при всех режимах оставался вполне благонадёжным и обласканным правительством литератором. Окружение Леонида Брежнева всегда прощало ему его фронду, хотя других немедленно отлучало от издательств, наград и зарубежных поездок. Показательно в этом плане во многом саморазоблачающее заявление Нагибина в Союз писателей СССР, подписанное 1 марта 1982 года. Текст этого письма разыскал и опубликовал в своих мемуарах Станислав Куняев. Нагибин слёзно просил литфункционеров отпустить его в очередную длительную поездку по Америке. Он писал: «Скажу просто: советскому писателю в нынешнее трудное, тревожное время даётся возможность два месяца хорошо говорить о его Родине, народе, культуре и литературе Как старый контрпропагандист (год служил во время войны в системе 7-го отдела политслужбы Советской Армии) я думаю, что такой возможностью следует воспользоваться». Правда, уже лет через пять писатель позабудет о своём контрпропагандистском прошлом и начнёт так поливать свою страну, как это не снилось ни одному самому отъявленному антисоветчику.
Хотя не буду столь категоричным. Всё-таки иногда власть ставила рогатки и Нагибину. Повторю, это случалось редко. И тем болезненней реагировал писатель на каждый факт притеснения со стороны властных структур. Характерна в этом плане одна из его дневниковых записей, сделанная 4 октября 1983 года. Нагибин возмущался: «Ну вот и случилось то, чего я мучительно боялся, обманывая себя с редким и удивительным искусством, что минет меня чаша сия: цензура с абсолютной категоричностью зарезала мою повесть «Поездка на острова». Противопоставление Церкви государству, антитеза: власть – интеллигенция, «невольно напрашивающиеся параллели», Малюта в образе советского человека – вот пока то, что я знаю. Цензура обнаружила свой антисоветизм: я вовсе не вкладывал такого смысла в исторические параллели. Идея моей повести: нет зла большого и зла малого, зло – оно всегда зло, и стыдно пасовать перед малым злом, когда наши предки шли против зла великого. Очень здоровая и вполне современная мысль. А что, если побороться? Даст это что-нибудь, кроме нервотрёпки? А может, подождать, когда решится с книгой, – чем чёрт не шутит? А если не шутит, то уже терять нечего. Но боюсь, что все попытки отстоять повесть – жалкое донкихотство. Время портится стремительно, и уже завтра мне будет казаться диким, что я вообще сунулся с этой повестью». (Так оно и оказалось.)
К началу 1980-х годов стало очевидно: Нагибин – большой профессионал. Но возник другой вопрос: хорошо это или плохо? Критик Валентин Курбатов, одно время просто очарованный прозой Нагибина, после долгих раздумий в 1985 году пришёл к выводу, что в выбранном писателем пути для будущего русской литературы больше пользы, нежели вреда. Он писал Александру Борщаговскому: «Нагибин в очередной раз удивил меня своей страшной работоспособностью, потому что снимает одновременно три фильма, пишет и печатает море рассказов и повестей, ещё успевает и непечатное писать, то есть не проходящее цензорские коридоры. Кажется, он у нас литератор европейский, почти безнациональный по подходу к реальности, которая для него поставщик сюжетов. Это особенно видно по тому, как он управляется с сюжетами родной истории – остроумно, изящно, временами бравадно, но в большинстве скорее моделируя ситуацию, чем переживая её, и тут он о Моэме или Боргесе пишет вполне теми же красками, что об А.Григорьеве или Рахманинове. Но для меня это было очень интересно, потому что выводило в область неизвестного мне, только предполагаемого по книгам европейского миропонимания и сочинительства. Я как-то ясно увидел, что писатель может быть совсем иным, чем он был у нас в России, то есть просто отличным профессионалом, вполне уподобляемым хорошему учёному и инженеру. Похоже, что тип этот будет распространяться и уже распространяется».
Впрочем, уже через два года Курбатов под влиянием Борщаговского засомневался в том, насколько полезен метод Нагибина. Борщаговский прямо сказал, что Нагибину «правда не нужна, а нужна некая вязь полуправды, полуфантазии, где всё замешано на рисовке».
Но нет правды, нет и искренности. Моделировать различные ситуации сегодня умеют многие. Но пережить, прочувствовать эти же ситуации дано единицам. Я уже не говорю о том, чтобы адекватно при этом передать состояние человека. Это под силу лишь крупным художникам. А Нагибин, великолепно освоив технологию литературы, кажется, в какой-то момент забыл про душу.
Давайте говорить всю правду. В середине 1980-х годов интеллектуалы поставили на Нагибине крест. Многие считали, что писатель запутался и заврался и никакой обжигающей правды от него уже больше не дождаться. Он стал законченным циником. И вдруг в 1987 году Нагибин опубликовал в журнале «Юность» необычную вещь «Встань и иди». Как считал Игорь Золотусский, эта повесть «об отношениях двух поколений – «алмазного» поколения отца и поколения сына, которое родилось в иную эпоху и несёт на себе гнёт «испуганной и жалкой преданности». Впервые, как показалось критику, Нагибин создал отталкивающе-беспощадную книгу. «Нагибин в этой повести и сам не похож на себя – где беллетризм, где «опыт», где набитая рука? Следы «опыта», как старая побелка, осыпаются под рукой писателя. Юрий Нагибин начинает ещё по-старому, делясь с читателем от щедрой беллетристики, которая падка на всё внешнее, на всё «красивое», он разгоняется, входит в ритм и внезапно сбрасывает кожу, меняет её, обретая голос, который давно не звучал в его прозе. Это голос «тайны души, тайны сердца. Его жжёт тайна утраты личности», утраты связей, тайна представительства и конформизма».
В 1987 году Нагибин, откликнувшись на предложение главного редактора еженедельника «Книжное обозрение» Евгения Аверина, взялся во многом в противовес Евгению Евтушенко, печатавшего в «Огоньке» свою раскованную антологию русской поэзии 20-го века, составить антологию русского рассказа 20-го века, которая, естественно, резко отличалась от всех существовавших хрестоматий. Но особенно много споров вызвали нагибинские «вводки»: его субъективные оценки о творчестве многих писателей прозвучали тогда для советского литературоведения как гром с ясного неба.
Позже Нагибин стал ультрарадикалом, который потребовал в 1993 году всю оппозицию российскому президенту Ельцину чуть ли не утопить в крови. Он активно занялся политиканством. Писатель считал, что «брезгливое неучастие в политике – это такая же низость, какой в прежние годы было участие».
В эту кровавую пору Нагибин написал повесть «Моя золотая тёща». По сути, писатель, изменив имена, решил на старости лет придать огласке историю своих отношений в молодости с женой бывшего директора автозавода Лихачёва. Он сообщал своему издателю А.Рекемчуку: «Дорогой Саша! Я вдруг подумал: а что, если ты не прочь прочесть нечто в игривом роде, хотя тоже достаточно мрачное. Русский Генри Миллер, хотя и без малейшего подражания автору «Тропика Рака». Как считал Юрий Кувалдин, «на склоне лет Нагибин решил досказать ранее недосказанное, может быть, даже табуированное в сознании писателя. Рекемчук понимал, что публикация «Моей золотой тёщи» чревата скандалом, ведь риск не исчерпывался сценами запретной любви зятя и тёщи. Нет, повесть содержала и остросоциальную картину нравов верхушки советского общества при Сталине, пуританских лишь декларативно и внешне, а на поверку – разнузданных до предела. Но вместе с тем мы понимали, что «Моя золотая тёща» – одна из лучших его вещей, что она достигает классических образцов литературы» («Ex libris НГ, 2004, 17 июня). Впрочем, Кувалдин тут сильно переоценивал художественный уровень этой повести.
Скандал вызвали последняя прижизненная книга Нагибина «Тьма в конце туннеля» и посмертно изданный «Дневник» писателя. Станислав Куняев, когда прочитал «Тьму…», заметил: «Мемуары Нагибина – обычный материал для психиатра и психоаналитика. Только специалисты смогут установить, на чём свихнулся человек – то ли на русско-еврейском вопросе, то ли на осознании того, что по большому счёту никакого писателя Нагибина не существует, есть удачливый, ловкий беллетрист и драмодел; то ли на ненависти к России; то ли – и это скорее всего – душевное заболевание автора имеет под собой сексуально-патологическую почву».
Как считал Виктор Топоров, главная и сквозная тема нагибинского дневника – «плач над собой (и по себе). Плач, в котором то причудливым, то отталкивающим образом сливаются две сквозные (не взаимозаменяемые, но сплошь и рядом друг друга подменяющие) жалобы – «Не дано» и «Недодано». По мнению Топорова, герой «Дневника» – человек болезненно мнительный, мнительно тщеславный и тщеславно одинокий, ненавидящий (за редким исключением) людей.
Портрет Нагибина, видимо, будет неполным, если не упомянуть все его многочисленные браки. Первой его женой была Мария Асмус. Но этот брак просуществовал недолго. 13 февраля 1942 года Нагибин записал в дневнике: «Жизнь движется вечной наивностью людей. Любой скептик вроде меня, всё зная, думает, что именно его жена не будет изменять, что на войне есть что-то хорошее. Может быть, я мало внимания уделял Маше, что около неё проявились чистенький и утомительный А. и похотник Р., который стал там чем-то вроде олицетворения постоянства и страсти». Нужны ли после этого другие комментарии или объяснения, почему Нагибин и Асмус расстались?
В 1943 году Нагибин вошёл в семью директора знаменитого автозавода Лихачёва, где задержался на пять лет. 11 ноября 1948 года он зафиксировал в дневнике: «С позором, под улюлюканье, насмешки, презрение, отчасти мною заслуженное, кончился пятилетний период моей жизни».
Потом в жизнь писателя ворвалась Елена Черноусова, чей дядя – П.И. Старковский был мейерхольдовским актёром. Но её очень скоро сменила артистка эстрады Ада Паратова.
Пятой женой Нагибина стала Белла Ахмадулина. Прожив вместе восемь лет, они 1 ноября 1968 года развелись. А уже через полгода писатель решился на шестой брак. 29 апреля 1969 года он записал в своём дневнике: «Завтра в шестой раз сочетаюсь законным браком. Не отболел, не отвалился струп, а я снова лезу на рожон. Поистине каждый спасается, как может. Впервые я делаю это по собственному желанию, без всякого давления извне, с охотой, даже радостью и без всякой надежды на успех. Я устал, я очень устал. Быть может, меня ещё хватит на тот, главный рассказ, а потом нужен отдых. Серьёзный и ответственный, с лечением, режимом, процедурами. Иначе я вконец перегорю. Меня уже страшит сложность фразы. Страшит усилие пригляда к окружающему, я стараюсь не видеть, чтобы не обременять мозг. Отмучаюсь праздники, закончу дела и возьмусь за дело самоспасения».
Умер Нагибин 17 июня 1994 года в Москве.
Я понимаю, что нарисовал не самый лучший портрет художника. Нагибин действительно был чаще мнительным и злым, нежели добрым человеком. От него не так часто исходил свет. И при этом он остался очень большим писателем. В литературе такое соседство – гениального таланта и злобного характера – не редкость.

В. ОГРЫЗКО

«Божественная комедия», став одним из величайших литературных произведений, породила повальное увлечение «адской картографией». Желание отобразить «Ад», описанный Данте, распространялось на фоне популярности картографии и одержимости Ренессанса пропорциями и измерениями.

Вычисления Антонио Манетти, 1529 год.

Увлечение картографированием Ада началось с Антонио Манетти, флорентийского архитектора и математика 15-го века. Он старательно работал над «местом, формой и размерами», например, оценив ширину Лимба примерно в 141 километр.

Иллюстрация Антонио Манетти.

Иллюстрация Антонио Манетти.

Однако в учёной среде возникали споры по поводу картирования вымышленного мира. Мыслители задавались вопросами: Какова окружность Ада? Насколько он глубок? Где вход? Даже Галилео Галилей вовлёкся в обсуждения. В 1588 году он прочитал две лекции, в которых исследовал размеры Ада и в итоге поддержал версию топографии Ада Манетти.

Карта Ада Боттичелли.

Одна из первых карт «Ада» Данте появилась в серии из девяноста иллюстраций Сандро Боттичелли, соотечественника поэта и творца Высокого Возрождения, создавшего свои рисунки в 1480-90-х годах по заказу ещё одного известного флорентийца – Лоренцо де Медичи. Дебора Паркер, профессор итальянского языка в Университете Виргинии, пишет: «Карта Ада Боттичелли уже давно оценивается как одно из самых убедительных визуальных представлений… спуска, совершённого Данте с Вергилием через «ужасную долину боли»».

Карта Ада Микеланджело Каэтани, 1855.

Ад Данте визуализировался несчетно раз, от чисто схематических представлений, как на диаграмме Микеланджело Каэтани 1855 года, где мало деталей, но прослеживается чёткая систематичность с использованием цвета, до богатых элементами иллюстративных карт, как в версии Жака Калло 1612 года.

Иллюстративная версия карты Ада Жака Калло, 1612 год.

Даже после сотен лет культурных изменений и потрясений «Ад» и его ужасающие сцены пыток продолжают вызывать интерес читателей и иллюстраторов. Например, ниже версия Даниэла Хилда. Его карте 1994 года не хватает золочёного блеска Боттичелли, но это ещё один чёткий визуальный путеводитель через описанный поэтом загробный мир.

Даниэл Хилд, 1994 год.

Линдсей Маккаллох, 2000 год.

Карта Ада из книги, которую издал Альд Мануций в конце 15-го века.

Карта Ада Джованни Страдано (Страданус), 1587 год.